Текст книги "Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Извините, вас ведь Ольга Ивановна зовут?

– Да, чем могу быть полезна? – удивленно воззрилась на обратившегося к ней высокого молодого офицера учительница.

– Вы ведь в школу сейчас пойдете… нам по пути, и я бы хотел вас кое о чем спросить, – Федор вдруг засмущался и покраснел.

– Подождите молодой человек, я действительно иду в школу, и если вы хотите меня о чем-то спросить, то хотя бы представьтесь, – с укоризненной улыбкой отвечала Ольга Ивановна.

– Извините пожалуйста, конечно, меня зовут Федор, а фамилия Ратников, еще раз извините, – лицо старшего лейтенанта смотрелось настолько виноватым, что учительница поспешила принять извинения.

– Хорошо, хорошо, да не расстраивайтесь вы так. Так о чем вы хотели меня спросить?

Ольга Ивановна неспешным шагом пошла по направлению к школе, Федор, приноравливаясь под ее шаг, рядом.

– Дело в том, что моя жена подруга Анфисы Косиловой, ну Анфисы Николаевны, что у вас в школе математику преподает. Так вот она, будучи у нас в гостях, передала ваше мнение о песнях Высоцкого, ну что в его текстах много неточностей и тому подобное. А полтора месяца назад, представьте, я ездил в командировку в Зыряновск и побывал на его концерте. И не только на концерте, после мы с ним встретились и довольно долго говорили уже в гостинице.

– Поздравляю, но раз вам передали мое мнение о творчестве Высоцкого, то, наверное, вы поняли мое отношение к нему? – тон учительницы выдавал удивление, что Федор заговорил с ней на эту тему.

– Да, это я понимаю. Но в том разговоре я ему сказал о вашем мнении насчет географических неточностей в его песнях. А он сказал, что все это ерунда, второстепенное. Главное, говорит, то, что его песни с этими неточностями миллионы людей слушают и поют. А потом он меня прямо спросил: как ты думаешь кто сейчас в Союзе лучший поэт? У меня жена с детства журнал «Юность» выписывала, ну и меня к нему же пристрастила. Я кого оттуда помнил тех и назвал, кто сейчас особенно на слуху: Рождественского, Вознесенского, Евтушенко. Он в ответ рассмеялся и в общем не впрямую, но дал понять, что сейчас лучший в стране поэт это он, потому что его стихи переделанные в песни знает значительно больше людей, чем тех поэтов, кого я назвал.

Ольга Ивановна внимательно слушала, ее лицо не выражало совершенно никаких эмоций, казалось, что ей совершенно неинтересна данная тема.

– Вот я и хочу узнать ваше мнение как специалиста… филолога. Я вообще-то и сам Высоцкого чистым поэтом никогда не считал, бардом да, то есть не совсем поэтом. А вы как считаете, его стихи лучше вот этих поэтов, которых все считают настоящими поэтами?

Они прошли половину пути до школы, и Федор уже видел стоящую рядом с ней их школьную машину. Ольга Ивановна вдруг остановилась и спокойно даже равнодушно заговорила:

– Знаете, а я пожалуй не смогу ответить на ваш вопрос.

– Как это… почему? – Федор даже немного растерялся.

– Потому что я не могу сравнивать поэтов или прозаиков, которые мне не нравятся. Да они все разные, друг на друга не похожие, но лично мне совершенно чуждые и большим поэтом, по-моему, ни один из них не является. Извините за откровенность, и за то, что не оправдала ваших ожиданий, но такая я вот несовременная, старомодная, – Ольга Ивановна виновато улыбнулась.

– Но подождите, при чем здесь современность, эти поэты, они ведь скорее вашего поколения, – ответ учительницы не удовлетворил Федора.

– Да, пожалуй, вы правы, те трое официальных действительно где-то моего возраста, или чуть старше, Высоцкий чуть помоложе. И все равно, ну не нравятся они мне… все не нравятся, хоть убейте, – негромко рассмеялась и возобновила движение Ольга Ивановна.

– Вы хотите сказать, что все современные поэты вам не нравятся? – уже с некоторым вызовом спрашивал Федор.

– Почему же? Кроме вами упомянутых, есть и другие, но они не умеют так продвигать, я бы даже сказала, навязывать обществу свое творчество, как эти четверо. Они скромные спокойные люди, потому им и сложно прославиться при жизни. Мне, например, очень нравятся стихи Николая Рубцова. Вам знакомо это имя?

– Нет, – недоуменно покачал головой Федор.

– Поверьте, это настоящий самородок с нелегкой судьбой. Такая же судьба и у его стихов. Они очень тяжело пробиваются к читателю. Он, кстати, где-то ровесник мне и тем, кого вы назвали, кроме Высоцкого, конечно, и в отличие от них до сих пор пребывает в неизвестности, потому, что печатают его весьма редко. А ведь некоторые его стихи тоже так и просятся в песни. Неужели вы, по всему интересующийся поэзией молодой человек, ни разу не слышали и не читали его стихов, таких как «В горнице моей светло», или «Тихая моя родина», – уже как бы стыдила собеседника Ольга Ивановна.

– Знаете… не так уж я и интересуюсь… да кое что знаю… но Рубцов как-то мимо меня прошел, – оправдывался Федор. – И что, по-вашему, он сейчас лучший поэт?

– Кто лучше, кто хуже, на это только время ответит. Но то, что он один из лучших я не сомневаюсь. Вот еще одно имя могу вам назвать – Юрий Левитанский. Он, правда, значительно старше и Рубцова и тех, что вы назвали. Очень умный и я бы сказала интеллигентный поэт…

Они уже стояли возле школы, Ольга Ивановна остановилась, не заходя за ограду, на школьный двор, ибо явно еще что-то хотела довести до сведения и сознания собеседника.

– Интересно вы оцениваете их, Ольга Ивановна. Вот этой самой интеллигентности в стихах как мне кажется нет, ни у Рождественского, ни у Вознесенского, ни у Евтушенко нет, тем более у Высоцкого. Интеллигентность это у поэтов прошлого была, у Пушкина, Лермонтова, – неожиданно выдал и свое теоретическое обоснование Федор.

– О, да вы обладаете способностью анализировать произведения поэтов разных эпох. А вот с этими вашими суждениями я полностью согласна. Действительно большинство русских поэтов в 20-м веке в погоне за дешевой популярностью в первую очередь у пролетарских масс, именно интеллигентность в своих стихах почти полностью утратили. И стихи Левитанского из этого ряда сильно выбиваются. Возможно это объясняется тем, что он не русский по-крови, а еврей. Почему-то именно у наиболее одаренных поэтов-евреев сохранилась эта старомодная интеллигентность в творчестве. Таковыми были и Пастернак и Мандельштам, а теперь эту эстафету несет Левитанский. Кстати, в отличие от Рубцова его печатают намного чаще. Вот и в этом году у него вышла книга стихов под названием «Кинематограф». Я ее недавно мельком видела, знакомые где-то достали. Пролистала и две вещи запомнились, «Диалог у новогодней елки» и еще «Сон о рояле» – это, на мой взгляд, настоящие шедевры. А вы разве ничего о Левитанском не слышали?

– Извините… нет, – Федор смущенно развел руками, одновременно фиксируя в поле зрения свою машину, так как к ней подошел прапорщик с их «точки», приехавший в поселок по каким-то своим надобностям. – Значит ваши любимые современные поэты это Рубцов и Левитанский, – вновь направил беседу в интересующее его «русло» Федор.

– Нет, просто из современных я их больше всех ценю, а мой любимый поэт всегда был и будет Павел Васильев, единственный и неповторимый… Что и это имя вам не знакомо? – уже более чем укоризненно спросила Ольга Ивановна.

– Нет… А он, что тоже из современных? – уже не знал куда деться от своей полной некомпетентности в данном вопросе Федор.

– Нет, он творил в 20-х и начале 30-х годов. Он погиб в тюрьме в 1937 году 26 лет от роду. Как же все-таки мало живут русские поэты, причем самые талантливые. Пушкин – 37 лет, Лермонтов – 28, Есенин – 30, а Васильев и того меньше, – вдруг сокрушенно покачала головой Ольга Ивановна.

Федор мельком взглянул на часы, потом на машину. То, что в нее кроме детей подсел прапорщик, рождало определенные опасение, что по приезду он «заложит» Федора командиру дивизиона. Ведь вместо того, чтобы ехать на «точку», он непонятно о чем болтает с учительницей. То было объяснимо, если бы у него имелись дети школьного возраста, но у Федора сыну еще не исполнилось и года. Но его так заинтересовал разговор с Ольгой Ивановной, что он решил не отказывать себе в удовольствии продолжить его.

– А как вы считаете, те поэты, которых я назвал, если они не такие уж по-вашему хорошие, значит скоро они начнут сдавать свои позиции и будут забыты? – в вопросе явно звучал вызов.

– Я не провидица и могу высказать только свое мнение. Мне же кажется то, что вы сейчас сказали, вполне может произойти в обозримом будущем с творчеством Рождественского, Вознесенского и Евтушенко. Что же касается Высоцкого тут все несколько сложнее, – учительница несколько замялась, словно засомневалась, стоит ли чрезмерно откровенничать с почти незнакомым ей человеком.

– Не хотите ли вы сказать, что его песни останутся в памяти людей, несмотря на их явную не интеллигентность, грубое содержание и географические ошибки? Но тогда получается, что именно он, несмотря ни на что, настоящий народный поэт, такой же… ну как Есенин. Есенин ведь тоже далеко не интеллигентные стихи писал, а его не забудут никогда, – экспромтом сделал вывод Федор.

– Если быть до конца точным у Высоцкого меня лично больше коробят не географические, а смысловые ошибки. Например, в его песне, кажется она называется «Штрафные батальоны», есть такое выражение, горящие русские хаты. Не может быть русских хат, хаты могут быть украинские, белорусские, но только не русские. Русские бывают избы. Но, похоже, ему это все равно. Тот же Есенин никогда бы такой ошибки не допустил. И потому их нельзя равнять, это несовместимые поэтические категории. У Есенина был настоящий божий дар, на мой взгляд, таким дарованием у нас в этом веке не обладал никто, да и сейчас не обладают. Творчество Есенина взросло на русской народной почве, у него под ногами была такая твердь. У Высоцкого я таковой даже отдаленно не вижу, как и ни у кого из современных поэтов. Разве что у Рубцова, но даже он по одаренности до Есенина сильно не дотягивает. А песни Высоцкого, думаю, еще довольно долго будут популярны по другой причине, – Ольга Ивановна была вынуждена прерваться, так как с ней поздоровалась группа идущих из школы девочек-старшеклассниц, которые с интересом посмотрели на беседующего с их учительницей высокого молодого офицера. Едва они прошли, Ольга Ивановна продолжила. – Вы обращали когда-нибудь внимание на то, каким категориям людей нравятся песни Высоцкого, особенно наиболее грубые из них, где встречаются слова типа «детских грыбочков» и «послушай Зин». Лично меня эта вульгарность и его исполнительская манера, на нарочитом нервном надрыве неприятно бьет по ушам, я просто не могу такое слушать.

– Вы хотите сказать, что такие песни в основном любят работяги и всевозможный приблатненный элемент, – высказал напрашивающуюся догадку Федор.

– Не совсем так. Поклонниками подобного творчества может быть не только пролетариат, но и определенный слой интеллигенции, у которой налет этой самой интеллигентности очень-очень тонок. Понимаете, о чем я говорю?… О большей части интеллигентов в первом поколении. А у нас сейчас таковых очень много особенно среди инженерно-технических работников, да и среди школьных учителей их тоже абсолютное большинство. Так вот, основной контингент поклонников Высоцкого как раз и составляют кроме, конечно, пролетариата, такая вот интеллигенция, – подвела итог своим умозаключениям Ольга Ивановна.

– Не совсем вас понимаю, это что же все кто интеллигент в первом поколении, то есть не совсем интеллигентам, ну типа меня, все мы потенциальные поклонники Высоцкого? – в голосе Федора звучала обида.– Да нет… Я же не назвала интеллигентов в первом поколении ненастоящими. Ломоносов тоже был интеллигентом в первом поколении, как и множество других выдающихся ученых и писателей. Интеллигентность не всегда передается по наследству, это прежде всего некое врожденное качество помноженное на образование. Потому и в первом поколении человек может быть интеллигентным во всем, а другие закончив ВУЗ и даже всевозможные аспирантуры, тем не менее, остаются людьми грубыми, самоуверенными. Мне кажется именно таким интеллигентам всегда будут нравится песни Высоцкого, они им близки и понятны, – пояснила свою позицию Ольга Ивановна.

– Тогда получается, что уже дети этих кого вы имели в виду, став интеллигентами во втором поколении и избавившись от недостатков предков… им уже песни Высоцкого не понравятся, и лет эдак через двадцать его сегодняшней популярности наверняка не будет, – чуть подумав высказал очередную догадку Федор, забыв про время и не обращая внимания на прапорщика, который стоял возле машины и смотрел на него, всячески давая понять, что пора бы уже ехать.

– И опять не совсем так, – покачала головой Ольга Ивановна. Ведь эта условно ее назовем новая интеллигенция, которая сейчас воспитывается на песнях Высоцкого, она еще учится в школах и институтах, а кто уже выучился, занимают пока что низшие руководящие должности. Но пройдет время, кто-то из этих поклонников дорастет до больших чинов в области культуры, политике. Будет к тому времени жив или нет Высоцкий, даже не имеет значения, потому что выросшие на его песнях будут еще долго его громко славить уже с высоты своих должностей. То, что его ненавидит нынешняя власть, вовсе не означает, что он будет столь же неугоден следующему поколению начальников. В чем вы правы, так это в том, что число его поклонников, конечно же, будет сокращаться со временем, но пока в среде нашей интеллигенции будет преобладать, если так можно сказать, ее люмпен-разновидность, его творчество будет очень широко востребовано. Ольга Ивановна, с легкой улыбкой снизу вверх смотрела на Федора, силящегося вникнуть в смысл ее рассуждений. – Вы, наверное, думаете, вывалила тут какой-то ворох зауми, а вам, наверное это совсем и не надо.

– Нет, почему же, мне это очень интересно, – поспешил заверить, что все осознает и понимает Федор, хотя на самом деле услышанное изрядно сбило его с толку.

– Извините, но мне пора. И еще, если то, что я вам сейчас сказала противоречит вашему мировоззрению, не берите в голову, забудьте… Всего хорошего, рада была познакомиться, – распрощалась учительница.

Когда Федор, в состоянии глубокой задумчивости, наконец, подошел к машине, прапорщик стал ему недовольно выговаривать:

– Чего ты там с этой училкой, так долго трепался? Она же совсем не в твоем вкусе. Ты же как Анька твоя баб любишь, чтобы корма была большая и как у нас на Украине говорят, титьки як видра. А тут и стара для тебя, и як дробына.Федор не отреагировал на эту скабрезность. Он молча залез в кабину и дал команду водителю ехать на «точку»… С того дня, как и после того разговора со сторожихой, многое изменилось в его восприятии окружающей действительности. Окончательно изменилось и отношение к своему прежнему кумиру Владимиру Высоцкому, хотя внешне он продолжал оставаться его поклонником и с удовольствием слушал его песни.

Все эти «просмотренные» одна за одной серии воспоминаний совсем отбили сон. Ратников понял, что если он и дальше будет размышлять в том же направлении, то вообще не заснет. Надо было вспомнить что-то более приятное, простое, не требующее напряженных раздумий. И таковое довольно скоро проявилось в сознании, воспоминания куда более свежие. То случилось где-то уже в самом начале восьмидесятых летним днем. Ратников по службе поехал в управление полка и на центральной площади Серебрянска вдруг увидел чем-то знакомого ему человека. Этот лысый мужик прохаживался по площади и с пристальным любопытством посматривал по сторонам. Ратников заехал на площадь буквально на пять минут, чтобы захватить с собой на «точку» одного из полковых офицеров, проживающих там рядом. Он бы не вспомнил, что это за человек, если бы к нему время от времен не подходили люди, в основном женщины, и не просили автограф. И только тут до Ратникова, тогда еще майора, дошло, что это не кто иной, как Юрий Сенкевич, знаменитый путешественник и телеведущий популярной передачи ЦТ «Клуб кинопутешествий». Сенкевич, видимо, наслышанный о красотах Южного Алтая приехал снимать телефильм для своей передачи. Фильм он снял и показал в «Клубе кинопутешественников» где-то полгода спустя. Это воспоминание переключило Ратникова на мысли об уникальной природе места, где он жил последние двадцать лет своей жизни, успокоило и, наконец, он смог уснуть.

Часть вторая. Внучка атамана

1

Поселок Новая Бухтарма располагался на наиболее широкой полосе земли, что осталась от Долины после разлива водохранилища. Если старая, или Усть-Бухтарма была головной станицей, центром всего Бухтарминского края и волости, то Новая Бухтарма представляла столь часто встречающийся в советской действительности рядовой рабочий поселок. Ядро поселка образовали около двух десятков блочных жилых пятиэтажек с центральным отоплением и соответствующими удобствами и несколько двухэтажных сборно-щитовых, в которых размещались поссовет, милиция, клуб, отделение связи, дом быта, баня, неподалеку довольно большая кирпичная школа. В благоустроенных пятиэтажках, как правило, проживало цемзаводовское и поселковое начальство, некоторые учителя, инженерно-техническая интеллигенция и рабочие, которые многолетним усердным трудом и соответствующим поведением заслужили право на эти квартиры. В основном же, процентов семьдесят жителей поселка ютились в невзрачных квартирах в одноэтажных щитосборных домах и таких же бараках. Цементный завод находился в непосредственной близости от поселка, у самых гор. Его трубы дымили день и ночь, выбросы оседали в основном на поселок и вдоль водохранилища. Стеной нависающие над остатками Долины горы не давали тем выбросам распространяться в сторону. За двадцать лет существования завода ухудшилось не только состояние окружающего воздуха, но и пришла в почти полную негодность земля, пропитавшись цементной пылью. На этой, ставшей пепельно-серой почве, мало что вырастало. Лучше всех это знали владельцы дачных участков, которые завод выделял своим рабочим чуть ниже по течению на берегу водохранилища. Знало и руководство совхоза Бухтарминский. Потому его основные поля располагались не на побережье, а выше в горах. Владения совхоза простирались почти до самой воинской части, где начинались земли совхоза Коммунарский. Директором совхоза Бухтарминский являлся внук первого казаха-коммуниста Бухтарминского края Танабаева. Председателем тогда еще колхоза был и его отец, сын бывшего батрака Танабая, уверовавшего в советскую власть и возглавившего первый колхоз в Усть-Бухтарме. И вот теперь по наследству уже совхоз возглавил третий Танабаев. Совхозом «Коммунарский» руководил директор Землянский и руководил весьма успешно. «Коммунарский» являлся передовым хозяйством, Землянский не раз удостаивался всевозможных наград, имел ордена «Ленина», «Трудового красного знамени», «Знак почета». Конечно, земля в «Коммунарском» была лучше, чем в «Бухтарминском», но не настолько, насколько рознились показатели этих двух совхозов. По сути, между совхозами-соседями должно было быть обычное социалистическое соревнование. Но такового не было, и быть не могло. Тем не менее, вопрос о снятии с должности Танабаева, так же как в свое время и его предков не стоял никогда. Основной причиной было то, что в его лице торжествовала старая большевистская идея, взятая из слов пролетарского гимна: «кто был ничем, тот станет всем». Вот и поднимали Танабаевых на «щит», как одно из наглядных достижений советской власти. О нынешнем директоре тоже писали в газетах и книжках, с ним фотографировались писатели, космонавты, иностранные гости, восхищались биографией его семьи. Но, вот о том, что в его совхозе из года в год средняя урожайность не превышала 10–15 центнеров с гектара, а в соседнем Коммунарском была 20–25… про это не писали и не афишировали.

С утра 3-го декабря, едва Ольга Ивановна появилась в школе, её вызывал директор… С тех самых пор как Ольга Ивановна, до 1983 года носившая фамилию бывшего мужа, вдруг стала Решетниковой и уже не таясь объявила, что истинным местом ее рождения является не дальневосточный детдом, как значилось во всех анкетах, а китайский город Харбин, и что она вовсе не сирота от рождения… К столь неординарным поступкам Ольгу Ивановну подтолкнула целая череда обстоятельств, в основе которых лежали довольно безрадостные для нее события. Сначала она развелась с мужем, электротехником работавшем на цемзаводе, отказавшимся дальше жить в таком, по его мнению, гиблом месте. Впрочем, муж уехал к себе на родину в Барнаул еще в 1977 году. Годом позже окончил школу ее сын Сергей, поступил в Новосибирский электротехнический институт, окончил его, служил двухгодичником в армии в Красноярске и после окончания службы там же остался жить и работать. Получилась так, что она фактически уже второй раз за жизнь потеряла семью. Явить миру свое «истинное лицо» Ольга Ивановна решилась после того, как умер Брежнев. Момент «явления», как ей казалось, был выбран верно. В восьмидесятых годах резко упал уровень снабжения во всей области. Люди, образно говоря, все более «клали зубы на полку». Многие из старожилов, живших в этих местах из поколения в поколение, начали вспоминать рассказы своих родителей, дедов, о том цветущем крае и сытой жизни, которые были здесь когда-то. На поверку оказалось, что не так уж мало в поселке и окрестных деревнях осталось и истинных свидетелей той жизни, стариков и особенно старух 70-ти – 80-ти лет. То есть людей, родившихся еще до революции и даже учившихся в усть-бухтарминском высшем начальном станичном училище, в котором преподавала мать Ольги Ивановны, Полина Тихоновна…

Ольга Ивановна прошла на второй этаж в кабинет директора. В приемной поздоровалась с секретарём, бойко стучавшей на пишущей машинке пожилой женщиной, лицо которой при этом осветилось дежурной подобострастной улыбкой.

– Зачем вызывает, не в курсе? – с бесстрастным лицом осведомилась Ольга Ивановна, зная истинную цену улыбки секретаря директора, первой школьной сплетницы.

– Вроде хочет, чтобы вы помогли елку для школы достать, – шепотом, косясь на дверь директорского кабинета, поведала секретарь.

Директор встретил ее в тон секретаря, той же подобострастной улыбкой:

– Ольга Ивановна, голубушка, – директор, рыхлый круглолицый толстяк пятидесяти пяти лет, поднялся ей навстречу из-за стола. Над столом обязательный портрет Ленина. Когда после смерти Брежнева генсеки стали умирать со скоростью раз в полтора-два года, он и решил «повесить» Ленина, чтобы часто не дергаться. – Я вас очень прошу, сходите в Поссовет, вы же с Караваевой подруги. Попросите у нее, когда поедут в тайгу рубить елки для ДК, детсада и других административных учреждений, чтобы и нам срубили, большую, в актовый зал. А то неудобно, который год новогодний утренник под сосной проводим. Новый год положено с ёлкой встречать…

Ольга Ивановна недовольно нахмурилась – по таким пустякам «напрягать» председательницу Поссовета, хоть она и была ее лучшей подругой, не хотелось, что она и обозначила в тоне своего вопроса:

– И что… это прямо сейчас надо сделать?

– Ну, а когда же, голубушка? У вас же сейчас по расписанию два «окна» подряд. А с автобазы, я узнавал, где-то на будущей недели под «Федулин шыш» специально машину отправят за елками.

В близлежащих перелесках и на этом, и на другом берегу водохранилища ели не росли, только сосны. Потому за елками перед каждым Новым годом централизованно отправляли автомашину за шестьдесят километров в горы, в тайгу. Там рубили в основном молодые елочки, которые и продавали населению через поселковый хозяйственный магазин. Ну, а для официальных учреждений срубали несколько больших капитальных ёлок. Вообще-то школа имела свою «квоту» среди тех учреждений, но после того как председателем Поссовета избрали Марию Николаевну Караваеву, бывшую учительницу поселковой школы, в свое время очень сильно конфликтовавшую с директором… В общем, при Караваевой школе уже большие елки или не доставались вообще, или доставались такие, которые в актовый зал было стыдно поставить, лучше уж где-нибудь поблизости подходящую сосну срубить, что и делал директор, доезжая до ближайшего перелеска на своем «Москвиче».

Мария Николаевна Караваева была на десять лет моложе Ольги Ивановны. Когда она в конце шестидесятых прибыла в школу на отработку диплома после окончания института, Ольга Ивановна, к тому времени уже достаточно опытный педагог ее опекала. С тех пор меж ними установились добрые приятельские отношения. В отличие от Ольги Ивановны, у Марии Николаевны с происхождением все было в порядке, и она этим пользовалась, не брезгуя делать возможную в провинции карьеру. Конечно, не осталась бы Караваева в поселке, предпочтя после отработки диплома «подняться» на областной уровень, если бы не вышла здесь за снабженца с цемзавода. Со временем ее муж стал начальником отдела снабжения завода, что тоже помогло Марии Николаевне со школы «перепрыгнуть» аж в Поссовет, да не просто, а в кресло председателя. Примечательно то, что ее свекровь, старуха-долгожительница и местный сторожил, аж 1906 года рождения, в свое время училась в Усть-Бухтарминском высшем станичном училище и узнав, что Ольга Ивановна является дочерью ее собственной школьной учительницы, научившей ее читать и писать… В общем, связаны Ольга Ивановна и Мария Николаевна оказались многими «нитями».

Ольга Ивановна спустилась в вестибюль, навстречу, здороваясь и уступая дорогу, шли ученики. В основном это были болезненного вида, бледные мальчишки, девчонки, подростки. Впрочем, если у младших школьников худенькие лица и тонкие шейки вызывали жалость, то у некоторых подростков ущербный внешний вид сочетался со злыми глазами, на их щеках играл нездоровый румянец. То было вызвано не столько воздействием ущербной экологической обстановкой и наследственностью, сколько употреблением алкоголя «домашнего» производства и курением дешевой, а потому плохой «дури». Эту моду, курить анашу, завезли молодые новобухтарминцы, отслужившие в Афганистане. На учеников Ольга Ивановна смотрела спокойно. Она привыкла к этим мальчикам с хилыми грудными клетками и узкими плечами, к этим девочкам в основном без признаков груди и бедер… Но вот, невольная улыбка тронула губы старой учительницы – это в двери ввалились школьники из воинской части и впереди… Как не нарадоваться на такого красавца, Игорь Ратников – десятиклассник, ростом и статью выделялся изо всех. Похоже, не было глаз, которых бы он не привлекал к себе, завистливых и восхищенных. На ходу расстегивая куртку по пути к раздевалке, Игорь увидел Ольгу Ивановну…

– Здрасте, Ольга Ивановна! Там мой папа приехал, хочет с вами поговорить. Он сейчас сюда придет, – выполнив поручение отца, Игорь побежал сдавать куртку.

Ольга Ивановна посмотрела через большое окно вестибюля на школьный двор. У машины с будкой, привозящей «военных» школьников, стоял высокий подполковник в хорошо подогнанной шинели, с широкими и неестественно прямыми плечами, которые казались прямее, чем на самом деле, благодаря твердым металлическим вставкам в погоны. Рядом с ним стоял, переминаясь, похожий на длиннорукую обезьяну, среднего роста прапорщик Дмитриев, тоже хорошо знакомая Ольге Ивановне личность, ибо четырнадцать лет назад он окончил эту же школу. Она не стала ждать Ратникова, а одела пальто, старое, но хорошо сохранившееся с неброским искусственного меха воротником, и сама подошла к военным:

– Доброе утро Федор Петрович, здравствуй Валера. Вы хотели со мной о чем-то поговорить? – она обратилась к подполковнику.

– Здравия желаю, – молодцевато приложил руку к шапке и чуть поклонился Ратников.

– Здравствуйте Ольга Ивановна, – суетливо зашевелился, будто ему что-то изнутри мешало спокойно стоять, Дмитриев, и поспешил сделать шаг назад и чуть в сторону, словно хотел спрятаться от своей бывшей учительницы, за своего нынешнего командира.

– Да, если у вас найдется для меня немного времени, – произнес подполковник, окидывая взглядом невысокую, хрупкую пожилую учительницу в дешевом пальтишке, и отмечая про себя, что ее фигура совершенно не изменилась с того самого памятного дня в 1970 году когда он с ней разговаривал на «поэтическую» тему.Этот взгляд перехватила Ольга Ивановна и поняла его по своему… «Да, я одинокая, немолодая, бедная и не могу так одеваться, как ваша жена», – скорее почувствовал, чем прочитал Ратников в этом ответном взгляде, невольно смутился и отвел глаза. Ольга Ивановна и прочие школьные учителя, как и родители поселковых школьников, все были свидетелями случавшихся иногда приездов в школу жены командира воинской части. Они во все глаза смотрели, на это зрелище, как из будки величаво сходит, поддерживаемая под руку старшим машины с одной стороны и водителем с другой эта… Нет, расфуфыренной Ратникову, как ее за глаза звали поселковые бабы, конечно же, из зависти, назвать было нельзя, тут нужно совсем иное определение. Особенно шикарно подполковничиха смотрелась зимой. Она приезжала, то в пальто с огромным воротником из черно-бурой лисы, то в приталенной импортной шубе из блестящего меха, то в пальто с воротником из ламы, то в дубленке из монгольской овчины. Причем к каждой из этих одежд у нее имелась своя особая шапка или шикарный зимний платок. Подобного разнообразия зимнего гардероба, наверное, не было даже у жены директора Цемзавода. При этом она так шла, так несла себя. И потом, когда уже в школе эти шубы, пальто, или дубленка были сняты, тут уж мужчины аж жмурились – настолько одновременно удачно и вызывающе подчеркивали импортные платья, юбки, кофточки, сапоги… изобильные и ладные формы подполковничьей жены. А у Ольги Ивановны возникали ассоциации со строками из стихотворной поэмы любимого ее Павла Васильева:

Охают бедра.

Ходит плавно

Будто счастьем

Полные ведра не спеша

Проносит она.

Будто свечи жаркие тлятся,

Изнутри освещая плоть,

И соски, сахарясь, томятся,

Шелк нагретый боясь проколоть.

И застегнут на сотню пуговиц

Этот душистый телесный клад.

– Да, умеет одеваться, – констатировали факт учителя-женщины, а наиболее завистливые добавляли. – Имеет возможность достать. – А Ольга Ивановна, добавляли уже не в слух, а про себя. – И воздухом не таким дышит, и кушает не как мы тут, и муж у нее такой…

Ратников мгновенно переборов смущение от «столкновения взглядов», перешел к делу:

– Извините, мне надо с вами кое-что обсудить.

– Вы, наверное, хотите поговорить со мной об успеваемости Игоря по моему предмету? – высказала наиболее вероятное Ольга Ивановна.

– Нет-нет… я не насчет детей. У меня к вам не совсем обычная просьба. Прошу вас, уделите мне минут пятнадцать-двадцать, и желательно, чтобы нас никто не услышал, – нагнал некой таинственности подполковник.