Текст книги "Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Тем не менее, претензии к моральному облику холостяков высказал и женсовет «точки». Многие «офицерши» были недовольны тем, что их мужья по вечерам после службы частенько идут не домой, а задерживаются у холостяков, чтобы «раздавить» там припасенный заранее «пузырь». Холостяки сами почти не пили, но, что называется, помещение предоставляли «страждущим». Женщин возмущал даже не столько сам факт пьянки, а то, что их благоверные одновременно глазеют на те самые фотографии и репродукции. Председатель женсовета, жена командира стартовой батареи капитана Сивкова не раз пыталась посетить «логово разврата», но ей холостяки вежливо, но твердо давали «от ворот поворот». В конце концов она обратилась к Анне и призвала ее во главе делегации женщин провести соответствующую ревизию. Анна сначала отнекивалась, но и в ней, в конце концов возобладала естественная женская слабость – любопытство. Жене командира холостяки отказать не посмели, только попросили полчаса на наведение мало-мальского порядка. За это время они поснимали наиболее «откровенные» снимки. Так что потом, когда Ратников поинтересовался у Анны результатами их «рейда», жена лишь пожала плечами – она ожидала куда большего. На вопрос мужа:

– Как и эта голая девка, что у них над дверью висит, тебя не смутила?

Анна загадочно улыбнулась и ответила:

– Кого как, некоторых даже очень. Колодина как змея шипела, что все это сорвать надо. Она видимо думала, что это я срывать должна, или тебя заставить. Дура орастая. А тебе не кажется, что эта самая купальщица очень даже красивая?

– Но все-таки… она же голая, – не совсем уверенно возразил Ратников.

– Нет, ты ответь, как ты ее находишь, ведь не один раз видел, наверное? – не то с усмешкой, не то с упреком спрашивала Анна.

– Ну, не знаю, – смутился Ратников, боясь не угадать нужного ответа и разозлить жену.

– Как выдрессировала я тебя, товарищ подполковник, – засмеялась Анна. – Не бойся, не буду я тебя ревновать к картине. Она тебе никого не напоминает?

И тут только до Ратникова дошло:

– Ба, вот я дурак-то, думаю, что ты меня пытаешь, а ты вот о чем… Действительно на тебя очень похожа… лет десять назад. Твою голову к той девке приставить, и почти одна к одной.

– Десять лет, говоришь? А сейчас, что совсем, значит, старая развалина стала? – уже нарочито строго, но со смешливыми глазами спрашивала Анна.

– Ну что ты, нет… только уже другая стала, больше на тех, что Рубенс рисовал похожа, – нашел как «извернуться» Ратников.«Ревизия» женсовета не дала результатов. Анна не поддержала криков «порвать похабщину», да и председательница Сивкова, после осмотра оказалась настроена не столь решительно, видимо от того, что особого безобразия и сама не увидела, а скорее всего от привычки делать то, что хочет командирша. А Анна «добро» на бабью травлю холостяков не дала. Вообще приходящие в дивизион молодые офицеры становились за редким исключением все более «раскованные». Разве мог Ратников в свои лейтенантские годы позволить себе такое, или его ровесники кто холостяковал на «точках». Тогда многие молодые лейтенанты выпускали «пар» через ставшие со временем легендарными пьяные кутежи, что считалось почти нормальным явлением и не особо возбранялось начальством, если не влекло за собой негативных последствий. А что еще оставалось? «Порнография», даже в виде репродукций с произведений искусства преследовалось строже, не говоря уж о каком либо инакомыслии, даже самом безобидном.

– Что тут у вас творится, почему такой бедлам? – спокойно задал вопрос Ратников.

– Да так… поговорили, – неопределенно ответил Малышев.

Гусятников, не меняя позы, безмолвно то ли спал, то ли обозревал потолок.

– Вы бы хоть раз в неделю убирались, что ли? – Ратников осуждающе покачал головой.

Холостяки были молоды, но не так, что бы очень. Владимиру Гусятникову шел 26-й год, Николаю Малышеву на два года меньше. Впрочем, в этой квартире не было деления по старшинству. Даже «студент» Рябинин довольно легко вошел в доверие к холостякам-старожилам.

– Зачем к вам комбат приходил? – продолжал допытываться Ратников.

– Хотел, чтобы мы с ним вместе завтра в казарму на подъем пошли, – по-прежнему отвечал один Малышев.

– Зачем, сам что ли не справиться? – не понял Ратников.

Ответа не последовало, повисло неловкое молчание. Ратников мысленно «махнул рукой» – все равно от них ничего не добьешься – повернулся, собираясь уходить.

– Товарищ подполковник! Разрешите обратиться! – строго по уставу, но, тем не менее, лежа на кровати, открыв полностью глаза, громко и внятно произнес Гусятников.

– Валяй, – как бы подчеркнул несерьезность обращения к старшему начальнику из такого положения Ратников.

Но старший лейтенант не обратил внимания на иронию.– По каким критериям определяется выдвижение офицеров на вышестоящие должности? – с места в карьер начал Владимир и резко вскинувшись, сел на кровати…

21

Владимир Гусятников происходил из рядовой рабочей семьи города Дзержинска Горьковской области. В школе успевал в основном между «три» и «четыре», хотя учителя физики и математики упорно пытались внушить его матери, швеи из ателье, что он очень способный и потому его нужно заставить регулярно заниматься. Но, ни мать, ни отец, рабочий одного из многочисленных предприятий города химиков, не вняли этим советам. Впрочем, строго судить их за это вряд ли можно. Оба уставали, особенно отец на своем вредном для здоровья производстве, жили тесно, к тому же в семье имелся еще один ребенок, младший брат Володи, страдающий врожденным пороком сердца. В общем, аттестат Володя получил неважный, что и позволило военкоматовским работникам уговорить его поступить в военное училище. А учиться он очень хотел, сам чувствовал, что в школе «работал» на заниженной мощности. Он, конечно, мечтал не о военном училище, а о престижном институте, но отлично понимал, что имея троечный аттестат, в хороший гражданский ВУЗ можно поступить только имея блат, или возможность нанять хороших репетиторов. Ни того, ни другого у парня из глубинки не было, и он стал курсантом Горьковского Высшего зенитно-ракетного училища. Именно в училище у него, наконец, «прорезались» его способности к точным наукам. На 3-м курсе Владимир пришел к выводу, что ошибся в выборе профессии: ему стало тесно в рамках училищной программы, он тяготел к более фундаментальным знаниям. За полтора года остававшиеся до получения офицерских погон, Гусятников сделал несколько попыток уйти из училища: писал рапорта по команде, заваливал экзамены, грубил командирам, и, что вообще невиданно для военных учебных заведений – пропускал лекции и самоподготовки.

Не помогло. На рубеже 70-х и 80-х годов, когда учился Владимир, престиж офицерской профессии упал настолько, что в военные училища шло совсем немного по-настоящему «башковитых» молодых людей. Гусятников был один из тех случайно туда попавших немногих и его не отпустили. Не всем же глотки в командирском порыве драть, или в парадной шеренге ноги красиво задирать, кому-то и технику обслуживать надо, понимать как она работает, уметь ремонтировать. Единственным «достижением» Владимира стали несколько четверок и пара троек в дипломе. И, естественно, вместо «красной корки», в его руках оказалась обычная, синяя, не дающая права выбора военного округа для дальнейшего прохождения службы. На распределении ему все припомнили, за все отыгрались, заслали вот сюда, в дыру, на «точку».

В дивизионе, наученный горьким опытом, Гусятников уже не делал попыток уйти из армии. Напротив, он с первых дней по уши залез в технику и быстро преуспел, через два года его повысили в должности, он стал начальником отделения, и до майорской должности комбата, которая фактически гарантировала ему поступление в инженерную академию, казалось, оставался всего один шаг. Этим летом возможность сделать этот шаг, вроде бы замаячила. Прежний комбат, майор Кравчук, однокашник Ратникова по училищу, по состоянию здоровья детей перевелся на новое место службы. Гусятников не без основания рассчитывал занять освободившееся место, ведь именно он являлся заместителем Кравчука и кроме того одним из лучших в полку инженеров-технарей. Но «на верху» решили иначе. С Ратниковым для вида посоветовались, спросили, кого он видит новым комбатом. Подполковник ответил предельно откровенно, он охарактеризовал Гусятникова как отличного инженера, но не умеющего ладить с личным составом, уж очень замкнут, раздражителен, с подчиненными высокомерен. Солдаты платят ему той же монетой, хоть и считают меж собой «богом техники». Ратников посоветовал использовать Гусятникова где-нибудь на чисто инженерной должности, например, в службе ракетно-артиллерийского вооружения полка или корпуса. Впрочем, то что те должности заняты так прочно, что туда старшему лейтенанту с «точки» без посторонней помощи не попасть, он тоже понимал. Тем не менее, ставить Владимира командиром батареи Ратников не рекомендовал. Он конкретно никого не предлагал, но дал понять, что в его дивизионе на эту должность ставить некого. Он надеялся, что комбат придет со стороны, тем более на других «точках» полка имелись капитаны, которым уже давно пришла пора выдвигаться. Однако случилось то, чего никто не то что не ожидал, но не мог предсказать даже при наличии очень сильной фантазии. Комбатом ни с того, ни с сего назначили Петра Харченко, старшего лейтенанта, начальника расчета, бывшего подчиненного Гусятникова, правда, по возрасту годом его старше.На своей прежней должности Харченко ничем выдающимся не отметился, и технику он знал средне, и с личным составом хоть и не конфликтовал, но и особой требовательности не выказывал. В общем, на должность комбата он вроде бы претендовать никак не мог, тем более что занимал всего лишь старлейскую должность, то есть даже не был начальником отделения. У Петра имелся еще один изъян, так сказать, не служебного плана. Он до недавнего времени испытывал что-то вроде комплекса неполноценности: ему никак не удавалось познакомиться с нормальной девушкой. Для стремившегося к обзаведению семьей Петра то была настоящая трагедия. Ему почему-то постоянно попадались «шмары». Одна из таких особ, проживающих в городке Серебрянске, где располагался штаб полка, со школьных лет поднаторевшая в «постельном» искусстве, в прошлом году сумела «очаровать» и женить на себе Петра. Он на радостях в первый же отпуск повез ее к родителям на Украину. Происходил Харченко из военной семьи, отец был отставным подполковником. Что уж там приключилось во время тех «смотрин» Петр не рассказывал, но по возвращению молодые сразу же развелись. Родители, не доверяя больше «вкусу» сына, решили ему помочь, и уже в этом году из последнего отпуска Харченко привез новую жену. Интерес вызвала ее национальность. Все ждали, что Харченко привезет, скорее всего, украинку или русскую. Но новая жена Петра родом была с Прибалтики и оказалась наполовину латышкой наполовину финкой. То была девушка лет двадцати пяти, рослая, костистая с некрасивым удлиненным лицом, но в то же время с пышными белокурыми волосами. По внешности не составляло труда догадаться, что жизнь ее не баловала: бледная кожа лица, крупные в ссадинах руки свидетельствовали о том, что она немало лет занималась ручным трудом в плохо вентилируемом помещении. Вскоре стали выясняться обстоятельства, пролившие слабый свет на некоторые перипетии «давно минувших дней», оказавшие самое непосредственное влияние на события последней осени. А они были таковы: не прошло и полугода после второй свадьбы, как Петра Харченко, среднего офицера, не хватавшего «звезд», ставят командиром радиотехнической батареи, то есть со старлейской должности сразу на майорскую, минуя должность начальника отделения. При этом и командира дивизиона и всю «точку», что называется, поставили перед свершившимся фактом.

…Услышав вопрос Гусятникова, подполковник тяжко вздохнул, и, предчувствуя, что как бы он не ответил, предстоит не очень приятный и по всему непростой разговор, присел на стул рядом с койкой Рябинина.

– Не нужно тебе Володя комбатом становиться, пойми ты, не твое это, – с миной сострадания на лице проговорил Ратников.

– Ладно, я знаю, чем я вам не нравлюсь. Согласен, с бойцами у меня не клеится, но разве это главное для командира радиотехнической батареи? У нас же не пехота, не ать два, и не с автоматов в белый свет палить надо, – вдруг энергично принялся излагать свою точку зрения Гусятников. – А бойцы… что бойцы, как-нибудь бы притерлись.

– Пока вы друг к другу притирались, сколько дров ты бы успел наломать? Оружие-то у нас, действительно ты здесь прав, коллективное, и один ты ничего не сделаешь. А с людьми надо бережно, особенно сейчас, когда вон сколько призывают со всякими пороками, или по-русски не разговаривающих. А ты чуть что: дебил, бандерлог, плод пьяной любви. Так нельзя Володя, – терпеливо внушал Ратников.

– А вы думаете, ваш Харченко лучше меня будет батареей командовать, – в словах Гусятникова сквозила неприкрытая обида. По всему было видно, рассуждения командира до него не доходили, он не сомневался, что его незаслуженно обошли, и теперь мечта об академии откладывалась на неопределенный срок.

– Перестань, никакой он не мой. Что касается его назначения, я здесь совершенно не при чем, – чуть не оправдывался подполковник.

– Как это не при чем? Вы же командир дивизиона, вы ему характеристику на выдвижение писали, – напористо наседал Гусятников.

– Ничего я не писал, все без меня решили, – уже с некоторым раздражением отвечал Ратников.

– Как же это… без вас? – теперь удивился и наблюдавший за разговором как бы со стороны Малышев.

Для молодых офицеров никогда не вращавшихся в больших штабах, их командир дивизиона казался в воинской иерархии фигурой очень крупной. А раз так, то ни один вопрос, касающийся дивизиона, тем более кадровый, не мог решиться без его ведома и согласия. Они не могли поверить, что решение такого вопроса как назначение командира батареи могли принять в обход Ратникова.

– Вот это да, – с невеселой усмешкой произнес Гусятников. Вот это блат у Харча появился, а я то думал… – Володя не договорил, но можно было догадаться: «что вы здесь и в самом деле, Бог и Царь». В слух же сказал. – Оказывается, когда надо им своего продвинуть, они даже вас не спросили. Стоит ли тогда так на службе надрываться, раз вас ни в грош не ставят?

На этот раз Ратников уже не сдержался:

– Знаешь что, молодой человек, попридержи язык! Я бы, конечно, мог сейчас тебя осадить за наглость и в наряд, дежурным через день запустить на недельку. Но боюсь, ты все равно не поймешь, что служу я не командиру полка и не министру обороны, не генсеку. Надеюсь, это понятно, ради чего я надрываюсь?

Ратников намеренно не произносил слова Родина, понимая, что это будет звучать слишком уж пафосно и высокопарно, специально, так сказать не договорил, надеясь, что это произведет на слушателей больший эффект. Гусятников, однако, не стушевался:

– Меня, конечно, осадить можно, я же не блатной, а вот Харча попробуйте осадить. Знаете, зачем он к нам сейчас приходил?!

– Володька заткнись! – попытался остановить друга Малышев, но тот уже шел в «разнос».

– Он изложил тут нам целую революционную программу, как вас и остальных «стариков» с должностей сковырнуть и самим на ваши места встать, пока не состарились. Чтобы успеть и власти вкусить и академии позаканчивать, чтобы, как «оно» выразилось, разбег подлиннее был для прыжка на генеральские должности.

Владимир остановился, то ли дух перевести, то ли осознав, что в запале сболтнул лишнее.

– Ну, и как же этот переворот осуществится, – с улыбкой, не подав и вида, что внутренне весь напрягся, поинтересовался Ратников. Казалось, услышанное не произвело на него никакого впечатления.

Владимир, насупившись, молчал, лицо его покрылось нездоровым румянцем.

– Ну, Володя, сказал «а», говори и «б», – подтолкнул подполковник.

– А… ерунда все… не стоит, – робко попытался «повернуть оглобли» Гусятников.

– Нет уж, говори все, раз начал, – теперь уже жестко потребовал Ратников. – Я ведь все равно узнаю, что вы тут замыслили.

– Да не мы. Это он с нами, как бы сделку хотел заключить, ну а мы его вышибли, – наконец, начал «давать показания» Владимир.

– Чуть в морду не заработал, – поддержал его Малышев.

Холостяки смотрелись явно смущенными. Чувство неприязни к Харченко боролось с нежеланием прослыть «стукачами».

– Что за сделка, давайте-ка поподробнее, – продолжал методично «наседать» Ратников.

Гусятников, видя, что назад пути нет, начал, что называется «колоться» окончательно:

– В общем, ему позарез отличиться надо. Он хочет к итоговой проверке батарею отличной сделать. В одиночку без единомышленников, он сам чувствует, не потянет. Вот и просил нас помочь ему это дело провернуть.

– Ну, и что же тут плохого? – Ратников удивленно поднял брови.

– А то, – Гусятников заговорил зло, – где вы видели, чтобы в наших условиях так вот просто из говна конфетку делали? У нас ведь учебной базы нет, бойцы караулом, боевым дежурством и борьбой со снегом измотаны. Ко всему некомплект личного состава, и процент чурок от призыва к призыву все возрастает. Какая тут отличная батарея? Так вот, он ничего макаренковского не предлагает, а хочет поднять уровень подготовки за счет регулярных дополнительных занятий, проводимых в личное наше и солдат время. Дескать, полгода повкалываем, а затем плоды пожнем.

– Что-то не очень понятно, а поконкретнее можно? – Ратников с интересом «переваривал» услышанное.– Можно. Я со студентом по его плану должен на технике день и ночь пропадать, но чтобы ни одного сбоя, ни одного случая небоеготовности, за эти полгода не допустить. Кроме того, в личное время мы должны проводить дополнительные занятия по технической подготовке и основам радиотехники. Колька, – Гусятников кивнул на Малышева, – с самим Харчем вместе, посменно через день в казарму на подъем приходить должен, физзарядку и прочие элементы распорядка дня контролировать. Он же должен в выходные дни дополнительные занятия по физподготовке проводить, кроссы, марш-броски и прочее. Таким образом, Харч за пять месяцев, что до итоговой проверки остаются, хочет с нашей помощью натаскать батарею по всем главным дисциплинам на отличные оценки. Чтобы полковые экзаменаторы диву дались, как он замечательно командует. А если этот план сработает, то его через год обещают командиром дивизиона поставить, причем не какого-нибудь абстрактного, а конкретно нашего. А? Что вы на это скажете? Неплохо в 27 лет!? – в возгласе Гусятникова проявилось то, что больше всего и возмутило друзей-холостяков – они, прежде всего, не могли примириться с тем, что хозяином «точки» станет, считавшийся раньше не «семи пядей во лбу», Петя Харченко, на поверку оказавшийся амбициозным рвачем.

22

Одним из важнейших свойств людей является привычка. Не та привычка, что «замена счастия», а свойство привыкать к чему или кому либо. Целые страны, народы привыкали к какому-нибудь культу, например Сталина, Мао, Тито, Франко… КПСС. Но разве такая привычка возможна только в глобальных масштабах? Точно так же всегда существовали более локальные культы на уровне каких-нибудь губернаторов, бар-помещиков, владельцев фабрик и заводов, в советские времена, секретарей обкомов и райкомов, председателей колхозов… На дивизионе уже десять лет царил культ Ратникова, вернее Ратниковых, и офицеры со своими семьями волей-неволей с ним мирились. Культ был, но далеко не такой уж зверский, как о нем распускали слухи. На подобных точках случались и похлеще, когда, например, всех терроризировал командир пьяница и дебошир, или всех «доставала» командирша-дурища. Нередко имел место культ командиров-воров, сколачивающих себе за годы командования немалые деньги. Случались и командиры-ходоки, любители приударить за женами своих подчиненных, используя свое служебное положение.

В данном, конкретном случае имел место семейный культ, к тому же далеко не самой плохой семьи. Жить под таким «гнетом» было не так уж тяжко, и в конце концов все население «точки» приспосабливалось и к Ратникову, и к Анне. Так же приспособились и холостяки. На них даже распространялась особая «милость» командирши – она никогда не отказывала продавать им товары в кредит, если они оказывались «на мели», в отличие от, в чем либо перед ней провинившихся, офицерш. Правда иногда и холостякам перепадало от тяжелой «командорской длани», и они могли полностью прочувствовать кто на «точке» хозяин… и хозяйка. Так командир если попасть ему под горячую руку в недобрый час, мог со зла законопатить молодого офицера во внеочередное дежурство по дивизиону, или не отпустить с «точки» в выходной день. Со стороны командирши тоже время от времени холостяки чувствовали отношение типа барыни к своим слугам.

Малышева, особенно на первом году его службы, очень нервировали поручения, что давала ему командирша, когда он назначался старшим школьной машины. Обычно эти поручения давались в следующей последовательности: Ратникова останавливалась за несколько метров от машины, и жестами «подзывала к себе» старшего. У Николая это вызывало немой протест и возмущения, когда он был вынужден вылезать из машины, с готовностью подходить к командирше и почтительно изрекать:

– Слушаю вас Анна Демьяновна…

А командирша очень любила эту процедура и довольно часто поручала старшему машины, либо чего-нибудь купить в поселке, либо отправить телеграмму, либо еще что-то. Потом, отвезя школьников и вернувшись из поселка, Малышев не раз жаловался Гусятникову, именуя командиршу не иначе как в конец оборзевшей бабой, разыгрывающей из себя королеву местного масштаба. На что поживший больше его на точке Гусятников резонно замечал:

– Думаешь, что разыгрывает? А я вот уже так не думаю. В ней ведь и в самом деле есть что-то эдакое… Вот представь если бы командиром был Колодин, его бы жена смогла себя здесь так вести? Да ты бы сразу послал ее куда подальше. А тут, чуть не на полусогнутых к ней бежишь, что изволите…

– Кто бежит, я!? – возмущался Малышев.

– Да ладно, не кипятись, не ты первый, не ты последний, – урезонивал друга Владимир. – Этой, как ты выразился, оборзевшей бабе на «точке» никто перечить не посмеет. Мне кажется, её и сам Ратников побаивается. Говорят, они дома часто цапаются, но сор из избы никогда не выносят. Нет она… как бы тебе это… В общем, есть такая порода баб, которым всегда возникает желание услужить. Вот, она именно из той породы…Да, холостяки тоже подчас были недовольны Ратнковыми. Но чтобы на их месте оказался кто-то другой, они себе такого и представить не могли, и не только они. К Ратниковым на дивизионе привыкли, неосознанно как бы уверовав, что они здесь были до них, останутся и после них. Потому нацеленность Харченко на должность командира и произвела на холостяков такое сильное негативное действие. Их крайне раздражала эта перспектива видеть почти своего ровесника, ничем их не превосходящего, скорее наоборот, на месте Ратникова, как и его сухопарую полулатышку полуфинку на месте Анны.

В тот ноябрьский вечер, внимательно выслушав признания холостяков, Ратников невозмутимо улыбнулся и спросил:

– Ну, а вам-то за этот ударный труд в личное время чего-нибудь Петюня пообещал?

Холостяки явно замялись и переглянулись. Потом Гусятников набрался-таки решимости поведать и это:

– Пообещал… Меня вместо себя комбатом сделать и через год в академию отпустить. Кольку, НШ вместо Колодина поставить. Даже студенту приз придумал: если хорошо вкалывать на него будет, кандидатом в партию принять. Он ведь уверен, что каждый двухгодичник только и думает, как бы карточку кандидатскую заполучить, чтобы потом на гражданке получше устроиться. По себе, гад, судит.

Ратников по-прежнему внешне оставался невозмутим, хотя полученная информация оказалась из ряда вон выходящей. Вот и считай после этого, что разбираешься в людях. Пять лет служил бок о бок с человеком и не подозревал, что в нем заложено такое.

– И вы что же верите в реальность этих наполеоновских планов, что и меня, и Колодина уберут, а вас молодых и рьяных на наши места поставят? – насмешливо спросил подполковник.

– Нет, конечно. Он, сука нас за быдло держит! – возмущенно воскликнул Малышев. – Ему-то со всего этого шухера, может, что и обломится, а нам вряд ли. Ведь это у него, а не у нас покровитель объявился. Как дурней последних хотел нас использовать. Чуть пятак ему не начистил. Слинял вовремя, а то бы точно схлопотал, – Николай до хруста сжал кулаки.

– И вы думаете, что у него что-то выйдет? Неужто, я позволю проводить занятия в личное время, вечерами, после нарядов, караула и в выходные дни? – Ратников покачал головой.

– Товарищ подполковник. Здесь он как раз все верно рассчитал. Если вы запретите, то сами же и пострадаете. Там наверху начальству наплевать, что бойцы устают. Они скажут, что вы полезную инициативу молодого комбата зажимаете, тем более сейчас, когда за него есть кому вступиться.

Этот аргумент, высказанный Гусятниковым, имел основания. Никогда еще «верхние» начальники не ругали за работу во внеурочное и личное время. Более того, слова в характеристиках офицеров: «выполняет свои служебные обязанности, не считаясь с личным временем», считались высшей похвалой.

– Его покровитель не так уж и всесилен, и на него управа найдется, – недовольно поморщил лоб Ратников.

– Может и так, но то, что он смог его через звание на комбата пихнуть, о многом говорит. Так, что Харч вполне может осуществить задуманное с нашей помощью или без. Во как родители постарались, и жену, и дядю доброго Харчу нашли, – зло почти прошипел Гусятников.

– Ты что завидуешь? – ехидно поинтересовался Малышев, и, не ожидая ответа, высказал свое мнение. – По мне лучше всю жизнь холостяковать, чем с такой ведьмой жить.

– У тебя и без этого все шансы вообще не жениться, как и у меня. За месяц отпуска жениться можно только как Харч тогда, в первый раз…

Между «делом» холостяки попробовали диалогом меж собой обратить внимание командира на их «бедственное» положение. Речь шла о старой и никем всерьез не решаемой проблеме – дефицита свободного времени у холостых офицеров служащих на «точках». Это самым непосредственным образом сказывалось на поисках ими «подруг жизни», а если говорить откровенно, делало ненормальной жизнь молодых людей. А в редкие выезды с «точки», на скорую руку с подходящей девушкой познакомиться было крайне сложно. Тут сказывалась и специфика окружающей местности. Испокон, молодые офицеры, как правило, ищут невест среди студенток или выпускниц ВУЗов и техникумов. Девушка рабочей профессии, без образования, молодому лейтенанту вряд ли глянется. Ну, а таковых, в значительном количестве можно было найти только в ближайшем крупном городе, то есть областном центре Усть-Каменогорске. Но до него аж сто пятьдесят километров, более того зимой, когда заметало перевалы и кончалась навигация по Иртышу, добраться можно только на поезде, который ходил раз в сутки. И спустя семьдесят советских лет Бухтарминский край так же в зимнее время был хоть и не в такой степени но отрезан от остального мира. Так, что познакомиться там с девушкой и встречаться с ней лейтенанту с «точки» было нереально. Ближе? До того же Зыряновска сто километров и туда ходят автобусы, но это маленький рабочий городок, в котором нет никаких учебных заведений кроме школ и ПТУ. Серебрянск, местоположение штаба полка – еще более убогий городишко. Самое близкая и доступная – Новая Бухтарма, поселок с населением в восемь тысяч человек, но то население состоит в основном из рабочих и работниц цемзавода, рыбзавода, совхоза… По мнению тех же холостяков искать воспитанных, образованных девушек было просто негде… почти. Этим «почти» смог в какой-то степени воспользоваться Малышев, он совсем недавно познакомился с молодой учительницей новобухтарминской школы, приехавшей по распределению после окончания усть-каменогорского пединститута.

Таким образом, действительно остро эта проблема стояла только перед Гусятниковым. Он, будучи старшим среди холостяков до сих пор так и не обзавелся постоянной стабильной девушкой. Причина была, возможно, в излишне высоких требованиях Владимира, и, в не меньшей степени, в его внешней неопрятности и непривлекательности. А вот у Малышева, хоть он об этом и не очень распространялся, в Ростове имелась еще одна пассия, которую он вроде бы рассматривал как будущую невесту и только ждал, когда она окончит институт. Гусятников, рискуя физиономией, иногда издевался над другом, уверяя, что любая современная студентка к окончанию ВУЗа никак не может остаться «девочкой». Примерно также он подтрунивал над Рябининым. У «студента» тоже в Москве осталась девушка, его бывшая сокурсница, и вроде бы согласившаяся его ждать. Во всяком случае, он копил деньги, явно собираясь вернуться со службы «богатым» и сразу жениться. Насколько нравственно вели себя там за тысячи километров отсюда их невесты или почти невесты, ни Николай, ни Михаил точно знать не могли. Но сами, тем не менее, несмотря на трудности выезда с «точки», не упускали редкие возможности «прошвырнуться» либо в Новую Бухтарму, либо в Серебрянск.

Ратников же думал о «дьявольском» плане Харченко и потому не отреагировал на имевший целевое назначение диалог холостяков. Он держал в уме предыдущее высказывание Гусятникова о неизбежности успеха дальнейшей карьеры Харченко, и все последующие как-то прошли мимо него. В этой связи он и попытался как-то успокоить ребят:

– Не принимайте вы это особо близко к сердцу. Даже если и сделает Петюня карьеру, а вы нет. Ну и черт с ним. Я в ваши годы тоже мечтал о погонах с зигзагами, а сейчас… идет оно все. Я подполковник, кто-то генерал. Ну и что? Ну, не повезло мне, а кому-то повезло. Надо свое дело делать, а чины и награды – это как судьбе будет угодно и от нас мало что зависит.

Подполковник бросил взгляд на часы, он слишком задерживался, и дома его наверняка ждала взбучка от жены. Он уже собирался уходить, но не удержался, высказал еще один, упрек не упрек, но свое мнение о молодежи, которое уже давно зрело в его сознании:

– Вот гляжу я на вас и думаю: совсем вы другие, не такие как мы были в ваши годы. Мне-то тогда казалось, все что начальство делает, это непреложная истина, а вы вот уже не верите, во всем сомневаетесь, себя умнее всех считаете.

– Вот и наворотили дел эти начальники от этой вашей веры в них, а до вас еще больше, – вновь обрел агрессивность Гусятников.

– Это ты про что? – насторожился Ратников, забыв, что собирался уходить.