Текст книги "По памяти и с натуры (Маленькие комедии)"

Автор книги: Виктор Ардов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Архитектор. А зачем вам работать?

Заведующий. Разрешение на застройку уже дано.

Гранаткин. А?

Заведующий. Вот тут написано: разрешение Супрунову Акиму Ивановичу послано на дом.

Гранаткин. Как, то есть, послано?! Как – послано?! Значит, я остался ни при чем?! В общем, я пошел. Меня тут ждут в одной библи... галовке... Честь имею!. Фу... сколько хлопот, и все – зря... Тьфу! (Убегает.)

Занавес

1958 г.

МЕЖДУ НАМИ ДЕВУШКАМИ

САТИРИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ ДЛЯ ОДНОЙ ИСПОЛНИТЕЛЬНИЦЫ

На сцене столик, на котором в большом портфеле лежат нужные для исполнительницы аксессуары. Рядом со столиком стул. Входит исполнительница.

Исполнительница (после короткой паузы). Вот, товарищи зрители, я вижу, сегодня среди вас много девушек. Поэтому мне захотелось поговорить с ними, то есть с вами, товарищи девушки, так сказать, по душам. Что называется, "между нами девушками"... Я, конечно, знаю, мне непременно скажут: "В зале не только девушки!" Ну что ж... В конце концов, все вы здесь, так сказать, не посторонние люди. А разговор, который я хочу затеять с девушками, очень важный и касается всех, всех. Итак, начинаю. Помните, как прежде говорилось про молодую девицу? "У девки волос долог, а ум короток"; "Девичьи слезы" – это в том смысле, что нестоющие... Или еще: "Я ведь не девушка, меня не обманешь!" А крестьянин, если у него рождалась дочка, считал себя неудачником. Сын это важно и полезно, это – удача. А девчонка – пфу! Так, пустяки. Все это было и, как говорится, быльем поросло. Сами знаете, нет теперь такой области человеческой деятельности, где бы наши девушки не творили чудес наравне с мужчинами. Уж, кажется, война – самое мужское дело. А в Отечественную войну мы узнали таких героинь среди советских девушек! Авиация дала знаменитых летчиц... Наука, медицина, промышленность, строительство, колхозное производство... Ну, да что говорить!.. И тем более неприятно, что некоторые девушки иногда бывают еще с кое-какими пятнышками... Вот о них-то и хочется потолковать по душам. Дорогие подруги! Теперь я обращаюсь прямо к вам. Вы заметили, что среди нас девушек еще встречаются, например, такие особы, которые... Да что долго говорить! Сейчас я вам конкретно покажу особу номер один. Как ее зовут? Иногда – Жозя, иногда-Люся, иногда-Капа и всегда Фифа. (Ставит пустую раму, изображающую настольное зеркало, достает пудру, помаду, румяна, тушь для ресниц, бигуди и прочее.) Такая Фифа, если сидит дома, непременно вооружена всем этим арсеналом. (Во время монолога гримируется, и каждое ее движение соответствует тексту речи. В образе Фифы.) Ой, знаете, девочки, у нас танцплощадка такая маленькая. (Закрашивает помадой ничтожную часть губ.) Прямо жужас. Я вчера надела новое платье, кудри взбила (взбивает волосы), туфли надела новые, ну, эти, танкетки, которые так пол и натирают. (Растирает по щекам румяна.) Так этот – ну, Клавкин мальчик Жора, он ко мне сразу приклеился, весь вечер танцевал со мной, как пришитый... (Зашивает на себе бант.) Клавка почернела, как вот эта тушь! (Показывает тушь, мажет ресницы.) Жужас! Ну а мне-то что? (Взяла в руки пуховку, дунула на нее.) Пфу! Да и только. (Пудрится.) А я танцую-танцую, вдруг чувствую: мне ногам щекотно... Смотрю: подошва совсем отодралась, значит, я босиком уже танцую... Хаха-ха-ха! Четвертые туфли за год истанцовываю... Жужас! (В образе исполнительницы.) Туфли – четвертые за год. А книга у этой Фифы лежит недочитанной, к сожалению, четвертый год. Как застряла на восемнадцатой странице, так и заморозило... Нет, мы вовсе не против того, чтобы девушки наши были боевитые, как в народе говорят, "самостоятельные", с характером, только характер нам рисуется другой... А что касается бесхарактерности, так тут тоже есть над кем посмеяться. (Преображается в лентяйку. Надевает ситцевый безвкусный халат без застежек, зевает, ест конфеты из кулька, медленно жуя их; садится на стул, а грудью ложится на стол. Говорит в этом положении, вяло двигаясь.) Который час? Не знаете?.. (Зевок.) Я сегодня с утра никуда не выползала, так даже не знаю, сколько времени и вообще, чего, что и где... Хотите золотого ключика?.. (Протянула зрителям горсть конфет.) Я их больше всего люблю. Сегодня у нас в клубе кружок, но уж бог с ним, я не пойду... Как-то неохота одеваться и вообще... К чему? Все равно все не выучишь. И потом разных слов много, а я – одна. Я вот, например, пошла учиться на курсы медицинских сестер. Почему? А мне очень понравился один мальчик, который сам тоже по медицине... А там учиться так трудно, так трудно. И потом меня раз спросили при нем, при этом Вове: "У вас большая больница?" Я говорю: нет, так, полуклиника. Я ведь думала, что надо говорить именно полуклиника. То есть настоящая большая больница – клиника, а у нас маленькая, полуклиника. А все стали смеяться, потому что правильно, оказывается, – поликлиника. Мой Вова схватился за голову и убежал от меня. Больше я его не видела. И учиться на сестру тоже перестала: теперь зачем уж? Нет, правда, возьмите конфету. Так вкуснее ничего не делать, когда во рту... золотой ключик. (В образе исполнительницы.) Конечно, и образование и воля очень нужны. Но надо еще установить: на что направлена эта воля? Как собирается девушка распорядиться тем образованием, которое ей дает страна? Ведь мы знаем и таких... (В образе себялюбицы садится на стул, пилкой подравнивает ярко крашенные ногти.) С какой стати я поеду куда-то в глушь? Разве я для этого училась? Смешно! Вот тоже мне предлагали, когда я окончила десятилетку, почему-то идти на завод, что-то там точить или строгать... С какой стати? Папа немного поднажал, и я устроилась в институт как миленькая. Теперь я скоро кончу, у меня будет диплом, и никуда я не поеду. Для этого только надо выйти замуж с толком. У меня есть на примете двое... нет, трое... Но все не то пока. У одного внешность ничего, зато перспективы никакой: хоть бы родители с положением, хоть бы специальность, хоть бы квартира приличная... Ну ничего, кроме прически и модного пиджака. У второго как раз папа с мамой подходящие: папа – почти академик, мама – уже домашняя хозяйка. Но зато сам – плюгавый, в веснушках и не умеет даже танцевать толком. Третий... гм, третий, может, лучше этих обоих: и нос красивый, и папа – заведует магазином, но специальность – ужасная: он что-то там по сельскому хозяйству. Его загонят в деревню как миленького, а я должна буду ехать с ним. С какой стати?.. Нет, может, у вас есть для меня что-нибудь подходящее? Тогда скажите непременно: я сейчас на третьем курсе, еще есть время – года полтора можно искать. Нет, правда, мне очень надо выйти замуж с толком. (В образе исполнительницы.) А мы считаем, что толку из этакого замужества все равно не будет. И вообще: какой может быть толк, если девушка не понимает, в какое время она живет. Мне не хочется повторять то, что давно всем известно, но, ей-богу же, нельзя жить только для себя, вне общества, вне среды, вне... (После небольшой паузы.) Простите, я задумалась, потому что вспомнила еще об одном типе девушек. Существуют, к сожалению, такие молодые особы, которые не уступят самым пожилым сплетницам в умении увидеть то, чего даже не было... Вообще, надо сказать, что для сплетниц самое дорогое завоевание науки и техники – это телефон. Приходилось ли вам когда-нибудь попадать под такую сплетницу, как попадают под трамвай или грузовик? Мне приходилось. Особенно страшны они у телефонов-автоматов, где скапливаются люди, нуждающиеся в короткой, но деловой беседе по телефону. И вот к будке телефона приближается сплетница. В руке у нее орудие ее ремесла – две копейки. Она стучит монетой в стекло будки. (В образе сплетницы.) Гражданин, совесть надо иметь: ваши три минуты кончились. А я говорю кончились. А я говорю... То-то. Выскочил из будки, как ошпаренный. Меня не проведешь. (Набирает номер на телефонном диске.) Татьяна?.. Ну я говорю... Угу. Я, Капа... Ты вчера в кино была?.. Нет?.. Почему?.. Ага, в клубе была? Ну что, как?.. А что там было?.. Да?.. Вечер?.. А какой вечер?.. Ага... А кто был?.. Ну как кто?.. Зойка была?.. Была?.. А с кем?.. Да?.. А он что?.. А она что?.. Танцевали?.. Они! А?.. А что танцевали?.. А что на ней было надето?.. А туфли какие?.. А прическа?.. А чулки?.. А на нем?.. А кепка была?.. А галстук?.. Какой?.. А сумка у нее была?.. Красная?.. Нет?.. А какая?.. Как это – ты не помнишь! Надо помнить!.. А еще кто был?.. Варвара была?.. Нет?.. Как это – не знаешь?.. А Люська?.. Не видала?.. А кого ты видала?.. А Соню?.. Видала?.. А говоришь – никого... Что на Соньке было надето?.. А на ногах?.. А на голове?.. А косынка была?.. Какого цвета?.. А сумка?.. Гражданин, три минуты еще не прошли. А я говорю – не прошли! Закройте дверь! Закройте, закройте! Татьяна?.. А Павел был?.. Был?.. А с кем?.. Гражданин, я вам сказала: три минуты далеко еще не прошли! А я говорю... Что-о-о?! Ах негодяй, вот я кончу говорить, я вам покажу!.. Таня?.. Говори быстро: что было надето на Пашке?.. Пиджак?.. Куртка?.. Какая куртка?.. А ботинки?.. Он танцевал? Ну, Танечка, я тебя прошу, припомни получше! Идите вы отсюда! Я говорю: три минуты не кончились и не кончатся, пока я не захочу! Что-о?! Я сама в милицию!.. Я тебе... Таня?.. Сейчас, сейчас, ты пока припоминай... Нет, врешь, я не уйду отсюда! Нет, не уйду! Нет... Таня?.. Свинья, вот ты кто!.. Танечка, это не ты свинья, это – он свинья! Сам негодяй!.. Таня, это не ты негодяй, а он негодяй... Таня! Та... Ну вот: положила трубку. Ну теперь я тебе покажу! (Засучивает рукава.) (В образе исполнительницы.) А собственно говоря, она все показала: весь свой характер. И я все, что задумала, вам показала. Теперь вы понимаете, почему я обращалась прежде всего к нашим девушкам. Позвольте мне и закончить таким же обращением: товарищи девушки, пожалуйста, не подражайте тем "героиням" в кавычках, которых я здесь изображала. Не будете? Я так и думала. Всего вам хорошего! (Уходит.)

1959 г.

СКЛОЧНИЦА БЛАГОДАРИТ

ФЕЛЬЕТОН

Встретил я ее подле дома, в котором помещалась некая строительная организация. Я сидел на скамье в скверике, а она подсела ко мне. Нельзя сказать, чтобы ее внешность производила благоприятное впечатление: рот без малейшего признака губ, острый подбородок, пронзительный взгляд и хриплый голос... Костюм столь же неряшливый, сколь безвкусный... Сразу было заметно: передо мной склочница. Да, да, оголтелая, ни перед чем не останавливающаяся защитница своих выдуманных и несправедливых интересов. И вдруг она заговорила со мной почти нежно: – Что я у вас хочу спросить, гражданин, не дадите вы мне совета – куда мне теперь обратиться? – А по какому делу? – заставил я себя спросить. – Благодарность желаю принести. А кому – неизвестно. Вот и помоги мне сыскать, кого же я должна теперь похвалить за то доброе, что они мне сделали?.. Неожиданное заявление. И это меня заинтересовало. – А какое добро вам сделали? – Ну как же! – словоохотливо начала она. – Жила я прежде в коммунальной квартире. Так? С соседями воевала, аж стала знаменитостью на весь район... да что – район! Меня в общегородском масштабе укрощали, на заседаниях горсовета приводили в пример, как гражданку, которая не умеет существовать в общежитии. Вот я какая была! – и она гордо поглядела на меня. – Но потом всетаки меня отселили в отдельную квартиру в новом доме. И я сперва была рада: все ж таки я малость пережала насчет склоки... У меня у самой нервы стали сдавать. Пора мне было отдохнуть. И действительно, на новой квартире был мне полный спокой. Но только здоровье свое вскорости я поправила, и так мне сделалось скучно, круглые сутки я на кухне одна, в коридоре одна, в комнате одна... Ни попрекнуть некого; ни гаркнуть, чтобы свет тушили или что мои спички кто-то унес; ни чужие галоши выбросить; ни поглядеть, чего в чужой кастрюле варится... И стала я даже хиреть. До того дошла, что отправилась в жилотдел и попросилась: переселяйте меня обратно к каким-нибудь соседям! Пускай будут самые-рассамые злые, мне это даже лучше. Но отказали мне начисто. Попробовала я этого заведующего и инспекторов жилотдельских попугать, что я-де на них начну подавать заявления, но только того добилась, что кликнули швейцара и меня под белы руки вывели на воздух... Да-а-а-а... Вернулась я к себе в одинокую квартиру со всеми удобствами, села посреди кухни и думаю: "Что ж мне теперь делать, чтобы жизнь у меня была по-прежнему заполненная интересной борьбой?" А вокруг тихо все... И вдруг я слышу голоса. Откуда? А со всех сторон: слышимость-то у нас в доме полная! Даже можно разобрать: что наверху или под тобою внизу говорят и делают... Это я и раньше знала, но как-то не брала в соображение, что можно вступить в заочные склоки... А тут меня вроде как осенило: вот же они, мои дорогие соседи! Воюй с ними сколько хочешь! А что они за стеной или там над потолком, под полом, так это еще даже интересней. В крайнем случае можно, когда их доведешь, сбегать в ту квартиру посмотреть, как их там корежит. И так даже безопаснее: я их донимаю, а они меня даже вытолкнуть из своей квартиры не могут... Ну я и включилась полностью в жизнь всех моих соседей. Только успевай подавать им голос, только поспевай следить: кто что делает, кто чего на обед варит, кто кому что говорит. На старой квартире, бывало, я доведу соседку, что она убегает в свою комнату и запирается изнутри! И тут уж я не могу узнать: плачет она через меня или валидол себе капает? А теперь я не только днем, я и ночью слышу: кто как храпит, кто чего во сне бредит... Например, слева от меня молодожены живут. И кровать они сперва поставили аккурат к той стенке, где у меня тахта, на которой я сама отдыхаю. Так я через стенку им указания давала, ссориться им или нет... Ага. Допустим, она его пилит, что он не так посмотрел на какую-то там сослуживицу. Он оправдывается, а я вступаю тоже в беседу: "Люська, не верь ему, не верь! Мужики все такие подлые, это он тебя запутать желает!" Правда, они вскорости перенесли кроватку от моей стенки. Но все равно я вроде с ними живу. Да что там говорить, ко мне из других квартир даже запахи идут. Кто чего готовит, определить можно. Я только постучу зонтиком в стенку и командую: "Что же вы не чуете, у вас баранина подгорает?! Сей минут снимай сковородку, не то я тебе такого напущу аромату, что ты противогаз запросишь!" Или: "Я вам сколько раз говорила: чесноку в суп не добавлять! Я чеснок не выношу вовсе!.." И слушаются меня. Все слушаются! А, например, с верхним этажом я перекликаюсь при помощи палки от швабры. Постучишь им в потолок и командуешь: "Ребенка из этой комнаты уберите; плачет по ночам, мне неспокойно; сюда переведите тещу, если она храпит не дюже громко, пускай проживает!" Конечно, другой раз хочется в глаза поглядеть, с кем грызешься. Так для этого у меня на кухне щель есть в другую кухню. Нет, так я сама довольна новой квартирой, что даже надумала отблагодарить, кто мне сделал эту интересную жизню. И перво-наперво решила я сказать свое искреннее спасибо прорабу, который строил весь дом. А найти его было легко, поскольку он вот уже третий год все возится вокруг наших корпусов: исправляет недоделки. И видать, этих недоделок вышло больше, чем доделанного. Сыскала я прораба на заднем дворе, где он наблюдал, как замазывают в стене щель шириною в полметра, а высотою почти во все этажи. Подошла, поклонилась низко и говорю: – Спасибо тебе, говорю, добрый человек, что я через тебя вновь познала радость общественного существования. Что мне есть с кем перекинуться словом, не выходя из квартиры. Очень я тобою довольная!.. А он-от меня отшатнулся и бормочет: – Не я, не я, это все председатель приемной комиссии натворил! Идите к нему! – и сам от меня как сиганет через яму с известью. Ладно. Пошла я искать председателя приемной комиссии. Долго ли, коротко ли – нашла: он в районе у нас чем-то там заведует. И к нему сразу не пройдешь. Но я пробилась в самый кабинет. "Так и так, говорю, спасибо за большую слышимость!" Смотрю – и этот тоже от меня прячется. Сам прячется, а лопочет. "При чем тут я? Это же архитектор напутал!" Ладно. Стала я искать архитектора. Но он тоже на себя заслугу не принял. Бегает от меня между этажерок и каких-то таких картонных листов, которые так вот на попа поставлены, и кричит: – Что вы от меня хотите?! Проект был типовой, спрашивайте в институте! Начала я доискиваться: что за институт? Оказалось – научный. И там они придумывают для домов такой фасон, чтобы повсеместно одинаково строить. Это уж мне рассказали добрые люди. И в институте никто со мной не пожелал беседу иметь. Пробилась я, однако ж, у них к одному очкастому и только сказала ему: "Спасибо вам за хорошую слышимость", – он ка-ак заорет: – Опять?! Опять?! Долго это будет продолжаться? Я сейчас милицию вызову! И так вот прямо на меня напирает, ногами затопал, кулаками барабанит по воздуху... Меня даже страх взял. Я скорей к дверям, в коридор, да как дунула домой... А соседка одна мне сказала, что слышимость идет от панелей. Ну, из которых панелей собирают дом, они весь звук и запах пропускают в комнаты и в этажи. И вот теперь я хочу поехать на тот самый завод, где эти панели лепят, чтобы сказать спасибо им. Вот вы сами кто есть? Журналист? А не врете? Тогда у меня к вам будет просьба: напишите вы в какой-нибудь газете, что, дескать, такая-то и такая-то очень довольна слышимостью у себя в квартире. И даже готова угощение сделать всем, кто принимал участие в такой звукопроходимости в ее доме. Напишете? Без обмана? Ладно! Только не забудьте мне прислать номерок этой газеты, где про меня будет напечатано! И вы знаете, я решил выполнить просьбу этой женщины. Мне кажется, в этом есть смысл. Есть, есть!

1962 г.

ПОИСКИ КОВАЛЕВА

монолог

Исполнительница несколько суетливо выходит на сцену, оглядываясь и вытирая косынкой пот со лба. В руках у нее чемодан и авоська, туго набитая какими-то вещами, обернутыми в бумагу. Она не сразу замечает зрителей. Но, даже посмотрев на них, снова оборачивается спиной к залу, кого-то ища за кулисами. Наконец до нее, как говорится, "доходит", что здесь много людей. И, произнеся несколько раз "Ой! Надо же! Ой1", она окончательно обращает внимание на эал. Подставив ладонь козырьком ко лбу, она всматривается в лица зрителей. Затем выносит стул и садится на него перед самой рампой. Вообще исполнительница ведет себя так, словно зрителей не существует, – она орудует своим тяжелым багажом... Посидев некоторое время и убедившись, что все ее вещи – чемодан, авоська, зонтик, жакет, который она перекинула через руку, сумочка и прочее – целы, она успокаивается и опять глядит на зрителей из-под ладони. Наконец, после тяжелого вздоха, заговорила. Исполнительница. Ой... Ну надо же... Граждане, я что вас хочу спросить: из вас кто-нибудь не знает этого... (Вынимает из кармана записочку, читает.) "Ковалев Николай Иванович, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, инженер, шатен с усиками"... А? Не знаете? (Подождала ответа, снова вздохнула.) Ой, я так и думала: так трудно у вас в Москве найти кого-нибудь, так трудно... Надо же! Ой... А мне нужно его найти... Я из-за него приехала, старалась, отпуск взяла за свой счет... А как вы думаете?.. Ага! Это же не шутка: у нас на фабрике получить за свой счет, когда у нас с планом затор и дирекция взбесилась вся... Но уж если я захочу, так уж будьте спокойны! Вот – приехала к вам. Зачем? А вот именно найти этого Ковалева, чтоб ему... Кхм, да... Ну, у вас тут столица, ругаться нельзя. Надо культурненько... А он сам культурненько – Ковалев? А? То-то и оно! Главное – я же его нашла! Ковалева. А он... Ну ладно, расскажу по порядку. Только давайте сразу условимся: вы об этом никому ни слова. Договорились? А то могут узнать у нас в Трифоновке, получится сплетня, и мне неприятно будет, и вам тоже не сделает чести, если окажется, что вы все толкуете про бедную женщину, которая ни в чем не виновата. Ведь так? Я говорю не про себя, а про Галю Никитину. Ну, моя подружка, Галя. Из-за нее я все это затеяла. Ага. Приехала сюда, отпуск брала, стратилась... Между прочим, Галя даже не знает ничего. А если она узнает, я прямо подумаю на вас, что это кто-нибудь, которые здесь сидят, кто-нибудь не выдержал и натрепался. Так что вы учтите! Ой... Так у вас трудно в Москве. Я сошла с поезда – толпища такая... У нас в Трифоновке на станции сроду столько народу не бывает за целые сутки, сколько тут с одного поезда высыпалось. И вещи у меня тяжелые: я же гостинцы привезла моей тете Шуре. И потом обратно тоже надо кое-что купить: например, тюлю на занавески в Трифоновке нипочем не достать. Опять же чулки со швом никакого цвета тоже у нас не продают. Ну, никакой цвет. Ты чулок наденешь, а нога все равно будто голая. Так красиво получается. У Клавки Хомутовой есть такие чулки, так все ребята от нее не отходят на танцах. Надо же! Мне без этих никаких чулок возвращаться нельзя. Вот я иду в этой толпище с поезда, меня все бодают чемоданами, да корзинами в тесноте, и я сама чуть не угробила одного дядьку, который мне попался под верхний угол моего чемоданища на повороте с платформы... (Показывает, как это было.) Я уж думала, меня прямо в милицию. АН ничего: и дядька покачался, покачался, отдышался и потопал себе дальше. А я пошла прямо в справочный киоск. В киоске спрашиваю: как мне найти Ковалева? Эта тетка отвечает: в Москве Ковалевых три с половиной тысячи. Я ей тогда: мне нужен Ковалев Николай Иванович. А она: Николаев Ивановичей Ковалевых у нас двести сорок человек. Я ей: который мне нужен Ковалев, он инженер и ему тридцать два года. Она: так бы и говорили! Покопалась, покопалась, по телефону куда-то позвонила. В общем, дала мне адрес. Ладно. Еду по адресу. А ехать мне трудно: я же в Москве первый раз. Куда ехать, на чем ехать – неизвестно. И кого ни спросишь, каждый дает другой совет. Один говорит: на автобусе. Другой советует на метро. Третьему кажется, что надо трамваем... Даже подрались из-за этого на скверике два пенсионера. Ага. Я у них спросила тоже: как добраться? Так они так разгорячились, что один пенсионер другому заехал в ухо. "Нет, кричит, это по Садовому кольцу, а ты врешь, как всегда, путаник, шизофреник – вот ты кто!" А третий пенсионер стоял тут же и засвистел в милицейский свисток, чтобы их разнять... Я поскорее с этого сквера подалась подальше. Ладно, не буду рассказывать, как я до него добралась, до Ковалева. Факт такой, что нашла улицу, нашла дом, нашла корпус, нашла подъезд, нашла этаж, нашла квартиру. Позвонила. Открывает мрачная такая тетка, посмотрела сердито... А когда я сказала, что к Ковалеву, она аж зашипела. Думаю, сейчас укусит! Но ничего, рукой махнула на дверь: там, дескать, Ковалев, и уползла к себе. Я стучусь. А из-за двери патефон играет. Заграничная такая пластинка: знаете, певица мяукает печальным полубасом... (Пародирует.) "Муой Муалыш, мюня муучит, я муолчать уж не муогу...". И видать, из-за этого мяуканья стука не слышно. Тогда я поставила свои вещички под вешалку и ка-ак дам кулаком по двери – по-нашему, по-трифоновски. Дверь открылась: сам Ковалев стоит в полосатой пижаме – вот как раньше каторжников одевали, в крупную такую полоску. – Вы ко мне, малютка? – Ага. – Пройдите, крошка. Я вошла. Смотрю, в комнате у него сплошной модерн: все полированное, все новое, все это на ножках враскарячку. И главное, у самого морда – тоже вроде полированная. Знаете, усики стрелочками, на затылке гривка, на лбу челка. Рассматривает меня, как в музее статую. – Малютка, я вас не помню. – Правильно, говорю, мы с вами и не видались. – А кто вам подсказал прийти ко мне? Эдик? – Неа. – Эрик? – Неа. – Юрик? – Неа. – Неужели – Эллочка? – Неа. Я к вам от Гали. – Простите, не помню: какая Галя? – Ваша жена. Вот какая. Ну тут он, правда, аж попятился назад. И улыбнуться хочет и не может: боится меня. Но все-таки сглотнул так слюну и говорит: – Кхм... Очень приятно, садитесь, пожалуйста... Ликеру, может, выпьете или коньячку? Я говорю: – По-вашему, я брала отпуск за свой счет, приехала в Москву, чтобы с вами ликеры распивать? Нет, голубчик, я приехала вас спросить: что теперь будет дальше с вашей стороны? – В каком смысле, крошка? – Слушайте, бросьте меня называть крошкой. Я такая крошка, которая может поднять и нести сорок килограммов, а то и шестьдесят. Ясно? Ну и вот. Он, знаете, застенчиво так отшатнулся на всякий случай, но все-таки улыбается мне. А я – ему: – По-вашему, это правильно, так вот, ни с того ни с сего бросить жену? – Нет, что вы1 Я ужасно горюю! Ужасно! Но что делать, если любовь прошла? Сердцу ведь не прикажешь, правда?.. – Ну так. К жене прошла ваша любовь. А ребенок при чем? – Да, ужасно! Я сам понимаю... Я так люблю детей... Ужасно! Я даже подумывал навестить... – Ну и в чем же дело? – спрашиваю. – Да так, знаете, как-то... Все дела... Да вы садитесь, пожалуйста. – Нет, зачем же?.. Давайте лучше прямо сейчас и поедем! – Простите, куда поедем? – А к Гале. – К Гале?! Кхм... – Вы же сами говорите, что собирались. – Да! Ужасно! Я буквально каждую ночь мечтаюэто будет так чудесно: повидать Галочку, ребенка... – Ну вот, собирайте в дорогу вещички, купим гостинцев и – прямо туда! Что вам надо с собой взять? Я оглядываю комнату, хватаю мыльницу, щетку, носки и прочее такое... Он сперва только рот открыл. А я шарю в шкафу, собираю все в одно место и спрашиваю его – культурненько, между прочим: – Вы в каком пиджаке поедете? В этом? Давайте сюда белье, галстуки... Он семенит за мной, пытается у меня отнять вещички, блеет даже как-то по-бараньи: – Что вы! Что вы! Положите обратно! Разве можно так-сразу?! Куда вы, ну куда вы уносите?! Я же говорю: я должен еще подумать! А я – будто и не слышу его. Выбросила из его чемодана какое-то там барахло, сама складываю туда, что набрала, и приговариваю: – Посуда нам не понадобится, а вот простынки придется взять отсюда: я знаю, у Галочки постельного белья немного. Давайте мне сюда носки, туфли домашние и еще ложки, вилки, ножи – это все очень пригодится там. Он визжать принялся от злости: – Перестаньте сейчас же! Я, наконец, состою на службе! Меня не отпустят! Да зачем вы берете мой халат?! Отдайте сюда! – А что вы раскричались? Будто я себе беру. Мы же вместе поедем! – Никуда мы не поедем! Вы слышите?! Сейчас же уйдите от меня! Тут, правда, я сама разозлилась: – Не ори, говорю. Ничтожество такое! Притворяется, что ему грустно без ребенка, а сам не может добраться до Трифоновки! Туда и ехать-то всего четыре часа! А он выпучил глаза, бормочет: – До какой Трифоновки? При чем здесь – Трифоновка?! – А где, по-вашему, живет Галя? – В Куйбышеве живет. И всегда там жила. И я с ней жил в Куйбышеве! Я тогда вынула фотографию, показала ему: – Это кто? Ну?! Говорите! Он так и впился глазами, потом поерошил свою челку и даже руками развел: – Понятия не имею – кто! – Галя это! Понимаете?! Галя Никитина. А у ней на руках – ваша дочка! Тут он как захохочет; – А у меня, если хотите знать, сын. От Гали Смирновой. Которая в Куйбышеве! А этой гражданки я сроду не видел! Вот вам! Тогда я протянула к нему руку: – Паспорт клади на стол! Сию минуту! Он засуетился, полез куда-то там в стол, вынимает паспорт: – Пожалуйста... Вот тут-видите?-штампик: наш брак с Галиной Петровной Смирновой зарегистрирован в Ленинском райзагсе города Куйбышева четыре года назад. А в этой вашей Трифоновке я сроду не был! И вашу Галю Никитину не видел даже в глаза! Ну что ты будешь делать?! Напоследок я ему, конечно, объяснила, кто он есть. Правда, тут уж я выражалась не очень культурненько... Нда... Наказала я ему поехать в Куйбышев, но боюсь, он меня не послушается. А сама теперь буду искать нашего Ковалева, который удрал из Трифоновки. Так что если вы что-нибудь про него знаете, скажите мне прямо сейчас. Ладно? А? (Оглядывает зрителей, после паузы.) Ну так. (Вздохнула.) Я вижу, от вас мне толку не будет. Я лучше тогда пойду... (Вздохнула, вытерла лицо, собрала вещи.) Да, я вот еще что хотела сказать... Вы не подумайте, что если уж у человека фамилия Ковалев и притом зовут его Николай, то он обязательно прохвост. Этого пока нет. Вот лично у меня в Трифоновке есть дружок, и тоже его зовут Николай. И фамилия подходящая: Ковальчук. Очень симпатичный парнишка... Я с ним собираюсь... Ну это хотя – другой разговор. Счастливо оставаться вам. Вот так. (Уходит.)

1964 г.

С КОНСПИРАЦИЕЙ

РАССКАЗ

В темноватом подъезде у двери на третьем этаже остановились две гражданки. Одна из них – та, что была потолще, – подняла голову и высмотрела номер на двери. – Это здесь, – произнесла она. – Номер седьмой. – А звонок? – отозвалась вторая – худенькая, с крашеными в морковный цвет волосами. – Вот и звонок... Звони, Валя! – А ты почему не хочешь? – морковноволосая Валя ткнула пальцем в кнопку. Громко задребезжало по ту сторону двери. Чьи-то шаги прошаркали неторопливо. Дверь открылась. За ней стояла старуха в очках на середине гусиного носа. На ней были надеты трикотажная кофта бурого цвета и юбка столь же симпатичного оттенка. Старуха глядела поверх очков сердито и сопела тоже недоброжелательно. – Вот мы к вам, – сказала полная гостья, – меня зовут Ольга Николаевна... Ведь вы баба Капа, да? – А что вам надо? – довольно злобно спросила баба Капа и притом повернула лицо в сторону кухни, как бы предупреждая, чтобы посетительницы не сболтнули чегонибудь лишнего при посторонних ушах. Но гостьи были на высоте: – Нас к вам направила Сусанна Алексанна... Знаете? Старуха пожевала губами, а через минуту скомандовала: – Заходите ко мне! – и она открыла дверь в комнату рядом с кухней. Гостьи вошли. Хозяйка тщательно закрыла дверь на замок и приложила палец к сухоньким губам. – Мы сами понимаем, – шепотом объявила Ольга Николаевна, – нас Сусанна Алексанна предупреждала... Но нам очень нужны ваши лекарства! – Tec! – прошипела старуха. Рыжая Валя зашептала: – Мы понимаем... Мы тихо... – Да, да,– поддержала подругу Ольга Николаевна.– Выручите нас, пожалуйста! – Тес!.. В чем выручить-то? – Мне от желудка, – едва разжимая рот, выговорила Валя. – От желудка, говорю, мне бы... капелек каких, что ли... Врачи – что они могут? Я уж с ног сбилась, а не помогает... – Ну ясно. Тихо только! Дам я тебе от желудка... – А мне по сердцу надо... Старуха внезапно рухнула на пол. Гостьи отскочили в сторону, испугавшись этого внезапного падения. А хозяйка комнаты поползла на четвереньках к кровати, стоящей у стены. Баба Капа проворно и умело нырнула головой под подол темного одеяла, почти до полу прикрывавшего кровать. И гостьи увидели, что все это пространство на полу заполнено бутылками и пузырьками. Старуха запустила туда руку и долго звенела склянками, перебирая свою аптеку: очевидно, искала потребные снадобья... Наконец она извлекла поллитровку с голубоватой бурдой до самой пробки и флакон из-под туалетной воды. В нем колыхалась жидкость такого ядовито-зеленого цвета, что вчуже тревожно было: наверно, какой-нибудь яд! Старуха все тем же быстрым аллюром – теперь уже не на четвереньках, а на трех конечностях, ибо в правой руке она держала обе посудины, – подползла к середине комнаты и, схватившись рукой за стул, распрямилась. С некоторой одышкой она выдавила из себя: – Вот вам обеим, дамочки... Но тут же рванулась носом и шеей к двери. Снова погрозила гостьям пальцем и на цыпочках подошла к выходу из комнаты; с быстротой, удивительной в ее возрасте, согнулась так, чтобы левый глаз оказался у замочной скважины... Распрямилась. Вздохнула горестно и шепотом пояснила: – Я от них всего могу ждать. От соседок. Так и следят, так и следят за мной... А уж милицию три раза вызывали... Тес! После новой паузы баба Капа потребовала: – Вы, гражданочки, вот что: вы лекарства мои сейчас от меня не выносите! Мало ли чего... – А как же? – недоуменно протянули гостьи. – А так вот. Мне, знаете ли, из-за вашего здоровья в тюрьму садиться не расчет... Тем более и сумки порядочной с вами нет. Некуда спрятать бутылки... Придете другим разом. А сейчас нате, отхлебните каждая, так уж и быть... И она сунула в руки Вале зеленый флакон, а Ольге Николаевне – поллитровку с голубоватой бурдой. Женщины пытались протестовать: "Как это-сейчас? Почему?!" Но баба Капа топнула на них ногой: – Не разговаривать! Хотите, чтобы услышали нас?! Пейте сразу, не то больше сроду вам не дам ничего! Ну?! И женщины отхлебнули. Пока они вынимали самодельные бумажные пробки и прикладывали ко ртам стеклянные сосуды, старуха все прислушивалась к тому, что делается в коридоре... Ее заставил повернуться двойной вопль, огласивший комнату. – Тес! Тихо, – рявкнула, хотя и шепотом, целительница. – Что вы, очумели?! – Что... что... что вы нам дали? – проблеяла Валя, отплевываясь на пол. – Тихо ты! Как-что?! Лекарства. Ну пользительные снадобья... Тебе – от сердца. Ей – от желудка. – Мне, мне, мне нужно было от сердца! – простонала Ольга Николаевна, гримасничая и раскрывая рот. – А мне вообще не надо лекарства, – простонала Валя, – я для мужа у вас просила! – Да тихо вы! Я кому говорю?!-уже кричала хозяйка комнаты. – И вообще пошли вон отсюда! Обе и сразу! – Да чтобы мы оставались у такой халды?! – в полный голос завопила Ольга Николаевна. – Валя, пошли! Мы... мы... мы... прямо в милицию! При слове "милиция" баба Капа переменилась до такой степени, что ее нельзя было узнать. Любезнейшая улыбка раздвинула губы. Глаза ласково сощурились. Воркующим голосом она зачастила: – Куда же вы, куда вы, дамочки?! Так это же я пошутила. Посидите, я кофейку согрею... может, ликерчику хотите? Но Валя уже поворачивала ключ в дверном замке. А вторая гостья напирала на свою подругу, повторяя в сердцах: – Идем, Валечка, скорее! Мы ей покажем, старой ведьме! Лицо у бабы Капы снова омрачилось. И, понимая, что терять ей больше нечего, она завопила дурным склочным голосом: – Вон отсюда, вертихвостки проклятые! Так я вам и дала лекарства! Я, во-первых, этим сроду не занималась и не занимаюсь! Пошли, пошли вон! Обе женщины бежали к выходной двери по коридору. А из прочих комнат квартиры выглядывали соседи, понимающе кивали головами и говорили: – Наша-то Капа никак не угомонится... Опять, видать, своей стряпней угостила кого-то... Вишь, как бегут!