Текст книги "Терем-теремок (Юмористические рассказы)"
Автор книги: Виктор Ардов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Виктор Ардов
ТЕРЕМ-ТЕРЕМОК
Юмористические рассказы
СИЛЬНОДЕЙСТВУЮЩЕЕ
Алексею Баталову
Когда я вошел, было около девяти часов вечера. Нина Антоновна, миловидная гражданка двадцати двух лет, широко расставив ноги, гулко топала в коридоре, рыча в то же время:
– А вот я сейчас! Вот сейчас, сейчас! О-го-го-го! Вот иду, иду!!! У-у-у-у!..
Затем Нина Антоновна раскрыла рот, выпятила губы и затрубила – не то как далекий паровоз, не то как пароход.
Я непроизвольно вздрогнул и осторожно повернул к выходу.
– Куда вы? – негромко и совершенно нормальным тоном сказала мне Нина Антоновна. – Раздевайтесь… Он сейчас уснет, и мы будем пить чай.
– Кто уснет?
– Леша. Он, знаете, не засыпает, пока его не пугнешь бабой-ягой… О-го-го-го! Вот сейчас, сейчас! – вновь зарокотала моя собеседница.
Я понял. Леша был трехлетний сын Нины Антоновны, и, стало быть, я попал аккурат в тот момент, когда в педагогических целях разыгрывалась сцена с участием бабы-яги.
Сняв пальто, я вошел в комнату, где находился капризный зритель этого спектакля. Румяный и белокурый Леша стоял босыми ножками на постели, держась за оградительную сетку своей кроватки, и, с интересом скосив на дверь голубые глаза, тянул:
– А пчму-у-у?
Подле него стояла добровольная нянька – приятельница Нины Антоновны – и нерешительно повторяла вопросы, которыми засыпал ее Леша:
– Ты спрашиваешь: почему она не выходит? Ба-ба-яга-то?
– Та, – сказал Леша (в тех случаях, когда его что-нибудь занимало, слово «да» он произносил с большим придыханием и глухо – «та»). – Та. Пчмууу?
– Она потому не входит, что она очень страшная. Она может напугать мальчика.
– Пчмууу?
– Почему страшная?
– Та.
– Так уж она устроена. Тут у нее рога, тут клыки, тут горб…
Рев скрывшейся за дверью ведьмы прервал описание ее, ведьминой, внешности.
– Ну, ложись скорее, Лешенька, спи, а то она тебя сейчас сунет в мешок и унесет.
Леша подумал немного, потом лег и позволил накрыть себя одеялом.
– Ф-фу! Наконец-то! Ниночка, можешь войти!
Нина Антоновна вошла и, убедившись в том, что разыгранная ею интермедия возымела действие, принялась хлопотать насчет чая.
– Негодный мальчишка, – сказала она, – раньше было достаточно упомянуть о бабе-яге… Потом пришлось стучать: дескать, вот она пришла… А теперь, видите, приходится целые сцены разыгрывать…
Негодный мальчишка уже мирно посапывал, закрыв глаза, и просто не верилось, что для приведения его в это состояние нужно было стучать ногами, рычать и придумывать страшную внешность бабы-яги.
Следующая моя встреча с Лешей и его мамой была такая. Леша сидел на собственной своей табуретке перед собственным столом, размеры которых были строго согласованы с ростом их владельца. На столе испускала пар манная каша, а сам Леша ударял по столу ложкой, перепачканной в этой каше.
Нина Антоновна стояла подле и усталым голосом говорила:
– Ну, три ложечки: за папу, за маму, за бабушку…
– Не хчу.
– Ну, две ложки: за папу и за маму.
– Не хчу.
– Ну, тогда сейчас придет баба-яга и заберет тебя.
Лицо Леши заметно оживилось. Он поглядел в сторону двери и спросил:
– А где она?
– Баба-яга? А там вон. В коридоре. Сейчас придет и заберет.
– Пчмууу?
– Потому что не слушаешься. – Тут Нина Антоновна обернулась ко мне и конспиративным шепотом сказала: – Пожалуйста, выйдите в коридор и порычите немного. Можно также стучать. Если увидите что-нибудь подходящее – потяжелее, – бросьте на пол.
Я вышел в коридор, рычал, стучал, топал ногами, бросал на пол портфели, калоши, телефонную книгу и поднос в течение десяти минут. Затем, сделав большую паузу, я прислушался. Нина Антоновна говорила якобы испуганным голосом:
– Слышишь? Стучит.
– А негромко пчмууу? – обиженно спросил Леша.
Я со злостью бросил на пол сразу все перечисленные выше предметы. Кажется, это подействовало, потому что меня скоро позвали обратно.
Войдя, я увидел, что манная каша перестала испускать пар. Каша была чуть-чуть затронута с одного бока.
– Спасибо большое, – сказала Нина Антоновна, – а то мне нельзя больше изображать бабу-ягу: он узнает меня по голосу. И потом со вчерашнего дня он стал требовать, чтобы баба-яга что-нибудь бросала на пол…
*
Дозы этого сильнодействующего воспитательного наркоза все увеличивались. Через месяц я застал Лешу, гуляющего по комнате в одном ботинке. Замысловатые петли его шагов повторяли: мать, отец, знакомый отца, случайно зашедший по делу, и известная уже нам приятельница матери.
– Лешенька, ну, надень ботиночек, ты же простудишься!
Лета не отвечал и не ускорял даже шага.
– Ну, хорошо, вот сейчас придет баба-яга!
– Пчмууу? – Вопрос был задан явно по привычке. По существу Леша был, видимо, заинтересован. Он сел на свою табуретку, обратившись лицом к двери. Ни дать ни взять – зритель в первом ряду цирка, предвкушающий занятный аттракцион.
Между родителями Леши в это время происходил небольшой торг.
– Кто будет бабой-ягой? – спрашивал отец.
– Конечно, ты.
– Я уже был сегодня! Утреннее молоко Леша пил именно потому…
– Здрасте! А мало я представляю ягу, когда тебя не бывает дома? И потом он меня узнаёт.
– Где баба-яга? Не идет пчмууу? – Капризный голос прервал споры.
– Сейчас, Лешенька, папа пойдет за ней.
Действительно, папа поспешно вышел. Протекли три минуты напряженного ожидания. Леша расположился поудобнее. Так и хотелось в его руках увидеть бинокль или программку.
И вот вошла баба-яга. Борода у нее была из полотенца, а на голове – колпак для чайника в виде петуха; в руках баба-яга вертела кухонную тяпку. Баба-яга рычала и двигалась в ритме экзотического негритянского танца.
Глаза у Леши заблестели. Машинально он дергался в такт бабе-яге. Затем его внимание привлекла тяпка. Он спросил о ней у матери.
– А это, Лешенька, тяпка, которой она убивает непослушных мальчиков. Ну, давай ножку, наденем скорее ботинок, а то баба-яга и нас убьет…
На лице Леши отразилось сомнение: может быть, интереснее подвергнуться убиению посредством тяпки, чем быть послушным мальчиком?..
Баба-яга, сочтя свою миссию выполненной, повернулась к двери. Леша капризно спросил:
– Пчму она не ходит на руках?
– Сейчас, Лешенька. Ну, баба-яга, походи на ручках, Леша просит.
Баба-яга с заметным неудовольствием отошла от двери и, кряхтя, стала «на ручки». «Ножками» она при этом чуть не разбила зеркало. Шея бабы-яги налилась кровью. Из карманов со звоном выкатились три серебряные монеты и зажигалка.
Наблюдательный Леша заметил зажигалку.
– Смотри, – закричал он, – папина жажигалка! У бабы-яги – папина? Пчмуу?
– А это так… Это ей папа дал поносить. Она отдаст. Ну, баба-яга, уходи… Уходи, а то узнает!
Баба-яга не заставила себя упрашивать. Быстро встав на ноги, она скрылась. Леша был раздираем сомнениями:
– А жажигалка пчмууу?
– Не дай бог поймет, кто изображает бабу-ягу, – шептала Нина Антоновна. – Ну, что мы тогда будем делать?!
*
Через несколько месяцев после описанного случая с зажигалкой у бабы-яги я встретил Нину Антоновну на людной улице. Она внимательно изучала вывески магазинов.
– Не знаете ли, – обратилась она ко мне, – где можно достать немного пороха или динамита?
– А вам зачем?
– Когда Леша расшалится, мы ему говорим, что баба-яга взорвет дом, если он не будет слушаться. Ну, вот приходится делать небольшие взрывы… Пробовали, знаете, обходиться бенгальским огнем, да теперь уж это его не интересует. Привык, знаете ли… И стал требовать, чтобы что-нибудь взрывалось по-настоящему. Отцу обещали в одном месте несколько петард, но не наверное… Словом, без динамита нам не обойтись.
– Конечно! Куда уж там, без динамита-то, – вежливо согласился я. – Не такой это ребенок, чтобы его без динамита воспитывать…
Очевидно, воспитательный наркотик изживал себя, дойдя до максимального предела дозировки.
КИНОЗВЕЗДА
– Мне, значит, самой шестьдесят девятый годок пошел. Ну, оно и видать невооруженным глазом, что я не фифа какая-нибудь, которая себе зачешет из своих и посторонних волос эту прическу, как цельный улей, и бежит каждый вечер на танцпятачок плясать враскорячку… И можете себе представить, я вон в прошлом месяце поссорилась с моим стариком, с которым мы аккурат за две недели до этого отпраздновали золотую свадьбу. А из-за чего ссора началась? Вы не поверите, если я вам скажу: из-за ревности. Ага. Мой сумасшедший приревновал меня к одному кинорежиссеру…
Вышло дело, стало быть, вот так.
Утречком часов в десять я своему старику говорю: «Следи за картошкой аккуратно, чтобы не переварилась и не выкипела бы вода, а я схожу за хлебом». После этого взяла я деньжат, сумочку взяла… Есть у меня хозяйственная сумочка. Сверху на ней кожзаменитель, он у нас дома третий год воняет, но не вывонялся еще. А внутри она – деревянная. Уголочки даже железные… Нет, крепенькая сумочка… Да-а… И потопала я в булочную, как каждое утро…
А у нашей булочной в тот день эти киношники, чтобы они все пропали пропадом, затеяли снимать положение, которое было в семнадцатом году при издыхании царизма. Вы понимаете? Они понаставили около нашей булочной очередь из своих полуартистов человек на двести. И крутят себе картину. Но я-то этого не знаю, правда? Мне на самом деле хлеб нужен! И я смотрю, как люди трутся вдоль стен, а сама соображаю: «Чего же это такое в булочную привезли, что такая прорва народу? Если я теперь стану честно в самый конец хвоста, то мне ничего не достанется: разберут же всё».
Тогда я, безусловно, начинаю втираться поближе к магазину. Ну, сноровка к очередям у меня кое-какая есть… И тем более я не вижу, что меня снимают на пленку… Значит, я где в очередь штопором вотрусь, где плечом нажму, кого сумочкой стукну – нет, легонько, конечно… Кому на ногу наступлю… А пока он баюкает наступленную ногу, шипит над нею, я – на его место. А тому, кто теперь передо мною, говорю:
– Я извиняюсь, это не вы уронили три рубля?
Человек кинется за этими тремями рублями, которых сроду там и не было, а я на его место стану и еще говорю тому, кто передо мною оказался теперь:
– Я извиняюсь, вас тут не стояло! Тут я одна была. А ну, подвинься!..
И так-то я скоро довинтилась почти до самой булочной. И спрашиваю там у тех, кто поближе:
– Граждане, а за чем черед? Что давать-то будут?
Смотрю, они мне не отвечают и даже как-то странно на меня глядят, будто я – психическая… Ну, я думаю, значит, что-нибудь уж такое-растакое привезли к нам в булочную, раз народ темнит это дело…
И вдруг из булочной выходит толстенный такой тип, – я ведь нашего заведующего, безусловно, хорошо знаю, – этот в три раза толще и бородища на нем – до самого живота, каких теперь и не бывает. И он заявляет громогласно:
– Попрошу расходиться: хлеба сегодня не будет!
Тут народ зашумел – все больше бабы, как водится, – кулаками стучат, визжат, воют… И принимаются даже его бить – заведующего. А он, чем бы уйти, только поворачивается под побои спиной и крякает…
А я, надо вам сказать, не могу равнодушно смотреть, если где потасовка. Меня за это четыре раза в товарищеском суде срамили и в народный суд тоже водили три раза. И штрафы я платила, и в стенгазету меня лепили это с фотографиями. Я как увидела, что они толстяка-то лупцуют, я, безусловно, сразу включилась в это мероприятие…
Только они его бьют по спине, а я зашла со стороны личности и ка-ак ахну сумкой, так у него полбороды сразу отвалилось. Правда, я в пылу тогда не обратила внимания, что борода привязная… А сдвинула сумку к плечу (чтобы ногти освободить) и давай ему корябать лицо.
Он как завизжит и обратно – в булочную. Не тут-то было! Я заняла позицию у самых дверей…
– Куда? – говорю. – А ну, бабы, наддайте ему еще!
Только смотрю – бабы эти, которые только что дрались, смеются теперь… И еще кто-то громовым голосом орет:
– Стоп! Довольно! Стали обратно по местам!..
Я оборачиваюсь: кто же это, думаю, команду подает? И нельзя ли и его стукнуть хоть разок?
Вижу – солидный такой мужчина и одет хорошо. А у самого рта держит железный кувшин, но без донышка. И через этот кувшин голос у него звучит, как все равно громкоговоритель на площади. И все его слушаются, становятся по местам…
Только этот толстяк, которого я так отделала, он говорит уже набекрень ротом – из-за поцарапанности от меня:
– Слушайте, тут одна старуха меня на самом деле поцарапала и избила. Нельзя же так!
Другой мужчина, который рядом с тем, что при кувшине, – он объясняет:
– Да я даже не знаю, откуда она взялась. Это посторонняя старуха. У нас на нее и ведомости нет…
А который при кувшине, – он и оказался самый главный – режиссер, – он приказывает:
– Зачислить ее немедленно. Она играет лучше вас всех.
Я спрашиваю:
– Это кто же, например, играет и во что играет?
Кувшинник мне отвечает:
– Вы играете у нас на съемке: мы для кино снимаем. И очень вы живо даете образ разъяренной старухи эпохи Февральской революции. Даже вы немножко чересчур покарябали этого артиста, который играет роль владельца булочной…
Я тогда – к толстяку:
– Вы уж простите меня за ради бога!
А он:
– Ладно уж… Только следующий раз вы помягче деритесь. И если можно, то без ногтей…
Я говорю:
– Что же вы думаете, я теперь каждый день буду вас так вот утюжить? Попала я к вам в съемку нечаянно, а сейчас куплю хлеба и пойду домой: меня старик мой ждет и, наверное, уже ругается.
Тогда этот, ну, который с кувшином, шутит:
– Уж если вы с посторонним артистом так расправились, то вам своего старика укротить – наверное, раз плюнуть. Но, между прочим, я вас прошу остаться: мы еще разочек снимем эту сцену, а потом будут другие эпизоды. И вы нам очень пригодитесь, как колоритная фигура.
Я говорю:
– Это булочки, я знаю, бывают калорийные. А у меня фигура поджарая…
Ну, меня сейчас уводят в сторону, объясняют, куда мне приходить к ним в кино деньги получать: за то, что я этого толстяка изувечила, мне причитается… А потом снова выстраивается очередь, товарищ с кувшином кричит:
– Начали!
Толстяк выходит с подклеенной наново бородой, бабы кидаются его бить, а я уж не могу: я не артистка, я понарочному драться не умею…
Но тут выбегают – кто бы вы думали? – городовые, царские полицейские! И начинают хватать людей из очереди: арестовывают, значит. И меня двое потащили под руки. Ну, тут я им себя показала: как стукнула одного мордастого, так он кубарем покатился по земле…
Этот главный через свой кувшин кричит мне:
– Молодец, бабка! Дай теперь этому – с рыжими усами…
Я услышала и опять остановилась:
– Тьфу, – говорю, – ну вас с вашим киною! Я же забыла, что это все – понарочному… Но, между прочим, городовые настоящие были поздоровее ваших. Они, например, как хватали людей? Руки за спину завернут и ведут. И не вырвешься! А ваши – прямо рохли!
Главный говорит:
– Она права. Вы учтите это!.. Городовые, я вам говорю! А вы, бабушка, еще имеете какие-нибудь замечания?
– Имею. Во-первых, вот эта гражданка не так одета, как в семнадцатом году было: на ней пальто сегодняшнего фасону самого модного – арестантский халат с чужого плеча. Потом вот тут у вас вывеска осталась наша – советская. Антенна торчит от телевизора… А какой же в семнадцатом году телевизор?..
Главный тогда командует:
– Попрошу вас ко мне, вы мне будете советы давать, как очевидица и специалист по семнадцатому году.
Вот из-за этого я и опоздала домой. Прихожу – старик мой туча тучей! Увидел меня, кулаком по столу:
– Где была?!
Я ему:
– Подожди серчать, Федя. Я сейчас снималась, как кинозвезда, плюс давала руководящие указания…
И рассказываю ему, как было…
Он задрожал весь как все равно студень:
– А-а-а, – кричит, – так ты есть теперь кинозвезда?! А то я не знаю, как у них там в кино делается: которая артистка с режиссером шуры-муры крутит, ту он и снимает… Почему он к тебе привязался на улице, этот с кувшином?!
Я ему:
– Да господь с тобой, мне шестьдесят девятый год! Какой на меня режиссер может польститься?!
А он:
– Факт остается такой, что опять ты цельный день пропадала, как все равно в 1915 году с тем акцизным чиновником. Помнишь?
Ну, правда, я тогда тоже взбеленилась:
– Ладно, – говорю, – я тебе сейчас объясню, за что он на меня польстился: за то, что я булочника так отделала, что съемки пришлось прекратить… Хочешь, я тебя сейчас так же вот угощу?
И подняла сумку над ним в боевом порядке…
Ну, тут мой старик отошел поскорее в угол и уже из угла бормочет:
– Все равно я завтра пойду в загс разводиться с тобою!
– Это, – говорю, – пожалуйста. Пойдем в загс. Распотешим честной народ. И еще я приглашу пятерых наших детей, восемнадцать внуков и четырех правнуков. Так и будем разводиться в ихнем присутствии…
Ну, безусловно, в загс мы не пошли: скоро помирились мы со стариком. А у нас в квартале меня с тех пор иначе и не называют, как «кинозвезда». А что? Говорят, есть такие у нас звезды, что не намного моложе меня. Так что я жду, когда за мной опять придут на съемки звать. И уже на блондинку я перекрасилась, шестьдесят четыре кудри себе навила на полгода. Одним словом, хоть сейчас с меня открытки делай и продавай.
КОВАРНЫЙ ЛУНАТИК
– Ишь, какая луна! Читать можно – столько свету… Ведь правда – в луне есть что-то притягивающее, таинственное, волнующее? Вас никогда не тревожит луна?
– Меня? Нет. Но один мой знакомый пострадал из-за луны.
– Он был поэт?
– Нет, управдом.
– Так что же его погубило?!
– Отдельные неполадки в работе, расхлябанность, неуменье руководить…
– А луна здесь при чем?
– Именно при помощи лупы все это было выявлено.
– Как это так? Разве луна может оказывать влияние на административно-хозяйственную жизнь?
– А вы слушайте. Значит, мой знакомый был техником-смотрителем, ну, управдомом, в небольшом трехэтажном доме. Хорошо. Теперь в квартиру, как сейчас помню – номер семь, переезжает новый жилец, некто товарищ Ступнин. Бледный такой, задумчивый человек, лет тридцати. Переезжает вдвоем со старушкой матерью. Хорошо… Теперь однажды мой управдом возвращается, как сейчас помню, из пивной часов в двенадцать ночи. Заворачивает во двор и видит, что по крыше ходит кто-то в белом. Управдом сразу начинает кричать: дескать, хулиганство! Слазь! Я в милицию! И так далее… И вдруг старушка Ступнина – мать нового жильца – подбегает к управдому и говорит: «Я вас умоляю! Это мой сын, он – лунатик, он может упасть с крыши, если очнется!» Старуха говорит: «Не кричите, он сам слезет: погуляет и пойдет обратно спать».
А надо сказать, что управдом был человек медицински не очень подкованным. Он про лунатиков раньше ничего и не слышал. Ну, пока старуха вела среди него разъяснительную работу, Ступнин действительно сполз с крыши обратно и полез в свое окно – спать…
Только наш управдом на этом не успокоился. Он, видать, предчувствовал себе от луны эту, как вы говорите, тревогу и на другое утро ударил по лунатизму: сразу же вывесил приказ по дому. Приказ, как сейчас помню, такой:
«Замечено, что отдельные жильцы настолько поддаются чуждому влиянию не наших планет (луны и др.), что позволяют себе из-за этого ходить по крыше в ночное время. В связи с чем предлагаю:
1. Всем гражданам, которые претендуют на лунатизм, в трехдневный срок оформиться в домовой конторе. Регистрация будет производиться при предъявлении справки от врача в том, что данный субъект действительно есть лунатик.
2. При посещении крыш и других высот нашего дома на почве лупы предлагаю укладываться в дневные часы. О каждой таковой вылазке ставить в известность домоуправление за три часа до лунатизма.
3. Без соблюдения вышеуказанных условий лунатизм в доме № 17/19 по Малоушинскому переулку считать недействительным».
Бедняга Ступнин от этого приказа прямо с ног сбился. Ходил на прием к управдому каждый день. Главное – Ступнин был человек тихий, законопослушный. Он говорит:
– Товарищ управдом! Во-первых, у меня со справкой неувязка…
Управдом спрашивает:
– Какая такая неувязка?
– В районной амбулатории получается неувязка. Они говорят: «Мы справок насчет лунатизма не даем. Это на ощупь или на глаз определить нельзя. Это надо видеть, как вы ходите по крыше ночью, а мы не можем наших медработников к вам приставлять на все ночи, чтобы они следили: полезете вы на крышу или нет…» И потом в амбулатории говорят: «Это же сразу видно – лунатик вы или нет. Раз полез наверх – значит, лунатик; не полез – не лунатик».
Но управдом не сдавался.
– У нас, – говорит он, – обратная точка зрения. Если мы не займемся тщательной проверкой, то это всякий будет говорить, что он лунатик, и нам скоро придется на крышу ставить милиционера: движение регулировать…
Ступнин плакался еще:
– И притом как же мне укладываться в дневные часы, когда мы имеем луну только по ночам? Опять неувязка!
– Не знаю, не знаю, – говорил управдом, – надо укладываться. В конце концов тут разница выходит в каких-нибудь пять-шесть часов… Сперва вы погуляете, потом луна выйдет. А домоуправлению удобнее…
Но, конечно, Ступнин не мог соблюдать условия, предписанные в приказе. И он несколько раз вылезал на крышу для своих прогулок, не имея справки, и главное – по ночам. Один раз произошел даже скандал. Дело было так: управдом возвращался домой из гостей. С женою. Было около часу ночи. Светила луна. Ступнин топал по крыше тихо и ровно, как будто за папиросами в магазин шел. Был он, само собой разумеется, в белой ночной рубашке: как поднял его с постели лунный свет, так он и поднялся на крышу.
Увидев лунатика, управдом просто зашелся от ярости. Но особенно кричать не приходилось: в общем и целом, дом у нас населен не лунатиками. Большинство жильцов спит. И негоже управдому ночью будить население вверенного ему дома. Управдом только погрозил кулаком Ступнину, потом вызвал дворника и два часа шепотом укорял его за недосмотр.
А дворник говорит:
– Я, когда дежурю, на небеса не привык заглядывать. Тут, дай бог, охватить бдительностью тех, которые шляются мимо ворот…
На другой день к Ступнину был послан этот самый дворник. Привели голубчика в домовую контору.
– Вы опять? – начал управдом. – Опять за старое?! Я иду с женою, а вы в одной рубашке щеголяете!
Ступнин оправдывается:
– Поймите, товарищ управдом, я же в это время не в себе.
– Я и не прошу вас быть в себе. Но в брюках вы обязаны быть! И в пиджаке обязаны, раз вы вышли на улицу! Да-с!
– Поймите же: я сам даже не знаю, когда меня потянет на крышу!
– Тогда спите одетый, если вы имеете привычку нарушать постановления домоуправления. Либо на крыше запасайте для себя костюм. Днем положил около трубы брюки, жилет там, галстук, запонки, носки, полуботинки и так далее, а ночью вылез, не торопясь оделся и лунатизируй себе, сколько хочешь!..
– Да я так уж делал, товарищ управдом. Оставлял пижаму и брюки на слуховом окне у самого гребня…
– И что же?
– Сперли все! Я когда очнулся, гляжу – нету моих вещичек…
– Ну, это меня не касается, я передаю дело в товарищеский суд. Пускай суд подымает дело на принципиальную высоту!
Однако наш товарищеский суд не сумел добиться принципиальной высоты. Ступнину вмазали только порицание, и то, чтобы не обидеть управдома…
А вскоре разыгралась трагедия, которая заставляет меня предполагать, что наш управдом боролся с лунатизмом, предчувствуя, что лунатик его погубит.
Была осень. Управдом только-только окончил ремонт и ждал комиссию по приемке работы. Утром должна была прийти комиссия, а ночь выдалась лунная. И часов в двенадцать Ступнин отправился на свою прогулку по крыше.
Мы, жильцы, ничего этого не знаем, сидим каждый у себя. Кто спит, кто еще читает, радио слушает или кроссворд решает…
И вдруг во дворе раздается страшный, душераздирающий крик. Многие сразу решили: опять Ступнин был на крыше и сорвался!
Через две минуты почти все население дома – во дворе. И что же мы видим? Действительно, кричал Ступнин. Но почему он кричал? Он, значит, шел у самого почти гребня крыши, и вдруг его нога провалилась: не выдержало кровельное железо. От этого он очнулся, закричал и кричит не переставая. Причем кричит примерно так:
– Позор! Безобразие! Качество ремонта каково! Вот на что идут деньги жильцов! Пренебрегают интересами лунатиков! Управдома сюда! Он ответит! Подайте мне на крышу жалобную книгу!..
Лунатик-лунатик, а знает, что кричать!
Ну, на другой день повесили у нас новый приказ райжилуправления. На этот раз не управдом писал, а про него, про управдома, писали. И вот что:
«Техник-смотритель дома 17/19 по Малоушинскому переулку Ф. Ф. Кульков дал сведения, что ремонт вверенного ему дома им закончен полностью. Между тем в ночь на сегодня летучей бригадой лунатиков в составе тов. Ступнина К. С. установлено, что крыша на сегодняшний день отремонтирована плохо и кровельное железо не заменено новыми, крепкими листами.
Ввиду этого приказываю:
1. Кулькова Ф. Ф. снять с работы и дело о нем в отношении ремонта и в отношении нечуткого отношения к лунатикам передать следственным органам.
2. Впредь лунатику тов. Ступнину, ввиду заслуг по выявлению существовавшей в доме бесхозяйственности, обеспечить в лунные вечера электрическое освещение от его квартиры до гребня крыши, на каковом гребне установить перила и повесить пробковые спасательные круги с надписями на каждом круге: „Лунатик, брось!“»
…Так вот и пострадал управдом из-за далекого и холодного спутника нашей планеты.
