Текст книги "Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии"

Автор книги: Виктор Норвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

8. Индеец Чарли

У меня и без того было много хлопот, но все же я не смог устоять против соблазна понырять за алмазами, когда узнал, что ныряльщики снова принялись за работу. Я совершенно не представлял, на какой глубине работали порк-ноккеры. Когда меня спросили, хочу ли я попробовать, я согласился, надел этот полукостюм и застегнул пояс со свинцовыми пластинками. Вместе с двумя сильными неграми, тащившими допотопный воздушный насос, я направился к краю понтона. Старатели работают под водой без света (по причине, известной только им одним, возможно, из-за недоверия друг к другу), но я взял с собой свой водонепроницаемый фонарь. Ныряльщики-профессионалы ориентируются очень простым способом: они втыкают в дно реки на месте работ железный стержень.

Никто не отговаривал меня брать с собой фонарь, но когда я спустился на две сажени и включил свет, то понял, что против фонаря есть основательное возражение, которого я не учел. Поблизости вертелась парочка электрических угрей, а когда я достиг дна, в облаке ила появился гигантский скат. Для пирайи или другой мелкой рыбы такое течение было слишком быстрым, но я заметил бледное зеленоватое пятно – это блеснуло брюхо какого-то похожего на дельфина животного. Там была и другая живность, потревоженная светом фонаря…

У меня слегка кружилась голова и было трудно дышать. Я вспомнил, как меня предупреждали, чтобы я не слишком сильно наклонялся вперед. Иначе, как это часто бывает со старателями, из шлема уйдет воздух, и внутрь проникнет вода. Такие аварии у ныряльщиков случаются чаще всех других. Дно реки было усеяно крупными камнями и массой мелких, но из-за сильного течения на дне не было никакой растительности. Течение – вот с чем приходилось мне бороться, и хорошо, что мои ноги уже прочно опирались о дно.

Я решил пользоваться фонарем, несмотря на то, что свет привлекал внимание обитателей реки. Кроме того, мне хотелось видеть, куда я ставлю ногу. Ныряльщики обычно работают босиком, а на мне были брезентовые туфли с резиновыми подметками. Я нашел железный стержень и просигналил наверх, чтобы спускали мешок. Тем временем я перевернул несколько крупных камней, полагая, что в песке, который собирается около них, скорее всего можно обнаружить алмазы.

Работать под водой было, конечно, легче, чем целыми днями размахивать топором или ковырять землю. Течение смывало с песка все легкие наносы. Алмазы, кварц и другие тяжелые кристаллы год за годом сносились водой и крутились в бешеных водоворотах, пока наконец не оседали на дно, иногда образуя так называемые карманы. Глубина реки здесь была порядочная. Работа ныряльщика заключалась в том, чтобы без всякого разбора наполнять песком прочные мешки и отправлять их на поверхность, а уж люди на понтоне промывали и просеивали его.

После того как владелец участка забирал из выручки свою долю за пользование его снаряжением, за эксплуатацию его участка и, наконец, за продукты, которые он давал старателям в кредит в течение всего сезона, остаток делился среди рабочих. Это наиболее справедливое решение вопроса для старателей, работающих «артелью». Даже когда для работы на каком-нибудь прииске старатели объединяются в партию, то все равно каждый из них работает лишь для себя. У негров не принято делить доходы поровну, да и у других старателей тоже. Братья Лоберт являются исключением.

Это очень жестокая система, при которой человек человеку всегда волк. Прежде я слышал об изумительном благородстве старателей, но, за исключением моих друзей Лобертов, я ни разу не сталкивался с фактами, подтверждающими это мнение.

Работая при свете фонаря, я наполнил песком три мешка и отправил их наверх. Я тщательно проверил каждую горсть, но нашел только один кристалл топаза и несколько зерен циркона. Затем попался гранат, а в последующих порциях не было ничего более ценного, чем кварц, и я уже собирался попытать счастья где-нибудь в другом месте, как вдруг увидел алмаз. Правда, размером всего лишь со спичечную головку, но начало было положено.

Я покопал еще немного, вновь наполнил песком очередной мешок, отправил его наверх и в ожидании пустой тары стал внимательно рассматривать дно. Под огромным камнем, который я не мог бы сдвинуть с места, сверкал красавец алмаз примерно в три карата… В волнении я забыл об осторожности и нагнулся слишком резко. В шлем мгновенно хлынула вода. Я быстро выпрямился, но уровень воды в медном шлеме стоял угрожающе высоко, поэтому я положил алмаз в чехол для ножа и дернул за веревку, чтобы рабочие вытащили меня наверх.

Никакого отклика… Панический ужас охватил меня, когда я почувствовал, что поступление воздуха уменьшилось. Что-то там случилось, что-то случилось. Вскоре поступление воздуха вообще прекратилось, и как будто гигантский кулак сдавил мой череп… Я схватился за свинцовый пояс, пытаясь отстегнуть его, но мои пальцы никак не могли справиться с застежкой. Наверху вода была теплая, но здесь, на глубине, она была холодна как лед. У меня начали неметь пальцы.

Здесь, на дне реки, могла раньше времени кончиться вся моя затея с алмазной «трубкой»… Ржавая, согнутая пряжка пояса никак не расстегивалась. Я начал задыхаться! Железный обруч сдавил мне грудь, и казалось, что вот-вот лопнут ребра. В отчаянии я ухватился за веревку и попытался взобраться по ней наверх, но тяжелый пояс тянул меня вниз, и я чувствовал, будто руки у меня выходят из суставов. Мои легкие просто разрывались на части, и я понял, что долго мне не протянуть.

Потом, о милосердие, воздух вновь зашипел в шланге, и я перестал взбираться по веревке, так как меня начали вытаскивать. Когда я наконец освободился от шлема и, задыхаясь, с налитым кровью лицом сел на ящик, то увидел, что старатели считают все происшедшее просто веселой шуткой. Ясно, они прекратили накачивать воздух, чтобы напугать меня, и это им удалось вполне! Они сочинили мне целую басню о том, как двое рабочих у помпы завидели какую-то бабенку и бросились за ней, но по их улыбкам я понял, что они просто смеялись надо мной.

Я не протестовал. Я знал, что буду смеяться последним. Но они не только чуть не задушили меня. Они проделали со мной еще одну штуку. Оказалось, что ныряльщик, который спускался как раз передо мной, обработал весь участок (по крайней мере, он считал, что обработал), оставив там железный стержень, и тот песок, что я отправлял наверх, по их словам, был пустым. Выходит, я нырял совершенно зря. Думая об алмазе в три карата, лежащем у меня в чехле, я решил, что это не я, а они остались в дураках. Я и раньше предчувствовал какой-то подвох, еще когда мне предложили спуститься под воду, но дело обернулось так, что и я мог принять участие в этой шутке.

Так вот почему никто не возражал против фонаря: они никак не предполагали, что я могу там что-нибудь найти! Но если в моем песке ничего не было, то уже следующий ныряльщик возместил все с избытком. Он отправил на поверхность семь полных мешков, и общая выручка за найденные там алмазы превысила пять тысяч долларов! Но это был опасный промысел. Следующий старатель получил такой сильный удар током электрического угря, что целый час после подъема на поверхность не мог вымолвить ни слова. Вот вам «простой» и «легкий» способ добычи алмазов…

Мне говорили, что индеец Чарли знает джунгли как свои пять пальцев и даже лучше, а кроме того, может объясняться почти на всех индейских диалектах. Но когда я наконец познакомился с ним, он не произвел на меня сначала большого впечатления. Это был очень худой человек с кожей цвета старого тикового дерева и морщинистым, как печеное яблоко, лицом. Но его гладкие волосы были все еще такими же черными, как и маленькие бусинки глаз. А в этих поблескивающих глазах таилась бездна мудрости. Грязь въелась в глубокие складки кожи на его худой шее, а от его зубов остались лишь желтые и почерневшие корешки. Он не переставая сосал свою вонючую незажженную короткую глиняную трубку.

На нем была рваная рубашка цвета хаки без рукавов, с наполовину оторванным воротником и широкими дырами на спине и короткие тиковые штаны, такие же рваные и залоснившиеся от грязи и жира. На его широких, вывернутых ступнях не было никакой обуви, да и вряд ли можно было найти для них подходящие ботинки. Худые голени от лодыжки до бедра были иссечены рубцами и шрамами, кожа на них загрубела и потрескалась.

Я разыскал его за ромовой лавкой, где он сидел на краю низкого корыта в окружении хрюкающих свиней и ел огромный ломоть ананаса. Липкий сок стекал с его щек и подбородка на грязную рубашку и бронзовую грудь. Он был вымазан по самые уши. Чарли внимательно оглядел меня, бросил кожуру ананаса свиньям, вытер липкие руки о штаны и улыбнулся.

– Здорово, хозяин, – обратился он ко мне. – Ты ищешь меня?

– Говорят, ты знаешь страну ваи-ваи, – сразу же приступил я к делу.

Он сплюнул, сунул в рот трубку и ударил себя в грудь.

– Самый лучший проводник во всей Гвиане, – похвалился он. – Ваи-ваи знаю хорошо. Когда-то это были опасные индейцы. Еще знаю макуши, знаю ваписианов. Хорошо говорю по-индейски. Ты, верно, собрался к ваи-ваи за золотом?

– За алмазами, – уточнил я и в общих чертах рассказал ему о своих планах.

Чарли смотрел на меня внимательно, морщинистое лицо его было непроницаемым.

– Негры говорят – ты сумасшедший! – сказал он прямо. – А может, и не такой уж сумасшедший. Там много алмазов, много золота, самородков. Я Одно время работал у Ла-Варре. Ты слыхал о Ла-Варре?

Конечно я слыхал о Ла-Варре, хотя был еще мальчишкой, когда Чарли уже стал проводником и носильщиком в джунглях Гвианы. Все прежние порк-ноккеры знали Ла-Варре.

– Это тот самый, который нашел алмазы в терке для маниоки? – спросил я. – Да, я слыхал о нем. А ты когда-нибудь бывал с Ла-Варре на юге?

– Я всюду бывал. Эссекибо, Мазаруни, Потаро. Я добыл там немало золота и алмазов. Пожалуй, мы с тобой сговоримся.

– Два доллара в день и еда.

Он внимательно осмотрел свою пустую трубку, сплюнул и снова с решительным видом сунул ее в рот.

– Три доллара, ром, табак, рис, побольше соленой рыбы, побольше солонины. А может, дашь мне немного золота и алмазов, а?

– Два пятьдесят, ром и табак, и получишь свою долю, если мы найдем что-нибудь…

Я дал ему время на размышление. В этих краях доллар в день – самая большая плата, но за такое путешествие, какое задумал я, надо было прибавить. Я бы дал ему еще больше, если бы у меня были лишние деньги. Через час он уже сидел в моей комнате в «гостинице», каким-то чудом державшейся на гнилых сваях у самого края бешеного потока. Он согласился идти со мной… Я дал ему немного табака, спичек и полбутылки рома, и он весело улыбнулся. Чарли достал где-то мягкую фетровую шляпу – бесформенный колпак с лентой из змеиной кожи. На ее полях торчало несколько ржавых рыболовных крючков.

– У меня есть ружье, – сказал он с гордостью. – Хорошо стреляет. А патронов нет – не могу достать разрешения полиции.

Я пообещал ему помочь в этом деле, и мы стали подробно обсуждать с ним мой маршрут. Чарли его не одобрял. Дожди, правда, не ожидались в ближайшие недели, но погода повсюду такая изменчивая, ни за что нельзя поручиться. Чарли знал путь от Иренга к Эссекибо, который позволил бы сократить изнурительное плавание по реке на много миль и избежать опасные пороги. Я согласился дать ему полную свободу в выборе маршрута. Я уже по слухам знал его как отличнейшего проводника. Он был карибом по происхождению, но воспитывался у индейцев ваписианов. Одна его жена была макуши, а другая – из далекого племени ваи-ваи.

Ваи-ваи, по его словам, осталось совсем немного. Это было последнее сохранившееся в Британской Гвиане первобытное племя. Но вдоль границы с Бразилией и по ту ее сторону жили многочисленные воинственные племена индейцев, которые, как утверждал Чарли, убьют нас, как только увидят, и я просто безумец, если собирался идти на юг к Манаосу в Бразилию. Он согласен провести меня через горы Акараи до реки Мапуэры. Но дальше он не пойдет… Я доказывал, что вдвоем вполне можно добраться до Манаоса, не сталкиваясь с индейцами. Зачем им нападать на двух человек? Вот если бы шла целая партия, тогда конечно, а на двух они не нападут. Но убедить Чарли я не смог.

Мой приятель Джон Браун много путешествовал по Бразилии среди диких индейцев, и ни разу с ним ничего не случилось. Я рассчитывал, что и со мной ничего не случится. Но Чарли не хотел меня даже слушать. Он говорил, что к югу от гор Акараи живут индейцы, которых не видел еще почти ни один белый человек.

В давние времена они бежали туда от индейцев аккури, живущих в Нидерландской Гвиане, и от ойяриколетов из Французской Гвианы.

Наш договор мы скрепили выпивкой. А когда я увидел его заряжающееся с казенной части ружье 12 калибра со стволом, пришедшим в полную негодность, то поразился, как это ему до сих пор не разнесло череп. Он так гордился им, как будто это был Ланкастер стоимостью в двести фунтов, однако, когда я предложил ему пользоваться во время путешествия моим ружьем, он моментально куда-то ушел и обменял свой музейный экспонат на мачете, рыболовные снасти и гамак из травы типишири.

Я сделал последнюю попытку заинтересовать своими планами кого-нибудь из старателей, но они были слишком увлечены нырянием. Во всяком случае мысль о путешествии за тысячу миль им не улыбалась. Я мог себе представить, каких бы трудов стоило свести их с проторенной дорожки. Апайква была самым оживленным местом из всех, через которые я прошел. В других поселках– Иссано, Парике, Тумуренге и особенно в Бартике – жизнь, казалось, была скорее бременем, чем удовольствием. Тамошние жители по большей части просто сидели на одном месте, свыкшись с пустотой и однообразием жизни, и постоянно вспоминали «доброе старое время». Этих воспоминаний хватало на целый день. Пока у них есть рис, маниока, соленая рыба и самогон, прилагать какие-то усилия просто бессмысленно. Так день за днем они и перебивались, врастая в землю вместе со своими покосившимися лачугами, без всяких надежд на будущее, где их ждала только смерть.

В Апайкве люди, по крайней мере, проявляли хоть какой-то интерес к жизни и какую-то инициативу. Но когда заходила речь о том, чтобы расстаться с ромовой лавкой, у старателей сразу пропадал и интерес, и инициатива. Я купил продуктов еще на три месяца. В основном это были консервы (из-за муравьев) и больше всего мяса с бобами. Я добавил к этому еще рис, соленую рыбу, муку, а также соленую говядину и свинину для Чарли. Груз заметно увеличился и по весу, и по объему, но, когда мы доберемся до реки Иренг, это уже не будет иметь значения.

Я нанял несколько молодых парней (по три доллара в день и питание) для перевозки груза по горной тропе к поселку индейцев аккаваи, примерно в двух днях пути от Апайквы. Мы отправились на следующее утро, когда над темными джунглями и туманными горами еще не показывалось солнце. Нам предстояла прогулочка в тридцать пять миль, прежде чем мы сможем думать о лодке. Чарли собирался попасть в Иренг по реке Кукуй, двигаясь на юго-восток, и таким образом миновать самые опасные пороги в верховьях Иренга. Мы осторожно пробирались сквозь густые влажные заросли. У самой земли стелился туман, заполняя низины и скрывая опасные провалы. Но вот наконец местность стала подниматься, и мы шли теперь по узкой песчаной тропке, взбираясь все выше и выше. Мы не торопились. Негры шли своим обычным шагом, и мне нужно было подлаживаться под него. Чарли говорил мало. Теперь, когда у него был табак, его трубка почти не гасла.

Лес на склонах гор защищал от холодного ветра, и все же ночью здесь, на высоте, было прохладно. Чарли нашел дикие сливы и очень крупные бананы, а к вечеру первого дня я подстрелил индейку маруди с золотым гребешком. Чтобы испытать мое ружье, Чарли сбил с ветки игуану. Вечером мы устроили роскошный ужин и потом пустили по кругу бутылку рома, чтобы спастись от промозглого холода. Со скалистого уступа, где мы разбили лагерь, я смотрел на бесконечные джунгли. Среди необозримого моря яркой зелени сверкающими серебристыми лентами извивались бесчисленные ручьи и реки.

Мы вышли рано, а к полудню уже совершенно изнемогали под знойными лучами солнца. Крупные ящерицы шмыгали повсюду среди зелени или неподвижно лежали на камнях и песке, греясь на солнце. Здесь были какие-то необыкновенные бабочки, которые, когда садились, не складывали, а, наоборот, распрямляли крылья. Очень своеобразная расцветка их тела и крыльев придавала им удивительное сходство с глазастыми совами. Как-то жутко было проходить мимо тех мест, где среди темной листвы сидели десятки этих существ. Размах их крыльев был не меньше шести дюймов.

Над высокими горными пиками без устали кружилась пара орлов гарпий. Иногда они стремительно падали вниз и скользили над самой поверхностью мелких потоков, бежавших к далекой реке. В отличие от бурых рек равнин вода в горных речках очень чистая, и в них кипит жизнь. Как-то меня привлек шум, доносившийся с реки. Я подошел поближе и увидел сражение между черепахой и крупным угрем. Мы поймали их обоих. Угорь был почти перекушен пополам. Негры получили возможность приготовить из черепахи свое излюбленное блюдо.

Как ни странно, до угря они даже не дотронулись, зато мы с Чарли расправились с ним в два счета. Под вечер второго дня мы вышли к довольно широкой речке, и джунгли здесь сомкнулись снова. Когда мы обогнули стену шелестящих пальм трули и стройных поникших маникол, из-за излучины реки показалась лодка из древесной коры, и тут я впервые увидел индейцев аккаваи. Их лодка представляла собой кусок коры длиной в двадцать футов, открытый с обоих концов, но закрученный, словно сухой осенний лист, так что вода в него как-то не проникала.

Поток плескался всего в двух дюймах от отполированного веслами планшира. Трое из восьми индейцев, сидевших в этой хрупкой скорлупке, были в рваных шортах цвета хаки, четвертый – в рваных синих брюках, еще двое – в рубашках без воротников, надетых поверх штанов. Седьмой был в бумажной фуфайке и изодранном в клочья тиковом пиджаке. С широкого пояса у него свисал какой-то шарф, закрывавший колени, а на голове красовался котелок без полей. Последний индеец был абсолютно голый, и его гибкое мускулистое бронзовое тело отливало маслянистым блеском. В лодке лежала груда забитой острогой рыбы и большая связка бананов.

Чарли заговорил с ними на языке аккаваи, но высокий индеец в нелепом колпаке ответил на ломаном английском. Этих людей никак нельзя было назвать красивыми. У них были широкие лица, приплюснутые носы и восточный разрез глаз. Один из них курил тростниковую трубку, двое – самодельные сигареты. Когда я с ними поздоровался, они тут же попросили сигарет и спичек. Эти индейцы сильно отличались от одноименного племени, живущего по Амазонке, куда древние аккаваи бежали от преследований карибов.

Индейская деревушка на песчаном берегу широкого ручья была маленькой и скученной. Ее хижины стояли на сваях и были покрыты пальмовыми и банановыми листьями. У жителей имелись чугунки, ведра, топоры и стальные ножи из Бирмингема и Шеффилда, но уклад их жизни почти не изменился. Между сваями рыскали ворчащие дворняжки, а вокруг хижин и под ними рылись в мусоре тощие куры.

Появились женщины, приземистые и коренастые. У некоторых из них сильно распухшие ноги, изуродованные слоновой болезнью. Одеты они были в бесформенные хлопчатобумажные платья или старые кофты и юбки, но большинство молодых девушек носили только расшитые бисером передники.

Насколько я понял, над индейцами аккаваи потрудились миссионеры, которые внесли в их жизнь одни лишь пороки цивилизации и в то же время сумели уничтожить многие хорошие качества этих обитателей лесов. Если у индейца была рубашка, он носил ее, пока она не истлевала на нем. Если рубашки не было, он не унывал и ходил в чем мать родила. Но цену доллару и «благословенному напитку» – рому все они знали очень даже неплохо… Власти запрещали обменивать товары на ром, но они теперь сами варили самогон, пайвари (пиво из корнеплодов) и еще один напиток под названием кашири.

Чарли сказал мне, что отсюда до Кевейгека, лежащего южнее, всего лишь несколько миль, поэтому я расплатился с молодыми неграми-носильщиками и нанял нескольких индейцев, обещав им по доллару. Они должны были перевезти мои вещи в Кевейгек. Ранним утром мы с Чарли в сопровождении примерно дюжины индейцев погрузились в большую лодку из древесной коры и под визг собак и грубую брань, совсем несвойственную нетронутым цивилизацией индейцам, выехали на середину реки. С берега тянулся густой дым. Это женщины жгли кустарник, расчищая место для посевов маниоки.

Плавание прошло без всяких происшествий, хотя я все время очень тревожился, что лодку вот-вот зальет – так низко она сидела в воде. В Кевейгеке я встретил голландца Ван Гоффа, совершенно спившуюся личность с заплывшими глазками и большим брюхом. У него была толстая жена из местных и чуть ли не десяток сопливых детишек, но самое главное – у него была лодка, от которой зависела моя судьба. Эта плоскодонка, такая же, как у братьев Лоберт, была хоть и громоздкая, но все же не слишком тяжелая и, видимо, крепкая. Именно то, что мне нужно. Ею могли без труда управлять два человека. А там, где надо, ее можно перетащить волоком без риска надорваться. Подвесной мотор, хотя и был старый и ржавый, оказался в неплохом состоянии. Его только надо было перебрать и почистить. Где-нибудь на побережье за лодку с мотором не взяли бы больше тридцати долларов, но Ван Гофф запросил с меня сто пятьдесят.

Так как лодка меня вполне устраивала, я решил выложить за нее эту сумму и отдал деньги владельцу, стараясь делать вид, что доволен покупкой. Потом расплатился с индейцами, дав им в придачу еще несколько рыболовных крючков и плиточного табака. К утру следующего дня мы с Чарли уже привели лодку в полный порядок, уложили груз, проверили мотор и заправили его горючим. Под задним сиденьем у нас стоял десятигаллонный бочонок с горючей смесью. Мы отчалили очень рано, чтобы воспользоваться утренней прохладой, и направились по реке Кукуй на юго-восток. Мерно стучал мотор. Нос лодки плавно рассекал безмятежную гладь реки.

Итак, еще один шаг в неизведанное…