Текст книги "Куклы Сатила. Разработка сержанта М"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Проще всего убить вождя. Придет другой, за ним третий, но… женщины так и будут драться за кусок, дети – бороться с псами в пыли меж камней, как звереныши, хуже чем звереныши, потому что борьба наделенного разумом человека из необходимой для утоления голода становится излюбленным способом существования.

Борьба ради борьбы!

Никогда не мог понять, почему пленных врагов мучают? Почему таким испепеляющим огнем сверкают глаза соплеменников, когда они видят чужие страдания? Разве этого требовал теплый бог Мео? Почему не дерутся деревья? Почему одна звезда не старается сбросить соседнюю с неба? Почему стебли травы не мешают друг другу купаться в ласковых лучах Мео?

В ночи пролетела птица, раздалось совиное уханье, куари-детеныш ткнулся пушистой мордочкой в лицо охотника. Жилистая рука накрыла комочек дрожащего меха. Живот свело судорогой голода, не ел давно, больше двух дней. Зверек тыкался влажным носом в покрытую мозолями ладонь. Охотник знал: детеныши куари – лакомство, вкуснее нет ничего на свете. Звезды отвернулись, небо смежило глаза: оно не увидит, если охотник съест зверька. Но… Охотник не может воспользоваться оплошностью крохотного создания. Он не убийца. Если бы пришлось преодолеть долгий путь, опасности, боль, загнать зверя до изнеможения, тогда он мог бы воспользоваться копьем. А так? Убить слабого, неумелого, доверчивого?

Охотник высоко поднял руку, отшвырнул зверька далеко в густую траву, легко вскочил, выкопал, сбивая в кровь ногти, несколько кореньев, спустился к реке, обмыл беловатые волокнистые комья, разломил, начал медленно пережевывать.

В траве прошелестела змея. Ночная бабочка коснулась бархатными крыльями заросшей щеки. Вереница летучих мышей вынырнула из пещеры на склоне полуразвалившейся горы.

Голод отступил. Перед охотником медленно, след в след прошествовала стая куари, зверьки не оглядывались и… не боялись, будто малыш куари уже успел сообщить: этот охотник не похож на других, не убивает слабых, не пользуется чужой оплошностью или неумением защитить себя, настоящий воитель – признает только честный поединок равных.

На стоянку племени он возвратился под утро, все спали, в мутной предрассветной тьме тлели угли остывших кострищ, облезлые псы уныло бродили по камням, тыкались в горки давно изгрызенных костей, выгребали из золы случайно завалявшиеся печеные клубни. Некоторые пещеры были затянуты пологами, другие зияли чернотой, выбрасывавшей наружу смрадный запах. Облезлая курица с вытекшим глазом и перебитой ногой выклевывала редкие зерна, подпрыгивая высоко и часто. Из пещеры вождя доносился мощный храп. Заголосил ребенок и тут же умолк, получив пинок матери, пахло испражнениями, скисшим молоком, прогнившими злаками, потом, псиной и… свежестью раннего утра.

Из пещеры явился вождь, зевнул, поддал зазевавшегося пса, замер у запыленного куста.

Охотник отложил копье, присел на плоский валун, покрытый снизу пятнами сырости и мхом.

Вождь повернулся лицом: сонливости как не бывало, взгляд острый, проникающий насквозь.

Псы насторожились: хорошо чуяли беду.

Охотник не отрываясь смотрел на вождя, тот сделал шаг вперед, еще и еще…

Рука, недавно пощадившая крошку куари, сжала отполированное до блеска древко, мышцы вздулись, псы приглушенно зарычали, обнажая клыки.

Вождь остановился, зачерпнул дождевой воды из глубокой выемки в каменной плите, плеснул на лицо, выпил с ладони, потянулся, подошел, из-за пазухи достал кость с завяленным на ней куском мяса, протянул охотнику.

Большая честь получить еду из рук вождя.

Охотник отвернулся.

Вождь заурчал, жадно набросился на мясо: ближайший пес присел от нетерпения – через минуту кость полетела в слюнявую пасть.

Вождь пристально посмотрел на охотника, плюнул, забрался в пещеру, вскоре скрипучий храп выкатился на каменную площадку.

Охотник отметил, что вождь нехорошо посмотрел на ослушника, после такого взгляда оставалось умереть или навсегда покинуть племя.

Неслыханная дерзость не взять пищу из рук вождя.

О таких безумцах судачат годами.

Охотник нагнулся к выемке, сделал жадный глоток, бросил несколько пригоршней воды на грудь и шею. Поднялся, взглянул на зевы пещеры, медленно направился к лесу, чтобы покинуть племя на вечные времена: мать задрал медведь еще четыре весны назад, отец задохнулся от рук прислужника вождя, детей охотнику Мео не послал, ничто не связывало его с племенем трусливых людей, готовых за съежившийся кусок мяса, прилипший к тусклой кости, всю жизнь дрожать пред ликом вождя. По дороге охотник откопал три наконечника, наточенных собственноручно, пару кремней и пропитанную горючей водой, масляной и черной, свалявшуюся баранью шерсть.

Он ни разу не обернулся. Несколько пар злобных глаз устремились ему вслед.

Корабль «Маура-1492» не предполагал, что его экипаж распался. Кораблям не положено знать о разочарованиях людей. Экраны локаторов дальнего обзора показали: прямо по курсу планетная система с солнцем – звездой средней величины. Планеты вращаются в одной плоскости. У некоторых есть спутники. Автоматически делались необходимые замеры, компьютеры выдавали предварительные оценки существования жизни на той или иной планете. Сначала не исключались пять планет, через минуту – три, и, наконец, после десятиминутного анализа наличие жизни подтвердилось только на одной, во всяком случае в достаточно развитых формах. На третьей планете от солнца.

Еще недавно они обсудили бы возможные варианты засева знаний, прикинули, что может оказаться необходимым такой планете, поспорили бы и, восторженно расцеловавшись, пришли бы к разумному выводу. Общность позиций так важна в серьезном деле.

Теперь он тупо взирал на данные неутомимого компьютера. Личная боль заполнила все. Его не интересовали беды других, собственного горя вполне доставало для размышлений о смысле жизни. Со вчерашнего вечера не обмолвились ни словом. Завтракали порознь, оба ощущали крайнее напряжение и усталость.

Мигали лампочки. Датчики опасности фиксировали метеорные потоки, возможные курсы комет, астероиды-одиночки и пояса астероидов, перемещение газовых облаков и… точечные черные дыры. Как раз на существование такой указывал экран бокового обзора. Посланный для локации луч искривился так значительно, что наличие дыры не вызывало сомнений.

Раньше он всполошился бы: дыры – одни из самых коварных врагов даже для таких малюток, как «Маура». Сейчас он не отрывал взора от экрана, как задумавшийся о сокровенном человек не отрывает взгляда от мерно текущих вод полноводной реки: он видит их и не видит, он на берегу и одновременно далеко-далеко, за тридевять земель, совсем в других краях.

Она посмотрела на экран, потом на мужа. Мужчины тяжелее переносят разрыв, хотя кажется как раз наоборот, оба знавали и другие времена. Ничего не поделаешь. Жизнь. Им было хорошо… а теперь? Надо найти мужество признать поражение и… начать сначала: главное – пробовать, искать, пытаться.

Она пробежала данные компьютера, подошла к пульту, решительно изменила курс корабля: дыра удалялась. Муж смотрел с горечью: изменять курс корабля без его ведома? Такого не случалось ни разу за три года. Приходилось мириться. У нее, как и у каждой женщины, гораздо полнее развито чувство опасности, чем у мужчин.

Он откинулся на спинку физиологического кресла, отслеживающего линии тела, набрался смелости заглянуть ей в глаза, ничего не увидел, кроме холода и отчуждения.

Она же в его черных дрожащих зрачках распознала блеск безнадежности, то особое выражение, что появляется у людей, которых не спасти даже тогда, когда непосредственной опасности вроде и нет. Такие люди обречены не судьбой, случаем или провидением – они обречены потому, что перестают бороться за себя.

Она приблизилась, положила руку на его острое плечо:

– Слушай. Не будем вешать носа. Ничего не получилось? Подумаешь… У нормальных людей нередко вся жизнь складывается из сплошных «ничего не получилось». Я кое-что придумала. Иногда у каждого наступает момент, когда необходимо круто изменить жизнь: космонавту – стать хлебопашцем, учителю – учеником, сильному – попробовать, что означает жить слабым, слабому – упиться силой… сменить привычки, сменить одежду, сменить образ жизни, сменить планету, если хочешь.

– На «Мауре» нам тесно вдвоем. Тяжело сейчас, станет еще тяжелее потом. Там, – она ткнула в компьютер, – кажется, какая-то планета пригодна для житья. Хочу попробовать. А что? Вдруг именно в беззатейной жизни мое призвание. Сменю невообразимую интеллектуальность на простоту. Я и забыла, когда последний раз бегала босиком по траве. Разве так можно жить? Хочу растянуться на песке, уткнуться лицом в ладони и греться не в кварцевых лампах, а на солнце, обычном, которое может испепелить и согреть, накормить и обречь на голод…

Он внимательно слушал.

– Ссади меня. Нередко один из супругов в таких экипажах, как наш, погибал, никто тебя не осудит, никто не станет проверять. Ссади меня! Я? Получу волю. Ты? Свободу действий. Тебя полюбит молодая красавица, тебя, опытного галактического волка. Она будет по-собачьи заглядывать тебе в глаза и выказывать преданность круглые сутки. Здорово, правда? Ты же всегда стремился к этому. А я? Я не смогла, не захотела, если честно…

Мужские слезы всегда событие – она умолкла. Он слышал лишь бесконечную череду слов: ссади меня, ссади, ссади…

Он не дал согласия, но было ясно – ее выбор сделан и он не будет препятствовать.

Впервые охотник провел в лесу несколько ночей подряд. Самым страшным врагом оказался предрассветный холод, ледяной воздух заползал под дырявую шкуру, сковывал каждую клеточку. Пришлось в темноте, когда все спят, пробраться к стоянке – псы заливались – и с немалым риском утащить тлеющий уголек из кострища. Счастье, что никто не заметил, иначе… Он знал, что делали с изгнанниками племени, тем более если изгнанный попадался на краже огня.

Чудовищное преступление против Мео, все равно что отщипнуть кусочек от улыбающегося божьего лика. Только вождь имел право делить огонь. В их жизни огонь решал еще больше, чем еда, решал все, огонь был самой жизнью.

Обошлось. Охотник пробрался в чащу, развел костер, выловил несколько рыбин, испек, съел – никто не рычал, он принадлежал себе, лесу, травам, небу…

Близость племени страшила: надо уходить, если его выследят, если вездесущие осведомители вождя обнаружат костер, ему несдобровать.

Из кусочка кожи он сделал крохотную торбочку с небольшими дырами, чтобы огонь не задохнулся и пошел дальше и дальше, время от времени развязывая кожаный мешочек и раздувая угли. Теперь у него оказалось все, о чем можно мечтать: сильные руки, огонь и… свобода. Никогда еще ему не было так хорошо. В пути набрел на поле, безбрежное – края не увидать, как ни старайся, – сплошь цветы: васильковые, фиолетовые, золотые. Красота пленяла, он то и дело останавливался и гладил цветочные головки.

Не раз пришлось спасаться от хищников, они проявляли решимость только в первые минуты преследования, потом сытость или тепло Мео останавливали зверей, они забирались в глубокую траву или на деревья и в полудреме ожидали более подходящую жертву, чем мускулистый человек с яркими черными глазами.

В густых кустах малины на берегу реки охотник налетел на медведя. Гигант встал во весь рост и, неожиданно ловко упав на четыре лапы, погнался за охотником. Впервые судьба отвернулась от человека: спасительного леса рядом не оказалось, а по чудесному цветочному полю медведь бежал беспрепятственно. Охотник выбивался из сил. Красота цветов не мешала погоне.

Сердце выпрыгивало из груди, ноги несли надежно, но постепенно деревенели, сердце спотыкалось, казалось, вот-вот остановится.

Поле не кончалось. Топот медведя глушила влажная тучная земля. Охотник знал: зверь не отстает. Показался лес. Сил не оставалось. Услышал треск куста, смятого стремительно несущимся зверем. Охотник на мгновение обернулся, пасть в крови – зверь ранен, его ярость не знает предела.

Еще и еще охотник подгонял себя, уже не дышал, а хватал воздух сухими губами.

До леса рукой подать. Зверь понял: добыча уходит, подналег. Охотник почуял медвежий запах: гнилостный, пахнущий скорой смертью. Сделал последнее усилие…

Вот и лес. Сначала редкие деревья, одно, другое… Бежал, петляя меж стволов, стараясь как можно чаще и резче менять направления бега. Лес быстро густел, деревья становились толще, выше. Спасен! Спасен! Медведь отставал. Охотник услышал сзади рев проигравшего.

Не разбирая дороги сделал последний рывок и… не заметив глубокого оврага, с разбега рухнул вниз.

Страшная боль резанула бок!

Охотник катился по крутому песчаному обрыву, тело кололи засохшие сучья, хлестали по глазам гибкие ветви, обжигали ядовитые травы. Сильный удар о вывороченное корневище. Только успел проверить, не оторвалась ли торбочка с углями, и потерял сознание. Копье рухнуло сверху, замерло рядом.

Пришел в себя к вечеру, сразу же развязал торбочку: тлел всего один уголек, почти умирал. Охотник вобрал воздух, раздул щеки, выдохнул – резкая боль пронзила насквозь, схватился за бок, скрючился, как от жестокого удара. Отлежался. Теперь резких движений опасался, потихоньку раздул уголек, собрал вокруг себя высохшую траву – через минуту закурился терпкий дымок, вскоре и язычки пламени запрыгали по костерку. Испек последнюю рыбину, жевал медленно, размышляя, что же случилось. Задрал голову и не поверил глазам: сорваться с такой кручи и… выжить. Редкая удача.

Саднила ободранная кожа, слезились глаза, ныл бок, осторожно дотронулся до ребер – будто огнем ожгло, отдернул руку, свернулся калачиком и заснул.

Среди ночи в ужасе очнулся – огонь! – выкопал в песке лунку, выложил травой, запрятал тлеющие угольки. Главное – поддерживать огонь до тех пор, пока другое племя не признает его лесным человеком, то есть не членом племени, но другом, находящимся под опекой племени.

Проснулся поздно. От странного прикосновения, будто водяная змея скользнула по руке. Вздрогнул. Открыл глаза.

Перед ним женщина. Хрупкая, с улыбкой на губах. Таких он никогда не видел. Она смотрела ласково, стирала кровь с лица, с губ, с груди. Должно бы изумиться, испугаться. Ничего подобного! Чего бояться? По переливающемуся одеянию он сразу понял: дочь Мео спустилась к нему на помощь. Она, увидев, как страдалец оберегает огонь – частичку бога Мео, решила помочь попавшему в беду.

Таких глаз в их племени он не встречал, да и в соседних тоже: он знал темноглазых женщин, а эта… Глаза светло-зеленые, как побеги молодой травы, и руки мягкие, ему нравилось, когда ее пальцы касались лица. Охотник попробовал шевельнуться – снова боль, но уже не такая, как вчера, поднялся, пожалел, что съел последнюю рыбину, мог бы поделиться сейчас с богиней. Какое у них племя? Он не сомневался, что дети бога Мео тоже живут племенем, на своих стоянках, не таких, конечно, как у его родичей, но обязательно на стоянках.

Богиня взяла его за руку и повела за собой. По дну оврага выбрались к реке, прозрачной и звонкой, она обмыла раны охотника, смазала густой желтой мазью, он с ужасом заметил, как она выбросила угли, вынула блестящий предмет, щелкнула… наверху взвился язычок пламени. Конечно, дочь Мео! Делает огонь из воздуха, из ничего, без углей, без трута или зажженных молнией деревьев.

Он ловко поймал пару рыбин. Она улыбалась, когда видела, как здорово у него это получилось. Еще саднил бок, если бы не боль, он бы показал, как умеет ловить рыбу. Развел костер, ткнув веточку в огонек, который дочь Мео вызвала из коробочки.

Поели, потом он спохватился, что забыл копье, неловко развел руками, побежал обратно к тому месту, где провел ночь. Когда вернулся, она сидела, распустив волосы, и доедала рыбу.

Он улыбнулся, положил копье рядом, опустился на землю.

– Как тебя зовут?

Охотник изумился, богиня правильно говорила на языке племени. Черт возьми! Случайно вырвалось у него.

На его языке это звучало как: ад-ам!

– Адам? – Переспросила она. – Хорошее имя.

Он осмелел, заглянул в ее зеленые глаза и, испытывая облегчение, какого давно не ощущал, смеясь, проговорил:

– Откуда ты?

Она ответила на языке, который был ему совершенно непонятен, разобрал он всего одно слово – Ева. Он не знал, что гостья прибыла с планеты EVA, ткнул ее пальцем и, снова смеясь, повторил:

– Ева?

Ей показалось, что объяснять надо долго, да и зачем? Имя не хуже других, она кивнула и протянула ему последний кусок рыбы:

– Ешь, тебе надо много есть. Ты должен быть сильным, чтобы охотиться. И чтобы ребро, которое ты сломал, скорее зажило.

Неизвестно откуда он уже знал, что всю жизнь будет с этой женщиной, она родит ему сыновей и… Он дотронулся до ее блестящего комбинезона, где было написано «Маура-1492», до таинственных цифр и спросил:

– Что это?

– Название корабля, на котором я прилетела, его номер…

Хотя Ева говорила на языке его племени, охотник ничего не понял, обиженно поджал губы:

– Номер?

– Видишь, один камешек, а вот два, а вот три, а может быть десять, как пальцев на руке, – Ева рассмеялась, – может быть сто, тысяча… мы начнем все сначала, я все расскажу тебе и нашим детям, и в честь номера корабля, на котором я прилетела, мы устроим важное событие на земле. Например, откроем Америку в тысяча четыреста девяносто втором году.

Он ничего не понимал, кроме того, что счастлив с этой женщиной. Двое поднялись и, обнявшись, пошли навстречу восходящему солнцу – богу Мео. Их многое ожидало впереди – история человечества, которое непременно полетит к планете своей праматери…

* * *

Святой отец перевернул последнюю страницу. Лак распятия, протертого влажным куском материи, блестел в лучах полуденного солнца, казалось, капли крови Спасителя настоящие и вот-вот падут на плитки пола. Терновый венец на голове мученика поражал зеленью, а медные шляпки гвоздей, пронзивших измученное тело, отливали благородной краснотой.

Святой отец молчал.

Сержант М пытался определить, в какую сторону поползет ломающаяся на стене тень от креста.

– Отменно, сын мой. – Сухая рука поглаживала пачку бумаги с разработкой сержанта М, будто каждый из листов в стопке – живое существо.

– Жаль, что это всего лишь предположение. – Сержант слегка порозовел от похвал.

– В нашем деле редко что удается знать наверняка. – Святой отец глянул на распятие и осенил себя крестным знамением.

Сержант М отвел глаза, полагая, что непреднамеренно стал свидетелем сокровенного.

– Вы отбываете завтра?.. – Священник не ждал ответа. – Я напишу в сопроводительных документах, что вы заслужили еще одну, пусть и небольшую, премию, сверх обычных трех. Четвертая премия… за поиск истины и нетрадиционность мышления.

Через неделю в управлении капитан вручил М конверт с аккуратной надписью в правом верхнем углу – четвертая премия.

Вечером сержант М пригласил знакомую в ресторан. М не решил, станет ли добиваться ее расположения, и, когда девушка предложила отвезти ее домой, охотно согласился. М отправился в ресторан без машины, полагая, что после напряженной учебы заслужил право на бутылку-другую доброго вина. Отпустив такси, сержант шагал по широкой пустынной улице невдалеке от центра. Впереди на фоне сползающей в океан черноты, подсвеченный снизу прожекторами, возвышался кафедральный собор. Резной камень, искусно освещенный, обращался в кружево.

Сержант контролировал себя, но… выпитое не прошло бесследно. Обычно собор запирали. Ни на что не надеясь, сержант М толкнул массивную створку. К его удивлению, дверь отворилась. Сержант вошел в гулкое помещение с убегающими к алтарю скамьями.

М ступал осторожно, поражаясь тишине и пляске над головой цветных огней от витражей. Лучи прожекторов просачивались снаружи, образуя потоки желтого, синего, красного, зеленого… У раззолоченного алтаря цветные пучки смешивались – сияние напоминало полярное, зыбко пляшущее, переливающееся всполохами.

Сержант М добрел до первого ряда, опустился на дерево скамьи, отполированное поколениями молящихся.

Справа на кирпичной кладке выступало распятие, напоминающее распятие в келье святого отца. В желто-синем мареве стрельчатого витража оно будто раздваивалось… Вдруг сержант М увидел фигуру мужчины в легком пальто с поднятым воротником, возникшую прямо у основания распятия.

М отер лоб ладонью: вино оказалось коварнее, чем предполагал сержант.

Человек в пальто приблизился к М, присел на скамью рядом. Сержант поразился благородству черт лица и умиротворенности взора: такого покоя души в глазах живого человека М еще не встречал.

– Все так и было. – Человек коснулся колена М и мягко улыбнулся. – Все так и было… как ты написал.

М зажмурился, а когда раскрыл глаза, распятие окропил золотой свет, пронзивший желтое витражное стекло. Человек с поднятым воротником исчез: на ладони М обнаружил прядь мягких каштановых волос. Сержант спрятал прядь волос в бумажник, бессвязно прошептал слова молитвы, перевирая и перемешивая разные священные тексты, и поклялся больше не напиваться.

Утром М встал легко, будто и не переусердствовал с выпивкой вчера. События в соборе вспоминались смутно.

Все так и было!

М припомнил, что, передавая разработку святому отцу, посетовал, что это всего лишь версия. Теперь его мучили сомнения – из подсознания вынырнуло: все так и было! М усмехнулся. Пустота ночного собора, высоченные потолки над головой, призрачная пляска цветов в стеклах витражей кого угодно выведут из равновесия. Вскоре М и думать забыл о том вечере.

Через неделю М, решив взять копию своей разработки, заехал в полицейскую школу: по тропинке, обложенной камнями и рассекающей зелень поляны, навстречу шагал святой отец.

М поклонился, преподаватель изъявил желание переброситься парой слов; сержант, испытывая смущение, рассказал о случае в пустом соборе. М упирал на выпивку и пытался уверить священника, что впредь будет осмотрительнее.

Святой отец еще на лекциях поразил воображение М вниманием к мелочам, выслушал, не перебивая, уточнил:

– Прядь волос у вас?

М только сейчас вспомнил, что так и оставил прядь в самом укромном отделении бумажника, вынул блестящие каштановые волосы.

Святой отец благоговейно взял прядь:

– Не могли бы вы оставить их мне?

М кивнул. Учитель и ученик распрощались.

Через день святой отец позвонил. М не верил собственным ушам.

– Видите ли, – начал святой отец, – вы слышали о туринской плащанице? В ней было завернуто тело господне и даже остались следы крови, вытекавшей из ран. Есть генетический отпечаток биологических следов на плащанице, такой же неповторимый, как отпечатки пальцев. Из волос, что вы оставили, в лаборатории школы удалось выделить фрагменты ДНК, двойных молекул, служащих основанием любого живого организма. Вероятность совпадения ДНК двух людей один к тридцати миллиардам, то есть исключена. ДНК туринской плащаницы и ДНК волос беседовавшего с вами в соборе совпадают. ОН подтвердил: все так и было!

Святой отец умолк, у сержанта в горле застрял комок. Голос по телефону продолжил:

– Все так и было! ОН не ошибается!

Вот зачем ОН дал мне эти волосы! Дыхание М на мгновение пресеклось… Господи! Из тебя вышел бы отменный полицейский. Сержант рассеянно держал трубку… ОН не ошибается!

_____