Текст книги "Куклы Сатила. Разработка сержанта М"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

В конторке дежурила пуэрториканка, Хуанита! Вспомнил! Сток неожиданно преисполнился решимости:

– Хуанита, здесь под стеклом, – кивок в сторону стола, – лежала бумажка с номером телефона?..

Пуэрториканка прикидывалась на славу, отменная школа фальши:

– Здесь? Телефон?.. Вам показалось! – Раздумье, наморщила лобик, выказывая серьезность, с которой отнеслась к вопросу жильца, – точно почудилось…

Есть женщины, глядя на которых кажется, что они круглосуточно размышляют о любовных утехах. Сток испытал раздражение, вынул бумажник, извлек три купюры-двадцатки, стараясь не смотреть в глаза дежурной в непростой миг принятия решения скорее всего стесненной в средствах девицы.

Искушение длилось недолго. Дежурная старалась не смотреть на деньги и, чтобы укрепиться в неподкупности, повторила, быть может, поспешно:

– He-а… никакого номера… никакой бумажки. Сто процентов! – И одарила Стока ослепительной улыбкой, будто возмещая жильцу неудовлетворенное любопытство. В темных глазах мелькнула заинтересованность, будто припомнила нечто важное: – А как насчет уборки квартиры? Не хотите? Полы, окна и все такое…

В самом деле – приперло. Сью поддерживала хоть видимость порядка, но после разрыва… Сток кивнул:

– Пожалуй… Ключи есть?

– Разумеется. – Снова ослепительная улыбка. – Вдруг пожар? Прорвет трубы? И все такое…

Сток протянул деньги, так и держал три бумажки:

– Аванс. Хватит на первое время?.. А там сговоримся.

– С запасом хватит!

Деньги исчезли моментально, Сток и не заметил куда.

Жилец распрощался, направился к лифтам, передумал на ходу и, перескакивая через ступеньки, ринулся вверх по лестнице.

В квартире полутемно – перед отъездом опустил жалюзи, чтобы не выгорала обивка мебели и не копилась влажная духота, из-за которой простыни отсыревают, а полотенца в ванной, хоть и на сушилках, едва просыхают. В спальне темнота гуще, и лишь сияют глаза куклы, возлежащей на кровати. Сток замер на пороге, мигом покрылся потом…

Кукла вздохнула! Отчетливо, никаких сомнений. Ухватился за косяк и только тогда разглядел рдеющую лампочку. Не выключил! Опять! Приемник издевался мастерски. Сток схватил подушку, швырнул в серебристую коробочку – подобие дыхания сразу исчезло.

Поздно вечером Сток в подробностях рассказал кукле про поездку на озеро Слезы Марии, про сосны неправдоподобно прямые, про запах смолы, про скальный островок посреди озера и моторку, сыпавшую радугами в кильватерной струе, а еще Сток поделился тем, что перевалы заволокло туманом, муть разгоняли оранжевые фонари и тревожный свет их напоминал тревожное сияние глаз куклы в полумраке спальни.

Заснул на полуслове, опьяненный усталостью, горным воздухом, впечатлениями от неблизкого пути, перед тем как сознание угасло, из тумана выплыли оранжевые огни, заплясали, выписывая: Хуанита! и… семь цифр номера телефона. Семь цифр! Но каких? Как ни старался Сток прочесть цифры, тройки превращались в пятерки, девятки в шестерки, восьмерки в двойки, оранжевое марево скакало перед глазами, дразня и не даваясь…

Воскресенье Сток не выходил из дома, провел все время с куклой: читал ей газеты, расчесывал волосы, удивляясь, что они расчесаны и без его усилий, протирал уголки глаз ватой, смоченной в лосьоне. Жалюзи в спальне Сток не поднимал, чтобы в полумраке кукла оставалась такой же, как и по ночам, влекущей и никогда не устающей от ласк.

Следующую неделю Сток работал как заведенный, выбрасывая из головы все о службе, сразу же покинув фирму. Сток думал только о кукле, привязанность его возрастала. Понадобись ему объяснить свои чувства другому, Сток испытал бы серьезные затруднения, даже стыд, но единственно за что он сражался всю жизнь – и, кажется, добился своего – это ненужность объяснять что-то кому-то.

Еще через неделю случилось непредвиденное. Снова зарядили дожди, снова Шнурок, такой кроткий в безветрие, взбесился, снова шпили Старого города из золотых обратились в зыбко-серые, а белый шар бассейна почти растворился в непроглядной мути.

Сток заехал в порт побродить по рыбному рынку на берегу залива Кающегося Грешника. Купил омаров. У соседнего прилавка человечек-кроха, почти карлик, точь-в-точь мистер Паллис, выторговывал филе тунца подешевле. Сток вперился в спину владельца магазинчика кукол в Старом городе. Наконец мистер Паллис удовлетворился ценой, протянул деньги краснорожему детине со шрамом через всю щеку, сбегающим к шее, без фаланг двух пальцев на левой пятерне.

Сток шагнул вперед, протянул руку, чтобы схватить мистера Паллиса за одежду, вздумай тот бежать:

– Мистер Паллис!

Грек или не грек? Разыскиваемый Стоком замер. Сток припомнил, что поначалу хотел отыскать Паллиса, чтобы вернуть куклу, теперь о возврате речь не шла, скорее Сток желал и самому неочевидного, конкретных вопросов к типу с бакенбардами не было, лишь неодолимая тяга к человеку, после встречи с коим жизнь Стока резко изменилась.

– Мистер Паллис! – выкрикнул Сток и на всякий случай ухватил рукав куртки из зеленоватой плащевой ткани.

Мистер Паллис не торопясь опустил кусок тунца в пакет с рекламой фирмы Стока, бежать не собирался, вступать в беседу, похоже, тоже. Сток оглянулся: детина-рыбак, вытирая руки о резиновый фартук, с недоумением смотрел на высокого блондина, ухватившего, будто клешней, рукав куртки забавного клиента.

– Мистер Паллис! – взмолился Сток. Нелепость происходящего, свидетель со шрамом остудили его пыл. – Вы держали магазин в Старом городе? С подвалами? Там стояли женщины-куклы в разных одеяниях на любой вкус…

Детина-рыбак с интересом прислушивался. Паллис помалкивал не хуже мертвеца. Чего добивается гибкий блондин с хищными чертами? Стоку стало дурно: запахи рыбы, испарения, поднимающиеся от ящиков, облепленных чешуей… под ногами беспалого продавца пронзительно голубели три вырванных с корнем глаза морского окуня и таращились на Стока.

Мистер Паллис подмигнул продавцу рыбы, детина подмигнул в ответ. Сток выпустил рукав куртки, проглотив издевку:

– Вы знали некоего Патрика Эмери?

Если сравнивать, то Паллис актер на порядок лучший, чем пуэрториканка Хуанита, особенно мастерски Паллис выдерживал паузы, не выдавая волнение – если таковое водилось – пусть едва заметным подрагиванием век.

– Патрик Эмери, – пролепетал Сток, краем глаза заметив, как продавец рыбы, будто невзначай, пригнулся и подцепил доску от тарного ящика. Детина мог полагать, что Сток на игле, ищет предлог разжиться монетой: наркоманы часто заводили никчемные разговоры в расчете на испуг случайных прохожих, а там, глядишь, и на желание раскошелиться, лишь бы избежать уличной сцены.

Паллис протянул руку к тушке кальмара, переливающейся лиловым, будто епископская мантия в полуденных лучах. Продавец выпустил доску: раз коротышка спокоен, значит, волноваться не к чему. Паллис, будто вспоминая старых друзей, подбросил тушку на ладони:

– На моей родине такие не водились.

– Вы откуда? – Заинтересованность продавца рыбы свидетельствовала, что детина крепко усвоил: путь к кошельку часто пролегает через заинтересованность подробностями частной жизни покупателя.

Паллис махнул рукой в сторону залива, покачал головой: так далеко, что и не верится.

Сток чувствовал себя оплеванным, с ним даже не сочли нужным объясниться, заговорить… Выдержка Паллиса делала честь крошке греку – или ливанцу? или турку? – давно перебравшемуся из-за океана.

Сток замолчал, отступил к прилавкам с копченостями: неплохо бы проследить, на какой машине разъезжает мистер Паллис, запомнить ее номер.

Паллис не торопился, забрасывал продавца рыбы шутками, шрам детины причудливо ломался при каждом смешке.

Сколько ждать грека? Сток купил розовый майонез к омарам, перебрал у подростка-китайца с десяток бутылочек соевого соуса, наконец, остановился на одной, предварительно капнув на палец и лизнув для пробы. Паллис поощрил любезность продавца, купив еще и филе макрели, двинулся к выходу.

Сток, не прячась, зашагал вслед.

Паллис семенил ножками и, казалось, катился по проходам между прилавков. У стоянки машин Паллис замер. Остановился и Сток: теперь хочешь не хочешь Паллису понадобится сесть в машину. Но… грек миновал стоянку, попытался поймать такси и, не дождавшись его, легко, по-мальчишески вскочил в трамвай, скатившийся с горы и тут же умчавшийся в сторону будто выточенного из кости глобуса бассейна.

Преследовать бессмысленно. Сток открыл машину, вернулся к багажнику, уложил омаров в корзину, прикрыл пленкой, чтобы резкий запах не въедался в обшивку.

Подъехал к дому в четверть седьмого. Темнело. Фасад, четко оконтуренный, выделялся на фоне закатного неба.

Окна квартиры Стока светились. Пустой квартиры!

Сток сжался – никогда не оставлял свет включенным.

Третий этаж, второе, третье и четвертое окна от торца. Свет горел в спальне, в гостиной и на кухне. Сток задохнулся и бросился к подъезду…

Все оборачивались, когда Патрик Эмери прошел со своей девушкой к заказанному столику.

Мужчины посерьезнели. Такую не каждому удавалось за всю жизнь не то что знать, но даже и видеть.

Восторженные взгляды скрещивались на густых волосах и сбегали вниз по безупречной фигуре.

Эмери отодвинул стул, усадил даму, пламя свечей плясало по цветочной вазе. Официант вырос вмиг, забрал букет голубых гвоздик, умчался с вазой в подсобку наливать воду. Через минуту голубые гвоздики на длинных стеблях, подсвеченные снизу пламенем свечей, парили над изысканными блюдами.

Эмери рассеянно листал карту вин, не любил напряжения, не любил, когда его попытки найти взаимное понимание отвергались. Эмери готов подвинуться, изменить точку зрения, но когда его готовность не принималась, впадал в ярость. Эмери не любил эту женщину… уже не любил, но знал, что держат его крепко. Эту связь запросто не порвешь, Патрик понимал: такие женщины попадаются не чаще раза в жизни. Напрасно рассказал о поездке на озеро Слезы Марии, вышло, что он предпочитает в дни отдыха компанию друга ее ласкам. Так и было. Стэйси напрягала Эмери, в ее присутствии расслабиться не удавалось. Эмери будто сидел на оголенном проводе, прикидывая, что через минуту выкинет объект недавнего обожания: вздорность Стэйси могла соперничать только с ее неотразимостью.

Эмери не любил оправдываться, не любил подыскивать слова и нанизывать цепочки их так, чтобы его прощали и переставали топтать. Эмери мог извиваться, гнуться, идти на унижение в делах, но, если рядом близкое существо?!. Патрик принимал в штыки необходимость юлить, ублажать и заискивать.

Стэйси царственно пригубила вино. Эмери казалось, что он на сцене – из темноты зала их столик с голубыми гвоздиками, свечами, винами расстреливают в упор десятки любопытных глаз.

– Я сожалею, – сделал еще шаг навстречу Эмери.

Стэйси отличалась краткостью.

– Сегодня я буду ночевать дома.

Выброшенный Эмери белый флаг не заметили, больше попыток не последует. Попробуй понять, как можно одну и ту же женщину и боготворить и ненавидеть одинаково сильно. Он не любил ее, отчетливо сознавая: любовь нечто иное, но и отказаться от нее не мог. Попытки заменить Стэйси другими успехом не увенчались: все равно что глотать пресный рис после блюд, приправленных многочисленными специями. Стэйси дарован женский талант, Эмери было с кем сравнить, о безболезненном разрыве и не мечтал.

– Отменное вино. – Эмери откинулся на спинку стула.

– Отвезешь меня сразу. – Придирчиво поковыряла вилкой в горке салата.

Патрик смолчал, залюбовался гвоздиками. Стэйси перехватила взгляд:

– Цветы отвратные… мертвечина!.. Люди с хорошим вкусом таких не покупают.

– У меня дурной вкус, – согласился Эмери.

Так больше продолжаться не может, обтер губы салфеткой, смежил веки: озеро, по глади прыгает моторка, внезапный дождь, Сток прижимается лицом к сосне, хвоя налипает на ноги, озноб после купания… Какой телефон пытался припомнить Сток? Стоит ли придавать значение мелочам? Открыл глаза:

– Чего ты добиваешься?

Стэйси поджала губы, глаза засверкали, румянец заиграл на щеках: гнев украшал:

– Хочу, чтобы ты принадлежал мне!

Эмери сцепил пальцы, поднес к пламени свечей:

– Я не ранчо! Не самолет, не пакет ценных бумаг, не дом!

Стэйси пригнулась к столу:

– Фигляр!

Если бы не десятки глаз, Эмери съездил бы ей по физиономии, с трудом сдержался, примирительно произнес:

– Зачем казаться хуже, чем ты есть?

– Чтобы у тебя был стимул бороться за мое совершенство! Безупречные подруги быстро надоедают.

Эмери скользнул взглядом по голубым головкам цветов, забыл, что слишком приблизил руки к огню, отдернул обожженные пальцы, подул, боль прошла.

– Будут волдыри.

Стэйси не слушала, перешла на крик:

– Ненавидишь меня? Почему? Вы все такие!

Эмери плохо переносил заявления типа «вы все!». Приволок на свою голову! Зачем? Хотел устроить вечер примирения, попытаться в последний раз найти объединяющее. Бесспорно, Стэйси устраивала его лишь под покровом ночи, но объятия не длятся вечно, а время до утех и после, проведенное со Стэйси, напоминало пытку.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Ушел!? Так просто от меня не уходят!

Эмери знал это не хуже ее. Скандалы на работе при заключении сделок не задевали Патрика, скандалы Стэйси изматывали до одури.

Неприязнь переполняла Эмери – особенная внутренняя дрожь. Старался не встречаться с глазами напротив, старался думать о другом, о других, о временах ушедших и о тех, что наступят, что приближаются, ничем не предвещая появления, как выныривают носы кораблей из тумана, стелющегося над гладью залива. Бессилие и злоба, как две крест-накрест сколоченные доски, на которых Стэйси распинает методично, умело, каждый раз с все большим наслаждением.

Эмери, в отличие от Стока, не решался топить неприятности в выпивке, понимая: похмелье приносит страданья и лишь запутывает все, отдаляя разрешение.

Настроение Стэйси менялось стремительно, подобно ветрам над заливом: холодные – на теплые, порывистые – на упругие или едва шевелящие. Стэйси положила ладонь на руку Эмери: теплая сухая кожа, сквозь поры будто перекачивались ласка, кротость, готовность к самопожертвованию. Эмери не обладал таким совершенным даром смены масок и, как каждый обделенный, восхищался и ловил себя на неприязни к наделенному. Гнев не утихал. Эмери знавал эту стадию отношений – зыбкую, предвещающую неминуемый разрыв.

Стэйси гладила его руку, губы ее шептали слова утешения и обожания. Эмери казалось, что на него наваливается лихорадочный сон детства, когда жар то ввергал мальчишку в беспамятство, то с небывалой отчетливостью показывал картины невозможные, не встречающиеся в обыденной жизни и оттого пугающие реальностью.

– Ну-у! – Губы Стэйси округлялись, глаза источали тепло и покорность. – Давай мириться!

Эмери поражался: сейчас в ней ни капли фальши, через мгновение не останется ни капли искренности.

– Послушай, прекратим… – начал неуверенно.

Глаза Стэйси округлились, дьявол возобладал, все началось сначала.

Эмери уставал… собственно, решимость продолжать давно истаяла, оставалось одно: рвать, но… без потерь! Не подвергая себя риску, – Стэйси принадлежала к породе женщин, умеющих защищаться, получивших эту способность от рождения сразу и вполне совершенной.

Эмери поднялся… К дому Стэйси ехали в безмолвии. Эмери мечтал: скорее бы вышла, скорее бы увидеть в свете фонарей точеную фигуру, откинутую назад голову, развевающиеся волосы, стремительность, отдающую вызовом и уверенностью.

Машина замерла перед домом Стэйси, девушка не выходила. Эмери вглядывался в лобовое стекло, будто именно там ожидал увидеть нечто чрезвычайно важное для себя. Выключил зажигание, нажал клавишу магнитофона. Стэйси играла привязным ремнем, наматывая черную ленту на ладонь, и тогда ее точеная рука напоминала в полумраке салона лапу боксера в перчатке.

– Что ты там видишь? – ткнула боксерской перчаткой в лобовое стекло.

Эмери промолчал. Стэйси выругалась грязно, обидно, так, как только она умела. Эмери наклонился, нажал ручку дверцы, грубо вытолкнул соседку на тротуар.

– Ты еще пожалеешь! – Вопль заскакал по салону, заглушая звуки музыки.

Сколько раз Эмери слышал эти слова? Десять? Сто?.. Потом наступало примирение, резкость Стэйси забывалась, приглушенная ее ночными шепотами и вздохами. Эмери слишком долго прощал, слишком долго терпел… Выбрался из машины, обогнул капот, привлек девушку, с неподдельным участием, испугавшим и его самого, повинился:

– Прости!..

Стэйси взрывалась мгновенно и прощала мгновенно. Потянула Эмери за рукав к подъезду. Патрик покорно запер машину. Девушка повисла на локте: со стороны счастливее пары и не сыщешь.

– Любишь меня?

– Естественно! – Эмери ужаснулся: во лжи все зашли слишком далеко, так далеко, что, кажется, и возврата нет.

В квартире никого, кроме куклы.

Сток знал это лучше других.

Свет горел во всех окнах и будто обжигал нёбо: Сток ощутил сухость во рту, побежал к подъезду, на приветствие Хуаниты не ответил, помчался по лестнице.

Руки не повиновались, когда Сток пытался вставить ключ в скважину. Ревновать?.. Глупо, и все же… неприятная дрожь заставила вибрировать ключ.

Дверь распахнулась. В коридоре – мужчина. Сток рванулся, схватил незнакомца за плечи, тряхнул, короткая схватка и… Сток отлетел к стене. С трудом пытался уразуметь, что растолковывает мужчина, наконец вник: глупо получилось, оказывается, Сток запамятовал – забарахлил телефон, и он сам вызвал человека со станции, Хуанита проводила работника узла и отперла ему дверь своим ключом.

Сток извинился. Мужчина ушел, сдержанно попрощавшись. Сток заметил на полу крохотные цветные обрезки провода и успокоился.

Звонок. Эмери! Осведомился, чем взволнован друг? Сток, стараясь побороть недавнее волнение, пустился в пространные объяснения, Патрик усмехался в трубку. Договорились отобедать в субботу. Сток ехидно уточнил: не познакомит ли Патрик со своей дамой на этот раз?

– Теперь уж точно нет. – Несвойственная Эмери отрывистость резанула, Патрик попытался свести все к шутке…

– Что значит теперь? – ухватился Сток, хотелось переключить разговор с себя на друга, отчего-то случалось так, что всегда обсуждали проблемы Стока, а Эмери будто бесплотно парил в пустоте, не встречая препятствий, не испытывая тягот.

Эмери быстро свернул разговор, сославшись на занятость.

Наверняка слишком дорожит новой привязанностью, и даже туманная возможность вторжения Стока в их отношения – чего не случается в хитросплетениях любви? – удерживает Эмери от представления ее другу. Сток подобрал обрезки проводов, подбросил на ладони – красные, черные, желтые жгутики, – в детстве непременно нашел бы им применение, да и сейчас выбросил не без сожаления.

Вошел в спальню.

Кукла сменила одежду?

Сток вместе с красавицей из магазина крошки Паллиса притащил и несколько сменных комплектов одежды. Он тут же вспомнил, что сам переодел куклу, но, успев привыкнуть к ее прежнему костюму и растревоженный явлением чужака в своей квартире, не сразу сообразил, что утром сменил привычную уже зеленую блузку безмолвной подруги на лиловую кофту с лиловым газовым шарфом.

Присел на стул у окна. На горизонте высились горы. Над Старым городом, примыкающим с юга к китайским кварталам, парили воздушные змеи, один, огненно-оранжевый, понесло на телевизионную башню и внезапно швырнуло на белый глобус бассейна.

Через три дня история со светящимися окнами в пустой квартире повторилась. И снова Сток мчался по лестнице, и снова не мог попасть ключом в скважину, и снова застал в коридоре парня с пшеничными усами и обветренным, красноватым лицом, и выяснилось, что…

…Загорелся дом напротив, вернее секция: попасть в детскую, где, как сообщили обезумевшие родители, остались двое малышей, удобнее и быстрее всего оказалось с лоджии Стока.

На этот раз Сток не размахивал руками, проводил пожарного инспектора вниз и даже поболтал с Хуанитой.

И после посещения телефонного мастера, и после пожара казалось, что кукла в спальне изменила позу, одета наспех, лежит не так, как он оставлял ее утром перед работой, но уроки ревности Сток зазубрил накрепко и внушал себе, что бесится понапрасну, поделись сомнениями с посторонними – поднимут на смех.

В течение месяца несколько раз Сток заставал в своей квартире неизвестных, и каждый раз находилось вполне разумное объяснение пребыванию мужчин в квартире Стока в отсутствие хозяина, и каждый раз Сток замечал изменения в позе куклы и каждый раз убеждал себя, что сходить с ума теперь, когда уход Сьюзн скорее смешил, чем угнетал, неоправданно.

Сток обратил внимание, что визиты мужчин всегда означали дежурство Хуаниты, но… совпадений в жизни пруд пруди, и Сток не придал значения очевидной случайности.

Никогда раньше он не жил так размеренно. Прелести одиночества, разделенного с невиданно тактичной, ввиду постоянного молчания, особой все более очаровывали.

Странная жизнь Стока наладилась, изредка бередил вопрос: что предпочтительнее – неналаженная нормальная жизнь или налаженная странная? Неестественно? Ну и что. Стоку было с кем делиться наболевшим, было к кому спешить, кого обнимать и даже было кому покупать тряпки, заранее зная, что его ожидает лишь немая благодарность и ни намека на упрек.

Странная жизнь Стока наладилась…

Лейтенант Сатил слушал, покачиваясь из стороны в сторону. Этот Сток красавчик, изломанный, заблудший и все же… такие волнуют женщин, начинка у них особая, сразу видно. Сатил недолюбливал сказки в устах подозреваемых, но давно усвоил: дать выговориться, не перебивать – не зря потраченное время, человек перед лейтенантом может плести несусветное, громоздить небылицы одна на другую, но… нет-нет искорка истины сверкнет в отвале лжи, важно не нервничать, войти в ритм слушания, процеживать фразы, не торопясь перебирать каждое слово, будто сливы или вишни на ферме, когда хочешь подать к столу вазу ягод одна к одной.

Сатил лишь перемежал рассказ Стока восклицаниями: да ну!.. дела!.. ух ты!.. лихо!..

– Я остановил машину, вылез, задрал голову и… снова в окнах свет.

– Ух ты!

– Бегу по лестнице, сердце выскакивает, поверите, привязался к этой… ну, как ее, в общем, ясно, бегу, а гвоздит паскудная мыслишка, липкая, неотвязная. Неужели и эта?.. Распахиваю входную дверь, а в коридоре мужик.

– Лихо!

– Заношу кулак. – Сток повертел сжатыми пальцами перед носом. – Колотушка у меня дай бог, только собирался врезать, а визитер незваный сует бумажку под нос: «Электрическая компания ЭМКО приносит извинения за экстренный осмотр ввиду множественных неполадок на линии и необходимости быстрого обнаружения обрывов, замыканий или непредвиденных нарушений тракта подачи энергии». Мне вот больше всего запомнился этот тракт подачи. Напридумывают!.. Руки тут же повисли по швам.

Электрик забирает сумку, запихивает прибор в серебристую коробку – и к двери.

Я в спальню. Лежит. Вроде все как было, а шарф лиловый – или нет, тогда пестрый? – завязан бантом, да так, что я б в жизни не завязал. Вроде кто-то трогал ее, сразу кровь шибает в виски и все такое.

– Дела!

Сатил глянул на часы: мастерски завирает, не жалея ни сил, ни времени, прав, борется за себя как может. Лейтенант потянулся, нажал кнопку. Вошла розовощекая, излучающая приязнь мисс Рэмптон.

– Подбросьте-ка нам пожевать… и сока.

Мисс Рэмптон ничего себе, излишне скромна, но пообтешется в полиции, и тогда – держись. Лейтенант думал о новехоньком «мерседесе», о поездках на природу, об отпуске.

– Слушайте, Сток, у озера Слезы Марии есть кемпинг или мотельчик какой-никакой?

– Не припоминаю. – Сток машинально перебирал листки бумаги, положенные перед ним Сатилом. Лейтенант глянул на машинку, за которой обычно пулеметом тарахтела мисс Рэмптон, составляя протокол со слов подозреваемого, но… до машинки еще далеко. Сатил хотел послушать Стока, затем предложить вкратце записать сказанное, а с листочками отправиться домой и, завалившись на диван с банкой пива, перечитать хоть сто раз показания Стока, неофициальные, сумбурные, не приобщаемые к делу, а потому более искренние, чем подпертые снизу подписью-закорючкой допрашиваемого.

Впорхнула мисс Рэмптон с подносом: четыре банки сока, на картонных тарелках булки с запеченными котлетами, масло в крохотных коробочках, ножи, вилки.

Сатил дождался, когда мисс Рэмптон вышла, промазал булку маслом, смачно откусил, пережевал, запил соком, обтер рот салфеткой:

– Номер телефона так и не вспомнили?

Сток как раз протянул руку к банке.

– Какой номер? А?.. Не вспомнил.

– Жаль. – Сатил принялся за вторую булку, покончив с трапезой, кивнул на стопку бумаги: – Написали бы, как все было. А вообще не пойму, как вас угораздило? С куклой? Амуры крутить…

Сток пролил сок на штанину, попытался стереть пятно – бесполезно, – махнул рукой:

– Вот если человек потерял руку или ногу, приходится пользоваться протезом, выбирать-то не из чего.

Лейтенант усмехнулся:

– Кукла вроде как протез целого человека, подруги, значит? Лихо! Вообще-то я не осуждаю. Осуждать последнее дело, от осуждения до крови рукой подать, но… – Сатил почесал за ухом. – Вы-то как раз кровь пролили невинную, вот что скверно…

Сток не понимал, куда клонит Сатил: кровь пролил! Сказал же – кукла! Неживая! Как же кровь?..

– Здорово нарезались в тот вечер? – Полицейский крутил вилку.

Сток пожал плечами. Сатил решил помочь:

– Перечислите подряд… конечно, виски…

– Полбутылки, перед этим джин-чистяк, два раза по двойной, после вино, легкое, кажется матеус, португальское, и пива четыре жестянки.

– Большие? – уточнил Сатил. – Банки по ноль пять?

Сток кивнул: мальчишество, будто старший брат устраивает выволочку младшему.

Лейтенант отодвинул поднос:

– Прилично набрались, выходит, соображали не ахти, это ж болтовня, будто у кирных реакция обостряется. – Прикрыл глаза: – Значит, номер телефона не всплыл… а что за человек дежурная, пуэрториканка, Хуанита, кажется?..

Сток устал, внезапно ощутил бесполезность выяснений, жуть создавшегося положения: в его кровати женщина с перерезанным горлом.

Сатил умел пользоваться оружием выжидания, достал пачку зубочисток, предложил Стоку, принялся ковырять в зубах деревянной палочкой, уронил между прочим:

– Пластиковые зубочистки хуже деревянных. Точно!..

Сток кивнул. Лейтенант улыбнулся, будто сообщая: видите, восхитительное единодушие, будь то зубочистка, будь что другое…

– Хуанита красивая, – неожиданно ожил Сток. – Без дураков, точеная девчонка, цвет кожи – редко увидишь, глаза сияют. Вроде дрыхнет сутками и ест сплошь овощи, а я-то знаю: куролесит по ночам, пьет, курить может и ширяется, не веришь собственным глазам.

– Молодость, – смиренно заметил Сатил, вряд ли отметивший тридцатипятилетие. – А деньги любит?

– Кто ж не любит.

– Не так спросил. Все любят, точно, но некоторые просто шалеют, полыхают адским пламенем из-за денежек…

– Иммигрантам деньги всегда нужны. – Сток не желал догадываться, чем руководствуется Сатил, задавая вопросы. Сток сломался, смирился и лишь радовался, что не нарожал детей.

Из окна пахнуло жаром, солнце с утра сошло с ума, над городом клубилось марево, лейтенант закатал рукава рубахи, выгреб из морозильника кубик льда, провел по лбу и шее.

– Вечером перед убийством вы куда отправились?

Сток встрепенулся, ему бросили вызов.

– Я не убивал.

– Предположим… – неожиданно быстро согласился Сатил, – и все же, куда вы поехали?

– В бар «Риголетто».

– Это где ж такой, не в курсе… – Сатил вроде смутился, признав, что знает не все о барах города.

– На север вдоль Шнурка и за рынком орхидей второй поворот налево.

– Между банком и музеем? – Сатил наконец вспомнил бар «Риголетто» и снова обрел уверенность.

Сток подтвердил.

Вошла мисс Рэмптон. Лейтенант оглядел ее с ног до головы.

– Мисс Рэмптон, вам приходилось бывать в баре «Риголетто»? – Точно знал, что девушка по барам не ходок, но считал, что сотрудников надо приучать к быстрым ответным маневрам, всегда пригодится в их работе.

Девушка смутилась:

– Нет.

Сатил не унимался, краткое отрицание вовсе не то, чего он добивался:

– Что так?

– Не с кем!

– Неужели?

– Вот бы и пригласили! – Мисс Рэмптон стрельнула глазенками в лейтенанта. Сатил отмяк: не тушуется, молодец.

– Считайте, пригласил, при свидетеле, – кивнул в сторону Стока.

Сток рассматривал носки туфель: для людей жизнь продолжается, треп, флирт, а Сток уже по другую сторону.

Мисс Рэмптон удалилась, вильнув бедром и дав понять Сатилу, что призывное движение предназначается единственно ему.

– Подробнее о событиях последней недели перед убийством. – Сатил хмурился, деньги за «мерседес» понадобится выплачивать дольше, чем хотелось бы, и еще два внушительных кредита отравляли жизнь.

Сток собрался, говорил без волнения:

– Возвращаясь домой, я обнаруживал, что горит свет, и находил в квартире неизвестных. Мужчин! Думайте что угодно, но я прикипел к той… В день развязки я поймал детину у себя в квартире, не телефониста, не инспектора энергонадзора, не пожарного… просто мужик шести футов пяти дюймов роста. Куклу нашел полураздетой, в непристойной позе… решил, что схожу с ума. Детину вышвырнул на лестницу, бесновался с полчаса, потом осенило – напьюсь! Все помню, как сейчас. От землетрясения оползла набережная Шнурка, рабочие на трех катер-пиллерах сгребали песок и щебень в горки ярда по два высотой, укладчик громоздил облицовочные плиты одна на другую. Ехал я медленно, кружилась голова, казалось, в зеркальце заднего вида мелькает капот одного и того же автомобиля, запомнил разбитую желтую фару и погнутую фигурку на острие радиатора. Напился до умопомрачения, не помню, как вернулся домой, вмиг протрезвел… Кукла лежала, свернувшись калачиком, наверное, я перед уходом из дома прикрыл ее одеялом, чтобы не психовать по возвращении. Лицо гладкое, невинное, как у лютых греховодниц, ангел во плоти, да и только, губы приоткрыты, вот-вот слюна капнет на подушку. Меня затрясло…

Сатил перебил:

– Нож взяли на кухне?

Сток кивнул.

– А не жалко? Такие ощущения и все такое?..

Сток покачал головой:

– Бешенство скрутило, даже кости затрещали – так ломала ярость. Нож вошел мягко, без сопротивления, я успел подумать: удивительно, ну и материал идет на изготовление этих кукол, и вдруг… хлынула кровь!

Сатил к этому моменту уже все разложил по полочкам: из кукол кровь не хлещет – раз; радиатор автомобиля с погнутой фигуркой на острие, похоже, следили – два; мужчины в квартире у ревнивца и неудачника в любви – три! Стока прожаривали, давили методично и умно, провоцировали на взрыв…

– Все! – выдохнул Сток. – Я не знал, что убиваю… не знал, что…

Сатил ласково улыбнулся:

– Жаль, не припомните номер телефона в конторке у дежурной по дому. Пари? Я узнаю этот номер, и еще: он вам известен.