Текст книги "Острый угол"

Автор книги: Виктор Брюховецкий

«Вечер…»

 
Вечер,
Ток и пшеница,
И поле в росе,
И уставшее тело, и жажда покоя,
И бессонная птица над сонной рекою,
И поющие шины на дальнем шоссе…
 
 
Было…
Память из прошлого вырвет звено.
Почему-то запомнилось… вечер и птица…
Новый август и новое веют зерно,
И сижу до полночи, курю, и не спится…
 

Юшкозеро

 
На упреки твои захочу помолчать.
На тесовом крыльце закурю сигарету
И отправлюсь сквозь сосны навстречу рассвету…
Солнца огненный круг
Как большая печать
На развернутом свитке рассветного неба…
Бродит ветер в деревьях, листвою шурша…
Я приму этот мир, словно долго в нем не был,
И обиду, наверно, забудет душа.
И потухнет тоска, что внезапно созрела,
Словно свет фонарей на высоких столбах…
Я у озера встречу седого карела,
Что осокой пропах, и сигами пропах.
Он подарит мне (помнишь!) огромную рыбу!
И с подарком таким, чистый как на духу,
Я вернусь, и не сможешь ты спрятать улыбку…
 
 
Хочешь, в город вернемся.
Хочешь, сварим уху.
 

Тополь

 
Рос бы клен под окном – вспоминался бы клен.
Но у нас под окошком рос тополь, я помню…
Пара мощных ветвей, толщиною в оглоблю,
Лист зубчатый как серп и, как серп, закруглен.
 
 
Здесь, на тополе этом, гнездились грачи,
И на тополе этом скворцы вырастали!
А под осень на нем воробьиные стаи
Принимали рассветного солнца лучи.
 
 
Из далекого помнится лучше всего,
Как весенний скворец в ясный день, без усилья,
Запоет, приспустив свои бусые крылья.
И я вижу дрожащее горло его!
 
 
И я слышу его, хоть прошло столько лет! —
И заря над илбаном, и снег ноздреватый.
И апрель у дороги. Такой виноватый! —
Прилетели скворцы, а ручьев еще нет…
 
 
Там, под тополем этим я вырос такой
В жизнь влюбленный,
И тополь я помню доныне,
И ему поклоняюсь как тайной святыне,
И коры его грубой касаюсь щекой.
 
 
И когда тяжело, или просто – печаль,
Я к нему прихожу, словно к старому другу,
И мы души свои поверяем друг другу,
И легко мне, и снова заманчива даль.
 

Даже в милом краю

 
Там, где пахнет крапивой
На покатых холмах,
Где беспечно-счастливый
Бродит ветер впотьмах,
У Высокого яра,
Где журчат родники,
Не седой и не старый
Я стою у реки.
Память трогаю…
Помню…
Тридцать лет – как века!
Звезды падают в волны,
И дымится река.
И тогда так же было!
Но туда не дойти…
Мне б дожить до могилы
И с ума не сойти.
Что в том прошлом осталось,
У кого расспросить
Как ту малую малость
Мне во мне погасить?
Что в том давнем такое
В жизнь входило мою,
Отчего нет покоя
Даже в милом краю?
 

В память о деревне Лукино

Сыну моему Игорю

 
Шуршанье глухаря и песий лай,
Следы медведя, пятна костяники,
Тяжелых елей сумрачные лики —
И Богом, и людьми забытый край.
 
 
Девятый час нам не добыться к дому.
Девятый час чапыжники и мхи,
И водит леший нас по бурелому,
Описывая ровные круги.
 
 
Налево ли, направо – всё едино!
Куда бы ни пошли, но путь любой
Приводит к месту, где лежит осина,
Убитая недавнею грозой.
 
 
Сочится дождь…
Тайга сыра как губка.
И всю бы ночь следить нам за костром,
Когда бы не оплывшая зарубка,
Оставленная давним топором.
 
 
Кто здесь ходил, известно только Богу!
И мы пошли, уставшие, сквозь лес
За ним,
А он нас вывел на дорогу…
 
 
Легко и просто вывел. И исчез.
 

Память

 
…И вдруг нахлынет нечто властное,
Смахнет остывшую золу,
И обнажатся угли красные,
И ты потянешься к теплу,
И мир с обидами и криками,
Который ты уже постиг,
Уйдет,
И малое в великое
Преобразится в этот миг…
 

«Иуда подошел к осине…»

 
Иуда подошел к осине…
Следы оплыли на песке…
 
 
Мария плакала о сыне
И слезы стыли на щеке.
 
 
Не укоряя, не кляня,
Она шептала: «Правый, Боже…»
 
 
Две тыщи лет, а как похоже!
Ну, что вам нужно от меня?
 

«Но ты меня не поняла…»

 
Но ты меня не поняла,
Хоть был я весь как на ладони,
Тебе бы вырвать из погони
Меня в тот миг.
И все дела!
 
 
И оборвал бы я свой бег
Средь бликов солнечных и пятен,
И стал бы сам себе понятен,
И прожил бы спокойно век.
 
 
Строгал бы доски, печь топил,
Ходил в кино по воскресеньям
И чай с малиновым вареньем
В субботу после бани пил.
 
 
Прошли бы годы налегке…
Но я бегу всё мимо, мимо
И трудный посох пилигрима
Всё тяжелей в моей руке,
 
 
И всё длиннее прошлый путь,
И всё весомее тревога,
И не кончается дорога,
И нет надежды отдохнуть.
 

«Эта белая ночь, фонари и листва…»

 
Эта белая ночь, фонари и листва…
Петропавловки шпиль низким солнцем подсвечен,
В каждом плеске волны чей-то вздох засекречен.
– Обопрись на гранит и услышишь слова…
 
 
Обопрусь на гранит, и услышу слова,
И запомню слова, и, Неве доверяя,
На всю жизнь сохраню их и не потеряю.
Разве можно терять, если дарит Нева!
 
 
От реки, от мостов, от ограды литой,
Словно в сказочном мире, исходит свеченье.
О, как просто поверить в своё назначенье!
И высокая мысль (этот шпиль золотой!)
 
 
Овладеет мечтой и разрубит, как меч,
Все узлы, что завязаны были тобою.
И обрушатся беды житейские с плеч,
И, свободный, готовишься к новому бою.
 

«Ветры к югу подуют, переломится лето…»

 
Ветры к югу подуют, переломится лето…
В роще птицы колдуют, песни падают с веток.
 
 
Я прислушаюсь с болью к этим звукам невнятным.
Это кажется только, что они непонятны.
 
 
Всё в них ясно и зримо. Постою и узнаю
Всю печаль пилигрима по родимому краю,
 
 
Про счастливую долю, про грядущую старость…
Носит ветер по полю лепестковую радость.
 
 
Травы никнут – достойно! Будет семя ко сроку!
Небу молятся, словно бьют поклоны пророку.
 
 
Головами кивают, а потом на просушку
Под лучи подставляют с семенами макушку…
 
 
Все дороги – по кругу. Семя падает – в землю.
Птицы тянутся – к югу… Я всё это приемлю!
 
 
Всё умом понимаю, но душою бастую,
И к себе примеряю эту правду простую.
 

«Январь, а дождь всю ночь терзает слух.…»

 
Январь, а дождь всю ночь терзает слух.
Зима уже как будто состоялась,
Но – оттепель!
Цепочка распаялась,
Дороги рухнули, и лед на речке вспух.
 
 
И всё так некрасиво стало вдруг, —
И темный лес, и черные канавы,
И домик у забытой переправы,
И с пятнами стогов раскисший луг.
 
 
Открывшейся земли неровный круг
Как первая весенняя разминка,
И в том кругу зеленая травинка
Как радостный и непонятный звук…
 

«Веселый проселок – ухабы и кочки…»

Ц.

 
Веселый проселок – ухабы и кочки,
Шуршанье волны на остывшей земле,
На мокрых деревьях уснувшие почки
И свет электрички в ноябрьской мгле.
 
 
Нетронутый вечер.
И тише и глуше
Доносятся звуки. А нам всё равно…
И маются наши горячие души,
И счастливы мы, что так рано темно,
 
 
Что вечер еще впереди как страданье,
Что жажда сильна, не насытить ее.
Ну, что ты мне скажешь в мое оправданье,
И что я скажу в оправданье твое!
 
 
…А жизнь, я, конечно, согласен, капризна,
Как черные крылья – молва да хула.
Но только любовь никого не унизила.
Возвысила?
Да!
И сожгла … и спасла …
 

«Век живу и век пытаю…»

 
Век живу и век пытаю
Прокуроров и судей:
По-над пропастью, по краю
Что ж мы гоним лошадей?
 
 
Хватит света нам и жара!
С двух сторон палить свечу
Опрометчиво, пожалуй.
Я так вовсе не хочу!
 
 
Пусть любая сторона —
Та ли, эта. Но не обе.
Нам подарена она
В добрый час, а не по злобе.
 
 
Нам с тобой ее зажечь,
Насладиться чистым светом
И от глаз дурных при этом
Обязательно сберечь.
 

«Я, конечно, восстану из пепла…»

 
Я, конечно, восстану из пепла…
Только главное в жизни моей,
Чтобы ты от любви не ослепла,
Этой яростной новой твоей.
Для меня это рана и рана!..
Я ладоней касаюсь твоих
И грядущее – как из тумана,
Где не видно тропы для двоих,
Только узкая стежка по краю,
Только зыбкая тень на ветру,
Где трепещет костер, догорая,
И никто не подходит к костру…
Вот такая элегия, лада,
Но когда допишу, допою,
Ты исчезнешь, грядущему рада,
И оставишь меня на краю,
Над обрывом…
Но в памяти снова
Ты мне явишься – память жива! —
И, услышав приветное слово,
Ты горячие скажешь слова…
– Помнишь? – Помню…
– Ты рада ли? – Рада!..
– Как тебе на другом берегу?..
Может быть, ты та самая правда,
Что уже я найти не смогу.
 

«Я смотрю в твои окна. В них темно и тревожно…»

 
Я смотрю в твои окна. В них темно и тревожно.
Словно вымерли в доме – ни тепла, ни свечи,
Только ветер гудит, завывая острожно,
Да о жесть подоконника тополь стучит.
 
 
Ни звезды, ни луны, лишь метель до рассвета.
Забусило тропинку, следы замело…
Умирает любовь.
Умирает планета,
Всё, что с нами – с тобою и мною жило.
 
 
Неужели так мало отпущено было!
Словно яркою вспышкою всё сожжено…
Я живу как слепой. Что меня ослепило?
Кто излечит меня, если в окнах темно?
 

«Ты мое сухое дерево…»

 
Ты мое сухое дерево.
Поливаю – хоть бы ягодка…
Я приму решенье смелое
Не на час-другой, а надолго.
 
 
Заберусь в купе плацкартное,
Растворюсь на синем глобусе,
Пусть в конце – олени с нартами,
Пусть тропа по краю пропасти.
 
 
Всё едино!
Только верю я:
Ты поймешь и крикнешь с силою
Мне вдогонку: «Ох, и стерва я!..»
Только поздно будет, милая.
 

«Что-то сны нехорошие…»

 
Что-то сны нехорошие…
Может, это зима
Замела, запорошила,
Запуржила дома.
 
 
И безликая белая —
Ни следов, ни души —
Жизнь стоит оробелая
В этой тихой глуши.
 
 
Лишь синицы (от голода?)
Залетают сюда,
Да от лютого холода
Чуть гудят провода.
 
 
Только в лучшее верится
С каждым днем, с каждым днем,
Всё пройдет, перемелется,
Проживем, доживем!
 
 
Будем рады, наверное,
Первым звукам весны…
Сны не очень уж скверные,
Так, обычные сны…
 

Из детства

 
Клубники полно на любом косогоре.
Высокое небо. Высокие зори.
Высокие птицы в безоблачной выси.
Ни капли печали. Прекрасные мысли…
 
 
Всё так и запомнилось – поле и речка,
И бой коростеля, и песня кузнечика,
И я – вдоль обрыва – ногами босыми —
По теплой земле
В самом центре России…
 

«Люблю мятежный гул январской вьюги…»

 
Люблю мятежный гул январской вьюги,
Когда шумит и воет в деревах,
Когда в печи гудит огонь в дровах
И ни одной души во всей округе.
 
 
Вот это да!
Лишь тикают часы,
Отстукивая жизнь бесстрастно строго,
Да ветры среднерусской полосы
Метут снега и воют у порога.
 
 
Поэзия!..
Но рядом нет тебя,
Ни голоса, ни взгляда, ни намека
На то, что я без страха и упрека
Живу, о нашем будущем скорбя.
 
 
А в настоящем – третий день пурга.
В окне теснятся птицы, как поверья.
Им злые ветры раздувают перья,
Их остро жгут колючие снега.
 
 
Им не суметь пристроиться к стеклу,
Не удержаться на оконной раме.
Уносит их в заснеженную мглу,
И некому помочь им в этой драме.
 
 
Не так ли и меня сорвало и несет.
И устья нет, и не видать истока.
Ну кто меня отыщет, кто спасет?
Ни голоса, ни взгляда, ни намека…
 

«Очень верю, что получится…»

 
Очень верю, что получится.
Но на этом берегу
Нам еще с тобою мучиться,
В этом я тебе не лгу.
 
 
Нам еще с тобою маяться,
Быть самими и не быть,
И мосты сжигать, и каяться,
Ненавидеть и любить.
 
 
Удивительное варево!
Зла не меньше, чем добра.
Полыхает жизни зарево,
Прожигает до нутра,
 
 
Козырными ходит картами,
Рвет петельки у рубах
И кончается инфарктами
С пузырями на губах…
 

«Мне сорок два. Как скверно я живу…»

 
Мне сорок два. Как скверно я живу…
Какая это мука – ежедневно
Душою понимать, что всё неверно,
Что это всё – во мне и наяву.
 
 
Я руку протяну и прикоснусь,
И содрогнусь, от ужаса немея,
Всё выпукло и зримо, как камея,
И закричу,
Но крикнуть не умея,
На прошлое поспешно оглянусь.
 
 
А в прошлом вера и уменье ждать.
Не просто вера, а такая вера,
Что всё пройдет, придет иная эра,
Ведь должен быть предел, должна быть мера…
Вот там мы научились побеждать!
 
 
Я и сейчас сквозь прошлое бегу.
Я не обучен нынешнему веку.
Мне сорок два…
Легко ль с обрыва в реку!
Но я ведь ждал.
Я прыгаю с разбегу…
Ну, как вы здесь, на новом берегу?
 

«Вся страна, обезумев, читает…»

 
Вся страна, обезумев, читает.
Ей чего не хватало – хватает!
Не до жиру, а так, понемногу.
Понемногу – и то, слава Богу!
А ведь было…
Да ладно про это.
Каждый верил в возможность рассвета.
Твердо верил.
И вот – рассветает!
И страна, обезумев, читает.
 

«Прилетела синица…»

 
Прилетела синица,
Постучала в окно.
Ей, синице, не спится,
Ей совсем не темно.
Может, с весточкой кто-то,
Может, чья-то душа
Ищет очень кого-то,
Средь потемок кружа?
Может, я на примете,
Может, это за мной?..
 
 
Все бывает на свете.
 
 
…Шар качнется земной,
Захрипит электричка,
Поскользнусь, упаду…
 
 
Что ж ты, малая птичка,
Мне пророчишь беду.
 

Вятский Икар

 
Преданье помнил и в Дедала верил.
И по ночам, когда уснет село,
Задернув шторы и защелкнув двери,
Он мастерил из дерева крыло.
 
 
С женой ругался, враждовал с властями…
Пять лет назад (тот подвиг не забыт!..)
Свой первый взлет он оплатил костями,
Поверил в гипс и в то, что полетит.
 
 
Он полетит!
Вы только дайте время,
Да не мешайте воле и уму,
А он потом поделится со всеми
Тем чудом, что откроется ему…
 
 
И стружкою дымилась мастерская.
И был он весь и светел, и велик.
Упрямец!
И лицо его сияло,
Как у Икара в тот прекрасный миг.
 

«Я этапом не шел сквозь мороз и пургу…»

 
Я этапом не шел сквозь мороз и пургу.
Финский снайпер меня не прошил на снегу.
Я не падал на дзот, он заглох до меня,
Мне от жарких боев не досталось огня,
Не достался Афган
С серым пепелом камней…
Я не знаю, зачем мы вошли в ту страну.
Пишут наши газеты про наших парней,
Мало правды в газетах про эту войну.
 
 
Сын подрос у меня. Тень усов над губой.
Мне бы с ним на два года махнуться судьбой!
Я согласен свой кров поменять на Афган,
Если мне сорок два, разве страшен душман?
А пацан пусть живет. Пацаны не при чем.
Выводи из Афгана войска, Горбачев!
 
 
Это можно и нужно,
И нужно – скорей,
И тебе воздадут сотни сот матерей.
Смерть любого из нас – боль для нашей страны,
Но больней во сто крат, если гибнут сыны…
 
 
Их увозят из дома в мечтах и мольбах,
Их привозят назад в герметичных гробах.
Каждый цинковый гроб как бесстрашья пример,
И на каждом клеймо – «made in USSR…»
Вот покончим с бездарной войною – клянусь! —
Все дела отложу, в Божий храм поднимусь,
И, гася метроном в воспаленном мозгу,
Михаилу Архангелу свечку зажгу.
 

«Мы битый час не можем столковаться…»

 
Мы битый час не можем столковаться:
Прощать или карать – возник вопрос
Сначала в шутку, а потом – всерьез…
Нам было бы спокойней не встречаться.
 
 
Всё про Христа, всё про его величье…
Но есть сомненье, чем не удивлю —
Христос, конечно, парень симпатичный,
Но кто Иуду затащил в петлю?
 

«Солнце в окна, зуд по коже!..»

 
Солнце в окна, зуд по коже!..
Каждый день одно и то же —
Газ, кастрюли… Громко, нервно.
 
 
Это, друг, еще не скверно,
Я скажу тебе верней —
Есть места, куда скверней.
Не уехать, не умчаться…
Сослуживцы. Домочадцы…
 
 
– Кофе? Чай?..
Да нет, не надо,
Мне бы лучше чашку яда.
 

«Нам сказали, что он нехороший…»

 
Нам сказали, что он нехороший,
И словесной отвесной порошей
Заровняли всё, запаковали.
Мы к нему проберемся едва ли.
И тогда закричали кликуши…
Да услышит имеющий уши!
Да увидит имеющий очи!..
Это было уже после ночи,
После той сумасшедшей и страшной,
И вчерашней и позавчерашней.
«На огонь!» – закричали.
«На площадь!..»
Но никто не бастует, не ропщет.
Удивительно всё. Как в тумане.
Как в стране, где обман на обмане,
Где приучены к боли и травле,
Где слова заржавели и сабли.
На костер возвели, жечь пытались,
С факелами во мраке возились.
То ль сырыми дрова оказались,
То ль слепые глаза их слезились…
Развязали его, отпустили,
Но не верил никто, что простили.
Он пошел, не казнен, не оправдан,
По дороге меж ложью и правдой,
Где всеобщие наши печали
Как взведенные мины торчали.
 

Казарма

 
И всё же каждому свое…
И я, блуждая по планете,
Сумел спустя десятилетья
В глухой тайге найти ее!
 
 
Пустые окна, двери сгнили,
Гнилое мохом поросло.
Но всё равно под слоем гнили
Она хранит мое тепло.
 
 
Ведь, повинуясь жизни строгой,
В далеком памятном году
Я жил дневальным на посту
Здесь возле тумбочки убогой…
 
 
……………………………………..
 
 
…Мы спим в два яруса. Стеною!
Как? – низкоросла и мала —
Казарма эта в два крыла
Три роты уместить смогла
Со всею музыкой ночною?..
 
 
Дежурный прокричит тревогу.
Секундомер нажмет «старлей».
Сквозь топот ног и лязг дверей
В мозгу поет сверчок «скорей!»,
И смрад ночной течет к порогу.
 
 
И мы бежим, гремя железом.
Молчат хранилища. Темны…
Задраены, затворены
В проемах каменной стены
Под толстым каменным навесом
Контейнеры.
Их четок ряд!
Тележки – дышла строго набок! —
Чуть поддомкрачены. На лапах.
И медленных нейтронов запах
Отбрасывает нас назад.
 
 
Я помню этот кислый дух!
Моя казарма… Наша рота…
О как мне в прошлое охота!..
Через тайгу, через болота
Иду и напрягаю слух.
 
 
Тайга молчит, горчит брусника.
…Лишь местный житель иногда
В ответ кивнет: «Ну, да, ну, да…»
Они скупы на речь всегда,
Попробуй их разговори-ка…
 

«Каждый выберет сам дорогу…»

 
Каждый выберет сам дорогу,
И к дороге примерит посох,
Своему поклонится Богу
И в своих омоется росах.
 
 
Сотворит себе сам жилище,
Сам с дороги своей собьется,
И врага себе сам отыщет
И из чаши его напьется.
 
 
Содержимое чаши – ало.
Сатанинская светит сила…
Видно, жизнь меня охраняла,
Коль не до смерти напоила.
 
 
До чего же хмельна отрава.
Но судьба отвела от Бога.
Ни налево мне, ни направо —
Только прямо моя дорога…
 
 
И стучит о дорогу посох,
Устают, затекают ноги,
А мелькающих безголосых
Сколько шастает по дороге!
 
 
Чуть сверну – подойдут проворно,
Коротка будет их расправа…
Содержимое чаши – черно.
Ни налево мне, ни направо.
 
 
Если всё же душа застонет,
И закружит, как не кружило,
Разве яд меня остановит,
Подведет становая жила?
 

«Проверка: кто за перестройку?..»

 
Проверка: кто за перестройку?
Сдаем экзамен… Тот – на тройку,
Сосед на двойку,
Друг на минус…
Меня экзаменатор вынес!
Он не дослушал мой ответ.
Я говорил – возможна драка…
Он головой качнул – «однако»,
И предложил вернуть билет.
 
 
Не понял он мою печаль.
А жаль.
 
 
Не мог он знать, что вечерами
Я слышу ясно за ветрами
Как сквозь завесу дрязг, обид
Во тьме ружейных пирамид,
Привстать пытаясь на носки,
О чем-то шепчутся курки.
 
 
Я был в строю.
Имею опыт.
Я понимаю этот шепот.
 

«В твоей душе живет полкан…»

 
В твоей душе живет полкан,
А я зверей боялся с детства,
Как чуть позднее – фарисейства,
И как сейчас пугаюсь действа,
Где цедят радость по глоткам.
 
 
Как будто запалят свечу,
Прикроют доступ кислорода,
И пламя – язычок урода —
Под осуждение народа
Едва мерцает:
– Жить хочу…
 
 
Гори, свеча моя, пылай!
Да хватит воздуха и воли.
Не уступлю ни капли боли —
Она моя! И лучшей доли
Мне в мире этом не желай.
 
 
Живу, о будущем скорбя…
Не потому ль в аллеи сада
Вновь манит шорох листопада,
Но я шепчу себе: «Не надо…»
И отрекаюсь от тебя.
 
 
Из сердца вырываю вон!
Как хорошо – опять на волю!..
Но падают слова невольно:
«Как больно, Господи, как больно…»
Ужели это всё не сон?
 

«Это – как в пропасть!..»

 
Это – как в пропасть!
Распахнуты крылья…
Дни, будто ночи, и ночи, как дни.
В замкнутом круге смешались они…
Славный полет.
Никакого усилья.
 
 
Что же нам души тревожит и мучит?..
Пропасть всё глубже, туманнее мгла.
Слышишь – как холодом студит тела?
Кто нас найдет и спасенью научит?
 

Ленинград – Ташкент – Кабул

 
…И ставлю многоточие
На полуслове гаснущей свечи.
 

Антон Балакин

 
Прожектор под крыло и… мимо.
Смерть отложила торжество.
Прожектор ищет серафима
И стингер ждать устал его…
 
 
Примерил выпускник погоны…
О, эти грязные вагоны!
 
 
Уже домой вернулась мама.
В ночи растаял Ленинград,
И ночь как долговая яма
Заглатывает всё подряд.
 
 
Летит состав в ночную тьму
И дела нету никому.
 
 
«Подписано и с плеч долой…»
Спит дома военком в кровати,
А рядовой, как на полати,
На эту жизнь ничуть не злой,
Лежит на полке, школа мнится,
И рядовой не спит. Не спится…
 
 
А стингер ждет и носом хищно
Обнюхивает небеса.
Прожектор вылупил глаза.
Радар мерцает. Тоже ищет…
 
 
Горбатый ИЛ, гремя крылами,
Идет, прикрытый облаками.
 
 
У ИЛ-а в брюхе лейтенант,
И горсть солдат (из-под присяги)…
Ударил хищник, нету тяги,
И распахнулись двери в ад.
 
 
Кому-то в ад, кому-то в рай,
И… выбирай не выбирай…
 

В метро

 
Шея длинная, в мочках золото,
Там, где ямочка, свет души.
Вы, простите, не Нефертити,
Больно очень уж хороши!
 
 
Я всё это, конечно, мысленно,
Я ж не тать, не наглец, не вор,
Но хотелось бы очень пристально
Синеву рассмотреть в упор.
 
 
Что в зрачках – холодны, охочие,
Жажда пропасти, иль темно?
Были всякие, даже очень уж,
Египтяночки не дано.
 
 
Ленинградочка, россияночка,
Настоящая египтяночка!
 
 
То ли мысль ей моя понравилась?
Что ж, приличная мысль вполне,
Посмотрела, слегка слукавилась,
Ей понятно и ясно мне.
 
 
– Проводите…
А мне ж охота.
– Помогите…
А мне ж не лень!
Что – работа? Плевать – работа!
Нефертити не каждый день…
 
 
Размечтался…
Но двери порскнули,
Нефертити пошла домой,
В пирамиду свою… с авоськами,
С хеком, с курами…
Боже мой…
 

«Есть связь в словах – “иуда” и “идея”…»

 
Есть связь в словах – «иуда» и «идея».
«Иудин поцелуй», «идейная печать»…
Всё зачеркнуть и заново начать!
 
 
…Иуды нет. На коммунизм надея
Еще мертва…
Жирует зверь в логах,
Ломают гунны южную границу,
Обходит фараон свою гробницу,
А на Семи Холмах лось мечется в снегах.
Церковный звон?..
Еще не слышно звона,
Еще Перуна славят и поют,
Ни КГБ, ни СОБРа, ни ОМОНа,
И деньги не печатают – куют…
 

«Как мне дороги эти ночные часы…»

 
Как мне дороги эти ночные часы:
Десять строк – до зари, пять минут – до грозы…
О косые изломы!
Окно распахну,
Пусть приходит гроза, я уже не усну.
Заклокочет вода, затрепещут кусты…
Ветер с запахом гари и пыльной версты
Распахнет занавески и словно щенок
Все обшарит углы и свернется у ног…
 

«Средь распада и лжи…»

 
Средь распада и лжи,
Где ничто не виной,
Я пошел бы в бомжи —
Пустота за спиной!
 
 
Ночевал бы, где мог,
Был на «ты» с анашой,
Но зато, видит Бог,
Не кривил бы душой.
 
 
Что подумал – сказал,
Да, так – да, нет, так – нет.
Жизнь – огромный вокзал.
Каждый третий – поэт!
 
 
Север лучше, чем юг,
И совсем не жесток…
Запад – это каюк,
И не лучше – восток!