Текст книги "Повесть о художнике Федотове"
Автор книги: Виктор Шкловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ПОЗДНИЙ ПЛОД
Есть орехи, которые цветут очень красиво, все рвут цветки, нюхают и любуются ими, но когда цвет опал, вся прелесть сливается в центре его, в зерно. Оно покрывается скорлупою, а скорлупа созрелась и некрасива и так толста, что трудно раскусить.
П. А. Федотов
Парад войск полон красивостью, которую Пушкин называл «однообразной».
Парад войск в николаевской России был как бы основным жанром государственного балета.
У парада имелись свои традиции; им увлекался Павел, Александр Первый и Николай Первый и братья его – Михаил и Константин.
Предполагалось, что превосходный офицер Павел Андреевич Федотов займется батальной живописью; для этого он изучит искусство рисовать коней и таким образом соединит в своем мастерстве и знания пехотные и кавалерийскую службу.
Быт хорошо устроенного полка имел свою красоту, свою стройность, правда для солдата горькую. Богатые офицеры жили по своим квартирам. Павел Андреевич жил при казармах в двух комнатах с мебелью, как выразился Дружинин, из белого дерева.
Существует дерево красное, черное – оно в квартире Дружинина, а белое дерево – дерево струганое – сосновое, еловое, в лучшем случае березовое.
Павел Андреевич понимал красоту военной службы, но не дорисовал картину «Освещение полковых знамен в обновленном после пожара Зимнем дворце». Это большая акварель, хорошо прорисованная, хорошо расположенная, показанная начальству и незаконченная.
Она написана для показа и так и осталась до самой смерти Федотова незавершенной, хотя красочное решение было уже найдено, но однообразная красивость парада, торжественность его не пленили художника, который так хорошо знал дождь в Москве, и снег в Петербурге, и жажду солдат на походе, пьющих воду из бочки.
Федотов знал усталость похода и недолгую радость отдыха.
Правда, он рисовал официальные картины, он делал это перед выходом в отставку. Хороша картина «Бивуак лейб-гвардии Павловского полка. Отдых на походе». Офицеры, сохранившие, по картине судя, в походе всю строгость костюма, стоят в хорошо найденных группах, они разговаривают друг с другом. Мы, видя все разнообразие лиц, понимаем, не зная людей, что здесь даны очень хорошие портреты. В центре картины солдаты умелыми, не связанными, но строевыми движениями, вбивают колья для офицерских палаток. Такая картина могла быть куплена для дворца, но у нее один недостаток: она акварель и мала, а для торжества парадов нужны были картины крупные, в богатых рамах, вписывающиеся в роскошь дворцов, откуда шли приказания в армию.
Картины о дивизионном учении могли нравиться заказчикам, но не Федотову. Он знал другую Россию, другую армию, другую казарму.
В одной из его поздних картин отставной солдат пришел в казарму, в казарме его приветствуют мальчишка-музыкант, старый товарищ и ротная собака. Все устроено, но все бедно, сурово – не парадно.
Как императорский шатер среди офицерских и солдатских палаток, все выше и выше подымался над Санкт-Петербургом Исаакиевский собор. Он становился все красивее и позолотой и мраморами. Площадь его полов, мраморами выложенная, могла бы стать подножием для сапог целой дивизии. Гранитные камни, с трудом и усильем привезенные, вытесаны в колонны. Они так прочны, что фашистский снаряд, ударив в эти колонны во время блокады Ленинграда, отколол куски, но не мог их обрушить. Под полированной кожей колонны только обнажилось зернистое мясо гранита.
Собор прекрасен, но он темен; вы его таким темным не видали. Я-то видал, а вы не видали: теперь собор освещен электричеством. Те окна, которые проделаны под куполом, освещают только чердак под железной конструкцией, поддерживающий фальшивый купол внутри. В огромном соборе только восемь окон и те были затемнены портиками.
Собор набит золотом, мрамором, мозаикой, малахитом невиданной красоты, но живопись Брюллова, живопись Басина и зелень малахита – все во тьме.
Свечи из воска многих губерний России желтым пламенем своим не могли осветить храма.
Он темен, он набивался заказным искусством, как кладовая. Это внутренность огромного государственного сарая.
Говорю о соборе так много, потому что он был зна́ком николаевского искусства.
Федотов с маленькими картинами и поиски Александра Иванова, как нарисовать камни, как нарисовать воду, как характеризовать людей, все это не нужно Николаю и его огромному собору, который стал тюрьмой для живописи Брюллова.
Живопись и не надо было рассматривать, по мнению Николая – ее рисовали наизусть.
Рисовали мифологические и исторические картины. Мифологию еще знали, но уже забывали; но мифология – рассказы о богах и героях, помогала создавать торжественные и будто бы понятные картины.
Заученный, но уже мертвый миф как бы договаривал, что изображено на картине.
Не надо было вглядываться.
Само название картины подсказывало, что здесь изображено. На это накладывалось искусство художника. Художник мыслил целыми закрепленными фразами.
Была языческая мифология, христианская мифология, историческая мифология, на нее накладывалось искусство исполнения.
Но вырастал другой мир, была уже другая литература: писал Гоголь, писал Диккенс; новая реалистическая литература подготовлялась уже сотни лет. Время пыталось создать иное искусство, время выдвигало новые противоречия.
ХОГАРТ И ФЕДОТОВ
Прочтите жалобы английских фабричных работников – волосы встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами англичан. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмита или об иголках г-на Томсона.
А. С. Пушкин (1833–1834 гг.)
Был художник в Англии, им увлекался Федотов.
Узнал он о нем, вероятно, от Дружинина, хотя Вильям Хогарт был знаменит и у нас и рисунки его попадались в русской печати.
Вильям Хогарт родился в Лондоне в 1697 году в семье мелких фермеров; отец его получил некоторое образование, но успеха не достиг. Детство Хогарта прошло на чердаке, потом он сделался резчиком по серебру и профессиональным гравером. Вскоре у Хогарта появилась своя граверная мастерская. Одновременно он начал посещать частное училище живописи и рисования. Старое искусство его не удовлетворяло: он хотел рисовать то, что видел вокруг себя. Ходил по улицам и делал эскизы-иероглифы, условно записывал типы, которые проходили мимо него, на ногтях руки, как это ни невероятно.
Хогарт постепенно приобрел славу; он был превосходным портретистом, но славу он приобрел не этим, а тем, что создавал серии картин и гравюр, изображающих историю его современников. Создал, например, ряд гравюр «Модный брак». Это драма или комедия о несчастном браке беспутного лорда Сквендерфильда на дочери богатого купца, дочь эта воспитана согласно моде; муж и жена не любят друг друга, у жены появляется любовник, лорд хочет убить любовника, но сам получает смертельную рану. Любовник без штанов, в одной рубашке спасается через окно спальни; лорд умирает, а убийцу казнят публично.
Это длинная история, и история поучительная. Но еще поучительнее другая; называется она «О прилежании и лености». Название это напечатано в рамке гравюры; рамка сама по себе представляет кирпичную кладку, как бы стены храма индустрии.
Белокурый мальчик, который имеет фамилию Хороший мальчик, прилежно работает, а ленивый мальчик – Том Эйдель спит у станка. На правой стороне от зрителя стоит надсмотрщик с палкой: он смотрит на ленивого мальчика и сейчас его разбудит палкой. Ленивый мальчик, не зная об угрозе, спит, откинувшись на стойку станка, кошка у его ног играет с челноком.
Прокомментируем эту мастерскую гравюру по старым энциклопедическим словарям, которые наивны и откровенны почти как Хогарт: «В конце XVIII-го века был изобретен в Англии ряд машин, применение которых к производству стоило очень дорого; фабриканты, стремясь утилизировать каждую минуту, чтобы сократить изнашивание машин во время бездействия, стали удлинять рабочий день нередко до 19–20 часов в сутки, причем ввели ночной труд, как для мужчин, так и для детей и женщин» (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. 10, стр. 397, статья «День рабочий». 1893 г.).
Только в начале XIX века был установлен двенадцатичасовой рабочий день для детей и было запрещено принимать на работу детей моложе девяти лет.
Таким образом, ленивый мальчик, вполне возможно, спит ночью, проработав уже более трех четвертей суток.
У Хогарта история прилежания и лености развивается так: добрый мальчик ходил в церковь, плохой мальчик пил пиво, потом его ссылают на каторгу в колонию. Добрый мальчик женился на дочери хозяина, он сам становится хозяином и судьей, ему приходится судить своего вернувшегося в Лондон ленивого товарища. В результате Тома, имевшего дурную привычку спать по ночам, вешают в присутствии индустриально преуспевающего товарища. Добрый мальчик уже мэр города, он едет в карете, четыре лакея стоят на запятках его экипажа, карету сопровождает полиция и представители цехов.
Его величество король с королевой любуются проездом доброго мальчика.
Хогарт не был злодеем – он был человеком своего времени.
Вероятно, он верил, что прилежание прямо ведет к богатству, потому что ему самому удалось жениться на дочери хозяина и стать сравнительно состоятельным человеком.
Он человек первых десятилетий индустрии; он хочет немногого: умеренности. Есть у него параллельные гравюры: «Пивная улица» и «Водочный переулок». На Пивной улице живут, очевидно, добрые мальчики, там все хорошо, окно ростовщика забито досками, веселый художник рисует веселую вывеску с разной снедью. На улице дома новые, люди толстые и веселые от пива.
На Водочном переулке торжествует только ростовщик. Люди ходят полуголые, кормящая мать роняет ребенка на ступени, люди грызут кости на улице; дома разрушены. Вероятно, это довольно реалистическая картина.
Хогарт был великим художником; он умел иронически рисовать английские выборы и военные походы. В искусстве он прокладывал новую дорогу. Его любил Стерн. У него учился Фильдинг. Он отверг старые мифологические сюжеты картин, осмеял судейские парики, он был человеком нового жестокого времени. Точностью аллегорий, множеством атрибутов он хотел создать новую мифологию, новое развертывание смысла рисунков и картин. Ему приходилось, как бы предваряя кино, мыслить целыми сплетениями картин, развивающих одну мысль.
Он был творцом нового искусства. Ему пришлось самому написать книгу, которую он назвал «Анализ красоты».
Хогарт был реалистом и великим работником. На полях гравюр, изучая законы изображения, Хогарт давал эскизы мускулов, образцы различных кривых и раскрывал расположение костей при данных позах, показанных здесь же.
Он был аналитиком и певцом нового жестокого времени. Умер он в 1764 году.
Рисунки и сепии Федотова написаны человеком, который Хогарта хорошо знает. Они напоминают хогартовские гравюры множественностью деталей, выделением подробностей, а также тем, что рисунки часто образуют цепь изображения. Они как бы кинематографичны, потому что включают в себя время, необходимое для развития сюжета.
Федотов мог научиться и в русских раешниках, которым он явно подражал.
В райке изображались целые истории, как бы перелистывалась тетрадь событий. Но центр картин у Федотова – несправедливость и комичность общепринятого. Он показывает, как люди живут, но так они жить не должны. Он жалеет своих героев и видит в них пропадающую красоту. Эту красоту он видит глазами утописта: не человек порочен, порочна система.
Чиновник, получивший орден, красив, и купеческая дочка, за которую сватается майор, – красавица, и за ее обликом стоит античность, но эта красота искажена положением.
У Федотова есть картины, в которых прямо сталкиваются бедные и богатые – хозяева и рабочие. Он, например, изобразил сенатора и мастерицу, хозяина и мастерицу; у него человек дается в его положении, вернее, в его ограничении. Несправедливость является разгадкой картины.
Сепия «Кончина Фидельки» и «Последствия кончины Фидельки» двухчастна: захворала любимая собачка хозяйки, госпожа расправляется со всем домом: с дочкой, с сыном и даже с мужем. Попало и домашнему казачку.
В следующей картине Фиделька уже околела. Пришли дамы выражать свое соболезнование, пришел даже гробовщик, потому что Фидельку похоронят с честью.
Художник должен увековечить память Фидельки; он безбожно льстит, изображая покойницу. Художник, который рисует Фидельку – это сам Федотов: он сидит к зрителям спиной, голова его повернута, потому что он рассматривает, разговаривая с архитектором, эскиз монумента Фидельки. Видно, что у художника порваны локти. На него никто не обращает внимания, только сын хозяйки залез в папку с набросками.
Другая картина того же времени называется «Старость художника, женившегося без приданого». Она часть целого цикла рисунков, рассказывающих о всей судьбе художника; история начиналась со знакомства родителей: они подымались по шаткой деревянной лестнице.
В небе горела звезда, как будто обещая еще не зачатому художнику славу.
Славу Федотов получил, но он не имел прочного успеха. Посмотрите, как мрачнеет художник в «Кончине Фидельки».
Федотов в 1844 году рисовал себя еще молодого, как человека с рваными локтями. Через два года картина изменилась: художник изображен очень старым, ему холодно, зубы его подвязаны; рисует он вывеску для мелочной лавочки, а дочка его целуется с каким-то купчиком в дверях, получая от него в то же время ожерелье; старший сын принес краденую вещь, ребенок кричит на руках матери, другой хватает мать за юбку, служанка ломает раму для подтопки, а дворник вынимает вьюшки из печи. На стенах висят непроданные картины.
Художник не виноват ни в чем: он не нарушил никаких законов и много работал, но он гибнет, потому что не владеет ни землей, ни фабрикой.
БЕЛАЯ НОЧЬ
Хотя не в красном камзоле, да на воле.
П. А. Федотов
Солнце не то зашло, не то растаяло: белая ночь.
Федотов шел к Неве по пустынной линии Васильевского острова. Сфинксы на набережной, не моргая, смотрели друг на друга; полированный камень их тел покрыт сыростью ночи, как потом. Высокий купол Исаакиевского собора слабо желтел в небе. Слева, над низкой стеной крепости, поднималась высокая игла Петропавловского собора. Ангел на шпиле нагнулся, рассматривая город. Нева, с обеих сторон заключенная в набережные, текла к холодному морю, чуть дымясь туманом. Слышна дальняя музыка.
Заря над городом – широким розовым венком; розовая Нева отражала колонны, мосты и красные занавески в доме графини Лаваль. Там танцевали, занавески были освещены. Тут было и красное, и голубое, и серебряное.
– Трудное сочетание, – сказал кто-то рядом. – И посмотрите – не пестрит. Такую вещь мог бы нарисовать Боровиковский. Он так сделал портрет графа Васильева: голубая лента на красном мундире и серебро звезд.
– Природа не пестрит никогда, а художник редко достигает согласия красок, – ответил Федотов, поворачиваясь.
Рядом с ним стоял без шапки человек лет тридцати, широкоплечий, широкий в талии, но отнюдь не полный. Лицо круглое, окаймленное бакенбардами; волосы острижены по-казацки и зачесаны назад; не блондин и не брюнет, но ближе к брюнету; глаза небольшие и так же, как общая повадка, выражают энергию.
– Разве не узнаете меня, господин Федотов? – сказал человек.
– Узнаю: вы Шевченко Тарас Григорьевич.
– Вы акварель «Освещение знамен» кончили, Павел Андреевич? Ее Карл Павлович хвалил.
– Не кончил. Разонравилось мне как-то…
– Карл Павлович тоже картин не кончает. Так легко начинает, набрасывает… Кажется, уже все сделано, а не может кончить.
– Устает, – сказал Федотов.
– Нет, может быть, веру теряет… Вы знаете, я очень люблю красные занавески.
– Они на воде очень красивые.
– Красный – любимый цвет Брюллова. Когда меня, крепостного маляра, Сошенко привел к Брюллову, смотрю я – диван красный, халат красный, занавесочки красные. Запомнил я эту комнату: в ней я заново родился.
– Много тогда об этом в академии говорили. Выкупил вас Брюллов. Вот кто меня с военной службы выкупит! Как вы думаете, уходить мне из полка?
– Уходить.
– Дают сто рублей ассигнациями в месяц на жизнь.
– Немного!.. Рубля серебром в день мало.
– У меня время потеряно, мне уже тридцать лет. Разве можно начать учиться! Выйдет ли такой скок в бок – вот она, штука какая!
– Руку развить можно.
– Не в руке дело, компас должен быть в глазу, а не в руке.
– Вы какого художника любите? Хогарта?
– Нет.
– Разлюбили?
– Много в его картине центров и нет подчиненности; рассказывать все надо по кускам: как будто много петухов парами, не обращая внимания на другие пары, дерутся во дворе. Интересно, но мелко, гоголевской широты нет.
– Это вы хорошо сказали и неожиданно. Молодые художники, говорит Брюллов, любят сложные построения.
– Я разлюбил эту сложность. Люблю человека.
– Может быть, только портреты рисовать?
– Нет, надо картины рисовать, но только надо в картине проложить для зрителя путь, чтобы ее смотрели медленно, и не надо, чтобы это была аллегория.
Красные занавески на том берегу Невы погасли. От берега отплыл зеленый высоконосый ялик. На ялике ехали чиновники, нахохлившиеся от утренней свежести.
БРЮЛЛОВ
Русская школа отличается простотою, естественностью, величием сочинения и твердым правильным рисунком.
Н. В. Кукольник
Брюллов принял Федотова в синем парчовом халате, лежа на диване. Кругом валялись записные книжки с чертежами, карикатуры, листы с набросками; у стен стояли незаконченные картины.
На мольберте – огромный холст «Осада Пскова». В стороне от холста – гипсовые слепки.
Мастерская освещалась большим окном, свет от которого падал прямо на неоконченную картину. На картине – небо, местами закрытое дымом взрыва, ниже – стена, в стене – пролом, из стены выходят люди; под Шуйским пала серая лошадь в богатой сбруе; она лежит, повернув голову к своему седоку; Шуйский поднимает руки к небу. В середине картины едет монах на пегой деревенской лошадке, а за ним с топорами и вилами валит народ. В левой стороне картины девушка поит из ведра утомленных воинов.
Федотов, поставив свои картины перед Брюлловым, осмотрелся кругом: красная комната завалена кусками парчи, знаменами, оружием; скромная сепия Федотова казалась среди всей этой пестроты куском пожелтевшей штукатурки.
Вокруг толпились картины; быстрой и верной рукой на них были набросаны контуры, подсказанные статуями; видно было, как оживали эти контуры.
Брюллов сам казался расписанной статуей, превратившейся в человека, но еще сохранившей семейное сходство со славным племенем, населяющим музеи.
Брюллов произнес ласково:
– Мне говорил о вас Каракалпаков. Он мог бы стать большим художником, а обратился в горького неудачника… Он тоже потерял время.
– Карл Павлович, он отдал другу свое время и свою удачу!
– Всем кажется, что удача живописца у меня в руках, что я ее держу, как карандаш, как кисть, но рука моя немеет… Впрочем, я верю в роспись Исаакиевского собора… Посмотрим, что вы принесли… Неплохо, совсем неплохо! Вы хорошо нашли центр рисунка. Этот художник, который должен увековечить для мира Фидельку, хорошо посажен, у него правильно опущено плечо. Видно, как художнику не хочется рисовать, и то, что вы сделали его похожим на себя, интересно. Но зачем эта хогартовская сложность? Все это не нужно и слишком говорливо.
– Я думаю так же, – ответил Федотов. – Хочу теперь работать иначе, выйти на пенсию и заняться специально рисованием.
– Какая пенсия?
– Двадцать восемь рублей серебром.
Брюллов ответил серьезно:
– Мой прадед Георгий Брюлло почти сто лет назад приехал со своими сыновьями в Россию и начал работать на фарфоровом заводе. Его сын, мой дед, был скульптор, мой отец – резчик и дослужился до звания академика. Я родился слабым ребенком, но прежде научился держать карандаш, а потом уже начал ходить.
– Не все так, – ответил Федотов, – есть исключения: Тарас Григорьевич Шевченко взрослым человеком стал художником.
– Тарас, – ответил Брюллов, – натура необыкновенная, и все же малюет он с детства. Обычно же овладевание искусством медленно, и вершин достигает художник, за которым стоят поколения культуры. Сильвестр Щедрин [13]13
Щедрин С. Ф. (1791–1830) – русский живописец-пейзажист. Умер в Италии.
[Закрыть]смерть которого потеря для всего искусства, – сын скульптора.
– До того, как стать скульптором, отец был солдатом.
– Отец был очень одарен, и дядя был художником, и сам Сильвестр Федосеевич открыл для нас новые тайны потому, что начал учиться с детства.
– Но не все же так!
– Вам нравится, вероятно, статуя Пименова? Но его отец был тоже скульптором. По дороге от меня к себе посмотрите его работы перед колоннадой Горного института. Живописи, музыке и цирковому искусству надо учиться с детства, а еще лучше – наследовать это искусство. Когда я пишу, то мне читают, а я уже не думаю: моя рука идет сама. Но посмотрите, сколько здесь незаконченного! Особенно трудно, когда отойдешь и от портрета и от античного образца… Этот Псков мучит меня. Легче было изобразить защиту Рима от галлов.
– Что же мне делать?
– Вам поздно приобретать механизм искусства. Что вы сейчас рисуете у нас в академии?
– Статую Фавна.
– Превосходный антик! Копируйте больше! Познакомьтесь с умными людьми. Шевченко вас введет в дом Тарновских.
Федотов ушел. Он долго думал: очевидно, нельзя ссориться с великим князем; очевидно, нельзя дружить с искусством.
Он подал рапорт, что остается на военной службе, сохраняя за собой право на отставку.
Михаил Павлович остался доволен. Федотову дали тысячу рублей на издержки по рисованию и за усердную службу – более чем годовой оклад жалованья.
Акварель «Освещение знамен» Федотов не кончил; он рисовал карандашом, делал наброски людей садящихся, смеющихся. Рисовал самого себя в зеркале, учился английскому языку. Работал до ночи. Утром обливался холодной водой и шел гулять по бесконечным мосткам Васильевского острова.
Он пошел к Тарновским.
Большая питерская квартира поразила Федотова богатством обстановки и некоторой бережливостью хозяина Григория Степановича Тарновского, черниговского помещика, владельца девяти тысяч крепостных душ.
Здесь много и охотно говорили о Глинке, имелся свой оркестр. Первая скрипка оркестра, Михайло Калиныч, исполняющий должность капельмейстера, был несколько туг на ухо, зато это был свой, доморощенный музыкант.
Говорили о живописи, упоминалось имя художника-пейзажиста Василия Ивановича Штернберга и вскользь покровительственно-ласково вспоминали о Шевченко.
Кормили гостей обильно, но не очень вкусно.
Хозяйка дома, Анна Дмитриевна, низкоросла, очень полна и очень молчалива.
Дом оживляла племянница – Юлия Тарновская, темноволосая девушка с умным, широким лбом, маленькими ушами и широко расставленными глазами. Она говорила Федотову об имении дяди Качановке и показывала рисунки Штернберга, на которых были изображены комнаты большого дома, знаменитые гости в этих комнатах и портреты предков.
Комнат в имении Черниговской губернии – Качановке – было всего восемьдесят, не считая павильонов в саду.
В двусветном зале под оркестр певчие громко пели специально написанные для гостей стихи:
Пусть Качановка золотая
И твой тенистый, темный сад
Красуются как угол рая.
В них было столько нам отрад…
Молчаливая хозяйка качала головой в такт песне, а Юлия весело смеялась.
