Текст книги "Внимание: «Молния!»"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

5

Манштейн прилетел в ставку Гитлера под Винницу омраченный. В самолете он на какую-то минуту смежил глаза. И снова – один и тот же преследующий его неприятный сон: будто в степи под вой снежного бурана с радиатора тяжелого «майбаха» слетел золотой щит – знак крымской победы – и фельдмаршал, как пес, рылся в сугробах, тщетно стараясь нащупать пропажу окоченевшими руками.

Манштейну было чуждо суеверие. Но перед встречей с Гитлером дурной сон наполнял душу тревогой. В автомобиле он молчал, стараясь вернуть спокойствие. За спиной так же молча сидел Шульц-Бюттгер с портфелем, набитым картами, готовый, как всегда, мгновенно дать фельдмаршалу необходимую справку по любой операции.

До Винницы осталось двенадцать километров, когда шофер свернул с главной магистрали на узкую асфальтовую дорогу. Справа и слева проволочные заграждения. В молодом ельнике – башни «тигров» и стволы зенитных орудий. Дорога перекрыта пятнистыми шлагбаумами. Эсэсовцы очень медленно поднимают их. Они не спеша, с особой настороженностью, пропускают даже машину фельдмаршала.

Ставка расположена недалеко от того места, где степная речушка Десна сливается с Южным Бугом. Под кронами сосен притаился целый городок, построенный из отборных скальных пород и лучшего железобетона. Он имеет собственное водоснабжение, мощную электростанцию, радио и телеграф.

Кодовое название ставки – «Вервольф» [1]1
  Оборотень (нем.)


[Закрыть]. Но Манштейн знает и другую ее тайну. Двенадцать тысяч советских военнопленных под плетками от зари до зари строили это убежище. Разбивали цветники. Утрамбовывали дорожки. А потом их всех эсэсовцы расстреляли.

Машина спустилась в туннель, вошла в подземный гараж. Командующий группой армий «Юг» и его начальник оперативного отдела зашагали по бетонному коридору. Личные охранники Гитлера пропускали Манштейна беспрепятственно. Но Шульц-Бюттгер проходил проверку за проверкой. Ему предложили сдать даже крохотный перочинный ножичек.

Адъютант с коротким поклоном, пропуская фельдмаршала в кабинет фюрера, сказал Шульц-Бюттгеру:

– Ждите. Понадобитесь – вызовут.

В кабинете хозяина «третьей империи» висел большой старинный гобелен. Белокурая девушка с полуобнаженной грудью и крепкими икрами протягивала древнегерманскому воину гроздь винограда.

На длинном письменном столе лежала оперативная карта, а рядом стоял макет неприступного Восточного вала с вьющимся Днепром, с кручами, селениями, курганами и ветряными мельницами.

Сравнительно небольшая фигура с непропорционально короткими ногами двигалась вокруг макета. Гитлер в коричневой форме с нарукавной свастикой, в галифе и сапожках-дудочках. Он бросает недовольный взгляд на макет. За хозяином «третьей империи» почтительно следует «длинноногий журавль» – фельдмаршал Манштейн.

Секретари Гитлера держат наготове блокнот. Манштейн, показывая рукой на макет, осторожно начинает развивать свою мысль:

– Мой фюрер, это все-таки ящик с песком... Живая реальность требует иных принципиальных решений... В качестве главнокомандующего, несущего ответственность за огромный участок фронта, я считаю своим долгом обратить ваше внимание на то, что в этой обстановке – после нашего отхода за Днепр необходимо сократить линию фронта на Таманском полуострове, высвободить там войска. И за счет «голубой линии» превратить Восточный вал в совершенно неприступную крепость.

– Я не уйду с Тамани. У меня свои планы. Не сбивайте!

Словно испарилась обычная фельдмаршальская величавая медлительность и гордая осанка. Сейчас Манштейн поворачивается быстрей флюгера.

– Я не сбиваю вас, только советую...

– Нет, я не оставлю Тамань.

– Тогда я прошу вас дать мне оперативную свободу. Успех следует искать в маневренном ведении войны.

– Господин фельдмаршал фон Манштейн, мне кажется, что штаб группы армий «Юг» всегда только хотел придавать боевым действиям маневренный характер. Едва я, скрепя сердце, согласился уйти из Белгорода и Орла, как мне немедленно заявили: надо оставить Харьков, а затем Левобережную Украину. Теперь вы советуете покинуть Тамань. А дальше что? Крым? – С озлоблением: – Нет, я не отдам ни то, ни другое.

– Мой фюрер, мы удерживаем сверхрастянутые фронты недостаточными силами. Это особенно сказалось на действиях Гота, который сражался как лев.

– Резиновый лев... – Опускаясь в кресло, Гитлер прячет за спину судорожно подергивающуюся левую руку и продолжает: – Гот нуждается в отдыхе. Я учитываю его годы и напряженность событий.

– Кто же преемник Гота?

– Раус.

Манштейн покорным поклоном выражает согласие. Он ни единым словом не возражает против смещения своего давнего друга.

– Господин фельдмаршал фон Манштейн! – резко произносит Гитлер. – Я не выношу, когда мне советуют выравнивать линию фронта. – Немного помолчав, он говорит доверительным голоском: – Близится день, интуиция меня не обманывает... Скоро мы сможем вздохнуть с облегчением и сказать: благодаря нашим заокеанским друзьям и лондонским единомышленникам, союз России, Америки и Англии разваливается. Важно не отдать Днепр! Затянуть войну, и второй фронт станет в Европе мифом. – С яростью: – Не отдать Днепр! Не отдать!

Манштейн спешит успокоить:

– Днепр глубок, широк. Его течение быстрое. Правый берег высокий и обрывистый. Мы превратим днепровские горы в крепость.

Гитлер вскакивает.

– Я требую укреплять Восточный вал. Население должно работать даже ночью при свете автомобильных фар. На Днепре сражаться до последнего вздоха. Я приказываю стоять! – Неожиданно его голос срывается, переходит в хриплый вопль. – Само провидение подсказывает мне: отныне граница Германии проходит по Днепру.

6

Жаркий сентябрьский день. Солнце широко раздвинуло одинокие желтеющие стога. Около распахнутого окна над лиловыми мальвами гудят маленькими бомбардировщиками пушистые шмели. Изредка повеет с луга ветер и чуть заколышет на стене горницы рушники: с петушками, с красными розами, с тонкими узорами.

В крестьянской хате идет заседание Военного совета. Председательствует Ватутин. Оп улыбчив. Его глаза напоминают два василька. Густые темно-русые волосы аккуратно зачесаны. У правого виска крутые завитки. Он крепок, коренаст. На нем ладно пригнанный походный мундир с орденами Ленина и Суворова.

– Сегодня Военный совет принимает «Воззвание к украинскому народу», – говорит он командармам. – Члены Военного совета написали его вчерне и попросили находящихся на фронте украинских поэтов внести в это благородное дело и свою лепту – отшлифовать каждое слово. Воззвание зачитано поэтом Андреем Малышко. Какие будут замечания?

– Я одобряю, – приподнимается и снова садится на лавку начальник штаба генерал Иванов.

– Я тут с товарищами посоветовался... Ну, что ж, пожалуй, можно утвердить, – замечает генерал Москаленко.

Ватутин встает, перелистывает бумаги, которые лежат перед ним:

– Командармы поддерживают. Отлично. У меня есть только одно замечание. В новой редакции «Воззвания...» появилась фраза: «Немцы, возвращайтесь на свою родину. Нам ваша земля не нужна, нам дорога наша земля до последнего села и хутора, до последнего шага на ней». Это написано с огоньком, но, извините, товарищ поэт, не точно. – Командующий задерживает взгляд на невысоком кареглазом майоре, на лбу которого от напряжения появилась глубокая складка, и продолжает: —Мы воюем за свою землю, но не остановимся на старой пограничной полосе. Мы пойдем дальше, доберемся до Берлина и добьем фашистов в их логове. Нам не будут безразличны судьбы освобожденных народов и земли, политые нашей кровью во имя братской дружбы и свободы. – Он берет со стола листки. – Поправка сделана. Будем голосовать. Кто за? – Дружно поднимаются руки. – Единогласно. Теперь мы можем сказать: «Даешь Киев!»

После заседания Ватутин выехал на горячий участок фронта. Как и в битве под Прохоровкой, в решающий момент на помощь Воронежскому фронту из резерва Ставки пришла новая ударная сила – Третья гвардейская танковая армия генерала Рыбалко. Она протаранила гитлеровские укрепления на берегах мутного Псла и прозрачной Ворсклы. С боями форсировала болотистый Хорол и глубокую Сулу. Ее танковые корпуса не смог задержать извилистый Удай, и вниз по течению Трубежа и Супоя они спустились к древнему городу Переяславу.

«Когда-то здесь в единоборстве славянский юноша сбросил с седла на землю печенежского богатыря... Отрок русский «перея славу от печенегов», – вспомнились Ватутину слова старинной летописи, и он подумал о том, что в этих краях и нашим воинам придется «выбивать из седла» потомка древних псов-рыцарей Манштейна вместе с его группой армий «Юг».

Вражеский фронт был прорван. Крупная группировка противника, дрогнув под Полтавой, откатывалась к Днепру. Она отступала, расчлененная на отдельные группы: пятнадцать дивизий на Киев, пять на Канев и девять на Кременчуг.

Ставка своей директивой обязала Ватутина: «На плечах отступающего противника форсировать Днепр и на его западном берегу захватить плацдармы».

Ватутин был согласен с этим решением. Сила наступательного порыва воодушевляла войска и влекла их за Днепр. Он сам ощущал небывалый подъем, но старался спокойно смотреть на успех. На войне удача бывает мимолетной, за ней всегда скрывается горькое разочарование, если командующий фронтом переоценивает свои силы и возможности. Теперь все зависело от быстроты и натиска. Только стремительность в действиях могла принести войскам успех.

Готовясь к форсированию Днепра, Ватутин хотел упредить гитлеровцев. Время на войне – великое оружие. И сейчас вражеские дивизии лишились его. Переправляясь у Канева, они, конечно, не могли сразу же планомерно занять оборону на Правобережье. Казалось, судьба дарила Ватутину выгодный момент, когда его войска с ходу могли преодолеть в букринской излучине сильно пересеченную местность и, как говорят штабисты, «овладеть грядой днепровских высот, своей вершиной обращенной к востоку, выйти за рекой на оперативный простор».

Но путь к Днепру был не прост. Горячие дни сменялись бессонными ночами. Короткий привал и снова поход. Триста километров огня, дыма, пыли и зноя с двумя месяцами почти беспрерывных боев остались за спиной солдата. Он быстро шел по родной земле, чтобы не позволить фашистским подрывным командам и отрядам факельщиков превратить ее в сплошные зоны пустыни. Перед его отвагой один за другим падали вражеские оборонительные валы. Гитлеровцы не смогли создать прочной обороны на подступах к Днепру. И сейчас Ватутин видел, как лихо шагал солдат, как реяла на ветру его плащ-палатка. С какой важностью, сидя на козлах, подкручивал усы ездовой. С какой гордостью раскуривал цигарку. Как весело покрикивал на вороных. И вечное «но-о!» звучало сейчас на степной дороге без надрыва, словно победный клич.

Конники в бурках пролетали как черные орлы. Танкисты, качаясь в люках, из-под ладони всматривались вдаль.

Скоро Днепр. Вперед, марш!

Все шагало, катилось, гремело, сигналило...

Но этот дорожный гром отзывался в душе Ватутина тревогой. Быстрый темп наступления отрывал войска от баз. Горючее было на исходе. Его совсем немного оставалось в танковых баках, подвозка снарядов замедлилась. Артиллерийские части с каждым броском вперед растягивались и отставали. Тяжелые понтонные парки при форсировании рек понесли потери, буксирные катера требовали ремонта. Из-за частых налетов «юнкерсов» вся эта сложная техника могла передвигаться только ночью, да и тогда над степными дорогами висели осветительные фонари и, подобно горному обвалу, гремела бомбежка. Рассчитывать на помощь железных дорог он тоже не мог. Мосты взорваны, и от рельсов остались одни куски. «Но надо не ждать подхода тяжелых парков, стремительно форсировать Днепр на самодельных плотах и рыбачьих лодках. Спустить на воду все, что может плавать, зацепиться за правый берег и сразу налаживать паромные переправы, строить мосты. Быстро подтягивать артиллерию, подвозить боеприпасы и горючее». Битва за Днепр занимала в пути все его мысли.

После пятичасовой езды открылись грозные днепровские кручи. Вершины островерхих курганов и крылья ветряков освещало заходящее солнце.

За Днепром гремел, охваченный пламенем, маленький хутор Монастырек. На склонах холмов сверкало выстрелами большое село Григоровка. В реке отражались пожары.

На опушке дубового леса был оборудован временный наблюдательный пункт командующего Третьей танковой армией. Рыбалко доложил Ватутину, что бой идет не только на северо-восточной окраине Григоровки, штурмовые группы овладели за Днепром Зарубинцами, потом Луковицами, и сейчас мотострелковый батальон улучшил свои позиции вблизи села Подсенного. Он особо отметил храбрость местных партизан и похвалил их за оказанную помощь. Все заранее затопленные ими и замаскированные в камышовых зарослях рыбачьи лодки пригодились первым десантникам.

Маленькие пятачки плацдармов, захваченные за Днепром, быстро росли. Они сливались в один большой Букринский плацдарм. Он требовал бесперебойного снабжения боеприпасами, горючим, танками и артиллерией.

Маскируясь на низком берегу в кустарнике, Ватутин навел бинокль на огненные холмы.

– Мы продвигаемся к Григоровке. Я одобряю вашу решительность, Павел Семенович. Нельзя терять время... Иначе Манштейн превратит эти горы в новый Верден. Не медлить, переправляться с помощью любых средств. Фронтовые инженерные части подойдут к Днепру только через два дня. – Он с горечью в душе опустил бинокль, понимая, что борьба за Днепр на холмах и в оврагах теперь выльется в самую ожесточенную битву.

Рыбалко, сверив карту с местностью, собрал ее в гармошку и озабоченно глянул на Днепр:

– Паром сработан на скорую руку, но попробую перебросить первые машины. Когда рокочет танковый мотор, пехоте веселей.

– На Большой Букрин нацелены главные силы. Здесь, как вы знаете, ключ к обходному маневру и освобождению Киева. У нас будет в излучине шесть паромных переправ и понтонный мост. Но этого мало. Они смогут работать только ночью. Надо на правый берег проложить более надежную дорогу жизни. Я уже прикинул: мост длиной в три четверти километра... Каждая свая будет под жерлами орудий, а строить надо. – За Днепром на холмах потрескивают и сверкают автоматные очереди, а на низком лесном берегу раздается стук топоров и пение поперечных пил. Шумно падают срезанные под корень высокие деревья. Прислушиваясь к этому звуку, Ватутин окидывает взглядом лес.

Под охваченными осенней желтизной дубами танкисты маскируют КВ. Рядом стоит замаскированная пушка. Старший сержант Козачук только что положил на башню тяжелую ветку и со лба смахивает ладонью пот. Усатый солдат-артиллерист сидит на лафете и относится ко всему скептически, любит задираться, говорить колкости. Кряжистый сапер примостился на старом пне и с аппетитом ест кашу, поскрёбывая в котелке ложкой. Два бородатых крепких деда, отдыхая, курят большие «козьи ножки». Это первые добровольцы-колхозники. Они помогают бойцам чинить лодки, сколачивать плоты, тесать бревна. На траве аккуратно разложены лопаты, веревки, тросы, якоря. Все готово для переправы.

– Смотрите, хлопцы, Ватутин! – восклицает Козачук.

– А хто з них Ватутін? – дымя «козьей ножкой», интересуется дед в затрапезном картузе с потертым кожаным козырьком.

– Вот он бинокль вскинул... Ростом чуть ниже нашего командарма, – отвечает Козачук.

– У простому комбінезоні? – удивляется дед.

– Он! Точно он, – уверяет Козачук.

– А ты что, небось, с командующим знаком? – задиристо произносит усач-артиллерист.

– Знаком, – кивает Козачук.

– Чай пил? Заливай баки! – продолжает задираться усач.

– А чего заливать? – Козачук пожимает плечами. – Правду говорю.

– Знаем мы эту фронтовую быль-пыль, – старается острей поддеть усач.

– А ты – шершень, – Козачук косится на усача-задиру. – Зачем мне людей обманывать? – Поворачивается к дедам-колхозникам. – Мы в селе Чепухине стояли, после Курской битвы пополнялись. Наш экипаж в одной хате жил. Хозяйка такая услужливая. Уже старенькая, а в руках все так и горит. Борщ нам варит, белье стирает и даже словом не обмолвится, что ее сын – Николай Федорович – фронтом командует. – Поворачивается к усачу и кряжистому саперу: – А на третий день такое случилось... Командующий! Вскочили все без сапог, в трусах, в майках. Мы в «козла» резались. Вот положение! Так в струнку и стали. А потом разговор зашел. «Вы, —говорит, – в моем доме остановились. Ну что же, живите, на то и хата».

– Так и сказал тебе? – недоверчиво покачивает головой усач.

– Чистая правда!

– Приглашал остаться? – допытывается с усмешкой усач.

– Приглашал, но кто же останется в доме командующего? – Козачук подносит указательный палец к виску. – Понимать надо.

– А ты представься командующему, тогда поверим. Вот слабо, а? – язвительно замечает усач. – Заливного судачка нам подавал...

Козачук, задетый за живое, застегивает комбинезон, поправляет шлем.

– Кому, мне слабо? А что? Представлюсь!

Все застыли. Следят за Козачуком. Даже кряжистый сапер перестал есть кашу, вскочил с котелком и ложкой в руках.

Ватутин выходит из-за кустов на лесную тропу. Рыбалко задерживается. Он дает какие-то указания офицерам.

Козачук рубит шаг, идет навстречу Ватутину, прикладывает руку к танкистскому шлему:

– Здравствуйте, товарищ командующий! Помните Чепухино? Это я, Козачук. Вы меня жить оставляли в своем доме.

Все переглядываются. Сапер толкает локтем усача:

– Видал – миндал? А ты подначивал...

Ватутин протягивает Козачуку руку.

– Что ж вы тогда не остались?

– Малость растерялся, – признается Козачук.

– А теперь за Днепр надо. Тоже растеряетесь? – пытливо прищуривается Ватутин.

– Я первым переправлюсь. Меня Иваном зовут, товарищ командующий. А Иван все может.

– Это верно. Ивану все под силу. – Ватутин смотрит на приготовленные канаты, тросы, осмоленные рыбачьи челны. – Вижу, вы хорошо поработали.

– Где бы мы ни работали, а за еду нас всюду хвалили! – выпаливает кряжистый сапер и тут же, смутившись, прячет за спину котелок, переминается с ноги на ногу. – Товарищ командующий, так оно или нет? Говорят, кто первым за Днепр переправится, тот к званию Героя Советского Союза будет представлен?

– Правда. Если он будет там сражаться как герой.

Вдруг все запрокидывают головы. В небе слышен тревожный птичий крик. Гуси летят. Впереди стремительный вожак, а за ним – крылья, крылья и крылья. И кажется – полнеба охватили быстрые крылья и оно рябит, как река. Живою, звонкою цепью повисла над Днепром гусиная стая, и, словно подброшенная ветром, взмыла ввысь от удара пушек и растворилась в густой синеве.

– Пора и нам за Днепр, пора! – Ватутин смотрит на полыхающие огнем кручи. В ту сторону смотрят все воины. На вершине высокого холма – червонный гребень солнна.

7

После подхода советских войск к Запорожью штаб группы армий «Юг» был переведен в Кировоград. Фюрер собирался отбыть в Восточную Пруссию, а свое подземное убежище под Винницей передать в распоряжение Манштейна. Фельдмаршал знал, что задержится в Кировограде ненадолго. Разместив отдел тыла в городе, пожелал остаться в штабном поезде.

В то время, как в салон-вагоне за завтраком Буссе и Шульц-Бюттгер расправляются с аппетитной ветчиной, Манштейн откладывает в сторону вилку и подходит к зеркалу.

– Я скоро совсем ослепну. Опять это проклятое воспаление. – Он открывает шкатулку с пузырьками. Обильно смачивает какими-то жидкостями марлю, прикладывает ее к глазам. Слезы и струйки лекарства текут по его угрюмому лицу. Он бросает тампон в пепельницу, подходит к столику и, опускаясь в кожаное кресло, добавляет: – Я попросил бы вас, господа, высказать свои взгляды на оперативную обстановку.

После некоторого молчания Буссе комкает бумажную салфетку.

– Прежде чем обратить внимание на дугу Днепра, я хотел бы оглянуться немного назад. Наше отступление к этой водной преграде проходило в горячих условиях. У нас действовало только пять основных переправ, и надо было избежать «мешков» и «котлов». Однако наши войска не только ушли за Днепр, но, покидая Левобережную Украину, напоследок стукнули дверьми так, что ее города и села превратились в зону пустыни. Вместе с населением мы угнали за Днепр скот, вывезли большое количество зерна.

– Все это, Теодор, капля в Днепре по сравнению с тем, что мы имели.

– Да, капля... Но все же весомая. – Буссе бросает скомканную салфетку в стоящую под столиком корзину. – Итак, мы переправились, избежав окружения. Но пришлось оставить важный для нас Харьков, и, конечно же, самая невозместимая потеря – это Донбасс.

– Донбасс! – Манштейн запальчиво стукнул кулаком по столику. – Если хотите знать: у нас был единственный и неповторимый шанс взять реванш за многие неудачи – стопроцентный успех. Я имел в виду заманить там русских в ловушку. Сыграть с ними крупно, ва-банк! Я хотел на флангах сосредоточить крупные силы и, по всем правилам имитируя отступление, с боями отдать русским Донбасс, а потом сомкнуть клещи. Как вы думаете, Теодор, устояли бы они перед таким соблазном?

– Пожалуй, нет.

– А вы, Бюттгер?

– Соблазн был слишком велик.

– Но в ставке этот план показался рискованным. И Кейтель с Герингом уговорили фюрера не принимать его. – Манштейн мрачнеет. – А сейчас равноценного ничего не вижу. Успех я всегда искал в маневренном ведении боевых действий. – После некоторого раздумья он оживляется. – Теперь на Днепре надо доказать, что оборона сильнее наступления. Главное – бороться за выигрыш времени. Днепровский рубеж должен истощить ударные силы Советов и открыть нам путь к ничейному исходу войны. Штаб нашей группы армий обязан сделать к этому решающий шаг. Возникает вопрос: как вести оборону? Где искать успех?

Буссе, подойдя к оперативной карте, лежащей на большом столе, сказал:

– Оборону реки мы возложим на пехотные дивизии, а танковые соединения сохраним как подвижный резерв, готовый появиться всегда там, где Советы попытаются крупными силами преодолеть Днепр.

– Согласен. Дальше.

– А дальше вот что... После отхода за Днепр боюсь, как бы штаб нашей группы не обвинили в мягкости. Если будут допускать малейшие ошибки даже храбрые и опытные командиры или же они покажут неспособность противостоять ослаблению боевого духа в своих частях, то таковых надо немедленно отстранять от занимаемой должности.

– Да, это важно. Ужесточить дисциплину, не взирая на лица... Ужесточить, – повторил фельдмаршал и бросил взгляд на карту. – Меня всё же тревожат Букрин и Лютеж. Советы там с удивительной быстротой навели паромные переправы. Неприятная неожиданность.

– Но не роковая. Они захватили узкую полоску берега. Впереди еще днепровские кручи.

– Природа подарила нам грозный рубеж обороны, и в сочетании с бетоном, сталью и колючей проволокой он превратится в неприступную, крепость. – Манштейн поворачивается к начальнику оперативного отдела. – А что думает Бюттгер? – Но тот медлит с ответом. Фельдмаршал настаивает: – Наш разговор должен вестись начистоту и носить самый откровенный характер.

После некоторого колебапия Шульц-Бюттгер говорит:

– Время легких побед миновало. Немецкий солдат потерял веру в успех сражений. Для поднятия духа ему нужен пусть даже маленький, но... глоток победы.

Лицо фельдмаршала принимает напряженное выражение. Шульц-Бюттгер видит, что его слова не понравились.

– Оставим в стороне время легких побед. Я спрашиваю, где можно сделать этот «глоток»?

– В букринской излучине. Там местность позволяет блокировать наступающие войска. Нам не опасен Лютежский плацдарм. Он у них вспомогательный, и там у нас надежная полоса обороны, – подсказывает Шульц-Бюттгер.

Манштейн играет моноклем.

– Ну, что ж... Благодарю вас, господа. Я хочу посетить левый фланг и убедиться в том, что все обстоит именно так.

...В порыжевшем кожаном пальто, подпоясанном черным потертым ремнем, в пилотке, низко надвинутой на лоб, стоит в окопе на вершине скифского могильника фельдмаршал фон Манштейн. Осматривая в бинокль заречье, он видит черные сваи взорванных причалов, пустынную дамбу и вдали горящий после бомбежки Переяслав.

По его приказу 48-й танковый корпус покинул район Кременчуга и, совершив ускоренный марш, появился под Большим Букрином. Сейчас корпусом командовал не граф Кнобельсдорф, а его заместитель генерал Хольтиц. Граф, несмотря на возражение Манштейна, в срочном порядке прошел врачебную комиссию и, сославшись на расшатанное здоровье, отбыл в длительный отпуск. Манштейн рассердился и расценил отъезд Кнобельсдорфа как бегство с фронта.

По прибытии в корпус фельдмаршал самым тщательным образом ознакомился с планом обороны букринской излучины, а также со всеми распоряжениями Хольтица и придирчиво проверил работу его штаба. Никаких упущений не было. Хольтиц оказался опытным командиром.

«Если бы я командовал корпусом, то действовал бы точно так», – подумал Манштейн. Единственное, что огорчало его, так это пристрастие старого танкиста к шнапсу.

Вот и сейчас, поблескивая на замасленном пыльном мундире многочисленными крестами и медалями, командир танкового корпуса с красноватыми глазами пропойцы, чуть покачиваясь, берет под козырек:

– Господин фельдмаршал, как вы убедились, мы можем быстро сосредоточить танки на любом кризисном участке.

Фельдмаршала охватывает чувство брезгливости.

«Боже мой, и это цвет вермахта?» Помрачнев, Манштейн сказал:

– Я прошу вас, Хольтиц, помнить о главном: букринская излучина обращена вершиной к востоку. Если мы надежно закроем ее горловину, то красные окажутся в гигантской закупоренной бутылке.

Настроение у Манштейна испортилось вовсе, когда, прощаясь с ним, Хольтиц вдруг сказал:

Господин фельдмаршал, неужели штаб группы армий не видит, что южный фланг Восточного фронта прикован к защите не столь важных сейчас выступов? Это опасно. Исход кампании будет решаться не там. Все решает северный фланг. Иначе, хотим мы или не хотим, Днепр вынуждены будем оставить.

– Сейчас все сводится не к тому, чтобы избежать опасности, ее надо встретить и победить.

Хольтиц, о чем-то думая, перестает покачиваться.

– Господин фельдмаршал, мы воюем под мрачным небом и упорно удерживаем на Днепре, по сути дела, уже потерянные позиции. Катастрофа зреет.

«Хольтиц – это вечно пьяное животное, дружащее с пулями, как пасечник с пчелами. И вдруг – на тебе! – молча по пути в Киев негодовал Манштейн. – Нет, с такими опасными мыслями его нельзя оставлять во главе корпуса. Боже мой! Что же происходит? Неужели звезда немецкой армии закатывается и гаснет? – Он долго перебирал в уме фамилии командиров танковых дивизий. Взвешивал все «за» и «против». Наконец остановился на Бальке. – Бальк! Этот, пожалуй, подойдет. В упадке боевого духа его нельзя заподозрить. Он будет носиться как метеор и крепко стоять. Фюрер, конечно, согласится с этой кандидатурой».

Дорога утомила Манштейна, и в штабе 4-й танковой армии он отдыхал за чашкой кофе, беседуя с генералом Раусом. Фельдмаршал смешивал кофе с трофейным французским коньяком. На бутылке этикетка: Наполеон в сером сюртуке и в походной треуголке. Он задержал на этикетке взгляд. Она ему явно импонировала. Он, как и фюрер, прочил себя в Наполеоны.

Допив кофе, Манштейн подумал: «Напрасно Гот заменен Раусом. Старая осторожная австрийская лиса никогда не пойдет на смелую операцию. Этот генерал-шаблон будет действовать только наверняка».

Докурив сигару, Манштейн подошел к оперативной карте. На лице появилась тень недовольства.

– Наш оборонительный рубеж за Днепром Борисполь – Дарница – Бровары скоропостижно скончался. Советы в урочище Теличка даже форсировали Днепр и угрожают нам с юга... А севернее Киева они расширяют два плацдарма. – Фельдмаршал недовольно опустил увеличительное стекло на заштрихованные синим карандашом маленькие полумесяцы.

– Господин фельдмаршал, это далеко еще не плацдармы... Что такое узкие, песчаные полоски днепровского берега под жерлами сотен наших орудий? Пока это пыль на ветру. Обратите внимание: все господствующие высоты в наших руках. А за ними что? Четырнадцатикилометровая укрепленная полоса. Она способна поглотить любую атакующую армию и перемолоть ее.

Молчание. После длительной паузы Манштейн ответил:

– Нам надо помнить даже во сне: смысл боев – удержаться на Днепре и заставить большевиков в бесплодных штурмах израсходовать здесь свою ударную силу. Стоять и стоять. По этой реке проходит граница рейха.

После трехдневного пребывания в Киеве Манштейн в сопровождении Рауса и его штабной свиты решил осмотреть укрепленные вышгородские высоты. Внизу ветер поднимал волны, и до самого горизонта на их гребнях белели барашки пены. Фельдмаршал спустился в траншею и потом с лютежских холмов снова навел бинокль на Днепр:

– Что такое? Если я не ошибаюсь, саперы противника выравнивают сваи. Не так ли?

Командир пехотного полка поясняет:

– Так точно, господин фельдмаршал. Они делают это под любым обстрелом. Но мы не даем им закончить наводку моста.

Манштейн отводит от глаз бинокль, что-то припоминает:

– Позвольте... Кажется, здесь противник захватил у нас понтоны. Где они?

Командир пехотного полка выпячивает грудь в железных крестах:

– Не могу знать, господин фельдмаршал. Я только вчера принял эти позиции.

– Вас перехитрили. У них здесь наплавный мост. Он действует ночью. Перед рассветом русские разводят трофейные понтоны и прячут их в заливах. А вам внушали мысль, что ведут только подготовительные работы. Я отстраняю вас от командования, в резерв!

– Господин фельдмаршал, прошу учесть... Я только вчера принял этот участок.

Но Манштейн не желает слушать оправданий. Он резко говорит:

– Немедленно вызвать бомбардировщиков. – Фельдмаршал всматривается в небо. Ждет появления самолетов. Стонут моторами тяжело груженные «юнкерсы». Шестеро советских воинов не успевают покинуть опасное место. Над ними воют бомбы. – Ага, попались! Будете знать, как наводить мост!

Вместе с фонтанами воды в воздух взлетают разбитые сваи. Взрывная волна сбрасывает солдат в кипящую пучину, и Манштейн быстрым упругим шагом покидает наблюдательный пункт.

Прощаясь на аэродроме с генералом Раусом, он наставляет:

– Поступайте как никогда решительно. Красные на Днепре должны всюду чувствовать силу наших ударов.

Охраняемый звеном истребителей, самолет Манштейна взял курс на Винницу, где на полевом аэродроме в парадных мундирах, с моноклями и стеками встретили фельдмаршала Буссе и Шульц-Бюттгер.

Гитлер покинул «Вервольф», и многочисленная челядь теперь торопливо грузила в трапспортные самолеты свои вещи.

«Здесь все как после бегства династии», – Шульц-Бюттгер презрительно посматривал на гору чемоданов.

Манштейн вышел из самолета, утомленный порывистой качкой. У него снова повысилось кровяное давление. Он принял несколько специальных пилюль и ехал молча, постепенно приходя в себя.