Текст книги "Внимание: «Молния!»"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

13

С хрустальным бокалом в руке Манштейн. Он среди офицеров и генералов штаба армий «Юг».

Фельдмаршал все выше поднимает бокал.

– Господа! Под натиском восточных масс мы оставили Киев. Но час наступил! Этот город снова будет наш. – Офицеры и генералы слушают Манштейна с одобрением. В бокале пенится шампанское. Он продолжает отрывисто: – Я позволю себе вспомнить прошлое... В Арденнах мы одним ударом покончили с французами. То же будет и на Днепре. Мы с блеском здесь повторим Арденны и сокрушим фронт Ватутина. Стойкость нашей пехоты, как щит, отразит все контрудары большевиков. И тогда еще один только натиск, еще один бросок «тигров» – и мы в Киеве. – Он смотрит на стенные часы. Стрелки показывают 12. – С Новым годом, господа!

Раздаются аплодисменты, все шумно встают, в бокалах играет и пенится французское шампанское, доброе, старое Поммэри э Грено».

Входит адъютант фельдмаршала, кладет на белоснежную скатерть радиограмму командира 8-й танковой дивизии. Манштейн пробегает ее: «Торопитесь с поддержкой. Русские расширяют прорыв. Вынужден отступать». За праздничным столом фельдмаршал старается отнестись к тревожному сообщению с фронта спокойно. Он слегка кивает головой. Адъютант выходит и через несколько минут появляется снова. Командир 19-й танковой дивизии радирует: «Атакован советскими танками. Горючего нет. Помогите, помогите, помогите!» Манштейн вынужден прервать праздничное пиршество. Он порывисто встает и на лестнице бросает своему адъютанту:

– Да, наступает денечек... – На ступеньках позванивают фельдмаршальские шпоры, глухо звякают в длинном коридоре. Заложив руки за спину и размашисто шагая, Манштейн продолжает с горькой иронией: – Когда-то Мефистофель советовал: «Ты представь лишь штабу все заботы: и, как фельдмаршал, можешь ничего ты не делать...» Теперь даже мефистофельская мудрость устарела...

Манштейн входит в подземный кабинет. Буссе работает над картой.

Фельдмаршал, мельком взглянув на оперативную карту, отшатывается.

Буссе со злостью бросает карандаш.

– Наш двадцать четвертый танковый корпус потерпел тяжелое поражение. Он просто смят. Где находятся его дивизии и какие они понесли потери – пока неизвестно. Думаю, что их остатки укрылись в лесах восточнее Житомира, который висит на волоске.

– Дайте лупу! – Манштейн, напрягая зрение, наводит увеличительное стекло на карту. – Следует немедленно передвинуть дальше на юг сорок восьмой танковый корпус. Прикрыть им Казатин и Бердичев, чтобы спасти железнодорожные магистрали, необходимые для снабжения войск в излучине Днепра.

В подземное убежище вваливается забрызганный дорожной грязью Шульц-Бюттгер. Стряхивает с шинели снег.

– Господин фельдмаршал, я прямо из Житомира... Наши войска оставили город.

– Докладывайте, Бюттгер, докладывайте.

– Это был ад, господин фельдмаршал. Или совершенно ужасный капкан. В Житомире скопились панически настроенные тылы двух корпусов и, как назло, прибыла артиллерийская дивизия, забив улицы пушками и машинами. И тут через город пошли еще вдобавок три танковые дивизии Балька. Это было чудовищное месиво из машин. Трудно себе представить, что там творилось. За городом, чтобы избежать смертельной пробки, я отдавал приказы от вашего имени и направлял войска прямо через лес, точно так, как делают это русские, когда попадают в подобное положение. И все же, господин фельдмаршал, даже при такой панике и неразберихе удалось организовать оборону.

– Это не пальма победы, но кое-что значит, – проронил Манштейн и, напрягая зрение, снова сквозь увеличительное стекло принялся изучать карту.

Он провел бессонную ночь, истязая свой мозг, чтобы найти выход из кризисной обстановки. Стягивал войска из-под Винницы... Из-под Умани... Собирал в стальные кулаки прибывшие дивизии из-под Ленинграда, из Франции и Норвегии. Когда откладывал в сторону лупу и давал отдохнуть воспаленным глазам, к нему возвращались одни и те же мучившие его мысли: «Боже мой, что же случилось? Испепеленный до самой Волги Советский Союз, этот «карточный домик», «колосс на глиняных ногах», поставил на фронте великую Германию со всеми ее союзниками на край бездонной пропасти. – Манштейн, каменный человек, ошеломлен. Ему становится страшно: – Никакие танковые клинья не смогли расколоть эту красную страну. Неужели потухает и закатывается звезда германской армии? Какие жуткие мысли лезут в голову и каждая как заноза, как гвоздь! Немецкий солдат остался болванчиком на поле боя, а советский солдат перерос его и пошел вперед по силе духа и оружия. Не так давно Днепр был пальмой нашей победы, а сейчас грозит нам стать могилой. Где мы проглядели начало своей гибели?! Нет, нет! Прочь эти мысли, прочь! Я должен привести войска к победе. – И он, как заклинание, стал про себя повторять: – У нас есть ещё силы. Я верю в ничейный исход войны».

Однако как ни подхлестывал фельдмаршал приказами и телефонными звонками своих генералов, как ни выжимали они последние силы из дивизий, все же Конев освободил Кировоград, а Ватутин – Белую Церковь. Бессонные ночи, которые проводил Манштейн за оперативной картой, не помогли его войскам. Так тщательно продуманная им оборона Казатина и Бердичева не принесла ожидаемого успеха. Манштейн был ошеломлен потерей этих городов. В голове опять шевельнулась новая мысль: «Когда наступаешь – дорога кажется невестой, а когда отходишь – старой каргой». Дальнейшее пребывание под Винницей было уже небезопасным, и он приказал штабу армий «Юг» переехать в Проскуров, а бывшую ставку фюрера «Вервольф» заминировать и подготовить к взрыву.

Какое, бы ни было осложнение на фронте, Манштейн никогда не пропускал коротких прогулок. Вот и сейчас, взглянув на часы, он подумал: «Мне нужен не только глоток победы, но и глоток воздуха». И по коридору вышел из бетонного убежища.

Он шагал широким шагом по расчищенной асфальтовой дорожке. На клумбах, где цвели хризантемы и голландские тюльпаны, теперь лежал ноздреватый, осевший от дождя снег. С реки дул ветер и, забивая дыхание, словно старался загнать фельдмаршала назад в подземелье. Солдаты уже выносили из бетонного убежища штабное имущество, грузили его на машины. Они пытались втащить в кузов макет Восточного вала. Неожиданно тяжелый ящик с песком и глиной сорвался с грузовика и с треском упал. На мокром снегу – изломанные картонные днепровские кручи, ветряки, селения – весь рухнувший Восточный вал.

«Какое зловещее предзнаменование. Но я не суеверный человек», – подумал Манштейн и, проходя мимо разбитого деревянного ящика, носком сапога расшвырял макетики ветряков.

Зябко поеживаясь, он вошел в подземный кабинет, где Шульц-Бюттгер поспешил помочь ему снять отяжелевшую от дождя шинель.

– Пока вы прогуливались, господин фельдмаршал, наш фюрер, кажется, нашел панацею от всех бед.

– Опять острые словечки. Я вас предупреждал...

– Никак нет! Я только что вел переговоры с генштабом. Подписан приказ, и скоро мы его получим. Каждый город будет объявлен крепостью, и, в случае его сдачи, старший военачальник, ведавший обороной, пойдет под трибунал.

– Что-что?! Объявить любой город крепостью, конечно, можно. Но где взять крепостные стены и обученные гарнизоны? Подобная тактика приведет войска только к излишним потерям. Ну, хорошо, приказ еще не получен, пусть он не внушает тревог. А пока, господа, займемся неотложными проблемами.

– К числу неотложных проблем я отношу наш каневский выступ, или клин, вбитый нами в оборону противника. Конечно, он играет большую роль, разъединяя два советских фронта. Но... После того, как мы потеряли Кировоград и Белую Церковь, положение наших двух армейских корпусов, придвинутых к Днепру, ухудшилось, – отрываясь от карты, сказал Буссе.

– Вы предлагаете, Теодор, покинуть Каневский плацдарм, отвести войска. Не так ли?

Буссе в нерешительности пожал плечами. К нему на помощь поспешил Шульц-Бюттгер.

– Господин фельдмаршал, покинуть Каневский плацдарм тяжело. Но, пока не поздно, это надо сделать... Иначе мы получим «котел» на Днепре.

– Не робейте, Бюттгер, и не пугайте меня тенью нового Сталинграда. Вы советуете оставить Каневский плацдарм, а потом очередь дойдет и до Никопольского. А ведь эти плацдармы грозовыми тучами нависают над русскими войсками. Думайте не о том, как уйти оттуда, а как там остаться. Вас, Бюттгер, пугает призрак прошлого. Что такое Сталинград на Волге? Это прежде всего огромное расстояние. У нас же на Днепре к двум армейским корпусам командующий танковой армией Хубе может палку добросить. Паулюс ждал помощи извне. У нас теперь есть опыт. В случае окружения, два армейских корпуса будут действовать активно, они пойдут на прорыв.

– Убедительно, – проронил Буссе.

Манштейн закурил сигару и красными, воспаленными глазами уставился на Шульц-Бюттгера.

– «Котел» на Днепре?! У нас есть еще одна возможность решительно помешать этому. Чтобы создать его, русским надо иметь две танковые клешни. Так вот, Ватутин будет беспрерывно атакован нашими войсками. Это не позволит ему подготовиться к наступлению. – Манштейн стукнул золотым перстнем по столу. – Да, беспрерывно! – Он выпустил колечки дыма и, когда они стали превращаться в крохотные синие тучки, добавил: – Благодарю вас, господа. Верю, что эти приемы борьбы оправдают все наши надежды.

14

Под ударами войск генерала армии Конева линия фронта выравнялась от Смелы до Каменки. Установилось затишье. От теплого ветра с юга наплывали туманы. Под талым снегом журчали ручьи. Лед на реках пожух, и на нем появились пятна проталин. Вместо обычных январских вьюг на Правобережной Украине шумели нежданные дожди. Столетние старцы за всю свою долгую жизнь не помнили здесь такой удивительной погоды. По всем признакам с каждым днем приближалась ранняя весенняя распутица. Казалось, необычная погода могла дать гитлеровской армии необходимую передышку. Но это только казалось...

На передовых позициях по ночам вспыхивали то желтые, то багровые осветительные шары. Дрожащий над высотками свет казался маслянистым, далеким. Изредка раздавались короткие пулеметные очереди, и потом в небо взлетали зелено-мертвенные ракеты.

А в тылу наших войск шло беспрерывное, все нарастающее движение. В районе будущего прорыва между селами Вербовкой и Красносельцами сосредоточивались стрелковые дивизии и артиллерийские части двух общевойсковых армий. Здесь же занимала исходные позиции и главная ударная сила – Пятая гвардейская танковая армия. Она не просто ушла из-под Кировограда на новые позиции. На старых местах инженерно-саперные роты оставили макеты машин, следы от гусениц и колес, а в траншеях – чучела стрелков. Но этим не ограничилась хитрость маскировки. Макеты танков перемещались, росли ложные склады горючего. И после каждой бомбежки специальная команда имитировала огни пожаров.

Шесть последних туманных ночей скрывали невероятно упорный и полный опасности труд штурмовых инженерно-саперных батальонов. Это они обеспечили не только скрытную, но и быструю переброску войск, протянув параллельно линии фронта главную дорогу, или, как еще ее называли, рокаду длиной в сто тридцать пять километров. А потом от рокады саперы подвели короткие пути к артиллерийским позициям. Но если эти небольшие отрезки дорог соединить вместе, то они оказались бы длиннее самой рокады. Отступая, гитлеровцы оставили многие минные поля и разные взрывные ловушки. И все эти «сюрпризы» надо было найти и обезвредить. Великие труженики войны, саперы, действовали не только в тылу своих войск. Они и на переднем крае незаметно для врага глубокой ночью ползли по грязи, проделывая проходы в его минных полях и проволочных заграждениях.

Просматривая донесения командующего 2-м Украинским фронтом генерала армии Конева, представитель Ставки маршал Жуков остался доволен. Они говорили о том, что на юге за Тясмином шла капитальная подготовка к Корсунь-Шевченковской операции. Готовились к ней и войска 1-го Украинского фронта. Сейчас их командующий работал с картой возле жарко пылающей печи, в которой потрескивали поленья и шипел в огне стекающий с них сок. На столике стоял стакан с настоем малины, и рядом на стуле лежала надоевшая ему за целую неделю бекеша – по ночам мучил озноб, и ее приходилось набрасывать на плечи даже вблизи дышащей жаром печи. Только железное здоровье позволило Ватутину, несмотря на сильную простуду, проводить за рабочим столом по семнадцать часов в обстановке беспрерывного отражения сильных вражеских ударов из-под Умани и крупных контратак из-под Винницы.

После взятия Бердичева, линия фронта отодвинулась от Днепра боле чем на двести километров. Гитлеровцы были изгнаны из Киевской и Житомирской областей. Чтобы лучше управлять войсками, Ватутин перевел оперативную группу штаба фронта из Святошина в Андрушевку. Он поселился в одноэтажном деревянном домике, где до войны находилась контора сахарного завода. Большие окна выходили на замерзший пруд с грязным, рыхлым снегом, с пятнами темных проталин. В порывах ветра начинали весело кружиться хлопья снега. Светало. Под булькающий звук движка из сырой мглы медленно выплывали очертания безжизненного завода.

Уже вторые сутки на юге подвижные войска 2-го Украинского фронта, несмотря на самое отчаянное сопротивление противника, быстро продвигались на Звенигородку. Через тридцать минут навстречу им из района Ставищ должна была устремиться созданная Ватутиным ударная группировка войск 1-го Украинского фронта. Если Коневу пришлось взламывать оборону врага, то данные разведки, которыми располагал Ватутин, говорили о том, что отступивший противник еще не успел как следует укрепиться на занятых им рубежах. И этим обстоятельством следовало без малейшего промедления воспользоваться. Однако у Ватутина были свои немалые трудности: оперативная обстановка изобиловала сложными и опасными моментами. Контратаки Манштейна значительно осложнили подготовку к наступательной операции. Ватутину пришлось отойти сначала на десять, а потом еще на двадцать километров под Уманью и под Винницей. Не дремал Манштейн и за Белой Церковью. Перейдя там неожиданно в контратаку, он заставил сражаться в окружении нашу 132-ю стрелковую дивизию и мотострелковую бригаду. Ватутин хорошо понимал тактику Манштейна: беспрерывные удары должны были затормозить подготовку противоборствующей стороны к наступлению. И приготовил фельдмаршалу сюрприз. Войска 1-го Украинского фронта переходили в наступление не только против корсунь-шевченковской группировки гитлеровцев, а также из района Сарн наносили одновременно удар на Ровно, Луцк и Здолбунов.

А пока Ватутин сидел за своим рабочим столом рядом с Жуковым. Оба уже в который раз столь пристально всматривались в трофейную карту, захваченную танкистами Ротмистрова и доставленную на связном самолете Жукову в Андрушевку. Она открывала важную тайну. В среднем течении Днепра линия фронта образовала выступ. Клин площадью около девяти тысяч квадратных километров своей вершиной упирался в городе Каневе в Днепр. Трофейная карта показывала расположение там двух армейских корпусов гитлеровских генералов Штеммермана и Маттенклота. В их состав входили девять пехотных, одна танковая и одна моторизованная дивизии.

Сравнивая трофейную карту с оперативной, над которой он работал со своим штабом, Ватутин не мог не отметить, что добытые всеми видами разведки данные о противнике в основном верно определяли силу гитлеровской группировки и ее расположение.

Ватутина удовлетворяла и конфигурация фронта. Она позволяла встречными ударами под основание выступа сначала отсечь, а потом окружить и уничтожить восьмидесятитысячную группировку противника. Наступление левофланговыми армиями Ватутин сейчас рассматривал как выгодный момент для освобождения Ровно и Луцка. На правом крыле фронта эти города открывали дорогу к предгорьям Карпат и в южную Польшу.

Разрабатывая Луцко-Ровенскую операцию, Николай Федорович учел донесения партизанских разведчиков. Западнее города Сарн у гитлеровцев не было сплошного фронта. Надеясь на сильно заболоченные в распутицу леса, они создали вблизи дорог только ряд опорных пунктов и там расположили гарнизоны.

Такая система вражеской обороны позволяла Ватутину совершить подвижными войсками обходной маневр и совместно с партизанскими соединениями ударить во фланг и тыл десяти фашистским дивизиям и двадцати четырем батальонам полицейской группы «Прюцман», Ватутин придавал этой операции еще одно немаловажное значение: она не позволяла командующему 4-й танковой армией Раусу оказать помощь корпусам Штеммермана и Маттенклота.

Посматривая на часы, Ватутин сидел, по привычке положив руки на оперативную карту, с первым ударом орудий готовый взяться за линейку, циркуль и карандаш.

Оперативная карта! Это схватка умов двух противоборствующих армий и, конечно же, судьба войск, их победа или поражение. Склоняясь над ней, командующий фронтом должен предвидеть ход и исход самых напряженных сражений. Он отвечает за них перед Родиной.

– Наши действия продуманы и взвешены. Но... Все покажет прорыв вражеской обороны. – Жуков встал из-за стола, прошелся по комнате и добавил: – Мне сейчас вспомнились слова Сталина, сказанные им после возвращения в Москву с Тегеранской конференции: «Рузвельт дал твердое слово открыть широкие действия во Франции в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Думаю, что он слово сдержит. Ну, а если не сдержит, у нас хватит и своих сил добить гитлеровскую армию».

– Я понимаю вас, товарищ маршал. Если у нас сегодня будет успех – не за горами Берлин.

Жужжащие звуки зуммеров в трубках полевых телефонов и далекий грохот боя. Фронт на сотни километров сразу распростер свои огненные крылья. Прозвучали полные надежды слова «начали» и «пошли».

Первые часы боя принесли свои неожиданности и потребовали от Ватутина гибкости, быстрого маневра. Армия Жмаченко хотя и прорвала вражескую оборону, но дальнейшее ее продвижение противник сковал беспрерывными контратаками. Почувствовав успех на участке армии Трофименко, Николай Федорович перебросил туда свою основную ударную силу, только что сформированную 6-ю танковую армию под командованием генерала Кравченко.

Вскоре из Сарн пришли донесения. Подвижные войска Пухова, обходя опорные пункты, успешно продвигались вперед. Радиоперехват с бортов вражеских разведывательных самолетов свидетельствовал о том, что воздушные наблюдатели все еще не могли разобраться в наземной обстановке и принимали наступление регулярных войск за рейды крупных партизанских отрядов.

Зато на юге, быстро разобравшись в обстановке и увидев серьезную угрозу для своих войск, Манштейн танковыми клешнями сдавил горловину прорыва и заново создал линию обороны. Ему удалось отрезать два корпуса от штаба и тыла 5-й гвардейской танковой армии и от главных сил 2-го Украинского фронта. Но, выйдя на оперативный простор, два танковых корпуса продолжали развивать наступление. Они с боем взяли Шполу и устремились к своей основной цели – Звенигородке.

– Пока Конев снова прорвет фронт на Гнилом Ташлыке и установит с корпусами связь, надо нам сейчас же бросить навстречу сильный подвижной отряд, – сказал Жуков.

– Возглавить отряд должен смелый и талантливый генерал.

Выбор Ватутина тут же пал на заместителя командира 5-го мехкорпуса генерал-майора танковых войск Савельева. В свое распоряжение он получил тридцать девять танков, шестнадцать самоходно-артиллерийских установок, истребительно-противотанковую батарею и двести автоматчиков десантом на танках и грузовиках.

Ватутин приказал командиру подвижного отряда обходить укрепленные опорные пункты, не ввязываться за них в бой, помнить только одно: вперед со всей скоростью на соединение с танкистами 2-го Украинского фронта.

А пока в предрассветной мгле генерал Савельев невдалеке от села Виноград «сколачивает» свой штаб, выстраивает войска в колонну, объясняет командирам рот маршруты, устанавливает скорость движения и сигналы.

На головном танке Козачук ждет команды к выступлению. «Хорошее кто-то дал селу название – Виноград. Зелен сад-виноград! – думает он. – Да где там... Только ветер да снег».

Проглянет солнце, и снова непогода. В полях за войсками неотступно, как тень, тянется ранняя распутица. На дороге ухаб на ухабе. Вода заливает за голенище. Пойдут солдаты по обочине – сразу наляпает на сапоги пудовое черноземное месиво. Солдаты устали катить на руках пушки, подталкивать застрявшие в грязи грузовики. Моторы воют от натуги. Колеса крутятся, а машины – ни с места, только расшвыривают комья грязи да еще глубже уходят в ярко-черную жижу выбоин.

А кони идут! Проходят кавалеристы даже с гармошкой мимо засевших в колдобинах трехтонок, которые ждут помощи от танкистов.

Глядь, откуда ни возьмись – Шершень, как прозвал Иван усатого солдата-артиллериста, задиру и вечного пересмешника. «Шершень... Шершень... Как же его фамилия? А-а-а... Шершенев!» Стал у дороги, хвалит конников и с усмешкой посматривает на озабоченных водителей грузовиков, не может обойтись без подковырки:

– Видите, вот когда одна лошадиная сила лучше сорока.

Лучше? Да не всегда. Ручьи, которые недавно робко точили снега, теперь взбухли и превратили низкие берега в топкое болото. И кони, выбиваясь из сил, плывут на брюхе по грязи.

Ледяная вода по пояс, по грудь ездовым. Но ничего не поделаешь. Приходится выручать коней, вытаскивать подводы из топи.

– Давай, хлопцы! Раз, два, взяли!

– Пошло дышло! Куда повернул, туда и вышло!

– Давай, давай... Поехали!

«Конь хорош! Танковый двигатель еще лучше. Но ничего нет надежнее и сильнее солдатского плеча». Только так подумал Козачук, как этот самый Шершень тут как тут, рядом оказался.

– Иван, ты?

– Я.

– Мы с тобой – как иголка с ниткой! – И побежал к своим батарейцам.

С рассветом в степи загудел ветер. Летит навстречу отряду густой липкий снег. С первого дня войны на танке Иван. В каких только переделках не побывал, сколько походов пришлось совершить, а такого еще марш-броска не помнит. Да и думать об этом некогда. Местность! Какой ее только бог сотворил? Не иначе, как бог войны сделал ее прямо-таки неприступной. Тут тебе и высотки и овраги, крутые подъемы, обрывистые спуски и бесчисленные ручьи, образовавшие топи. «Ах, ты, степь широкая, ах, ты, степь привольная...» Да об этом только в песне поется. После дождя и снега сгрудились низкие тучи, нависли туманы, и нет никакой видимости. Когда же пробьется солнечный луч сквозь эту мрачную сырость, чуть раздвинет степную даль, – проплывут в стороне потемневшие от дождей соломенные крыши хат, высокие голые тополя да, словно надутые голубые шары, купола старых церквушек. Ударят, зальются с колоколен пулеметы, как цепные псы, залязгают железом. А отряд, не ввязываясь в бой, уходит в степь все дальше и дальше.

Только на второй день под Тихоновкой зажали на дороге вражеский заслон в клещи и сразу четырем «тиграм» дали в лапы по факелу. Восемь пушек достались целехонькими. Бежали бравые гренадеры, – кто в лес, кто в овраг. Не ждали они удара с тыла. Радость в душе Ивана удвоилась, когда из села, потрясая оружием, стали высыпать наши бойцы:

– Спасибо за выручку, братцы! Мы выстояли! Дождались вас!

Выходила из окружения стрелковая дивизия, а за ней и гвардейская мотострелковая бригада.

Тут снова, откуда ни возьмись, появился Шершень. Окинул он взглядом вызволенных из кольца бойцов и выпалил:

– Что это вы за гривы да бороды отрастили? В попы, что ли, собрались?

– Побыл бы ты восемнадцать дней на горячем пятачке.

Усмехнулся, подбоченясь, Шершень.

– Я пять раз пережил такое. Когда слева припекало и справа было не холодно. – И растянул гармошку. – Трубочиста любила, сама чиста ходила.

«Загнул Шершень. А может быть, правду сказал? – подумал Козачук. – Да нет, видать, так оно и было. Артиллерист он что надо. Сам видел, как от его снаряда «фердинанд» вспыхнул. Все за гребень высотки прятался, одну только пушку выдвигал, а Шершень сманеврировал и как следует ему врезал. Вон как горит, долго еще полыхать да дымить будет».

А команда звучит:

– По машинам!

Держит отряд курс на Лысянку. И как ни сопротивляется фашистский гарнизон в селе, не может он устоять перед танковой атакой.

И снова марш-марш! Тридцать часов без сна и отдыха длится поход, но зато бой гремит уже на северо-западной окраине Звенигородки. Жалят из-за домов крупповские «шмели», бьют из сараев хорошо замаскированные «куницы», и неожиданно оживают стоящие на перекрестке улиц, покрытые белой краской «носороги», подстерегая свою добычу.

Штурм окраины отмечен четырьмя вмятинами на башне «Чапаева». Следом за КВ Козачука продвигается артиллерийский расчет Шершнева. До чего же слаженно работают хлопцы, руки так и летают. Ни один снаряд у них, как говорят батарейцы, не идет за «молоком». И десант на броне танка что надо, подобраны хлопцы один в один – орлы.

На центральную улицу Звенигородки выходит КВ Козачука. Летят вверх колеса от крупповских пушек, словно их какой-то невидимый жонглер крутит в воздухе. И команда звучит:

– Прекратить огонь!

Приподнял Иван крышку люка. Видит: из «тридцатьчетверки» выскакивает какой-то лейтенант, кричит:

– Свои! Свои!

– Встретились! – И пошли обнимать друг друга, ушанки и шлемы вверх подбрасывать да пританцовывать от радости.

После взятия Звенигородки Иван Козачук почти не выходит из боя. Шесть разбитых пушек, два «тигра» и один длинный, как стальной гроб, «фердинанд» на счету «Чапаева». Погода не балует танкистов. Днем мокрый снег вперемежку с дождем, а ночью обязательно крепчает мороз. И так свистит ветер, так гудит в оврагах, что вся степь будто уносится в белую беснующуюся мглу.

А сейчас в степи пригревает солнце. Теплынь и тишина. Только жаворонка в небе не хватает. Но разлив тепла не долговременный, уже начинают порхать в небе снежинки. И тишина может стать изменчивой... Через тридцать минут истекает срок ультиматума, предъявленного советским командованием окруженным гитлеровцам. Посматривает на часы Иван Козачук. Пятнадцать минут осталось... Десять... Пять... И не один Иван так внимательно следит за движением стрелок. В это солнечное утро все командармы, командиры корпусов и дивизий, все штабные офицеры не отрывают взгляда от циферблата.

А пока движутся к условному часу стрелки, между солдатами идет разговор:

– Все «колечко» навылет простреливается. Как ни крутись, оно ýже, ýже. Примет Штеммерман ультиматум. А не то фашистский дракон – кишки на телефон.

– Должны они образумиться. Условия наши мягкие. Офицерам после капитуляции ордена и медали разрешаем носить. Даже холодное оружие оставляем.

– А после войны на все четыре стороны, по своему желанию, куда хошь пятками сверкай. Вот оно как!

– Не мстить идем, а освобождать.

Козачук не вступал в разговор, но почему-то верил, что из-за бугров вот-вот появятся парламентеры с белыми флагами. Кольцо сузилось, куда тут денешься?!

Одиннадцать часов!

Тишина.

Минутная стрелка чуть шевельнулась, чуток продвинулась вперед, и стало ясно: капитуляция Штеммерманом отклонена, ультиматум не принят.

Удар батарей возвестил всему фронту: битва продолжается. Ураганный огонь! Шквальный! И сразу пошли на штурмовку ИЛы, появились над полем боя краснозвездные пикировщики. Вздрогнула, качнулась земля. Прокатился тяжелый гул по степи, и вдали над буграми вздыбился дым.

Во второй половине дня трижды ходил в атаку Козачук. Гусеницами раздавил минометную батарею. Серые опорные плиты походили на больших черепах. Казалось, они ползли к ближнему ручью и все никак не могли до него добраться. Противник с каждой атакой отходил на новый рубеж обороны. Кольцо сжималось все туже и туже.

В стели загулял порывистый ветер. Быстро подмораживало. Кусты и прошлогодние травы покрывал тонкий ледок, отчего они на закате солнца становились искристыми и звенели, словно стеклянные. Северный ветер принес колкие снежинки. Они густели, вихрились. Срывалась поземка, предвещая буран. Войска были приведены в наивысшую боевую готовность. Во все подразделения поступил приказ: «Усилить бдительность. Враг может в метель пойти на прорыв».

Небо! Оно с каждым порывом ветра становилось чугунно-серым, тяжелым. Сугробы вздыбились, зашипели. И налетевший буран принялся хлестать степь своим неистовым свистом.

Нет ни земли, ни неба. Все превратилось в степи в одну дико воющую, ревущую на все голоса белую морозную мглу. Стучат в приподнятую крышку стального люка мелкие, колючие градинки. Снег слепит глаза. Напрягает слух Иван Козачук. «Уж не ослышался ли в этом завывании бури? Кажется, где-то в снежных вихрях гудит мотор легкого самолета ПО-2. Вот тебе «кукурузник» и «огородник»! Но как он мог появиться в гуще такого бурана?! Летит... Летит... Кружит над Шендеровкой».

Ни вспышки ракеты, ни выстрела. Притаились гитлеровцы. «Ночник» сбросил осветительные, а потом и зажигательные бомбы. Вспыхнули костры. Очевидно, запылали грузовики. Батарейцы моментально использовали огни как ориентиры и ударили по врагу.

Но ответа не последовало. Враг молчал. Казалось, обстрел его мало беспокоил. Но то была хитрость. После артиллерийского налета гитлеровцы приводили в порядок расстроенные колонны войск, чтобы без единого выстрела как можно ближе подойти к советским позициям. Они поняли: никакой неожиданности в их действии не будет. Советские войска не дремлют, они наготове. И только ревущий буран, плотная белая мгла могут помочь окруженным дивизиям применить на узком участке фронта тактику «буйвола», вложить в удар всю последнюю силу и броситься на юг, на Лысянку, чтобы выскользнуть из кольца.

Согласно приказу, все гитлеровские войска сведены в три колонны. План прорыва был коварным. Правая и центральная – заранее обрекались на гибель. В них входили остатки 57-й и 167-й пехотных дивизий, различных разбитых частей и все тыловики. Ударную силу левой колонны составляли подразделения танковой дивизии СС «Викинг», полки 72-й и 112-й пехотных дивизий. Под прикрытием «тигров» на бронетранспортерах ехали генералы и старшие офицеры.

Но все это станет известно после боя, когда заговорят пленные и откроют свою тайну трофейные документы. А пока...

В три часа ночи Иван Козачук услышал, как где-то на левом фланге у села Хильки ударили артиллерийские батареи. Огонь вспыхнул в Журжинцах, окольцевал вспышками Комаровку. Сверкающая пожарами и ревущая бураном степь наполнялась буханьем скорострельных зениток, поставленных на прямую наводку против «тигров».

По тревоге снимаются с позиций артиллеристы. Приходят в движение танки. Получен приказ: «Закрыть брешь прорыва!»

Эта брешь всего в пяти километрах. Нужен стремительный бросок. Но как его совершить вслепую? Бьет такая метель... А кругом холмы да овраги. Того и гляди: оступится шестидесятитонный КВ и загудит с обрыва.