Текст книги "Внимание: «Молния!»"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Машина Козачука в голове колонны. Ведет за собой Иван танковый батальон. Руки прикипели к рычагам, и сам он словно слился с поступью тяжелой машины. В открытый люк врывается сухой снег и шипит внутри танка. Иван помнит эту дорогу. Он брал ее с боем. Тяжела она. Здесь такой замысловатый поворот – дьявольская петля над самым глубоким яром. Только бы перевалить за гребень высотки, а там уже местность такая, что и развернуться можно всему батальону.

Как ни круты подъемы и как ни обманчивы в белой неистово свистящей мгле спуски, а спешить к месту прорыва надо. Спешат туда и артиллеристы. Звучат в метели голоса:

– Ходу давай!

– Хо-ду-у...

– Стой! К бою!

В гуле бушующего бурана слышен рокот танковых моторов. «Тигры» с ходу открывают огонь. А за ними теперь уже с ревом движется невидимая в снежных вихрях пехотная колонна.

Пушки бьют прямой наводкой.

Шумно горят вражеские танки. Ветер рвет на куски пламя огромных факелов и несет по степи едкий газ и удушливый дым.

Отбита третья атака. Из снежной бури бешеным вихрем вырывается уже не пехота – на храпящих конях мчатся гитлеровские кавалеристы. Да еще как летят. Аллюр три креста!

– Беглый огонь! Беглый!

Хрипнут даже испытанные голоса командиров орудий.

Топот копыт. Дикое ржание. Серыми дымками стелются по сугробам конские хвосты и гривы. Летят через головы коней всадники...

В снежном буране перемешались боевые порядки. Трудно понять, где свои, где чужие. И этим воспользовались гитлеровцы, пробили узкий проход на Лысянку.

– Закрыть брешь прорыва! Остановить врага!

Близко подошли «тигры». С машин спрыгивают десанты автоматчиков, и уже вблизи наших артиллерийских позиций рвутся гранаты.

Яростно вихрится рукопашная схватка.

Танки идут на таран.

Сшибаются.

По-медвежьи встают на дыбы.

Но коридор на Лысянку становится все ýже и ýже. Он совсем перерезан, наглухо закрыт огнем и сталью.

А над степью светает, редеет снежная мгла. Раскаленные стрелы «катюш» и залпы артиллерийских дивизионов рассеяли вражеские колонны войск. Теперь все эти выстроенные в затылок друг другу, плотно сомкнутые полки распались и превратились в разрозненные большие и малые отряды. Они уходят в овраги, прячутся там, бегут в леса. Куда? Зачем? Дорога на юг, на Лысянку закрыта, из кольца не выскользнуть. Разбитыми дивизиями уже никто не командует, и рассыпавшимися по степи отрядами никто не руководит.

Где генералы? Нет генералов. Нет и старших офицеров. А ведь это они призывали: «Гренадеры фюрера, к бою! Пойдем в буран дорогой жизни!» И пошли послушные гренадеры. Но «дорога жизни» оказалась «дорогой смерти». «Превыше всего верность великой Германии!» Где же эта верность? Где командиры, призывавшие к ней? Тайно сбежали. Трусливо бросили свои полки.

Где же командующий окруженными войсками генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман? Прошел слух, будто он стал под развернутое знамя и лично повел войска на прорыв. Он геройски погиб в бою.

Нет! Не становился Штеммерман под развернутое знамя. Не водил он в бой ни одной колонны. Солдаты не видели его в своих рядах.

И снова слух: «Командующий застрелился. Он предпочёл смерть – плену».

И это обман! Еще ни один самоубийца не пускал себе пулю в затылок... Лежит в снегу в расстегнутом мундире всего в десяти шагах от своего командного пункта генерал Штеммерман. Не все, конечно, солдаты знают, кем и почему убит он. Но все же есть связисты – они были на командном пункте – и говорят: «Генерал Штеммерман, боясь Гитлера, дважды отклонял ультиматум русских, а потом понял: дальше в «котле» сопротивляться бессмысленно, и хотел капитулировать. За это он застрелен эсэсовцами группенфюрера Гилле». А где же сам группенфюрер? Он возглавил группу генералов-беглецов, нашел лазейку и улизнул. А кольцо окружения сомкнулось, и по всему фронту гремит артиллерия. На юг не пройти, на Лысянку теперь не пробиться. Что делать? Где выход? А выход один: плен.

Но все ещё по степи мечутся, рыщут волчьими стаями большие и малые отряды гренадеров и не хотят сложить оружие.

Медленно затихает буран, но еще медленней затихает битва.

Всходит солнце. Оно освещает тысячи брошенных машин. Застыли в волнистых сугробах с распахнутыми дверцами штабные автобусы и громоздкие, крытые брезентом грузовики. Обочины дорог и кюветы забиты стоящими вкривь и вкось легковыми автомобилями, фурами и санями. Брошены подбитые и совершенно целехонькие «тигры» и «пантеры», искалеченные и готовые к бою темно-серые, с бурыми пятнами, крупповские пушки – «шмели», «куницы» и «носороги». В степи, заметенные снегом, лежат те, кто шел захватывать эту землю.

Смотрит Иван Козачук на голубые и розовые от утреннего солнца сугробы и на то, что им было сделано в эту ночь. В кювете три опрокинутых бронетранспортера, а за ними – «тигр» с «пантерой», чадят и чадят. Долго горят танки, долго.

Гитлеровцы еще огрызаются автоматными очередями.

Кр-р... Кр-р... Каркают в перелесках железными лентами их пулеметы. Но все реже и реже.

И вдруг перелески оглашаются полными страха и отчаяния криками:

– Ка-за-ки! Ка-за-ки!

И слышится:

– Рус плен! Рус плен!

Эти слова летят по всем глубоким и мелким оврагам. Они катятся по степи, где с юга и севера движутся конные лавы. Там призывно поют горны, реют на ветру черные бурки и в солнечных лучах поблескивают сабли донских казаков. А из Журжинцев выходит колонна «тридцатьчетверок», и уже в освобожденную Шендеровку, на Хильки идут самоходки.

Враг сломлен, разбит. Смолкли пушки, и, как всегда, после жаркой битвы наступила минута торжественной тишины. Молча стоят, всматриваясь вдаль, воины. Ивану Козачуку видно: на многие-многие версты раскинулось победное поле.

15

Прилетев из Восточной Пруссии в Проскуров, Манштейн поспешил с аэродрома в штабной поезд и сейчас же созвал в салон-вагоне экстренное совещание. Закурив сигару, фельдмаршал хотел, по привычке, выпустить колечки дыма, но поперхнулся. Положив сигару на край хрустальной пепельницы, он откашлялся и сказал:

– Господа! Я все еще нахожусь под впечатлением торжественной встречи фюрера в его ставке «Волчьем логове» с героями прорыва, которые помогли нам избежать печальных последствий нового Сталинграда на правом берегу Днепра. Я не буду долго останавливаться на праздничной церемонии в Кентшине, отмечу лишь то, что командиры дивизий Гилле, Либ, а также некоторые командиры полков за свои боевые подвиги удостоены высшей награды – рыцарского креста.

«Герои?! Боевые подвиги?! – про себя негодовал сидящий рядом с фельдмаршалом Шульц-Бюттгер. – Подлые трусы, бросившие свои войска на поле боя, стали рыцарями рейха. Позор!» Последнее слово чуть-чуть не слетело с его уст. Он вздрогнул. Такая невольная дерзость могла сбросить его в бездонную пропасть.

А Манштейн продолжал:

– Как вам известно, двадцать восьмого января, возвратясь из ставки в группу армий, я застал тревожную обстановку. На участке восьмой армии юго-западнее Черкасс Коневу удалось смять нашу оборону, пойти на Звенигородку и соединиться там с подвижными войсками Ватутина. Для вас, господа, не секрет, что мы сосредоточили сравнительно большое количество дивизий, чтобы деблокировать окруженные на каневском выступе войска. Для этой цели оперативная группа штаба выехала в Умань. К большому огорчению, вначале сильные снежные заносы, а затем нагрянувшая распутица замедлили наши ответные действия. Дважды я пытался выехать из Умани, чтобы посетить войска, но почва в степи буквально растворялась под колесами моей машины. Зато я мог себе представить, какие трудности переживает армия. Глубокая грязь останавливала даже танки. Она забивала катки и пружинила под днищем, как резина. Сейчас я вспоминаю, с какими чувствами, надеясь и беспокоясь, мы ожидали в штабном поезде в ужасный снежный буран известий о выходе из «котла» двух наших армейских корпусов. – Манштейн сложил, как на молитве, руки, и в голосе появился оттенок скорби. – Сердце сжимается при мысли о том, что битва поглотила десять тысяч человек и большую часть раненых пришлось оставить там, где их постигло несчастье. К этому надо добавить, что мы бросили много машин и орудий. Однако прошу помнить, господа, – и тут голос фельдмаршала зазвенел, – командование группы армий сделало все, чтобы из «котла» вышло тридцать две тысячи. На Днепре удалось избавить два корпуса от той трагической судьбы, которая постигла шестую армию на Волге.

«Зачем разыгрывается эта комедия?! – продолжал возмущаться в душе Шульц-Бюттгер. – Чтобы не пал духом немецкий солдат и не потерял веру в «полководца всех времен и народов», в своего «обожаемого фюрера». Боже, как это ужасно и гадко. Пролиты реки крови, а твердят: капли! капли! Русские сообщили о том, что мы потеряли пятьдесят пять тысяч солдат и офицеров убитыми и ранеными, восемнадцать тысяч пленными. Но истинные потери более значительны. В ходе сражения разбиты еще пятнадцать наших дивизий, которые шли на помощь окруженным корпусам, и это в ближайшее время отразится на общем состоянии фронта. Пора! Надо остановить ужасные жернова войны, перемалывающие за один день тысячи человеческих жизней. Вся надежда моя на тебя, Клаус. Я смотрю на тебя, Клаус, как на факел, освещающий путь во мраке ночи. Вперед, Штауффенберг! Форвертс!»

Между тем, Манштейн, вкратце изложив содержание своей последней беседы с Гитлером, особо отметил, что, по мнению фюрера, «наступательный порыв советских войск уже исчерпан. Само провидение дарит германской армии передышку. Весенняя распутица должна помешать большевикам предпринять крупные операции». Но тут же Манштейн призвал штабных офицеров быть готовыми ко всякой неожиданности и не смотреть на распутицу, как на неприступную крепостную стену, за которой можно спокойно отсидеться. Закрывая совещание, фельдмаршал напомнил штабистам, что дальнейший успех войск возможен только при маневренном характере боевых действий. Для этого всеми видами разведки необходимо установить районы, где русские занимаются перегруппировкой своих сил и где они их тайно сосредоточивают.

Когда штабные офицеры ушли, Манштейн сказал:

– Послушайте, Бюттгер, почему вы во время совещания, словно от зубной боли, так менялись в лице? В чем дело?!

– Вы угадали, господин фельдмаршал, кажется, у меня начинается пульпит.

– Благодарю вас. Я удовлетворен ответом. – Манштейн подошел к шахматному столику, сел напротив Буссе. – Теодор, пока поезд передвинут на новую стоянку, где приготовлено бомбоубежище, давайте сразимся.

С шахматной доски быстро исчезают фигуры. Начштаба делает ход белым конем. Он доволен. По выражению его лица видно: партнер поставлен в трудное положение, победа близка.

Подперев кулаком подбородок, Манштейн долго обдумывает свой ход.

Буссе шелестит в портфеле бумагами и, найдя нужную, разворачивает ее:

– От наших разведчиков получены весьма любопытные донесения. Русские генералы появляются на фронтовых дорогах в открытых автомобилях с очень небольшой охраной.

– Так вы хотите забросить в тыл противника диверсионную группу. Не так ли? Я знаю, скажете: небольшую и очень подвижную. Банальный прием. Опыт показал: диверсионные группы, даже искусно переодетые в красноармейскую форму, привлекают к себе внимание и вызывают у большевиков подозрения, а потом попадают в такое же безвыходное положение, подобно моему королю. – Манштейн продолжает изучать расположение фигур, он разочарован. – Я не вижу спасения. Ваш офицер контролирует главную диагональ, а пешки неумолимо преследуют моего короля. Через два хода – капкан. – Снимает с шахматной доски черного короля, переворачивает его резной короной вниз. – Сдаюсь.

– Позвольте, позвольте... – Буссе впивается взглядом в шахматную доску. – Окончание этой партии подсказывает мне одну мысль... В наших полицейских частях мы сможем найти сколько угодно послушных пешек. Что мелкая группа? Пыль на дороге! Я думаю о силе, способной поднять в степи черную бурю.

Манштейн по привычке вставляет монокль то в один глаз, то в другой.

– Пожалуй, вы правы... Я одобряю ваш план. Надо заслать в тыл противника не мелкую группу, а крупный отряд.

– После отступления наших частей, как правило, из лесов выходят красные партизаны – солдаты без формы. Большинство их в гражданской одежде. Это подсказывает верный образ действий. Возможно, нам снова придется отойти на запад, в районы густых лесов и обширных болот. В таких местах всегда найдутся лазейки, и наши надежные люди, под видом красных партизан, смогут проникнуть в населенные пункты и там контролировать дороги. Удачные выстрелы должны посеять в лагере красных недоверие к местному населению.

– Это важно! Подыщите в полицейских частях командира отряда и направьте с ним за линию фронта опытного офицера из нашего штаба. – Манштейн постукивает по шахматной доске фигурой короля. – Ничего не жалеть! Ничего!..

– Господин фельдмаршал, я тотчас же отдам распоряжение соответствующим лицам и прослежу сам за всей подготовкой.

16

После снежного бурана, сотрясавшего стены деревянного дома, на несколько дней из-за туч проглянуло солнце и улеглись ветры. По жестяным подоконникам застучали веселые, звонкие молоточки капели, зажурчали и заискрились ручьи, но вскоре стали тусклыми, в сизых степных туманах спряталось солнце. В Андрушевке то моросил дождь, то летели хлопья мокрого снега.

Ватутин, как всегда, вставал рано и после прогулки, быстро позавтракав, садился за свой рабочий стол. Он жил оперативной обстановкой, передвижением войск, скрытным накапливанием их на избранных участках для удара. Мысленно разыгрывал сражения, отвергал первоначальные планы и заменял новыми.

Он перечитывал полученную директиву Ставки Верховного Главнокомандования и находился под впечатлением огромных по своему масштабу оперативных замыслов. От Полесья до устья Днепра три Украинских фронта одновременными, строго согласованными ударами рассекали группу армий «Юг» на части. В то время, как эти три Украинских фронта завершали освобождение Правобережной Украины – Четвертый громил группировку Клейста в Крыму.

Ватутин снова готовился к схватке с Манштейном. Значительное количество войск находилось на левом крыле фронта под Корсунь-Шевченковским, Уманью и Винницей. Теперь эти силы по ночам, соблюдая строгую маскировку, передвигались ближе к правому крылу. Некоторым соединениям по раскисшим от частых дождей дорогам, преодолевая небывалую в эту пору грязь, предстояло совершить трехсотпятидесятикилометровый марш, а войскам Черняховского пройти еще с боями тридцать километров и занять на главном направлении крайне необходимые рубежи для развертывания двух танковых армий.

В полосе 1-го Украинского фронта, от Луцка до местечка Ильинцы, оборонялись две танковые армии противника. Взор Ватутина сейчас был прикован к настенной карте. Из района Шепетовки он двигал войска на Чертков и Черновцы. С особой тщательностью изучал местность. Его занимала главная мысль в этой операции: как, при какой обстановке можно преградить пути отхода танковым дивизиям на запад и в «котле» севернее Днестра добить подвижные силы Манштейна?

На совещании командармы одобрили разработанный Ватутиным план. Ставка, рассмотрев и утвердив его, внесла поправки и дополнения. Теперь командующий фронтом мог уже приступить к подготовке внезапного удара с рубежа Тарговица – Шепетовка – Любар.

Он отступил от настенной карты и услышал в приемнике легкое потрескивание. Немецкое радио сообщало, что в районе Ровно и Луцка бои продолжаются. Германские войска по-прежнему успешно применяют оправдавшую себя тактику отрыва от противника. Чувствовалось, что диктор не свободно говорит по-русски. Слова звучали с акцентом.

Ватутин приблизился к приемнику, погрозил пальцем:

– Шалишь фон-барон, шалишь...

Взглянул на часы. Через пятнадцать минут он должен вручить воинам награды и выехать в армию Пухова, потом встретиться с Черняховским и осмотреть в лесу под Шепетовкой свой новый командный пункт.

Как быстро летит время! Командарм Рыбалко с шестью воинами уже всходит на крыльцо. Оно гулко отражает шаги. Звякает щеколда.

– Прибыли, Николай Федорович, – берет под козырек Рыбалко.

– Я рад видеть вас в добром здравии, Павел Семенович, вместе с такими богатырями. – Обводит взглядом воинов. Те быстро, четко выстраиваются, застывают. – Вольно, товарищи, вольно. Давайте без струнки. Прошу вас в мой кабинет.

В кабинете на столике майор из наградного отдела раскладывает оклеенные белой бумагой картонные коробочки с орденами и Золотыми Звездами.

– Все готово, товарищ командующий.

– Боевые друзья! – обращается к воинам Ватутин. – С большой радостью я хочу сказать о том, что Президиум Верховного Совета СССР за отвагу и мужество, проявленные в боях с фашистскими захватчиками, присвоил вам звание Героя Советского Союза.

– Всем? – вырывается у Козачука.

– Да, всем, герои! – подтверждает Ватутин. Задерживает взгляд на Козачуке. – А кто это перед форсированием Днепра сказал: «Меня Иваном зовут, а Иван все может»?

– А вы помните, товарищ командующий?

– Хорошие слова не забываются.

– Я после войны, товарищ командующий, мечтаю в селе Чепухине побывать, или как там его жители называют – Чепушки. Поблагодарю за все Веру Ефимовну. Она заботилась о нас, танкистах, как родная мать.

– И я приеду. Встанем рано-рано – и на Полатовку. Снимем сапоги, гимнастерки сбросим и пойдем по накатанному песчаному бережку, далеко-далеко... А навстречу только плеск реки, шелест хлебов, синь неба и белые-белые облака.

– Картина!

– А пока надо нам освобождать родную землю до последнего пограничного кустика и помочь народам многих стран избавиться от коричневой зачумленности. – Поворачивается, ищет кого-то взглядом и находит в дальнем углу притаившегося там ординарца. – Вот наш поэт Глушко. Ну, что ты, Митя, краснеешь, словно калиновый куст на солнце? Ты же напечатал стихи во фронтовой газете. Поэт! О чем в них сказано? «Уже солдат заводит разговор, как воевать среди лесов и гор. И многие освободит он страны. Придет он скоро в Татры, на Балканы. А Звездный Ковш блестит над головой... И видится в цветенье шар земной». Запомнились. Да-а... Увидеть бы таким мирным, цветущим земной шар. Такое счастье нам может принести только победа.

Ватутин, прикрепив к гимнастерке Козачука орден Ленина и медаль «Золотая Звезда», подходит к черноусому, смуглому капитану.

– А мы где-то с вами тоже встречались. Не так ли?

– В Прибалтике, товарищ командующий, когда вы там Манштейна громили.

– Вот теперь вспомнил, – улыбка плывет по широкоскулому лицу Ватутина. – Совершенно верно, в Прибалтике. Тогда вы были старшиной. Ваш танковый экипаж геройски удерживал развилку дорог под Сольцами. Я очень рад пожать вам руку, старый, боевой товарищ.

Рыбалко помогает Ватутину вручать воинам награды. Привинчена последняя Золотая Звезда. Прозвучали короткие, взволнованные речи танкистов. Ватутин, перед тем как проститься с героями, спросил:

– Может быть, у кого-нибудь есть просьба или жалоба?

– Да вроде нет... – раздались голоса.

– Как нет? Есть! – Козачук делает шаг вперед. – Мне приказано танк сдать и ехать в Москву на учебу. А меня, товарищ командующий, совесть мучает. Как же я в таких боях ребят брошу? У нас в экипаже – один за всех и все за одного. Берлин впереди. Брать его надо. Прошу оставить меня на фронте, в родной роте.

– У меня тоже просьба, – усатый солдат-артиллерист выступает из строя. – Товарищ командующий, говорят, что меня с фронта Донбасс отзывает. Говорят, ты, Шершенев, до войны знатным шахтером был, рекорды устанавливал, вот и поезжай сейчас на свою шахту. Стране до зарезу уголь нужен. А я клятву дал: будет на стволе моего орудия десять звезд. Уничтожу танк – звезду рисую. Так вот одной еще не хватает. А клятва есть клятва.

– Дорогой мой боевой товарищ! Не в тыл посылают, а на новый фронт. Начинаем войну с разрухой, с холодом и голодом. Уголь добывать надо, сталь варить, дома строить, хлеб сеять. Начинается битва за новую жизнь, да еще какая! Поручаем вам, дорогой товарищ, водрузить и зажечь десятую победную звезду на поднятом копре. – Ватутин приближается к Ивану Козачуку. – Вы думаете, в Берлине все кончится? Нет-нет! Берлин падет, а недруги у нас останутся. В мире есть черные силы. Они всегда на чужие земли зарятся. Вам начеку быть, на страже стоять. Вы от старшего поколения эстафету принимаете. Мы вас в часовые Родины выдвигаем.

– Понятно, товарищ командующий!

– Слушаюсь, товарищ командующий!

В строй становятся Козачук и Шершенев.

– К новому делу надо стремиться всей душой, всем сердцем, вот тогда можно сделать все для Родины и найти в жизни свое место. – Ватутин на прощание пожимает каждому воину руку. На молодых, обветренных лицах танкистов нескрываемая радость – они Герои Советского Союза.

Через полчаса в хмурый последний день февраля Ватутин выехал в армию Пухова. Срывался снежок и таял на мокром черном шоссе. Позади остался разбитый Житомир, промелькнул сильно разрушенный, почти безлюдный Новоград-Волынский. Ватутин помнил эти города жизнерадостными, уютными, и сейчас развалины вызывали в его душе щемящую боль.

Хмурый день постепенно светлел. Открылась широкая равнина с полосою далеких лесов. Полноводная Горынь несла к мосту серые льдины. Там, где они скоплялись, гремели взрывы. Своенравная Горынь пенилась, била волной в крутые каменистые берега. Ватутин, посматривая на бурный паводок, думал: «Реки рано разливаются, нам нельзя медлить».

В Ровно он въехал под шум проливного дождя. Штаб Тринадцатой армии стоял на западной окраине города. «Эмка» командующего, два «виллиса» и «додж» с охраной остановились в парке, у крыльца старинного здания с массивными белыми колоннами. Совсем недавно здесь находилась резиденция рейхскомиссара Коха. В парке, вблизи здания, Ватутин заметил серый прямоугольник недостроенного гитлеровцами железобетонного бомбоубежища.

На широком крыльце Ватутина и Крайнюкова встретил командарм Пухов. Он повел их на второй этаж и распахнул двери большого кабинета.

– Вот так поспешно бежал со своей челядью Кох. Ои бросил все свое чиновничье хозяйство.

Ватутин осмотрелся. Стальные сейфы, кипы разных бумаг, пишущие машинки, печати и даже ящики с железными крестами.

– Да, ему некогда было упаковываться.

– А в Дубно, как показывают пленные, летучий военно-полевой трибунал судит не Коха за сдачу «крепости Ровно», а бывшего коменданта города. – Пухов усмехнулся. – Даже во Львове не рискнул остановиться рейхскомиссар, сразу совершил рейс в Восточную Пруссию.

– Теперь каждый город Гитлер объявляет крепостью. Наша ответная тактика – обход таких «крепостей», окружение их. Ну что ж, Николай Павлович, мы еще должны побывать у Черняховского. Прошу доложить, как вы думаете кончать здесь с бациллами Коха, – сказал Ватутин.

Пухов подошел к висящей на стене оперативной карте, раздвинул шелковые шторки, взял указку.

– Тринадцатая армия наносит главный удар на Броды. Впереди два сильных опорных пункта противника: Дубно и Кременец. – Указка скользит по берегу синеющей реки. – Как видите, Николай Федорович, на западном берегу Иквы по линии высот и фортов старой крепости создана прочная оборона. Взломать ее не так просто. Мы намерены разгромить группировку Гауффе путем обходного маневра.

Ватутин, одобрительным взглядом следя за движением указки, подумал: «У Пухова тихий голос, но зато громкая слава. Разработанная им операция сулит успех». В углу кабинета гулко, словно на башне бьют часы. Слушая их, он роняет:

– Черняховский в Славуте совсем заждался...

Во второй половине дня, окончив работу с Пуховым, Ватутин простился с ним и вместе с генералом Крайнюковым поспешил в армию Черняховского.

Командующий фронтом ехал погруженный в свои мысли, еще раз обдумывая план предстоящей операции. Вся подготовка к освобождению Правобережной Украины в основном завершена. Войска заняли исходные позиции, они ждут его сигнала. Утром четвертого марта он ударит во фланг группы армий «Юг» и разгромит ее основное ядро. Скала-Подольская! Вот оно, то место, где должны попасть в ловушку подвижные войска Манштейна.

Прогремел под колесами мост через Горынь. К нему подходили танки. Ватутин, сняв перчатку, развернул лежащую на коленях карту и сказал:

– Кабанов, к Черняховскому две дороги. Одна асфальтовая, но окольная и сильно разбитая. К тому же она сейчас перегружена: подходят резервы. За Гощей свернете на шлях. Это самый прямой и кратчайший путь в Славуту. Сегодня мы там проезжали.

На перекрестке водитель старший сержант Кабанов повернул «эмку» на Гощу. Следом пошли два «виллиса» и «додж» с охраной.

В разбросанное по холмам село Милятин втягивается большой вооруженный отряд. Скрипят тяжело груженные подводы и сани. На них пулеметы, патронные ящики, мешки. В гривы коней вплетены красные ленточки. Люди одеты в домотканные крестьянские свитки, брезентовые и черные клеенчатые плащи, полушубки и зеленые шинели. На многих шапках, картузах и старых замызганных фетровых шляпах алеют звездочки.

На окраине села в стоящую на бугре у самой дороги хату входят вооруженные, забрызганные грязью люди.

– Слава Исусу! – Одетый в брезентовый плащ автоматчик хлопает дверью.

– Слава, слава Йсу! – испуганно и поспешно отвечает хозяйка. К ней жмутся две девочки и мальчик.

– Встречай, хозяйка, партизан-освободителей. Немцев кормила? Жрали тут от пуза?! Смотри мне, – грозит плеткой.

На столе горшок борща, ломти черного хлеба, кусочки сала и очищенная головка лука.

– Кы-ыш!.. – Человек в брезентовом плаще гонит от стола детей. Подзатыльники – девочкам, звонкий щелчок – мальчику. – Давай на печь!

Пришельцы жадно набрасываются на еду. Хлебают борщ. Как голодные гуси, вытягивая шеи, глотают сало. Расхватывают ломти хлеба. Насытившись, человек в брезентовом плаще подходит к окну, с силой распахивает его. Под окном окапываются черные ватники. Устанавливают на бруствере окопа ручной пулемет. Берут на прицел дорогу. С бугра, на котором стоит хата, хорошо виден размытый ручьями шлях с неглубоким кюветом. Поле небольшое, ровное. Оно рассечено, словно саблей, изогнутым шляхом. Метрах в ста от хаты он круто поднимается на возвышенность.

– А ну, держи! – Человек в брезентовом плаще бросает в окоп буханку хлеба.

Мелькают одноэтажные домики с маленькими верандами. В глубине старого парка проходит серая тень хмурого костела. За местечком Гоща машина командующего въезжает на шлях. Он пустынен.

Вдали белеют маленькие хуторки. Они быстро исчезают за буграми.

Порученец командующего полковник Семиков с четырьмя автоматчиками вырываются на открытом «виллисе» вперед.

Водитель Ватутина старший сержант Кабанов внимательно следит за плохой дорогой. Частые ухабы замедляют движение. В лощинах взбухли ручьи. Вода пенится. Белые гребешки волн перекатываются через низкие бревенчатые мостики. Падает мокрый снежок, и на подъемах все чаще буксуют колеса. За «эмкой» идут два вездехода с шестью автоматчиками.

– Нигде ни души, глушь такая, даже колесо не заскрипит, – круто поворачивая руль, говорит Кабанов.

– Вот уже Сияницы. Скоро Милятнн. Проехали пятьдесят километров, – отзывается Ватутин. Он посматривает то на карту, сложенную на коленях гармошкой, то на карманные часы с длинной серебряной цепочкой. Скоро шесть.

За пустынными Сиянцами показывается старинная деревянная церковь. Вровень с давно некрашенными куполами чернеют верхушки голых могучих яворов. За церковью стоит разбитый снарядами ветряк и напоминает нахохленную птицу. Дорога спускается в лощину. Серыми тучками приближаются соломенные крыши большого разбросанного по холмам села Милятина.

– Что-то наш «виллис» остановился... Смотрите, Николай Федорович, ребята с машины соскочили. – Кабанов сбавил ход.

Ватутин заметил, как на крыльце крайней хаты метнулся какой-то человек в черном ватнике. Сверкнул выстрел, и впереди «эмки» пролетела трассирующая пуля.

– Надо проскочить! – сказал Ватутин.

– Дорога плохая, будем в кювете, – быстро ответил Кабанов.

С бугра ударил пулемет, но чьи-то меткие пули с вездеходов потушили его огонь.

Из-за хат грянуло еще несколько выстрелов, и на окраине села завязалась перестрелка.

Отстреливаясь, к «эмке» с автоматчиками подбежал Семиков:

– Засада! В селе большая бандеровская банда... Мой «виллис» поврежден. Разворачивайтесь.

Кабанов моментально повернул руль. Дорога была узкой, и задние колеса забуксовали в ухабе. «Эмка» стала поперек дороги. Кабанов распахнул дверцу, глянул под машину:

– Переднее колесо пробито, и радиатор течет.

С бугра раздались винтовочные выстрелы. Красная трасса пуль с треском перерезала дорогу. Стреляли из-за хлева и клуни, как под Луганском, когда молодым красноармейцем Ватутин отражал внезапные налеты бандитов.

Николай Федорович взял портфель с оперативной картой и, выскочив из машины, скомандовал:

– Все к бою! – Мысль работала быстро. Он решил занять оборону в кювете. Прикрыть огнем отход двух вездеходов и вслед за ними по кювету подняться на высотку. А сейчас отбить налет бандитов, не позволить им перебежать через поле, зайти в тыл и окружить отряд.

С автоматом наперевес на дорогу выскочил ординарец Митя Глушко. Закрывая собой от пуль Ватутина, он крикнул:

– Отходите, Николай Федорович, мы прикроем!

За Митей спешили с ручными пулеметами пограничники Виктор и Ваня. Но Ватутин вместе с ними залег в кювете и сказал:

– Берегите патроны.

Зазвенело стекло. Пули прошили «эмку», она вспыхнула. А поврежденные моторы двух вездеходов никак не заводились.

Ватутин вскинул бинокль. Из хат и клунь густо высыпали чёрные ватники, свитки, брезентовые плащи, полушубки и зеленые шинели. Больше трехсот бандитов, с криком, с гиканьем и со свистом рассыпавшись по снежному полю, пошли з атаку.

Прильнули, к ручным пулеметам пограничники Виктор и Ваня.

Бандиты попятились и залегли.

Из-за клуни в белом полушубке выбегает главарь банды. Он взмахивает автоматом, старается поднять бандеровцев в атаку, но все его усилия напрасны.

К белому полушубку подлетает зеленая шинель. Она грозит ему пистолетом. Зеленая шинель мечется, что-то кричит. Но, попав под пулеметный огонь, прячется за колодезным срубом.

Крайнюков подползает к Ватутину.

– Николай Федорович, у вас в портфеле карта с оперативными планами, отходите.

– Командующий не может в беде оставить своих солдат. – Жестом подзывает ординарца. – Митя, с портфелем немедленно в Гощу. Он никому не должен достаться. Помни: никому! В Гоще райком, там воинская часть. Свяжись с командармом Пуховым и лично ему отдай портфель. Ты был армейским чемпионом по бегу. Я надеюсь на тебя, Митя.

– Товарищ командующий... – Глушко в нерешительности замялся. – Я с вами...