Текст книги "Женщина по средам"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Помогите! – разобрали, наконец.

– Балуют ребята, – предположил старик, не отрывая взгляда от стола.

– Те самые, наверно, – один из игроков участливо посмотрел на него – о том, что случилось с Катей, знал весь двор.

***

Вначале все складывалось, как нельзя лучше – Борис договорился с какой-то девочкой, та обещала быть обязательно. По такому случаю он расщедрился на пять бутылок шампанского, Вадим принес целую сумку закусок, Игорь тоже в стороне не остался. Уже когда они собрались, раздался телефонный звонок и Борис, переговорив, доложил приятелям, что ничего не отменяется, девочка наводит марафет, пудрит себе разные места и пребывает в радостном возбуждении.

Да, это была среда.

Жара стояла невыносимая и ребята, едва войдя в квартиру, тут же открыли окна, сунули шампанское в холодильник, но одну бутылку все-таки открыли, чтобы скрасить ожидание. Расположились в большой комнате, Борис включил магнитофон и квартира наполнилась заморскими воплями, которые вполне заменяли музыку, более того, они-то, эти вопли, и считались музыкой. Поговорили о Майкле Джексоне, и его судебных неприятностях, о многомиллионном штрафе, который он, вроде бы, выплатил одному мальчику, с которым вел себя слишком уж непристойно. Потом обсудили, какие такие места трогал Майкл Джексон у трепетного мальчика, что мальчик при этом чувствовал и что при этом вздрагивало у самого Джексона.

– А я бы не возражал, – сказал Вадим. – Пусть бы и меня Джексон потрогал за разные места...

– Тем более, что он за это неплохо платил, – добавил Борис. – В долларах.

– Я бы и сам ему за это заплатил, – усмехнулся Вадим.

– Плати, я потрогаю, – предложил Игорь. Он развалился в низком кресле как-то наискосок, так что на подлокотнике оказались не руки, а ноги. Бутылка шампанского шла по кругу, постепенно опустевая, пили прямо из горлышка, находя в этом дополнительную радость – рот наполнялся освободившимися винными газами и хмель получался легким и недолгим.

– Скоро придет, – сказал Борис, взглянув на часы.

– Кто первый? – спросил Игорь.

– Жизнь покажет, – Вадим, запрокинув голову, приложился к бутылке, ожидая, когда последние капли стекут к нему в рот.

Именно в этот момент и произошло что-то совершенно непонятное. Никто из троих так и не смог впоследствии сказать был ли при этом какой-нибудь посторонний звук – крики Джексона заглушали все, и даже разговаривая, ребята вынуждены были выкрикивать слова.

И вдруг заорал Игорь.

Повернувшись к нему, Вадим и Борис замерли от ужаса – коленка Игоря представляла собой большую рану, из которой, хлестала кровь. Но самое страшное было в том, что самой ноги, которая должна была идти от колена, ее не было, она свисала вниз на тоненькой жилке.

Игорь орал, обхватив ногу выше колена и пытаясь остановить кровь, Вадим и Борис, оцепенело смотрели на рану, на это крошево из костей, кожи, мяса, которое секунду назад было прекрасной молодой коленкой.

– Жгут! – вопил Игорь не своим голосом, уже лежа на полу и заливая кровью все вокруг. – Жгут быстрее!

Борис пришел в себя первым – побежал в туалет, распахнул шкафчик, сорвал с клизмы резиновый шланг. Вадим, вместо того, чтобы помогать ему, с сумасшедшим криком бросился в дверь, сбежал по лестнице, выскочил во двор и что было силы помчался по дорожке. Потом вдруг развернулся, словно вспомнил о чем-то важном, снова вбежал в подъезд, ворвался в квартиру. Борис все это время пытался стянуть жгутом ногу Игорю, но пальцы его, перемазанные в крови, скользили, жгут сползал.

– Помоги! – заорал Борис, увидев в дверях Вадима. Тот подошел, протянул руки, чтобы придержать жгут, но едва коснулся окровавленной ноги, побледнел и опрокинулся навзничь.

– Дерьмо, – прошипел Борис и кое-как все-таки закрепил шланг на ноге, стянул его, завязал узлом. Фонтанчик крови ослаб, а вскоре вовсе остановился.

– Скорая, – прошептал Игорь, теряя сознание. – Звони срочно в скорую...

Борис схватил телефонную трубку, но вместо скорой набрал пожарную службу, потом милицию и только с третьей попытки догадался позвонить по ноль-три.

– Быстрее, – выдохнул он. – Человек умирает...

– Что с ним?

– Оторвало ногу... Записывайте адрес... Садовая семь, квартира двенадцать...

– Сколько ему лет?

– Еще молодой, мать вашу... Он умирает!

Машина с красным крестом подъехала через десять минут, и два санитара с носилками вслед за Борисом вбежали на второй этаж, протиснувшись между выбежавшими на крики соседями.

Картина, которая предстала перед глазами, заставила их побледнеть.

Игорь лежал без сознания, все вокруг было залито кровью, на ковре, в луже крови лежал смертельно бледный Вадим...

– О, Боже, – прошептал санитар, отшатываясь. – Что здесь произошло?

– Не знаю, – сказал Борис. – Ничего не могу объяснить... Ничего не понимаю...

– Ну, ладно, тут нога оторвана... А что у этого? – он показал на Вадима.

– Обморок... Он просто уделался от страха...

– Тогда ладно, тогда ничего...

Установив носилки на пол, санитары осторожно положили на них Игоря и, с трудом подняв, понесли к выходу. Но тут выяснилась еще одна страшноватая подробность – когда Игорь от ужаса и боли катался по полу, нога его, болтающаяся на кожице, оторвалась и теперь сиротливо лежала у кресла. Санитары были уже внизу, во дворе, когда Борис, обводя замутненным взглядом комнату, вдруг увидел ногу.

– Стойте! – заорал он. Вбежав в ванную Борис схватил полотенце и только через ткань смог прикоснуться к ноге, поднять, спуститься с ней к машине.

Доминошники, увидев скорую помощь и убедившись, что произошло действительно нечто из ряда вон, подошли к подъезду и столпились поодаль. Но то, что они увидели в следующую секунду, вряд ли смогут забыть когда-нибудь – из подъезда вышел бледный Борис, в его окровавленных по локоть руках была человеческая нога, обутая в кроссовку. А белый носок с нежно-голубой полоской только усиливал ужас происходящего.

– Вы забыли... вот... – сказал Борис санитарам. Один из них обернулся, увидел ногу, и тут же его словно толкнуло спиной к машине. Борису пришлось самому донести ногу до машины и положить на носилки, рядом с живой ногой.

Но доминошники отнеслись к происшедшему более спокойно и рассудительно.

– Доигрались, – сказал один из них, все еще держа доминошные камни в руке.

– Не иначе, как граната взорвалась, – добавил второй. – Где они берут эти гранаты... Каждый день что-то взрывается...

– Покупают. Деньги есть, вот и покупают.

– Тут в другом вопрос... На кой черт им эти гранаты? Кого взрывать собрались?

Старик стоял молча.

Он остановился за спинами собравшихся людей, но близко не подходил.

Прислушиваясь к себе, не чувствовал ни сожаления, ни раскаяния.

– За все надо платить, – пробормотал он вполголоса, но его услышал мужичок, стоявший рядом.

– Это верно, Иван Федорович, это верно... Выживет – слава Богу, помрет – тоже невелика беда. И без него не пропадем... Верно говорю?

– Авось, – уклонился старик от прямого разговора. – Я вот думаю...

Ногу-то пришьют ему?

– Пришьют, – уверенно сказал мужичок и почему-то рассмеялся. – Я слышал, одному знаешь что пришили? При людях и сказать совестно. И ничего, детенка родил! Во!

– Надо же, – неопределенно ответил старик и, не добавив больше ни слова, поковылял к своему подъезду. Он и в самом деле с трудом передвигал ноги.

Ухватившись за перила, помогая себе руками, подтягиваясь, сколько хватало сил, он поднялся на свой этаж, нажал кнопку звонка и почти ввалился в квартиру, когда Катя открыла дверь.

– Ты что, деда? – испугалась она.

– Устал маленько, – ответил он и, сбросив с ног растоптанные туфли, прошел в комнату, прилег на диван.

– Чаю выпьешь? – Катя присела рядом.

– Потом, – старик похлопал ее по руке, попридержал, когда Катя хотела подняться.

– Что там за крики во дворе? Скорая приехала...

– А... Что-то взорвалось, – честно ответил старик.

– Все живы?

– Да, все живы.

– А у кого взорвалось-то? – насторожилась Катя, почувствовав, что старик недоговаривает.

– У торгаша этого... Чуханова.

– А скорую кому вызывали?

– Дружку... Есть у него один там долговязый, как оглобля.

– Игорь?

– Может быть... Я их по именам и не знаю.

– А что с ним?

– Вроде, нога повреждена, – старик был даже благодарен Кате за то, что ее вопросы позволяли отвечать ему честно. Он не лукавил, действительно у Игоря что-то с ногой, а что именно... Откуда ему знать, он не врач. Это пусть врачи разбираются, последнее время у них и опыт появился – в городе каждый день гремят взрывы. Шла война, но старик не мог определить, кто с кем воюет и на чьей стороне оказался он сам.

***

Опустившись к горизонту, солнце нашло между домами небольшой узкий просвет, наполнив квартиру Чуханова каким-то зловещим красноватым светом. После отъезда скорой помощи Борис с Вадимом насколько смогли убрали квартиру, подтерли кровь, поставили на места стулья, стол. Сами они опустились в два низких кресла и сидели освещенные закатным солнцем, притихшие и потрясенные.

А по комнате мерно и тяжело, из угла в угол ходил полковник Пашутин, изредка поглядывая на приятелей с раздраженным недоумением. Он не мог понять происшедшего, снова и снова задавал одни и те же вопросы. Не потому, что не в состоянии был придумать других, а потому что задавать одни и те же вопросы было действенным приемом на любом допросе.

– Что пили? – в который раз спросил Пашутин.

– Да отвечали, отвечали уже! – сорвался Вадим. – Шампанское пили! Борис принес несколько бутылок.

– По какому поводу?

– Среда... – ответил Борис, но тут же, спохватившись, постарался исправить оплошность. – Жара, дела дневные закончили... Давно не виделись...

– Сколько?

– Дня три, наверно...

– Как же пережили? – усмехнулся Пашутин.

– С трудом.

– Много выпили?

– Одну бутылку! – заорал Вадим.

– Значит, так... Советую вам обоим чувства свои... и всю свою неудовлетворенность окружающим миром... приберечь до того момента, когда встретитесь в больничной палате со своим подельником. Если к тому времени какие-то чувства у вас еще останутся.

– Каким еще подельником? – хмуро спросил Борис.

– Ну, как же, – повернул к нему свое гладковыбритое, пухловатое, розовое лицо Пашутин. Лицо его было в этот момент не просто румяным, а каким-то пылающим в свете красных солнечных лучей. – Вы же проходили по одному делу...

Об изнасиловании. И только благодаря моим усилиям находитесь здесь, а не в другом, менее благоустроенном помещении. Там не пьют шампанское, там напитки попроще. Кстати, о шампанском... Много выпили?

– Бутылку на троих, – ответил Борис.

– Да? – усомнился полковник. – А на кухне я видел несколько бутылок...

Не меньше трех... И они выглядели довольно свежими, из них еще винный дух шел... Как это понимать?

– Потом уже выпили... Когда Игоря увезли.

– А вы и рады... Осталось двое, значит, каждому больше достанется, да?

– Не надо так, отец, – сказал Вадим.

– С вами можно... С вами по-всякому можно... Насильники, пьяницы. Вся квартира в кровище, а вы шампанское хлещете... С вами можно. Игорю вино понадобится не скоро, если вообще когда-нибудь понадобится...

– Он хоть жив?

– Будет жить, как мне сказали по телефону. Организм молодой, крепкий...

Опять же спортсмен, надежда и опора института. Там добавили ему недостающую кровь, еще кой-чего вспрыснули для поддержания духа... Речь не о том. Игоря мы уже проехали. Меня интересует, что здесь произошло? Вадим! Отвечай.

– Не знаю... Говорю же – не знаю! Сидели, пили вино из горлышка...

– Шампанское из горла? – удивился Пашутин. – Так ведь невозможно – рот газами распирает! – он весело обернулся от окна.

– У нас получалось.

– Хорошо... Принимается. Дальше.

– Слушали Джексона...

– Этого тощего гомосека? – уточнил Пашутин.

– Называй его, как хочешь! Слушали.

– И звук, конечно, был на полную мощность?

– Почти...

– Взрыва не слышали?

– Не было взрыва. Трепались о том, о сем...

– О бабах?

– О девочках, – поправил Вадим отца.

– Ну, что ж, можно их и так называть, им это нравится... Я слышал в очереди две бабули по девяносто лет себя девочками называли... Пикантно получалось. Ладно... И что же было дальше? – Пашутин присел к столу, подпер обильную щеку ладонью.

– Вдруг слышу – Игорь орет не своим голосом... Я как глянул... А у него нога на одной жилке болтается, а вместо колена... каша. И оттуда кровь, как из крана... Ну, мы и замотались...

– О девочках больше не говорили?

– Вадим выбежал во двор, стал звать на помощь, – Борис сделал вид, что не заметил укола полковника. – Я здесь остался... Резиновый жгут подвернулся...

– Как мог у вас в доме оказаться резиновый жгут? Вы что, готовились к чему-то подобному?

– Это был шланг от клизмы, – Борис наклонил голову и сжал зубы, чтобы не сорваться.

– От клизмы? – удивился Пашутин. – Надо же... Оказывается, и в таких случаях клизма бывает полезной... Игорь не возражал, что вы на нем клизму испытываете?

– Нет, не возражал, – Борис посмотрел на полковника, уже не скрывая ненависти. – Потом напомнил – звони, дескать, в скорую. Позвонили... Приехали минут через десять – пятнадцать... – Оружием баловались?

– Нет.

– Граната, взрыватель, толовая шашка...

– Говорю же – ничего кроме бутылки не было у нас в руках! Ничего!

– Насколько мне известно, шампанское не взрывается с таким результатом, – невозмутимо проговорил полковник. – Может, у Игоря что-то было в карманах?

– Тогда бы ему оторвало яйца! – сорвался и Борис.

– А яйца оказались на месте? Вы проверили? Убедились?

– Не сообразили.

– Жаль... Дальше.

– Ничего у него в карманах и быть не могло... Он пришел в шортах. Туда ничего не спрячешь.

– Кто-нибудь был в доме, кроме вас троих?

– Никого.

– И девочек не было?

– Нет...

– Не было, или вы не видели? – спросил полковник. Видимо, невозмутимость, негромкий голос и постоянно повторяющиеся уточнения тоже входили в набор его следовательских приемов. Он вроде и верил, и не верил, и соглашался, и в то же время сомневался, сознательно подкалывая ребят, посмеиваясь над ними, раздражая, прекрасно понимая, что в гневе человек более искренен, чем в спокойном состоянии.

– Не было, – сказал Борис. – Мы внесли шампанское, я тут же прошел на кухню и сунул бутылки в холодильник. Игорь отправился в ванную принять душ...

Жара... И он решил освежиться. Вадим из спальни притащил магнитофон, записи...

Они стояли возле кровати. Можно сказать, что мы, сами того не желая, как бы осмотрели всю квартиру. Кроме нас здесь не было ни души. И быть не могло.

Двери, окна, балкон – все было заперто. Я сам открывал, замки были в порядке, никаких повреждений. А замки такие, что их так просто не откроешь.

Шведские замки.

Полковник встал, прошелся по квартире, постоял у окна. Лицо его, освещенное последними солнечными лучами, казалось, светилось в сумерках. Он обвел взглядом кровавые пятна на стене и на полу, постоял у кресла, с которого сполз Игорь, снова сел к столу, придвинул к себе телефон.

Набрал номер.

– Больница? Опять полковник Пашутин. Простите за назойливость...

Что-нибудь есть для меня новенького? Так... Понял... Это хорошо... Даже так? Вы все сохранили? Прекрасно. Завтра утром к вам придет от меня человек и все возьмет на экспертизу. Договорились. Всего доброго.

И Пашутин медленно положил трубку на рычаги.

– Ну что там? – спросил Вадим. – Случилось что-нибудь?

– Докладываю, – вздохнул Пашутин. – Проведена операция. Можно сказать, что прошла успешно. Рана обработана и зашита. Клиент еще не приходил в сознание.

– А нога? Ногу они пришили?

– Оказалось, что ее попросту не к чему пришивать. Не к чему. Хирург сказал, что подобного он не видел в своей жизни. Такое впечатление, что коленка взорвалась изнутри.

– А такое бывает?

– Нет, такого не бывает. Коленка может взорваться только снаружи. И только при активной посторонней помощи. При обработке раны обнаружено несколько бесформенных частиц металла...

– И что это значит?

– Понятия не имею... Они все собрали и завтра передадут на исследование. Только после этого можно будет делать какие-то выводы, предположения.

– Но с ногой... Плохо?

– Почему? С ногой все в порядке. Обильное кровотечение обычно устраняет возможность заражения... Игорь достаточно молод, рана затянется...

– Без ноги?

– Разумеется... Чего ему сделается... Однако, боюсь, дружка своего разлюбезного вы лишились, не будет больше дружка по имени Игорь.

– Это как? – не понял Вадим.

– А зачем вам калека? Безногий, хромой... Нога отрезана выше колена...

Теперь у него другие заботы... Как бы денег на протез собрать, где бы костыль приличный раздобыть, с кем бы выпить покрепче... Да-да, ребята, печально, но это так, – полковник соболезнующе щелкнул пальцами. Спиваются калеки. Это уже, как говорится, установленный факт.

– Ну, не все же, – возразил Борис.

– Почти все. Может быть, кто-то другой удержится, но Игорь сопьется, тут уж нет никаких сомнений.

– У кого нет сомнений? У тебя? – повысил голос Вадим.

– И у вас их быть не должно. Слабак он. Самый обычный слабак, вроде вас... Что у него за душой? Шампанское, девочки не первой свежести, насильник опять же... Все вы, и он в том числе – подонки, а подонки спиваются первыми, – Пашутин говорил негромко, устало, размеренно и именно его безразличность в голосе действовала на ребят, замерших в креслах, сильнее всего. Полковник говорил, вроде, не о своих предположениях, а о том, что уже случилось и чего изменить нельзя. Он просто сообщал печальную весть.

– Но это еще неизвестно, это еще как получится, – неуверенно возразил Борис.

– А вы вспомните мои слова... Вы их вспомните совсем скоро. Вот очухается немного, швы подзатянутся, начнет от подушки головку отрывать... Вы как-нибудь заглянете к нему, если не забудете к тому времени калеку безногую...

А на кой вам калека? На тусовку полуночную с ним не сходишь, к девочкам, или как вы их там называете, тоже не забежишь... И выпить не сможет на равных... На одной-то ноге далеко не ускачешь... Так вот, зайдете к нему через пару недель, если не забудете к тому времени...

– Не забудем! – заорал Вадим – он уже был не в силах слушать размеренный голос отца.

– А ты не волнуйся, – усмехнулся полковник. – Не надо так волноваться... Ты же уверен, что зайдешь проведать калеку? Уверен. И будь себе тверд. Так вот, зайдете вы к нему в палату, а там еще таких же человек двенадцать, семнадцать... Без рук, без ног, без мозгов... И первое, что он у вас попросит... Выпивку. – Могу спорить на что угодно – не шампанского попросит. Спирту. Водки. И побольше. И почаще.

– Ладно, посмотрим.

– Каким, вы говорите, спортом он занимался?

– Всеми видами.

– А все-таки?

– Баскетболом.

– Ну что ж, – рассудительно кивнул полковник, поднимаясь и надевая форменную фуражку. – Хороший спорт. Красивый. Спорт сильных, мужественных, высоких... Недавно видел по телевизору, как калеки безногие в баскетбол играли... На колясках. Ничего, получалось. Передайте Игорю, что у него не все потеряно.

И полковник направился к выходу.

– Николай Петрович! – окликнул его Борис. – Позвольте задать вопрос?

– Слушаю.

– Скажите, пожалуйста... Вот у вас и в голосе, и в словах... постоянно звучит вроде как злорадство... Это что, профессиональное, или чисто личное?

– Это не злорадство, – Пашутин подошел ближе к креслу, на котором сидел Борис. – Это глубокое удовлетворение. Он получил то, чего вполне заслуживал.

Вы, похоже, вывернулись, удар пришелся на него. Вы пока уцелели, не знаю надолго ли...

– Это почему же "пока"? – спросил Вадим.

– Потому что у вас криминальный образ жизни. Вы же особо опасные преступники. Насильники. В местах заключения из вас сделали бы девочек в первые же часы. И все годы, которые пришлось бы отсиживать, вы были бы девочками. Вас бы любили, за вас бы всю работу выполняли, самые жирные куски бы приносили, откормили бы на загляденье... Полненькие бы стали, нежные, привлекательные...

За вас бы дрались уголовники как за первых красавиц, смертным боем били бы друг друга. Конечно, наколки бы вам сделали соответствующие, чтобы и на воле не забыли бы кто вы есть... Чтобы и на воле знающий человек узнавал бы в каждом из вас девочку... И чтобы не посмели увернуться от своих обязанностей и на воле, – голос Пашутина становился все тверже, громче, он, похоже, готов был потерять самообладание. Видно, спокойствие и показное безразличие и ему давались нелегко. – Я ответил на твой вопрос, Борис?

Тот лишь молча кивнул, чтобы не вызвать новых разоблачений полковника.

– Ладно, поговорили. – Полковник снова направился к выходу. – Не обижайтесь... Расследование проведем по полной программе. Об Игоре я уже позаботился... Он в отдельной палате, хирург хороший к нему руки приложил. Ни в лекарствах, ни в крови для переливания он не будет нуждаться. Когда можно проведать, я скажу. Думаю, через недельку... Все. Пока.

И он направился к выходу на площадку. Но не успел открыть дверь, как раздался звонок. Звонили долго, настойчиво, явно нарушая правила приличия.

Вернувшись в комнату, полковник вопросительно посмотрел на ребят.

– Как понимать? – спросил он.

– Не знаю, – Борис пожал плечами. – Мне так никто не звонит... Может, ошибка?

– Не открывай! – Вадим вскочил, бросился было в спальню, но встретившись взглядом с отцом, остался у двери, готовый при первой же опасности спрятаться в другую комнату.

Пашутин подошел к двери и посмотрел в глазок. Он увидел искаженное увеличительным стеклом лицо молодой женщины, раскрашенное куда сильнее, чем требовалось для нормальной жизни. И полковник открыл дверь. Девица выглядела раскованной и явно подвыпившей.

– Привет, папаша, – сказала она. – Вот и я.

– Очень приятно, – Пашутин посторонился, пропуская ее в квартиру. Проходите, пожалуйста... Давно вас ждем, – и устремился вниз по ступенькам.

– Куда же ты, папаша?!

– Там и без меня тебе работы хватит, – Пашутин махнул рукой и вышел из подъезда.

Борис и Вадим молча стояли в прихожей и смотрели на девицу, не в силах произнести ни слова. Столько всего случилось за последние несколько часов, что они напрочь забыли, какой сегодня день.

А была среда.

***

Старик решил на некоторое время затаиться, лечь на дно. Да и не было у него ни сил, ни злости продолжать отстрел. Какое-то невнятное криминальное чувство подсказывало ему – не торопись, оглянись, выжди.

И он последовал этому своему чувству, которое, кстати, есть у каждого из нас, а если и не проявилось до сих пор у кого-то во всей своей силе и красе, то просто потому, что не было повода.

Было еще одно обстоятельство, которое неожиданно оказалось важным. Его можно было назвать мистическим. Оказывается, и это таилось где-то в глубинах стариковской души, и это было ему свойственно. В какую-то из бессонных ночей он вдруг ясно и четко осознал, что у его врагов середина недели, среда вроде как праздничный день. В среду они собираются, пьют шампанское, зазывают девочек на предмет постельных увеселений, причем далеко не всегда спрашивают у них на то согласия...

Ну, что ж, подумал старик, криво усмехнувшись в темноте, пусть будет среда.

И на первую свою охоту вышел именно в среду.

Старик видел, как увозили Игоря, как смертельно бледный Борис вынес на вытянутых руках мосластую ногу приятеля, и в этот момент она уже не выглядела ни молодой, ни загорелой. Старик не сожалел о том, что выстрел оказался столь великодушным, не сожалел и о том, что его можно было бы назвать и жестоким...

Что сделано, то сделано и всеми мыслями он устремился в ближайшую среду. Да, он решил подождать или, говоря точнее, затаиться до среды.

Во дворе сложилось убеждение, что пострадал Игорь по собственной дурости, что-то взорвалось у него в руках, доигрался, в общем. И каждый раз, когда возникало среди доминошников обсуждение очередной перестрелки в центре города, об убийстве милиционера, банкира или киоскера, торговавшего затейливыми презервативами, мужскими и женскими органами, изготовленными из нежно-розовой резины, и прочими достижениями западной цивилизации, так вот, стоило лишь зайти разговору об этом, доминошники пренебрежительно отмахивались, дескать, знаем, сами видели.

– А! – восклицал кто-то из них с наигранной досадой. – У нас во дворе произошло кое-что похлеще... Кандидат в Олимпийскую сборную вошел в квартиру, а через полчаса его вынесли по частям. Не веришь – спроси у ребят!

И хотя Игорь никогда не был кандидатом в сборную, к этому даже и не шло, довод действовал убедительно. Старик слушал разговоры молча, иногда вскидывал брови, бросал на говорившего пронзительно синий взгляд и снова опускал голову.

Он видел, как полковник Пашутин входил вечером в квартиру Чуханова, видел, как выходил. Старик насторожился и сердце его забилось чаще, когда полковник, остановившись на ступеньках подъезда, долго рассматривал окружающие дома, потом медленно и раздумчиво прошелся вдоль дорожки, остро поглядывая вокруг, и только через полчаса направился, наконец, к своему дому. Старик облегченно перевел дух, хотя и понимал – все только начинается, все впереди.

А Кате стало легче. Ее словно бы отпустило немного.

Старик уже не просыпался по утрам от шума воды в ванной, Катя охотно ходила в гастроном, как-то позвонила подруге. А еще через два дня вышла на работу. И, хотя прежней улыбки на ее лице не было, не смеялась она так доверчиво и охотно, как раньше, но старик был рад и малому, тем более, что менялась Катя все-таки в лучшую сторону.

И было у него этому свое объяснение. Прав он был или ошибался, обострился ум от пережитых потрясений или рассудок окончательно покинул его, но он объяснял начавшееся выздоровление своим выстрелом – преступник понес наказание и ей стало лучше. А когда будут наказаны остальные, она и совсем выздоровеет, станет прежней – в этом старик не сомневался.

– Ничего, Катенька, – говорил он за завтраком, колотя чайной ложкой по вареному яйцу. – Ничего... Помяни мое слово... Через неделю ты себя не узнаешь.

– И что же такое произойдет? На кого же я стану похожей?

– На себя.

– А сейчас я на себя не похожа?

– Так... Временами.

– Но ты меня узнаешь?

– Счастливые перемены произойдут, – говорил старик и в его голосе слышались успокаивающие нотки, какие бывают у опытных врачей, которые перевидали в своей жизни всякое.

– А почему именно через неделю? – продолжала допытываться Катя, исподлобья глядя на старика.

– Мне так кажется, – уклонялся старик от прямого ответа. – Время лечит.

– Вчера на остановке видела Вадима Пашутина, – сказала Катя без всякой связи с предыдущими словами.

– И что?

– Задерганный какой-то... Похудел.

– Похудеешь, – кивнул старик. – Кто угодно похудеет... Тебя заметил?

– Отвернулся.

– Не подошел, значит?

– А зачем ему ко мне подходить? – удивилась Катя.

– Мало ли... Чтобы извиниться... Чтоб на колени пасть, – жестко произнес старик и напрочь отгородился бровями от настойчивого взгляда внучки.

– На колени? – удивилась Катя. – Ты, деда, что-то перепутал. Так в наше время не бывает.

– Только на колени, – повторил старик. – Только публично, при людях, при толпе... Только это может его спасти, – промолвил старик неосторожно, и тут же спохватился, досадливо брякнул ладонью о стол.

– Да? – протянула Катя и внимательным долгим взглядом посмотрела на старика. – Ты как-то странно говоришь... От чего это может его спасти?

– От кары.

– Какой, деда? Чьей кары?

– При чем здесь чьей? – раздраженно спросил старик. – Возмездие не бывает чьим-то... Оно всегда... свыше, – с трудом подобрал он нужное слово. – Кара, возмездие, наказание... Они как невидимое воронье, носятся в воздухе и настигают, настигают, настигают!

– Всех?

– Кого надо.

– А кто решает, кого именно требуется настигнуть, покарать и когда именно? – Катя явно забавлялась, видя, что старик придает слишком уж большое значение этому пустому, как ей казалось, разговору.

– Бог, – коротко ответил старик и этим как бы поставил точку. Но, помолчав, добавил, – А поручает он это надежным людям... И это... Будешь возвращаться, купи хлеба. Хлеб у нас кончается. Не забудь.

– А ты знаешь, соседка сказала, – Катя тоже не стала продолжать прежний разговор, – что этот... Игорь, ну у которого в коленке что-то стрельнуло...

Выжил все-таки...

– Это еще неизвестно, – проворчал старик.

– Почему? – Его приятели... вроде посетили в больнице, с врачом разговаривали...

– Ну посетили и ладно, – несколько не в тон произнес старик. Делов-то... Больного посетить...

– А почему ты говоришь, что неизвестно, выживет ли он? Говорят, на поправку пошел...

– Организм выжил, – резко сказал старик. – А выживет ли Игорь – это неизвестно.

– А, – протянула Катя озадаченно. – Вон ты как... Тогда конечно... А то я как-то не врубилась, – она встала, поцеловала старика в щеку, махнула рукой уже из прихожей, почти как прежде махнула, и вышла из квартиры.

– Звони! – успел крикнуть старик.

***

В то же утро полковнику Пашутину принесли и положили на стол копию заключения эксперта, который изучал бесформенные кусочки металла, обнаруженные в ране у Игоря. Пашутин не занимался этим делом официально, и заключение ему принесли из уважения к его должности и опять же по настоятельной просьбе. Вывод эксперта был тверд и однозначен – крошки металла являлись частью небольшого взрывного устройства. И на коже обнаружены следы ожога, и металлические частицы искорежены и обожжены. Это был микровзрыв, – утверждал эксперт.

Внимательно прочитав заключение, Пашутин тут же набрал номер домашнего телефона. Трубку поднял сын.

– Вадим? Приезжай ко мне.

– Прямо немедленно? – недовольно спросил Вадим. – Отец, видишь ли в чем дело...

– Через двадцать минут ты войдешь в мой кабинет. Все. – И полковник положил трубку.

Вадим вошел в кабинет через полчаса.

– Гонор показываешь? – спросил Пашутин, взглянув на часы. – Напрасно.

– О чем ты? – Вадим сделал удивленные глаза.

– Когда тебе говорят, что нужно быть через двадцать минут, это значит, что ты должен быть через двадцать минут. Ясно? Не только здесь, везде. Когда ты входишь через тридцать минут, ни о чем серьезном с тобой говорить уже невозможно. Потому что даже это, небольшое вроде бы, опоздание убедительно подтверждает, что человек ты бракованный. Довериться тебе нельзя. Ни в чем. Ты недееспособный.

– Значит, такого родил.

– Нет, родил я нормального ребенка. Но с годами этот ребенок начал усваивать нечто мне чуждое...

– Я это слышал уже много раз. И не намерен выслушивать это всю оставшуюся жизнь.

– О твоих намерениях мы поговорим в другой раз. А сейчас я говорю не о себе и даже не о тебе. Я говорю о законах человеческих взаимоотношений, которые, слава Богу, еще действуют в нашем мире. Чтобы потом, когда тебя вышибут отовсюду, ты не делал бы удивленные глаза и не говорил, что отец ничему не научил тебя в жизни, и что ты, оказывается, не готов к схваткам, которые тебя ожидают.