Текст книги "Женщина по средам"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ну, как пушка, батя? – спросил Гена. – Нравится?

– Вроде ничего... А кто она... по национальности?

– Итальянка. Видишь, какая смуглая... Тебе как, в молодости нравились брюнетки?

– Они мне и сейчас нравятся...

– Ишь ты! – восхитился Гена.

– И ничуть не меньше, чем блондинки, – добавил старик.

– А ты им?

– Вот пытаюсь понять, – старик ушел от игривого продолжения разговора.

Он вдруг поймал себя на том, что лишь сейчас, взяв в руки винтовку, осознал то, что затеял. Он прислушивался к себе, ожидая ощущений оторопи, страха, неуверенности... Холодок, быстрый, мимолетный метнулся по его груди, слегка перехватило дыхание, несколько раз тяжело, с перебоями ткнулось в грудную клетку сердце. Но страха не было. Пришло ощущение, что все идет так, как надо, как и должно идти. А кроме того, у него будет еще много времени и обдумать, и взвесить, и отшатнуться, если уж дойдет до этого. Но в эти минуты раскаяние не посетило его. Руки не дрожали на стволе, пальцы спокойно ощупывали новый для них предмет, который круто и навсегда менял устоявшуюся жизнь старика, вводил его в новые события, требующие риска, жесткости, решимости...

– Послушай, батя, – подал из темноты голос Саша – он пристроился на каком-то ящике и в полумраке светились только его лицо и руки, лежащие на коленях. – А может помочь тебе?

– Это как? – поднял голову старик.

– Ну, как... Добавишь еще столько же, и мы сами разберемся с твоими клиентами... Сколько их? Ты говорил, трое... Со всеми разберемся. По полторы тысячи за брата... Это не очень дорого. Люди готовы больше платить...

– И платят?

– Охотно.

Старик помолчал, неотрывно глядя на винтовку, все еще лежащую у него на коленях, провел рукой по стволу, чувствуя тонкий слой смазки, радуясь ее новизне, самим формам, где все было разумно, необходимо и надежно. Как бывший механик по точным приборам, он сразу почувствовал ее совершенство, ничто, ни одна деталь не вызвала возражения, желания изменить, улучшить...

– Нет, – наконец сказал он и для убедительности покачал головой. – Это должен сделать я сам... Или я, или никто. Иначе это будет уже что-то другое.

– Как знаешь, – с улыбкой протянул Саша. – Как знаешь... А то подумай, время есть.

– Нет-нет, – поспешно сказал старик, словно и сам опасался, что возьмет да и нечаянно согласится на этот заказ.

– А ведь ты попадешься, батя... Чует мое сердце, попадешься, – добавил Гена.

– Ну, что ж... Не исключено. Да, скорее всего. Значит, так и должно быть.

– Срок получишь.

– Большой не дадут.

– Почему... Могут и большой дать... Сознательное, продуманное, тщательно подготовленное преступление... Так они это называют. Если бы ты в истерике их утюгом искрошил... мог бы условным отделаться... А так... вряд ли.

– Ха! – горько рассмеялся старик. – Много мне уже не отсидеть. А небольшой срок пусть дают. И потом я вот еще что думаю, – старик помолчал, поглаживая ствол винтовки. – Я вот еще что, ребята, думаю... Даже если и попадусь, это будет не худший вариант. Это тоже будет неплохо. Я готов и к этому.

– Не понял?

– Ну, как... Будет суд, шум, огласка... Глядишь, кого-то еще подтолкну к тому, чтобы взять в руки топор, вилы, винтовку... Чтобы и противная сторона знала – будет ответ. Кто сеет ветер, пожнет бурю.

– К гражданской войне народ склоняешь? – расхохотался Гена.

– Я бы не возражал, – серьезно ответил старик. – Пора.

– Созрел, значит?

– Да, я готов.

– Крутой ты мужик, – произнес Саша из темноты. – Есть у тебя еще порох... Нынче нечасто людей с порохом встретишь... Поизмельчал народ. Любые деньги готов заплатить, только бы самому не вляпаться.

– И в самом деле любые? – удивился старик.

– Ты же вот платишь!

– Я плачу за инструмент. Всю жизнь платил за инструмент. А работу делал сам, – произнес старик негромко, но с вызовом. – И эту работу выполню сам. До сих пор у меня все получалось. И потом... Может быть, я передумаю, отложу, повременю... Но это я отложу. Я повременю.

– Крутой ты мужик, – повторил Саша озадаченно. – Мне почему-то кажется, что все у тебя получится.

– Я тоже так думаю, – сказал старик.

– Ну что ж... Не будем терять времени, – Саша подошел к столу, у которого сидел старик. – Смотри, батя, запоминай... – И на глазах изумленного старика принялся отделять от винтовки одну часть за другой. И вот уже на столе в ряд лежали затвор, магазин, казенная часть. В руках у Саши остался ствол с прикладом. Потом легко и быстро, даже с некоторым изяществом, снова совместил все детали, подогнав их одну к другой.

– Надо же, – пробормотал старик. – Я уж думал, что никогда все это вместе не соберешь...

– Но ты, батя, все понял? Как и что... А?

– Более или менее...

– Нет, так не годится. Или ты знаешь все твердо или ты ничего не знаешь. Бери винтовку, начинай разбирать.

– Я? – ужаснулся старик.

– Давай-давай, не трусь... Это не самое страшное... Впереди тебя ждет кое-что более рисковое. Давай!

Прошел час и старик смог в конце концов разобрать и снова совместить все детали винтовки. И когда, передернув затвор, нажал курок, счастливый старик услышал четкий щелчок.

– Ну вот, а ты, дурочка, боялась, – проговорил Саша. – А теперь стрельба. Только предупреждаю... Патроны – по двадцать баксов за штуку.

Стреляй, но про себя прикидывай, сколько у тебя денег припрятано...

– Там видно будет, – старик с трудом поднялся из низкого продавленного кресла и пошел вслед за Сашей. За следующей, третьей уже дверью оказался длинный, уходящий в темноту, пролет подвала. Саша нащупал на стене выключатель и у дальней, противоположной стены вспыхнули несколько лампочек под козырьками, осветив круглые мишени. – Ого! – восхитился старик. – Да у вас тут неплохо налажено дело!

– Стараемся, – усмехнулся Саша.

– Неужели наверху ничего не слышно?

– Почему, слышно... Но любопытным мы объясняем, что играем, дескать, в карты, в подкидного дурака... А проигравшим лупим в лоб колодой. Вот эти щелчки они и слышат.

– Неужели верят? – усомнился старик.

– А куда им деваться... Ложись, батя, вот здесь... У нас тут борцовские маты положены... Поэтому, когда надумаешь смертельные удары каратэ отработать, мы здесь же тебя будем натаскивать...

– Для каратэ я, пожалуй, упустил время...

– Как сказать... Некоторые и в твоем возрасте интересуются... Ну ладно, ложись. Вот тут подставка, свернутый матрац... На него кладешь винтовку...

Смотришь в окуляр... Смотри в окуляр! Видишь пересечение нитей? Вот точку, где они пересекаются, наводишь на цель... В данном случае – центр черного круга.

Усек? Расстояние у нас замерено – сто двадцать метров. Этим колесиком устанавливаешь напротив черточки цифру "сто двадцать"... Так, правильно...

Молодец. Видишь в прицеле мишень? Совмещай перекрестие нитей с центром мишени... Есть? Теперь задерживаешь дыхание и медленно, осторожно касаешься спускового крючка... Ты слышишь? Не надавливаешь на спусковой крючок, а только касаешься его, только касаешься!

– Да знаю я! – буркнул старик. – Стрелял когда-то...

– Это ты дома расскажешь... А сейчас слушай и выполняй. Пальцы у тебя не годятся для такой работы, грубоваты у тебя пальцы, заскорузлые какие-то...

Ты что, раньше никогда в людей не стрелял?

– Да не приходилось как-то... Ты уж прости великодушно...

– Ладно, Бог простит... Тут нужны пальцы нежные, трепетные, музыкальные... Вот какие пальцы должны быть у настоящего убийцы...

– Что ты сказал? – встрепенулся старик.

– Ладно тебе... Что сказал, то и сказал. Курка палец должен касаться почти невесомо... Как дуновение ветерка...

– Да ты прямо поэт! – усмехнулся старик.

– Спасибо... Представь, что у тебя вместо пальца не это вот полено, а лепесток ромашки... Вот такое должно быть нажатие. Усек? А перекрестие нитей остается на цели. А дыхание остановлено. А сердце должно биться размеренно. И вот ты ловишь момент между двумя ударами сердца... Повторяю между ударами сердца ты должен поймать момент, когда весь... ну совершенно неподвижный... От сердца ты немного весь содрогаешься, понял? Все содрогаются, не только ты... И все это время ты своим подслеповатым глазом...

– Ну! Так уж и подслеповатым! Я, между прочим, до сих пор без очков обхожусь... Когда уж совсем тонкая работа...

– Остановись, батя! У тебя глаз, как у горного орла? Очень хорошо.

Тверда рука? Совсем прекрасно. А теперь слушай дальше... Главное – не торопиться... Ни в коем случае. Вот увидишь ты, например, в прицеле, что перекрестие нитей легло промежду глаз твоего клиента... Кстати, очень хорошее место для вхождения пули – на затылке образуется дыра с коленку величиной. И ты, конечно, поторопишься нажать курок... Это будет ошибка, может быть твоя последняя ошибка. Усек? Не торопись. Если попадешь в центр его ублюдочного лба, тоже неплохой вариант. И если в рот ему влетит твоя нежная посылка – опять хорошо. Достаточно надежный выстрел. Или в шею войдет... Это даже лучше, потому что в таком случае пуля улетит и ее никто не найдет, понял? Эксперты с ног собьются, а не догадаются – из чего был сделан выстрел, да и выстрел ли...

– Я понял, – проговорил старик, пытаясь сократить наставления и побыстрее перейти к самой стрельбе.

– Торопишься, батя... Не подгоняй... Я должен говорить достаточно долго, чтобы дать тебе возможность привыкнуть к своему положению, к винтовке, к прицелу... К своей будущей роли мстителя и убийцы.

– Понял, – повторил старик, чуть шевельнув желваками – не понравились ему слова Саши.

– Итак, главное – не торопиться. Только нежное, воздушное касание курка. А винтовка сама решит, когда нужно выстрелить.

– Что значит сама? – удивился старик.

– Именно сама. Она стреляет, а не ты. Усек? Ты ее покупаешь, как покупают бабу... Хотя тебе это, может быть, и незнакомо...

– Знакомо.

– Тем лучше. Ты ее покупаешь. Платишь деньги за патроны. Выбираешь цель, день, час, место... А вот секунду выбирает она. Я понятно выражаюсь?

– Да уж понятней не бывает!

– Ты со мной согласен?

– Полностью. Стрелял я когда-то, неплохо стрелял, – старик повозился на матах, сработанных скорее всего из старых матрацев, выброшенных жильцами, улегся поудобнее, всмотрелся в окуляр оптического прицела.

– Тогда вперед, – и Саша вручил старику новенький, блестящий патрон с острой пулей. – Ни пуха, батя!

– К черту!

И грохнул выстрел. Старику в прицел хорошо было видно, что выстрел получился не слишком удачным – в молоко, как говорится. Совсем рядом с черным кругом, но все-таки в молоко. И только четвертая пуля вошла в самый центр мишени. Шестая легла рядом, седьмая – между ними.

– Может, хватит? – спросил Саша. – Как подумаю, какое добро переводим... Душа содрогается.

– Еще немного, – сказал старик невозмутимо. И вложил в ствол очередной патрон.

– Батя, – Саша похлопал старика по спине. – Ты слишком азартный какой-то... Двадцать баксов каждый патрон... А доллар в цене растет...

– Я помню, – сказал старик и опять приник к прицелу.

Дело явно пошло на лад – три последующие пули легли в десятку.

– Вот теперь хватит, – сказал он, поднимаясь и отряхивая колени.

– Да, теперь я спокоен за твоих клиентов. Они будут иметь дело с настоящим мастером. Это всегда приятно. А то как вспомню в каких муках однажды мне студентка зуб рвала... Мы оба с ней чуть не кончились там возле кресла...

Да, батя, а разрывных пуль ты не хочешь купить?

– Не понял? – живо обернулся старик.

– Пули, говорю, разрывные... Очень удобная штучка, между прочим...

Гораздо надежнее. Голова разлетается, как воздушный шарик от сигареты, представляешь?

– Представляю, – хмуро кивнул старик.

– При надобности и поджечь можно кой-чего... И сама по себе хороша...

Сто долларов штука. Дороговато, но окупается стократно.

– Беру, – сказал старик. – Десять штук.

– А простых сколько?

– А простых двадцать. Да, двадцать штук, – повторил старик, будто уверился в правильности своих подсчетов.

– С запасом берешь? – усмехнулся Саша.

– Жизнь продолжается, – старик развел руками в стороны. – Кто его знает, с чем завтра придется столкнуться...

– Хозяйственный ты мужик.

– Всю жизнь запасался, лишнее приходилось брать... Хлеб, соль, спички, керосин, макароны... Теперь вот и до патронов дело дошло. А завтра, глядишь, и в самом деле пушка понадобится, – невесело усмехнулся старик.

– Ничего, – успокоил его появившийся в дверях Гена. – Понадобится обращайся. Выручим.

– Неужели пушку достанете?

– Запросто. А заплатишь – и к месту доставим. И цель поразим. И возьмем недорого.

– Но это чуть позже... А сейчас сколько возьмете?

– Как и договаривались... Восемь тысяч.

– Это как?! – вскинулся старик.

– Смугляночка – пять тысяч? Пять. Десять штук разрывных по сотне...

Тысяча? Итого, шесть. Десять штук простых ты уже использовал? Еще двести.

Двадцать заказал – еще четыреста... Правильно? Всего получается шесть шестьсот.

Глушитель... Тебе ведь нужен глушитель? Нужен. Без него нельзя. А он тянет на тысячу долларов.

– Откуда же еще четыреста? – возмутился старик.

– А за науку? А использование помещения? – Саша с улыбкой обвел взглядом тир. – А машина, бензин, водительские услуги...

– Хватит, – остановил его старик. – Договорились.

***

Вроде, все получилось, все состоялось. Старик сидел у окна в плацкартном вагоне поезда и неотрывно смотрел на проносящиеся мимо слабые огоньки полустанков, деревень, отдельных вросших в землю домиков, время от времени возникающих в синих сумерках. Вспоминая столь долгий сегодняшний день, он содрогался, только сейчас сознавая ту опасность, которой подвергался едва ли не на каждом шагу. Какие силы или какое отчаяние заставили его подняться в крытый кузов грузовика? Откуда взялась отвага, чтобы в пустынном месте сесть в машину к незнакомым людям, занимающимся к тому же преступным промыслом – торговле оружием? А подвал?

Господи! А подвал?!

И он, старый и совершенно беспомощный человек, шагнул в его темную, сырую глубину, хотя прекрасно знал, что может никогда не выйти оттуда...

А камера хранения на Курском вокзале, отсчитывание денег, опасливое озирание по сторонам...

Сидя у темного окна, отгородившись ладонью от соседей, не зная их и не желая знать, старик вспоминал прошедший день и ужасался. Только теперь он осознал, насколько великодушно поступили с ним торговцы оружием. Ведь могли и на вокзале дать по темечку, оттащить в сторону и уйти с винтовкой и с деньгами... И никто, ни один пассажир не вмешался бы, ни один милиционер не полюбопытствовал бы, что случилось со стариком, и что за люди волокут его в укромный угол...

В вагоне никто не обращал на него внимания – пожилой, молчаливый человек, вжавшийся в угол у окна, с хозяйственной сумкой, засунутой поглубже под лавку. Внимательный человек мог бы заметить, что в сумке лежит пакет кефира, мятый хлебный батон – купленный на привокзальной площади у такой же старухи, как и он сам. На крючок у двери старик повесил замусоленную кепку с надломленным козырьком – наверняка эта кепка служила ему не меньше десятка лет.

Очень уж любопытный попутчик заметил бы в сумке залатанный рукав старого свитера, какой-то сверток, завернутый в старую мятую газету. Что в нем могло оказаться? Какие-нибудь семена, кусок вареной колбасы, плавленый сырок, а то и початая бутылка с домашним самогоном...

Такая примерно сумка стояла в ногах у старика.

Правда, были в ней еще три тысячи долларов, которые он готов был истратить, но удалось сохранить. Лежали доллары в неприметной щели сумки, и, право же, надо было иметь немало мужества, чтобы решиться сунуть пальцы в эту щель. А еще в стариковской сумке лежали три десятка патронов, из них десяток – с разрывными пулями, от которых голова, по заверению торговцев, разлеталась, как воздушный шарик, прижженный горящей сигаретой.

И еще один груз был у старика – связка садового инструмента. Его он забросил на верхнюю полку, чтобы грабли, тяпка и лопата никому не мешали. В связке был еще один предмет, завернутый в белую тряпицу. Знающий человек, поразмыслив, мог бы предположить что это коса, купленная в хозяйственном магазине, черенок от лопаты, топорище... Старик забросил связку на полку так небрежно и продуманно, что снизу можно было увидеть только ржавые грабли да помятый срез тяпки с подсохшими комьями земли.

Хотя ничего не представлял собой этот стариковский сверток, хозяин все-таки время от времени бросал на него бдительный взгляд. Оно и понятно для такого старика и тяпка с граблями представляет ценность, конечно же, он опасается, чтобы не сперли случайные попутчики, а что спереть могут, это все мы знаем...

Взгляни на старика сейчас человек, который хорошо знал его прежде, наверняка заметил бы – изменился Иван Федорович. Постарел, что ли... Что-то вроде убогости можно было заметить и в его седой щетине, выросшей за последние три дня, и сидел он, будто больше всего боялся причинить кому-то неудобство, и от разговоров в купе уклонялся, даже если к нему обращались. Этакое затюканное создание, Божья тварь, доживающая последние свои деньки на грешной земле. Пьет кефир маленькими глоточками, отламывает ломтики от несчастного своего батона, стараясь ухватить мякиш, видно, для корочки зубов-то маловато...

Но стоило присмотреться более пристально, то можно было бы заметить, заподозрить, что притворяется старик, придуривается. И зубы у него на месте, свои зубы, не вставные, не из белого пенсионерского металла. И руки не дрожат, нет в них старческой немощи, мелкой дрожи, крепкие еще руки у старика. И на верхнюю полку бросает он взгляд далеко не подслеповатый, острый взгляд бросает, ясный, даже горделивый. С достоинством старик, подумал бы человек проницательный и неглупый.

Когда подвыпивший сосед долго и бестолково трепался о чем-то, посылая в вагонное пространство словечки далеко не печатные, старик не сдержался и слегка выглянул из своей старческой роли, покинул ее ненадолго...

– Хватит материться-то! – сказал он неожиданно и резко.

– А что, уши ломит? – добродушно осклабился парень.

– Ломит!

– Пойди в тамбур, проветрись... – Оглянись! Не один едешь! Глоток выпьет, понимаешь, а вони от него, будто литр проглотил.

– А откуда тебе, папаша, известно, сколько я проглотил?

– Дано мне это! Понял?! От Бога дано видеть и знать, кто, сколько и чего проглотил. И чего от него ждать.

– И чего же от меня ждать?

– Ничего хорошего. Вонь, дурь, пьянь.

– Ха! – произнес парень – потный, жирный и какой-то весь мокреющий. Ха, – повторил он уже потише и обиженно смолк. Оглянулся по сторонам, пытаясь привлечь на свою сторону союзников, но все отворачивались и он сник окончательно. – Был бы ты, папаша, помоложе... Поговорили бы мы с тобой...

– А я и в этом возрасте могу поговорить.

– Ха... Какие мы нежные да обходительные, – и он кряхтя полез на вторую полку, где вскорости и захрапел.

А старик опять отвернулся к окну и смотрел, не отрываясь, на несущуюся вслед за поездом луну, ущербную уже луну, не такую полную да круглую, какой она была совсем недавно. И только поздним вечером, почти ночью, когда весь вагон уже спал, когда из каждого отсека доносились разноголосые похрапывания, постанывания, попукивания, старик поднял с пола свою сумку, положил ее в изголовье, накрыл подушкой в какой-то грязной, влажной наволочке, постелил такую же простыню, лег не раздеваясь, тяжко вздохнул, словно вытолкнул из себя сегодняшние треволнения, и со стоном закрыл глаза.

***

Едва Катя открыла дверь, он сразу догадался – только что из ванной.

Мокрые волосы, капли воды на лице, влажные следы в коридоре. И опять сердце его болезненно сжалось – неужели не понимает она, что это ненормально, что невозможно отмыться водой, что другие средства нужны... "Поплыла девка", – горько подумал старик.

– Деда! – Катя радостно бросилась ему на шею, обняла, поцеловала в небритую щеку. – Наконец-то! А то я здесь совсем ошалела от тоски и одиночества!

– Все в порядке, все в порядке, – он легонько похлопал ее по спине. Какие новости? – Старик поставил в угол за вешалку связку инструментов, прикрыв их плащом, сумку тоже запихнул поглубже, чтоб не бросалась в глаза.

– Новости? Предки мои звонили... Скоро приедут. Во всяком случае так сказали.

– Откуда звонили?

– Я и не поняла... То ли из Бреста, то ли из Хабаровска... На вокзале сидят, погоды ждут... Таможенники их там круто обобрали, но, говорят, кое-что осталось.

– Если осталось, это хорошо, – старик взял Катю под локоть, завел ее на кухню, чтоб не успела она заинтересоваться его сумкой, свертком. – Никто не заходил?

– Ой! – Катя прижала ладони к щекам. – Чуть не забыла... Тут такое...

– Что случилось? – насторожился старик. Он давно уже не ждал хороших новостей, будто чуял, что их и быть не может. Если что и случилось, то только печальное, горестное, больное. И был, в общем-то прав.

– Пашутин приходил.

– Кто?

– Полковник из соседнего дома. Отец этого... Вадима.

– Что ему нужно? – хмуро спросил старик.

– Деньги принес.

– Деньги? Какие?

– Ну... Я так поняла, что вроде утешительные... Целый миллион, – Катя выдвинула ящик кухонного стола и вынула плотную пачку, завернутую в газету.

Когда старик брал деньги. Катя заметила, как дрогнула его рука.

– И как это произошло?

– Уже вечер был... Слышу – звонок. Выглянула в глазок – стоит. Не в форме, нет... Открываю... Извините, говорит, что потревожил... И протягивает сверток. Что это? – спрашиваю. Да вот, говорит, ребята передали... Просят понять и простить.

– А ты?

– Растерялась... Я не знала, что это деньги, взяла... А он уж дверь снаружи нажал, замок защелкнулся... Стою, как дура с этой пачкой... Потом сообразила развернуть...

– Пересчитывала?

– Нет.

– А откуда знаешь, что здесь миллион?

– Так... Прикинула. Две пачки пятитысячных купюр...

– Хорошо, что не считала.

– Почему, деда?

– Не знаю... Так подумалось. Если бы пересчитала, вроде начала к ним привыкать... А привыкать нельзя... Зараза в них заразная.

– Боже! Какая?!

– Зараза, – повторил старик. – Если возьмем... Тогда уж совсем можно подыхать. Это будет уже полный... конец. А нам выкарабкиваться надо. Нам жить еще.

– А с ними нельзя?

– Ты что, не чуешь, какая вонь от них? Смрад! От них мертвечиной несет за три версты! – последние слова старик, разволновавшись, выкрикнул Кате в лицо.

– Да ладно тебе, деда, – она протянула руку, растрепала его седые волосы. – Я что? Я – ничего. Нет так нет. Тебе виднее. Отнеси да и все. И дело с концом.

– Отнести? – его кулаки сжались и, приподнявшись, с такой силой одновременно грохнулись на стол, что чашка испуганно подпрыгнула. – По морде!

Поняла? Этими деньгами надо бить по морде! В пасть ему запихнуть эти деньги, чтоб потом от запора месяц лечили! Чтоб потом...

– Чай будешь пить? – негромко спросила Катя, бросая деньги в ящик.

– Вытащи их оттуда! – старик вскочил, выдвинул ящик и, схватив деньги, запустил их в коридор, к входной двери. – Пусть там пока полежат. А то уж больно воняют. – И, наткнувшись на вопросительный взгляд Кати, ответил:

– Буду.

– Вот это другое дело, – улыбнулась Катя. – А то ты какой-то гневный вернулся...

– Главное – вернулся, – проворчал старик.

Была суббота, и он знал – полковник дома. Наспех, обжигаясь, он выпил чашку чая, быстро побрился в ванной, решив, что идти к Пашутиным небритым будет в чем-то унизительно. И не в силах больше находиться дома ни минуты, схватил деньги и выскочил в дверь.

Шагая к соседскому дому, старик поймал себя на том, что не может положить деньги в карман, даже в этом ему виделось что-то отвратное. Так и шел, зажав пачку в руке. Слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, пересек двор, поднялся на третий этаж, где жили Пашутины, и, не давая себе ни секунды на раздумья, нажал кнопку звонка.

Дверь открыл сам хозяин, полковник Пашутин, как всегда, румян, выбрит, надушен. На нем были домашние шлепанцы, майка, серые штаны на резинке. Открыв дверь, он не успел погасить на лице улыбку, видимо, только что разговаривал с кем-то и отблески разговора играли в его глазах. Пашутин жевал, что-то говорил человеку, с которым секунду назад сидел за столом. И тут увидел перед собой горящий ненавистью, синий взгляд старика из под белых бровей.

– А, – радушно отступил Пашутин в глубь прихожей. – Иван Федорович...

Заходи, дорогой.

Не отвечая, старик размахнулся и изо всей силы бросил пачку денег прямо в румяное лицо полковника. И только тогда до него дошло, почему он так старательно заворачивал ее, почему нес, зажав в кулаке, – ему хотелось не просто швырнуть деньги, хотелось этими деньгами еще и дать по морде. Удалось.

Пачка с миллионом рублей врезалась полковнику в лоб. А большего старику и не нужно было – он захлопнул дверь и сошел вниз по ступенькам. Так и не произнеся ни единого слова.

И лишь когда вышел из подъезда, до него донеслись слова полковника откуда-то сверху, чуть ли не с небес – с балкона.

– А вот это ты зря сделал, Иван Федорович.

Старик остановился, поднял голову и, встретившись взглядом с Пашутиным, тоже негромко, но внятно и раздельно ответил:

– А я еще ничего не сделал.

– Только собираешься? – Пашутин умел владеть собой, видел за словами скрытый смысл.

– Да, – подтвердил старик, хотя знал, прекрасно знал, что не следует отвечать на этот вопрос, плохо это. Но не смог сдержаться, все рвалось внутри от напряжения и ему нужно было как-то освободиться от злости, которая клокотала в груди. – Только собираюсь.

– Ну-ну, – донеслось с балкона поощрительно.

***

Катя сидела в комнате на диване, подтянув под себя ноги, читала газету.

Увидев вошедшего старика, спросила:

– Отдал?

– В морду его поганую швырнул.

– Напрасно... Он-то не виноват.

– Нет, виноват! – резко возразил старик. – Он должен был позвонить, спросить разрешения встретиться... И только тогда мы с ним смогли бы где-нибудь увидеться, только тогда. И он, маясь и терзаясь, глядя погаными своими полковничьими глазами в землю, спросил бы... Как, дескать, ты смотришь, уважаемый Иван Федорович... Виноваты ребята, нет им прощения, но сын все-таки, пришлось приложить усилия и вытащить из тюрьмы, спасти подонка... Не обидишься ли, если предложу немного денег... Пусть, дескать. Катя съездит на море, в круиз какой-нибудь на корабле, пусть нарядов себе накупит. Может быть, это поможет ей забыть случившееся... Вот так примерно.

– Красиво, – кивнула Катя.

– А он? Позвонил в дверь, воровски сунул в щелку деньги и был таков!

– Не совсем так, но похоже... Торопился он, извинился...

– Вот-вот! И сынок его тоже торопливым оказался. Весь в отца, семейная традиция, да?

– Хочешь, я тебе заметку прочитаю, – Кате удавалось погасить гнев старика, задав ему посторонний вопрос, предложив чаю, сказав что-нибудь о погоде. И старик был благодарен ей за это, сам он не мог остановиться, пока не обессиливал.

– А что там? – спросил старик, остывая.

– Понимаешь, – Катя была тиха и печальна. – Все, что со мной случилось... Это еще хуже, чем мы думали...

– Что такое? – всполошился старик. – Хворь какая?

– Да нет... Хуже.

– Ну? – он наклонил голову, опасаясь взглянуть Кате в глаза. – Давай уже, добивай.

– Вот пишут... Заметка небольшая в газете... У одной белой женщины родился черный мальчик. Негритенок.

– Ну и слава Богу! – Старик, ожидавший чего-то другого с облегчением перевел дух. – Ребенок – он и есть ребенок... Хоть белый, хоть черный... Пусть даже зеленый, был бы здоров.

– Я не об этом, – Катя исподлобья посмотрела на старика. – Дело в том, что муж у этой женщины тоже белый.

– Что же она... Изменщица коварная? – усмехнулся старик.

– Нет... В тех краях вообще нет негров. Ни единого.

– А ребенок черный?

– Черный.

– А папа с мамой белые?

– О том и речь, – Катя смотрела на старика с какой-то мукой, она хотела что-то подсказать ему, но он оставался благодушным.

– Так бывает, – рассудительно произнес старик. – Я слышал... К примеру женщина хоть и белая, но родилась от негритянки или папа у нее негром был...

Она белая, но все равно наполовину негритянка... Или такая же история с папой... И ребеночек у них запросто может получиться очень даже смугловатеньким, – старик рассмеялся беззаботно.

– Нет, – Катя грустно покачала головой. – Я не об этом...

– О чем же?

– Тут о другом говорится...

– Ничего не понимаю! – с легким раздражением сказал старик. – Объясни толком!

– Эта женщина десять лет назад пообщалась с негром... Оба студенты, учеба, поездки...

– И она с ним переспала?

– Да. Именно. Переспала. Этот негр был у нее первым мужчиной. И после той ночи весь ее организм строился на черный лад, понимаешь? Он будто программу в нее заложил на всю жизнь, понимаешь? И потом, за кого бы она замуж ни вышла, отцом ребенка будет не только ее муж, но и тот негр, с которым она пообщалась десять лет назад... Как он запустил в нее свои негритянские соки, так они в ней и играют...

– Так, – протянул старик. Он еще не все понял до конца, но насторожился. – И что же из всего этого следует?

– А из этого следует, что если мне когда-нибудь в будущем доведется родить ребенка, от кого бы то ни было... Отцами на самом деле будут эти подонки. Они задали программу, они напустили в меня своего дерьма. И мой организм их дерьмо усвоил. Наверно, внутри я сама стала немного, но в чем-то важном похожей на них, понимаешь?

– Кажется, начинает доходить.

– Представляешь, рожаю я лет через десять мальчика, а он – вылитый Вадим Пашутин... И подбородочек такой же червивый, и глазки навыкате, и ушки в стороны... Рожаю девочку лет через пятнадцать, а она, милая такая толстушка...

Не отличить от толстобрюхого Бориса Чуханова, торгаша вонючего...

– Так, – старик присел на диван рядом с Катей, взял в руки газету, но тут же отложил ее в сторону. – Надо же... Простоват. Я этого не знал. Не зря в наших деревнях так болезненно относятся к девичьей чести... Оказывается, это давно было известно в народе.

– Но мне от этого не легче, – негромко сказала Катя. – Такое ощущение, будто заразу какую-то в себе ношу...

– Ну что ж, – рассудительно произнес старик, – невидяще глядя в окно. – Будем преодолевать.

– Как? – спросила Катя. – Как, деда?

– Как Бог на душу положит, – старик наклонил голову, и сколько Катя ни пыталась заглянуть ему в глаза, она натыкалась на густой частокол седых бровей, скрывавших синий взгляд старика. Он словно боялся, что Катя увидит в его глазах нечто такое, чего видеть ей было нельзя.

***

За последние дни Катя первый раз решилась выйти из дома. Она опасалась повышенного внимания к себе, косых взглядов, ухмылок, любопытства. Но все обошлось. Никто не обращал на нее внимания, и она успокоилась. Ей и нужно-то было пройти квартал до гастронома, чтобы купить все тех же пельменей, кефира, а если повезет, то и сосисок.

Едва Катя вышла за дверь, старик тут же бросился на балкон. Он проследил, как она пересекла двор, свернула за угол. И, не медля ни секунды, схватил связку своих садово-огородных принадлежностей, натянул на голову кепку, снял с гвоздя ключи, которые оставила соседка, и осторожно выскользнул из квартиры.