Текст книги "Банда - 4"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Да, ты выглядишь бледновато,– произнес Бевзлин, думая о чем-то своем.

– Ночной образ жизни,– усмехнулась Надя.– Мало бываю на солнце. Мало дышу свежим воздухом.

– И ты пришла, чтобы рассказать мне обо всем этом? О том, с кем и как ты проводишь ночи, кто звереет в твоих объятиях от счастья? Ты для этого пришла?

– Я не должна была тебе всего этого рассказывать? Ты же сам спрашивал!

– Да нет, все правильно... Все правильно, Надя... Извини, меня занесло. Когда ты сказала о том, что он начал звереть... Я, кажется, тоже немного озверел.

– Может быть, ты ко мне еще что-то питаешь? И душа твоя трепещет при звуках моего голоса?

– Не надо, Надя, так шутить. Этим не шутят. Тем более со мной. Я тебе обещаю, Надя, что он в твоем обществе, вернее, в твоем присутствии еще не раз озвереет. И заверяю тебя – не от счастья.

– Увы, он счастия не ищет,– проговорила Надя нараспев.

– Что же он ищет?

– И не от счастия бежит.

– Ага... Понял. После такой ночи на стихи потянуло, да? – Бевзлин сощурился, кожа на его лице натянулась так, что даже зубы показались, но это была не улыбка, он ощерился, как это делают собаки перед отчаянным броском.

– Ладно, Толик, хватит глазками играть... Пора поговорить о деле,суховато произнесла Надя, как бы забыв обо всем, что было только что сказано.

– Я его найду,– прошептал Бевзлин.– Я его найду на противоположном конце земного шара!

– Не надо. Во-первых, потому что у шара нет конца, он круглый, шар-то, ты знал?

– И у твоего Андрея очень скоро не будет конца. Я заставлю его проглотить собственный член у тебя на глазах!

– А я-то при чем здесь?

– А ты здесь и ни при чем! Это представление будет для него.

– Ладно, Топик, хватит. Поговорим о деле. Тебе не придется огибать землю в поисках обидчика, он здесь, в городе, в пяти минутах ходьбы. Примерно в пяти минутах ходьбы. Через два дня у меня с ним встреча. Любовное свидание, если хочешь. Тебе это интересно?

– Надька! – Бевзлин вскочил, обежал вокруг журнального столика, присел на колени перед женщиной и смотрел на нее такими радостно-влюбленными глазами, будто она наконец-то согласилась подарить ему неземное наслаждение, в котором долго отказывала.– И ты мне его сдашь?

– Конечно! – Надя запустила пальцы в волосы Бевзлина и легонько потрепала их.– Если ты не будешь сдавать меня каждому встречному-поперечному.

– Я буду просто уничтожать каждого, кто приблизится к тебе на расстояние меньше десяти метров.

– Это меня вполне устраивает.

– Где у вас встреча?

– У него дома. Как обычно,– улыбнулась Надя.

– Не шути! – строго сказал Бевзлин.– Мне плохо от таких шуток, Надя. Где он живет?

– Не знаю, не запомнила... Где-то рядом... Он встретит меня на улице.

– Отлично! – воскликнул Бевзлин.– Если он похитил тебя, почему бы нам не похитить его? Это будет даже справедливо, как ты считаешь?

– Я считаю очень хорошо,– серьезно произнесла Надя.– И всегда хорошо считала, ты это знаешь. Сейчас вот я иду тебе навстречу в самом заветном твоем желании, в самом сильном стремлении – наказать ассенизатора. И надеюсь на взаимность,– Надя в упор посмотрела на Бевзлина.

– Неслабо, нехило! – смеясь воскликнул Бевзлин. И поняла Надя, почувствовала – надсадно рассмеялся Бевзлин, неискренне. И в чем дело, поняла не хочет он взаимности и с расплатой не будет торопиться.

– Насчет взаимности,– сказала она,– успокойся, пожалуйста, я имею в виду совсем не ту взаимность, о которой ты подумал. Я тебе помогу, но и ты мне поможешь.

– Чего же ты хочешь?

– Это в твоей власти, это не потребует от тебя больших денег, усилий, не потребует никаких жертв... Так, немного великодушия... Найдется для меня немного великодушия?

– Я всегда хорошо к тебе относился,– произнес Бевзлин с некоторой вымученностью.

– И в будущем готов быть не менее...

– Готов,– Бевзлин посерьезнел.– Так чего же ты хочешь?

– Я даю тебе прекрасную возможность проявить свое могущество, талант, силу, превосходство над всей этой шелупонью, которая тебя окружает...

– Так что же?! – потеряв терпение, закричал Бевзлин.

– Что бы ни случилось, ты оставишь меня в живых.

Бевзлин вскинул брови и некоторое время молча рассматривал Надю. На лице его играла привычная улыбка, но он был озадачен, он не ожидал столь скромной и столь дерзкой просьбы.

– Разве у тебя есть основания думать, что я...

– Да! – перебила его Надя.

– И для тебя имеет значение то, что я сейчас отвечу?

–Да.

– Хорошо... Я обещаю, что не причиню тебе ни малейшего вреда. Ты можешь оставаться в моей фирме, можешь уходить... Ты свободна. Нас слишком многое связывает, чтобы...

– Ладно,– Надя поднялась.– Договорились. Я сообщу, когда буду что-то знать. Когда мы с ним встретимся, где, зачем...

– Зачем – я догадываюсь,– улыбнулся Бевзлин.– Но постараюсь вмешаться.

– Не оплошай! А то до сих пор у тебя случались срывы с этим парнем, досадные срывы, Толик! – Надя поцеловала Бевзлина в щеку и, махнув рукой уже от двери, вышла из кабинета.

Бевзлин проводил ее улыбчивым взглядом и, лишь когда дверь за женщиной закрылась, сделался озабоченным. Прошелся по кабинету, легкий, стремительный, молодой, остановился на секунду у громадного окна, окинул взглядом простирающийся внизу город, снова пересек по диагонали весь кабинет и, наконец, смог сесть за стол. Потерев тонкими пальцами виски, он похрустел теми же пальцами, как бы переламывая их, и с облегчением откинулся на спинку стула.

– Все ясно,– проговорил он.– Будет денег просить. Ну, что ж, пусть просит. Пообещаю. А если станет плохо себя вести, обещать перестану.

***

Странный телефонный звонок прозвучал вечером в кабинете Пафнутьева. Рабочий день закончился, наступили ранние весенние сумерки, в раскрытую форточку стекал прохладный воздух. Откинувшись на широкую спинку скрипучего своего кресла и закрыв глаза, Пафнутьев пытался лицом ловить свежие потоки воздуха, улыбаясь расслабленно и благодушно. Еще один день окончился, он выжил, только что Вика сообщила по телефону, что зажарила на сковородке кусок мяса размером в две ладони и ждет его с нетерпением.

В этот момент и раздался резковатый в комнатных сумерках звонок. Пафнутьев уже не ждал никаких вестей, и сердце его сразу отозвалось несколькими тяжкими ударами – не к добру звонок. По каким-то ему самому неведомым признакам он всегда знал заранее, будет ли разговор приятный или же нервный, тревожный.

– Да! – сказал он в трубку.– Слушаю.

– Павел Николаевич? – голос был знакомый, но Пафнутьев никак не мог вспомнить – кто же это? Но телефонный гость сам назвался.– Невродов тебя беспокоит, на ночь глядя. Не возражаешь?

– Всегда рад! – как можно приветливее отозвался Пафнутьев. Но понял, догадался, почувствовал – тяжелый будет разговор, не звонят областные прокуроры в такое время, чтобы сообщить нечто радостное не звонят, чтобы спросить о самочувствии или поздравить с днем свадьбы. Другие у них поводы, другие задачи и требования.

– Как жив-здоров? – продолжал спрашивать Невродов, оттягивая главное, ради чего он и позвонил.

– Очень хорошо! – не сбавляя темпа, отрапортовал Пафнутьев.

– Судя по твоему тону, тебя и сновидения посещают самые счастливые, добрые, полные радостных предзнаменований, а, Павел Николаевич?

– Мне снятся большие ласковые собаки, они лижут меня своими розовыми, влажными, горячими языками, трутся об меня своими мордами и по-кошачьи мурлыкают мне прямо в ухо.

– А мне снятся пауки, лягушки, змеи и прочая нечисть,– грустно поделился прокурор.

– Что-нибудь съел и, наверное, плохое? – предположил Пафнутьев.

– Ладно, Павел Николаевич... Мое меню обсуждать не будем. И без того есть, о чем поговорить... Один человек был у меня недавно... О том, о сем поговорили. Ничего так, парень, башковитый. И дела умеет делать, и законы соблюдает, и налоги платит исправно.

Эти слова никак не вписывались в облик Невродова. У прокурора должен быть обвинительский уклон в словах, мыслях, поступках. Такая у него работа, за это он деньги получает. А тут прямо адвокат, а не прокурор. Не должен он хвалить человека вот так взахлеб, не станет ради этого звонить старому своему соратнику Пафнутьеву. Если же он это делает, значит, есть у него для этого причина, а причина может быть только одна...

– Он у тебя сейчас сидит? – прямо спросил Пафнутьев.

– Да,– замявшись, ответил Невродов.

– Меня не слышит?

– Нет. Кстати, он знает тебя, хорошего о тебе мнения... Бевзлин его фамилия. Слышал?

– Приходилось.

– Жалуется Анатолий Матвеевич, нехорошо ты себя ведешь. Обижаешь. И сотрудники твои ведут себя неуважительно по отношению к Анатолию Матвеевичу.

– Виноват,– сказал Пафнутьев.– Я уже провел с ними работу, одного даже уволил.

– Уволил? – удивился Невродов, явно не для Пафнутьева, для Бевзлина, который сидел в его кабинете, было предназначено это восклицание. Пафнутьев хорошо представил себе, как тот развалился в кресле, забросив ногу на ногу, как радостно улыбается и как молодо лучатся его глаза.

– Да! Я не намерен работать с людьми, которые не умеют прилично себя вести! – продолжал Пафнутьев угодливо и усердно.

– Правильно, от таких надо избавляться! – подыграл ему Невродов. Но в голосе его оставалось беспокойство, может быть, зависимость – такие нотки в разговоре Пафнутьев чувствовал остро и безошибочно. Юлил Невродов, это было совершенно очевидно. Но когда перед тобой юлит большой человек, это чревато. Опасно держать слона за хвост, даже когда он удирает от тебя сломя голову. И Невродов недолго будет юлить, спохватится, вспомнит, кто он, как называется его должность, и голос его окрепнет, зазвенит в нем металл, гневно и яростно. Но пока, похоже, до этого дело не дошло.– Павел Николаевич,– проговорил Невродов несколько смущенно.– Анатолий Матвеевич уважаемый человек, его знают в нашем городе давно и с самой лучшей стороны...

– Брать его пора,– ответил Пафнутьев, отбросив все дипломатические обороты.

– Ни в коем случае!

– Он оставил следы на трупе.

– Сейчас это не имеет слишком большого значения. Дошли слухи, что ты плетешь вокруг него свои сети, это правда?

–Да.

– Не надо, Павел Николаевич. Это все недоразумение. Я во всем разобрался, у меня нет никаких сомнений в том, что Анатолий Матвеевич...

– Валерий Александрович! Вы решили позвонить мне в присутствии этого хмыря. Как я понимаю, не по своей воле. До сих пор мы с вами работали вместе, были единомышленниками и не подводили друг друга. Я правильно понимаю положение?

– Да, вполне.

– Я остался один?

– Нет, Павел Николаевич. Все осталось по-прежнему.

– Я могу ваши последние слова принять всерьез?

– Да. Вы обязаны это сделать.

– Он торгует младенцами, умерщвляет стариков, завел бордель, вокруг него постоянно гибнут люди...

– Возможно. Видите ли, Анатолий Матвеевич намерен выставить свою кандидатуру в губернаторы нашего города. И у меня нет сомнений в его победе. Он депутат, проявляет большую заботу о горожанах, можно сказать, содержит роддом, заасфальтировал рынок, оплатил новую крышу на здании школы... Кроме того, он три месяца платил зарплату учителям, без него они попросту все бы вымерли от голода.

– Так,– крякнул Пафнутьев.

– Я хочу, чтобы вы все это знали,– произнес Невродов тем странным голосом, который позволял толковать его слова по-разному – то ли он сообщал сухую информацию, то ли предупреждал, или же хотел насторожить.– Прошу обратить внимание, Павел Николаевич, на еще одно важное обстоятельство... Анатолий Матвеевич вхож в ближайшее окружение президента. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Да, и очень много. О президенте, в основном.

– Завтра-послезавтра забросьте мне все бумажки, которые у вас собрались. Я сам поговорю с Анатолием Матвеевичем и задам ему вопросы, которые покажутся мне уместными.

– Нас двое? – снова спросил Пафнутьев.

– Да.

– Мы вместе?

– Да.

– Я вас правильно понял?

– Я в этом уверен. Учитывая сложившуюся обстановку, я прошу вас, требую, в конце концов, прекратить копать под этого человека. Не позволю! – в голосе Невродова прозвучали гневные нотки, но Пафнутьев, о, этот старый пройдоха, шут и хитрец Пафнутьев явственно уловил в словах областного прокурора второе дно,Вы меня хорошо поняли?

– Очень хорошо понял. Главное то, что мы, как и прежде, вместе, мы с вами последние воины и продолжаем наше святое дело. В прокурорских кабинетах, на городских свалках, в подворотнях и бардаках мы продолжаем, Валерий Александрович, выполнять нелегкие свои обязанности!

– Совершенно правильно, Павел Николаевич. Понадобится помощь – звоните. Возникнут сложности – поможем.

– И не тянуть? – подсказал Пафнутьев.

– Ни в коем случае. Скоро выборы губернатора, и Анатолий Матвеевич должен предстать перед народом в истинном своем облике.– Невродов помолчал, видимо, сообразив, что выразился слишком откровенно.– Чистым и светлым.

– Как ангел?

– Да!

– Предстанет! – заверил Пафнутьев.

– Закон остается законом, Павел Николаевич, не забывайте об этом. Но и наш уговор в силе – победа моя, поражение ваше.

– Я помню об этом.

– Будьте здоровы,– сказал Невродов и положил трубку. Наконец-то он эти последние слова смог наполнить и холодом, и властностью. Его сипловатый голос прозвучал истинно по-прокурорски.

Пафнутьев некоторое время сидел, уставясь в диск телефонного аппарата, словно ожидал еще одного звонка, потом усмехнулся и поднялся из-за стола.

Шагая из прокуратуры домой, Пафнутьев полной грудью вдыхал весенний воздух. Лужи уже не подмерзали к вечеру, они совсем обмелели, асфальт просох, и только в выбоинах собиралась вода, выдавая огрехи дорожников.

Значит, и к Невродову, областному прокурору, подобрался Бевзлин. Значит, и в его кабинет он может входить, распахивая дверь ногой. Шаланда – ладно, этот попроще, да и должность у него не столь высока, но Невродов... Пафнутьев покрутил головой, усмехнулся про себя. Влип, значит, Валерий Александрович, затянуло его в водоворот сатанинской обольстительности Бевзлина, клюнул на открытую его улыбку, на расчетливую благотворительность. А, может быть, на открытый кошелек?

Но и Бевзлин подзалетел, Невродов облапошил его, играючись. Однако же, и в самом деле нельзя быть таким самоуверенным – решить вдруг, что все тебе позволено, все двери открываются, все жадно смотрят на содержимое твоих карманов.

Невродова этим не возьмешь.

Да и ничем не возьмешь.

Фанатик, недалекий и усердный служака, на которых, между прочим, держится жизнь. Да, не на вдохновенных, дерзких и отчаянных, не на изящных и воспитанных, не на галантных обладателях тонкого вкуса и высоких манер, нет. Жизнь все-таки держится на таких вот дундуках, как Невродов, или опять же, как Пафнутьев,– подумал с улыбкой Пафнутьев.

Скорее всего, Невродов дрогнул на открытости Бевзлина, откликнулся на радостную его улыбку и на новую крышу для протекающей, мокнущей, сыреющей школы. А когда тот показал первые свои маленькие, но остренькие коготки, Невродов спохватился, отшатнулся, ужаснулся. И теперь, когда Бевзлин, ввалившись к нему в кабинет, легкий и улыбчивый, потребовал поприжать настырного Пафнутьева, Невродов не стал отнекиваться.

"Ты хочешь, чтобы я поговорил с Пафнутьевым? В твоем присутствии? Ты хочешь, чтобы я это сделал немедленно? – такие примерно вопросы задал себе Невродов, услышав просьбу или даже требование Бевзлина.– Хорошо!" – сказал он шало и решительно, самому себе сказал.

И позвонил.

И уважил дорогого гостя, будущего губернатора города, молодого и кудрявого. Красивый губернатор будет в городе, первый жених, предмет ночных стенаний местных красавиц, тайная причина их мокрых подушек и нервозных дней.

Невродов блестяще провел этот разговор. И пригрозил, и потребовал, и пальцем по столу постучал, что там пальцем, он нашел возможность даже кулаком грохнуть об стол, мысленно, конечно. Но и Пафнутьеву сумел сказать – знамена расчехлить, шашки вон, не то получим такого губернатора, такого губернатора...

Да, ведь он еще и из окружения президента!

Там, видимо, тоже компашка подобралась еще та...

– Ладно,– крякнул Пафнутьев.– Разберемся.

***

Андрей принарядился, что бывало с ним нечасто. Обычно он обходился рубашкой, свитером, курткой. Но сегодня пришлось надеть галстук. Он не нравился себе при галстуке, было в этом его облике что-то чиновничье, желание уравняться с обитателями кабинетов, контор, канцелярий, которых он опасался и подсознательно избегал. Но тут уж ничего нельзя было поделать – требовалась именно нарядность, и Андрей не придумал ничего лучшего, как надеть белую рубашку, галстук и серый костюм.

Получилось достойно, а когда он на все это великолепие набросил еще и куртку, надел кепку, получилось даже терпимо.

До свидания оставалось еще достаточно времени, часа полтора, и он, не торопясь, шел по улице, выдерживая лишь общее направление к тому месту, где должен был встретиться с Надей.

Жаждущие вечерних приключений девушки проносились мимо, озабоченные и заранее недовольные помехами, которые возникнут, наверняка появятся на их пути к счастью, неслись туда, где их ждут, где они смогут быть веселыми и беззаботными, где позволено говорить все, что взбредет в голову, и весело смеяться, вскидывая юными ногами, поводя юными плечами. А в отставленной руке будет дымиться диковинная сигарета, а во второй руке будет посверкивать хрустальными бликами бокал с диковинным опять же напитком, сулящим истинно райское наслаждение, как выражаются телевизионные зазывалы.

Почти вдоль всех улиц стояли иностранные машины выше средней изношенности, но попадались и совершенно новые, последних моделей "джипы" и "мерседесы", "вольво" и "бээмвэшки" – самые дорогие и роскошные. Причем, было их здесь гораздо больше, чем можно встретить в Париже или Лондоне, Нью-Йорке или в Гамбурге. Крутые ребята торопились заявить о себе, о безграничных своих возможностях, о заработках, которые и не снились целым заводским, больничным или учительским коллективам, всем их членам, вместе взятым.

Киоски сверкали подсвеченными изнутри напитками всех цветов радуги, создавая на улице праздничное, радужное, но все-таки обманное впечатление. Не всем, далеко не всем удавалось наутро проснуться после употребления этих вот наливок и настоек каких-то несъедобных цветов – синих, зеленых, молочно-белых, а то и вообще землисто-серых.

Андрей шел сквозь всю эту скороспелую мишуру новой жизни, снова и снова просчитывая сегодняшнюю свою затею. Прекрасно знал он, помнил, что случаются свидания, плавно и незаметно переходящие в смертельную поножовщину, трепетные и взволнованные встречи, которые опять же плавно и незаметно переходят в перестрелку, в погоню, а то и в... Чего не бывает – в расчлененку.

– Авось,– пробормотал Андрей и, сжавшись, ощутил каждую свою мышцу, каждую частицу тела. Это было как бы боевым смотром, и он остался доволен, почувствовав, что находится в форме, в неплохой форме.

Он прошелся вдоль универмага, постоял у витрины, у которой несколько дней назад назначил Наде первое свидание. Опять здесь толпились юноши и девушки, ахали и вздыхали по недоступно-счастливой жизни на других берегах, куда если и удастся попасть, то нескоро. И все годы, которые пройдут до этого упоительного момента, будут наполнены ожиданием, томлением и стонами у таких вот витрин.

До назначенного времени оставалось полчаса.

Андрей зашел в будку телефона-автомата, потом во вторую, в третью – возле универмага их был выстроен длинный ряд. Дозвониться до Пафнутьева удалось из седьмой.

– Павел Николаевич? Это я, Андрей. Какие новости?

– Новости просто потрясающие! – заорал в трубку Пафнутьев с такой силой, будто долго не мог произнести ни слова и вот, наконец, вырвался, сбросил путы и смог заговорить.– Ты, судя по голосу, жив. Я жив. Шаланда жив. Худолей пьян в стельку. Разве это не прекрасно?

– Значит, с Шаландой все в порядке? – сдержанно спросил Андрей.

– Ты не поверишь! Шаланда – полная кефали!

– Да, действительно, это неплохо,– произнес Андрей, поглядывая по сторонам.

– А ты как?

– Иду на свидание.

– Ни пуха!

– К черту! – проговорил Андрей и повесил трубку.

До свидания оставалось пятнадцать минут.

Андрей решил не идти по главной улице, а добраться к нужному переулку дворами. Это было гораздо безопаснее, да и появиться он мог неожиданно, в последний момент. Пробираясь между детскими площадками, песочницами, размокшими за зиму беседками, в которых пенсионеры отчаянно сражались во всевозможные задумчивые игры, Андрей безошибочно вышел к автобусной остановке, где и была назначена встреча.

До восьми оставалось несколько минут, не то две, не то три. Автобус ждали женщина с двумя детьми и вжавшийся в угол мужичок, не выдержавший, видимо, последнего тоста. Сквозь стеклянные кирпичи остановки его темная фигура казалась бесформенным сгустком. И только по тому, что мужичок время от времени шевелился, выглядывал на дорогу в ожидании автобуса, можно было догадаться, что это все-таки живой человек.

Начал накрапывать дождь.

Андрей спрятался под грибом, расписанным под мухомор. Здесь была врыта в землю маленькая размокшая скамейка, на ней он и расположился. Похоже, местные выпивохи частенько навещали этот скромный грибок, все вокруг было усеяно пробками – жестяными, пластмассовыми, фольговыми. На земле можно было рассмотреть и белесый хребет рыбешки, и куриную косточку, обглоданную до белизны зимними морозами, и конфетные обертки.

Посмотрев на часы в очередной раз, Андрей увидел, что уже восемь. И в ту же секунду к автобусной остановке подъехал зеленый "жигуленок" чуть ли не первого выпуска. Из него вышла Надя. Как и прошлый раз, она была в черном плаще. Оказавшись на тротуаре, щелкнула зонтиком, и он распахнулся над ней красно-перепончатым крылом. "Жигуленок" отъехал, и Надя, оставшись одна, обеспокоенно оглянулась по сторонам.

"Черный плащ, красный зонтик,– отметил Андрей.– Мрачновато получается, траурное какое-то сочетание... Но, что делать, что делать..."

Он вышел из-под грибка и шагнул к автобусной остановке.

– А вот и я,– сказал Андрей, беря ее под локоть.

– Надо же... А я была уверена, что ты не придешь,– сказала Надя.

– Почему?

– Ой, для этого столько может быть причин, что их даже перечислять неинтересно. Куда мы идем?

– Для начала лучше спрятаться где-нибудь от дождя,– Андрей окинул взглядом улицу, прилегающий тротуар, сквер. Ничего подозрительного, настораживающего он не заметил. У киоска стояли под навесом два мужичка, рядом на земле лежал рулон рубероида – дачники собирались открывать сезон. На подошедшем автобусе отъехали и женщина с детьми, и пьяный мужичок. Он с трудом подошел к автобусу, протянул в беспомощности руки, и его просто втащили вовнутрь. Двери тут же захлопнулись за его спиной.

Надя выглядела лучше, чем в прошлый раз, но вела себя как-то встревоженно. Несколько раз Андрей поймал ее взгляд, брошенный вдоль улицы, назад, она вздрогнула, когда из кустов неожиданно выскочила промокшая под дождем собака.

– Ты чего-то опасаешься? – спросил Андрей.

– Я уже знаю, что с тобой можно ничего не опасаться.

– А мне? Мне нужно чего-то опасаться? Твои знакомые – крутоватые ребята, а?

– Не столь, не столь, Андрей.

– И они вот так легко смирились с твоим уходом?

– Каким уходом? – удивилась Надя.– Я ни от кого не ушла, ни от чего не ушла.

– И ни к кому не пришла?

– К тебе вот пришла, но зачем – не знаю.

– Темнишь,– сказал Андрей.– Знаешь.

Надя отвернулась, помолчала, чуть сильнее сжала руку у локтя.

– Извини,– сказала она.– Слукавила. Невольно. Слова подвернулись... Я и не заметила, как они выскочили. Как с горки соскользнули.

– Бывает.

– Скажи... Я тебе нравлюсь?

– Да.

– Но ты же меня совершенно не знаешь?

– Я говорю о том, что знаю.

– Не боишься разочароваться?

– Если это придет, значит, придет,– Андрей спокойно посмотрел Наде в глаза.– Ты волнуешься? Нервничаешь?

– Не каждый день приходится ходить на свидания... Куда идем?

– Здесь недалеко есть квартира, от которой у меня в кармане ключи.

– А мне там ничего не угрожает?

– Почему... Угрожает. Но гораздо меньше, чем здесь, на улице.

– Это твоя квартира?

– Почти.

– Явочная? – усмехнулась Надя.

– Называй ее, как хочешь... Но там не капает с потолка, не дует из окон, не течет из кранов. Там тепло, мурлыкает холодильник, и в холодильнике кое-что есть.

– Ты ведешь себя уверенно... Привык к победам?

Андрей усмехнулся. Этот облегченный, игривый разговор был не для него. Не любил он произносить слова ради забавы, а если и срывались невзначай, он сам же потом их стыдился и старался побыстрее забыть об этой своей нечаянной слабости.

– Ну, хорошо... Скажи тогда, где моя девочка? Как я найду ее?

– Скажу... Чуть позже.

– А вдруг с тобой что-нибудь случится?

– А что со мной может случиться?

– Все, что угодно,– сказала Надя твердо.– Может упасть кирпич на голову. Трамвай может переехать. Настигнет карающая рука моего любимого начальника... Ведь может?

– Тогда обратись к Пафнутьеву. Начальнику следственного отдела прокуратуры. Он поможет.

– А если и с ним Бевзлин разберется?

– Что-то, я смотрю, у твоего Толика большие планы?

– Он всегда этим отличался.

– А при появлении дочки слинял? Как последний фраер?

– Он принял целесообразное решение,– без выражения произнесла Надя.– Ему показалось, что так будет лучше.

– Кому лучше?

– Всем.

– И для девочки, из которой сделают инъекцию для немецкой, английской, американской старухи?

– Пафнутьев мне поможет? – Надя перевела разговор в другое направление.

–Да.

– Вот и хорошо. И закончим на этом.

– Свернем сюда,– Андрей резко шагнул в заросли кленовых кустарников, сквозь которые вела почти неприметная в сумерках тропинка. Надя не успела опомнится, как оказалась скрытой от дороги, и Андрей уводил ее все дальше. Тропинка эта, видимо, пользовалась успехом у местных жителей – не успели Андрей с Надей пройти двадцати метров, как услышали, что за ними еще кто-то решил воспользоваться этой короткой дорогой к дому.

– Сюда,– сказал Андрей и вышел на освещенную проезжую дорогу, идущую вдоль дома. Здесь они были видны со всех сторон. На расчерченном на квадраты асфальте прыгали, вертелись, скакали, гоняя шайбы девочки, а те, что постарше, стояли в тени и делились весенними тайнами, которыми им удалось овладеть к этому вечеру. Их шепот был таинственен и тревожен, в нем уже слышались раскаты будущих страстей, бед и счастливых свершений, правда, счастье было наименее вероятно, так уж случается в жизни – все, что угодно, но только не счастье.

Андрей так замысловато провел Надю с главной улицы через дворы, переходя из одного в другой, что она уже совершенно не представляла, где находится.

– Далеко еще? – спросила она.

– Почти пришли.

Во дворах, через которые они проходили, было достаточно оживленно. Нетерпеливые пенсионеры уже засели за доминошные столы. Уже носились дети с пистолетами в руках, и треск автоматных очередей раздавался в самых неожиданных местах, беспрестанно въезжали и выезжали машины, маршруты их были причудливы и неожиданны. Поскольку жильцы, борясь с автомобильным нашествием, в самых удобных переходах устанавливали фундаментные железобетонные блоки, вынуждая чертыхающихся водителей описывать круги, без всякой надежды выбраться на улицу.

Если бы кто-нибудь вздумал проследить за Андреем и Надей, это не составляло бы никакого труда, но, похоже, они не опасались слежки и шли, не торопясь, изредка обмениваясь незначащими словами, приберегая главное до того момента, когда смогут сесть за стол и посмотреть друг другу в глаза.

Подъезд, в который Андрей ввел Надю, ничем не отличался от остальных. Разболтанные двери с выбитыми стеклами, вонь мусорных ящиков, расположенных в ряд через дорогу, конфетно-сигаретный хлам на подоконниках. Но, поднявшись на третий этаж, можно было убедиться, что здесь было что-то не так, чище, ухоженней, сквозь открытое окно втекал свежий воздух, чувствовался запах костра, горевшего посредине двора – жильцы сжигали прошлогодние листья, мусор, собравшийся за зиму, отходы от ремонтов, которые, кажется, беспрерывно шли то в одной квартире, то в другой. А поскольку во двор выходили сотни квартир, то возле мусорных ящиков всегда валялись деревянные рейки, куски фанеры, бесформенные комки старых обоев. Все это хорошо горело на радость мальчишкам.

Квартира, в которую Андрей привел Надю, тоже не отличалась от всех прочих. Правда, дверь была бронированной, обтянутой дерматином, чтобы не так уж она походила на стальной сейф. Запоры на ней были какие-то неудобные, входы для ключей представляли собой маленькие круглые дырочки. И пока Андрей возился с замком, входная дверь внизу несколько раз хлопнула, вырываясь из рук нерасторопных жильцов. При всей хилости, она была снабжена мощной пружиной, которая просто вырывала дверь из рук.

– Прошу,– сказал Андрей, справившись, наконец, с замками. Дверь открывалась на себя, что вполне соответствовало современным представлениям о безопасности. Дверь, которая открывается в квартиру, куда легче высадить и мощным плечом, и хорошим грамотным взрывом.

Не раздеваясь, Надя прошла через прихожую, с интересом осмотрела комнату, задержавшись взглядом не на шторах или ковре – она оценила размеры окна, встроенных шкафов, расположение кухни. Потом толкнула дверь во вторую комнату.

Она оказалась запертой.

– А там что? – спросила Надя у Андрея.

– Не знаю... Хозяйка снесла туда свои вещи и заперла. А в этой разрешила жить.

– Так ты снимаешь эту квартиру? А говорил, что это явочная база?

– Это ты говорила,– усмехнулся Андрей.

– Но ты не возразил!

– А я еще не знаю – можно ли мне возражать. Не все терпят слова, сказанные поперек.

– Почему же здесь нет твоих вещей?

– Откуда тебе известно, где вещи мои, а где чужие?

– Не узнать казенные вещи невозможно. Они криком кричат о себе.

– Ну и пусть кричат,– проворчал Андрей.– Раздевайся, а я пока кое-что приготовлю.

– Приготовь,– разрешила Надя и, вернувшись в прихожую, повесила на крючок свой плащ. На вешалку тоже посмотрела с насмешкой – она была совершенно пуста. Из дюжины крючков занятыми оказались только два – на одном висела куртка Андрея, а на другом его кепка.

"Суду все ясно и понятно",– проговорила про себя Надя и повесила свой плащ рядом с курткой.

Заглянув на кухню и понаблюдав, как Андрей режет сыр на голом столе, как пытается открыть бутылку вина с помощью ножа, как хлопает дверцами в поисках хлеба, хотя хлеб хозяева обычно берут, не глядя, не задумываясь, просто протянув руку в нужном направлении. Вернувшись в комнату и подойдя к окну, Надя отдернула штору. Окно выходило на улицу, залитую неоновыми рекламами, освещенную радужным светом из киосков. Под самыми окнами Надя увидела две большие темные машины – "джип", опутанный сверкающими никелированными трубами, и "мерседес" со звездочкой над радиатором.