Текст книги "Банда - 4"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– А мне шампанского,– сказал парень, повернувшись к бару.

Девушка подошла тут же, словно поднос ее был приготовлен заранее, расставила на столике бутылки, стаканы и тут же отошла, бросив на Андрея внимательный взгляд. И он, заметив это, отчего-то заволновался. Что-то здесь было не так, ощущалась продуманность, будто разыгрывается перед ним спектакль, в котором все слова, поступки расписаны, отработаны заранее.

Андрей посмотрел в сторону бара – девушка протирала стаканы, это было нормально, она и должна этим заниматься. Парень в светлом костюме открывал шампанское, и это тоже нормально. Рядом стояла слегка заиндевевшая бутылка минеральной воды. Значит, в баре есть холодильник. Туг же, на столе, железная скобка, которой, очевидно, можно было открывать бутылки...

– Тебе открыть? – спросил парень, подставляя хрустальный стакан под пузырящуюся струю шампанского.

– Спасибо, лучше я сам.

– А сможешь?

– Если снимите наручники... смогу.

– А ты будешь хорошо себя вести?

– Как можно вести себя за стальной дверью?

– Откуда ты знаешь, что она стальная? – весело удивился парень.

– Догадался.

– Догадливый, значит... Но не очень. Иначе бы здесь не оказался.

Андрей промолчал. Слова парня не требовали ответа, и он решил не навязываться. Это совпадало с его обычным поведением. Где бы он ни был – дома, в прокуратуре, в кабинете Пафнутьева, Андрей предпочитал сидеть в сторонке и молчать. Он хотел было прислониться к стене, но один из амбалов резко оттолкнул его, и Андрей понял: это его положение у двери, со скованными руками, с амбалами за спиной – тоже продумано. Ну, что ж, усмехнулся он про себя, пусть так.

Вид у Андрея был неважный – его светлая плащевая куртка оказалась вывалянной в грязи, кепка осталась валяться посреди двора, волосы всклокочены, похоже, в машине эти амбалы все-таки не удержались, съездили ему пару раз по физиономии.

– Что же это ты в таком виде на свидание собрался? – парень в кресле, видимо, тоже подумал о внешности Андрея.

Андрей промолчал – и эти слова не обязывали к ответу.

– У тебя же спрашиваю!

– А что ты хочешь услышать? – Андрей и сам не заметил, как перешел на "ты", и парня это тоже позабавило.– Твои амбалы? – он кивнул за спину.– Вот они и поработали надо мной. Задание такое получили, наверное. Справились. Награды ждут. Видишь, как дышат тяжело?

– Да? – парню что-то не понравилось в словах Андрея, он сделал глоток, второй. Оставив стакан, повернулся к бару и сделал приглашающий жест рукой. Девушка снова подошла, на этот раз без подноса.– Ты знаешь этого человека? спросил он, указывая на Андрея.

–Нет.

– Когда-нибудь с ним встречалась?

–Нет.

– Почему же он назначает тебе свидание?

– Спросите у него, Анатолий Матвеевич! Откуда мне знать?

Андрей взглянул на девушку внимательнее и невольно вздрогнул – да, это ее он увидел на фотографии, а потом на рекламе в газете. Сейчас на ней были джинсы и белый свитер с высоким воротником. И вдруг он понял, вдруг осознал, что сейчас она нравилась ему даже больше, чем на том снимке. Он, не отрываясь, смотрел на Надю с какой-то полузастывшей улыбкой и веря, и не веря в то, что увидеться им пришлось в столь необычной обстановке. Андрей даже хмыкнул над собственной дуростью – так подзалететь на ровном месте! Так оплошать!

Наверное, что-то передалось Наде от его настроения, она явно была в растерянности, почувствовав бабьей своей душой, что не по заданию он вышел на нее, было что-то более отчаянное, может быть, даже весеннее в его безрассудной попытке найти ее.

– Отвечай, дорогой, зачем ты ей назначил свидание?

– А тебе невдомек, зачем люди свидания назначают? Самому не приходилось?

– Слушай! Кончай с этим тоном... Он мне не нравится! Ты меня понял? Веди себя прилично! Повторять не буду!

– А что, можно прилично вести себя в наручниках?

– А,-улыбнулся парень,– ты еще окольцованный... Гена, сними с него эти украшения... Посмотрим, насколько улучшатся его манеры.

Детина, который все это время тяжело дышал, потел и сопел за спиной, вставив ключик в наручники, повернул его и снял железные кольца. Андрей брезгливо стер с запястий потные пятна, которые тот успел оставить, пока снимал наручники. Он боялся поднять глаза, опасаясь, что тощий начальник, которого Надя назвала Анатолием Матвеевичем, догадается о его намерениях. Он потер места, сдавленные наручниками, повертел сжатыми кулаками и с облегчением убедился, что та готовность, которую он вызвал в себе, пока ехал в машине, не исчезла. Медленно-медленно Андрей сдвинулся с места, сделал несколько шагов, выводя тело из оцепенения. Все настороженно замерли, готовые каждую секунду броситься на него, едва заметят какое-нибудь резкое движение.

– Обыщите его,– приказал Бевзлин.

Охранники подошли к нему с двух сторон, обшарили карманы. Кроме мелких денег и удостоверения, в которое были вложены автомобильные права, ничего не нашли. Все это они положили на стол перед Бевзлиным. Тот лениво полистал их, вчитался в надписи, подписи, улыбчиво посмотрел на Андрея.

– Что же ты мозги нам пудришь? В прокуратуре работаешь? А то, видишь ли, он свидание девушке назначает... Ну? Слушаю тебя!

– Ты не все прочитал,– сказал Андрей.– И ни фига не понял. Посмотри, что там написано мелким шрифтом.

– Где? – Бевзлин склонился над удостоверением. Это был удобный момент, и Андрей решил, что сможет приблизиться, не вызывая подозрений телохранителей.Ничего не вижу такого уж интересного, а? – Бевзлин поднял голову.

– А вот здесь,– Андрей шагнул к нему и наугад ткнул пальцем в печать удостоверения. А едва Бевзлин склонился над его корочками, он почти незаметным резким движением нанес удар ладонью по тонковатой шее Бевзлина. Тот без стона клюнул носом и сполз с диванчика на пол, покрытый ковром. Андрей, не оборачиваясь, взял свои документы, не торопясь, сунул их в карман, задернул молнию и только тогда повернулся к телохранителям. Его расчет оказался точным амбал уже несся на него, размахивая руками и тяжело сопя. Андрей шагнул в сторону и в тот момент, когда набравший скорость центнер проносился мимо, подставил ножку. Амбал врезался лицом в столик. И пока постанывал, покряхтывал и матерился, Андрей повернулся ко второму детине – тот тоже бесстрашно бежал к нему от двери. Андрей прижался спиной к стене, а когда до противника было полметра, резко отступил в сторону. Тот влип в стену, а едва оттолкнулся от нее, Андрей взял его за голову и резко крутнул. Где-то в глубине организма телохранителя раздался глухой, еле слышный треск. После того Андрею оставалось только выронить обмякшее тело на ковер.

– Дай Бог тебе здоровья,– проговорил он и повернулся к поднявшемуся амбалу. Тот был в полной растерянности – двое лежат без признаков жизни, а он с расквашенной об стол мордой стоит перед этим парнем.– А теперь слушай меня,сказал Андрей негромко.– Давай сюда наручники... Давай, давай, не то ляжешь рядом.

– Бери,– амбал протянул наручники, однако, в последний миг хотел воспользоваться моментом и смять Андрея. Но тот был готов к этому – отпрыгнув в сторону, он нанес удар ногой под дых, а когда амбал согнулся пополам, коротким резким движением ладони ударил по открытой шее телохранителя. Хрюкнув, тот плюхнулся лицом в ковер. Андрей, не торопясь, поднял с пола наручники, защелкнул одно кольцо на руке амбала, второе на руке Бевзлина.

Надя все это время сидела на диване, поджав под себя ноги, и наблюдала за расправой, которую устроил Андрей в этом логове.

– Кетчуп есть? – спросил Андрей.

Надя кивнула, не сводя с него испуганных глаз.

– Неси.

Стараясь не сводить с Андрея глаз, женщина подошла к бару и вернулась с литровой бутылкой мексиканского кетчупа. Андрей сдернул колпачок и, подойдя к Бевзлину, оттянув его брючный ремень, выдавил ему в штаны полбутылки вязкой, липкой, красной массы. Остальные поллитра он размазал по его физиономии, выдавил за пазуху, в волосы. Отбросив пустую бутылку, он обшарил его карманы и, не глядя, сунул себе в карман какие-то документы, плотный кошелек, карточки, бумажки, блокнот с телефонами.

И только после этого, осмотрев комнату, в которой он учинил погром, Андрей столкнулся взглядом с Надей – она смотрела на него с каким-то застывшим ужасом.

– Зачем же ты так, а? – спросил он.– Я ведь в самом деле хотел с тобой увидеться.

– Увидимся... Если захочешь.

– Опять амбалов пришлешь?

– Сам виноват.

– В чем?

– Ты звонил из прокуратуры... А у нас в конторе телефон с определителем. Через десять минут Анатолий Матвеевич,– она кивнула на сочащегося красной пастой Бевзлина,– знал, что им интересуется правосудие.

– Точно? – недоверчиво спросил Андрей, начиная понимать, что Надя права.

– Ты сам описал, как тебя можно узнать... Они тебя и узнали. Меня вообще не выпустили из конторы.

– Надо же,– пробормотал он подавленно.– Мы увидимся?

– Если выживешь.

– Могу и не выжить?

– Скорее всего, не выживешь. И я честно тебе об этом говорю. После такого...– Надя кивнула на обесчещенного Бевзлина,– выжить просто невозможно.

– Разберемся,– сказал Андрей.– До скорой встречи,– и шагнул в коридор. Подойдя к выходу, он остановился перед запертой дверью. Со стула лениво поднялся охранник с коротким автоматом.

– Шеф зовет,– небрежно сказал Андрей.– Но сначала меня выпусти.

Не смог он, не сумел все это произнести легко и свободно, что-то насторожило охранника, и он некоторое время молча сверлил Андрея маленькими глазками.

– Пропуск,– он протянул громадную свою лапу.

И в ответ получил мощный удар в подбородок. Знал Андрей, что и у самых сильных людей есть на подбородке маленькая точка, настолько чувствительная, что даже не слишком сильный, но точный удар в эту точку может надолго вывести человека из нормального состояния.

Получив такой удар, охранник удивленно посмотрел куда-то в пространство. Прислонился к стене и медленно сполз на пол. Андрей взял у него из рук автомат, отстегнул с пояса кольцо с ключами и открыл дверь.

На улице было уже темно, но двор ярко освещался двумя прожекторами. Перед воротами стоял белый "мерседес" и, кажется, даже сам излучал свет. Мотор работал, это Андрей понял по еле заметному дымку из выхлопной трубы. Закрыв за собой дверь, убедившись, что замок по ту сторону двери защелкнулся, он сбежал по ступенькам вниз.

Водитель сидел за рулем, видимо, поджидая Бевзлина. Включив свет в салоне, он читал детектив. Увидев совсем рядом ствол автомата, он даже не сразу понял, что происходит. Но когда ствол ткнулся ему в челюсть, он понял, что это не шутка истомившихся от безделья охранников.

– Вылезай! – сказал Андрей, показывая автоматом, куда именно тому следует вылезти.– Ключи не трогать! – крикнул он, заметив, как рука водителя потянулась к приборной доске.– Ложись!

Водитель, видимо, привык к тому, что человеку с автоматом надо подчиняться молча и немедленно. И потому послушно улегся в самую середину неглубокой лужи, оставшейся на асфальте после недавнего дождя. Андрей сел за руль и несколько раз требовательно погудел. Что-то было, видимо, не очень отлажено в охранной системе Бевзлина, или же вахтер так и не понял, что происходит, но ворота медленно, как бы колеблясь, пошли в сторону, открывая широкий проезд.

Андрей тронул машину и выехал со двора. Ворота тут же закрылись за ним, не оставив ни малейшей щели, куда мог бы заглянуть любопытный прохожий. Проехав несколько кварталов, Андрей убедился, что погони за ним нет. И тогда он повел белоснежный "мерседес" уверенно и целенаправленно. Он знал, куда ему надо ехать и что делать с этой потрясающей машиной, напичканной всей аппаратурой, которую только придумало человечество. Дело в том, что прокуратуру последние несколько дней осаждали жители одной улицы, где прорвало городскую канализацию. Вот туда Андрей и направил единственный в городе белоснежный "мерседес" шестисотой модели.

– Слишком много трупов,– пробормотал он про себя, как бы оправдываясь за то безнравственное деяние, которое совершил, и за то, которое собирается совершить.– Слишком много трупов, так нельзя,– повторил он и въехал на улицу, один запах которой разогнал прохожих и заставил жильцов близлежащих домов задраить форточки и окна.

В конце улицы, в нижней ее части, для каких-то надобностей был вырыт котлован, в котором и собралась вся жижа из прорвавшейся трубы канализации. Остановившись на краю котлована, Андрей вышел из машины и, оставив раскрытыми все четыре дверцы "мерседеса", поднатужившись, столкнул его в котлован. Освобожденные от тормозов колеса, оснащенные великолепными скользящими подшипниками, позволили машине соскользнуть легко, почти без усилий. Зловонная лужа тут же хлынула в салон, заполняя все щели, впадины, просачиваясь в самые неприметные швы, в ковровую обшивку, впитываясь в кожу роскошных кресел. Навсегда впитываясь – Андрей это знал, машине после такой "грязелечебницы" понадобится не просто чистка, а самый настоящий капитальный ремонт, да и вряд ли он вытравит ту вонь, которая сейчас заполняла салон.

– Слишком много трупов,– повторил Андрей в третий раз, удаляясь от мерцающей в весенних сумерках белой крыши "мерседеса".– Так нельзя, ребята, это нехорошо.

***

Едва Пафнутьев вошел в кабинет, раздался телефонный звонок – видимо, не первый раз.

– Вас внимательно слушают,– проговорил Пафнутьев весь еще в весеннем настроении, охватившем его, пока он шел в прокуратуру, похрустывая ледком луж, вдыхая прохладный воздух, ощущая в теле нечто волнующее.

– Паша? Овсов звонит.

– Приветствую тебя, Овсов.

– Ты хотел поговорить с одной красивой девочкой? Твоя мечта близка к исполнению.

– Ты имеешь в виду...

– Да,– повысил голос Овсов, не дав возможности Пафнутьеву произнести слова легкомысленные и потому опасные.– Ты не передумал?

– Куда мне мчаться, Овес?

– Ко мне,– сказал хирург и положил трубку.

Пафнутьев озадаченно пожал плечами – странной показалась ему спешка Овсова, его пугливость, будто он чего-то боялся, будто уже прозвучали в воздухе какие-то настораживающие звуки, сигналы, вспышки.

– Ну, что ж,– вздохнул Пафнугьев, с сожалением расставаясь с утренним настроением.– Пусть будет так... "Стоял январь суровый, и тяжкий гроб качался на руках",– всплыли из памяти давние слова, но он даже не заметил их, пробормотал и забыл.– Пусть будет так...

Черная пафнутьевская "Волга" уже стояла на своем обычном месте, и Андрей сидел за рулем. Такие, вроде бы, незначительные подробности всегда радовали Пафнутьеваи внушали ему уверенность в том, что он может что-то изменить в этом взбесившемся мире, когда родственники не хотят признавать своего же убитого отца, брата, деда, чтобы не разориться на похоронах, когда алкаши торгуют в центре города живыми младенцами, когда из-под снега торчат руки-ноги-головы, а прохожие проходят мимо, не удосуживаясь даже подойти к автомату и позвонить в милицию. Впрочем, их можно понять – автоматы не работали, хотя жетоны проглатывали охотно и безвозвратно в неограниченных количествах. Да и руки-ноги из-под снега по весне не такая уж редкость, чтобы об этом говорить на службе или за домашним столом – разберутся, кому надо.

– К Овсову,– сказал Пафнугьев, падая на сиденье рядом с Андреем.

Андрей молча тронул машину, выехал со двора, влился в утренний торопящийся ряд машин и лишь тогда подал голос, заговорил, не отрывая взгляда от дороги.

– Значит так, Павел Николаевич... Докладываю обстановку... Вчера я позвонил из вашего кабинета и назначил свидание одной красивой женщине...

– Сотруднице фирмы "Фокус"? – уточнил Пафнугьев.

– Да, она числится в "Фокусе". Где она работает и работает ли вообще вопрос сложный, требующий для выяснения больших дополнительных усилий.

– Ты ее видел?

–Да.

– Это была ошибка с твоей стороны?

– Да. Вы что-нибудь уже знаете?

– Ничего, кроме того, что эти "фокусники" – чреватая публика. Я прав?

– Они засекли телефон, с которого я звонил, установили, где этот телефон находится, кому принадлежит. И когда я пришел в назначенный час в назначенное место, меня встретили два амбала, оглушили, доставили в какой-то особняк...

– Ты сможешь его узнать?

– Смогу. Я кое-что запомнил. Это какая-то тихая улица в районе рынка. Железные ворота, кирпичный дом, зеленая крыша... Суть не в этом... Я не должен был оттуда выйти живым. Тем более, что мое удостоверение подтверждало их худшие опасения – там стоит штамп прокуратуры.

– Но ты выжил?

– Да, я выжил,– Андрей невольно выделил короткое словечко "я".– Хотя до сих пор в этом сомневаюсь.

– Но выжили не все?

– Думаю, не все. Один амбал наверняка...-Андрей помолчал, обгоняя слишком уж назойливого "жигуленка" с немытыми стеклами.– Один амбал, думаю, ушел.

– Куда?

– Далеко. Допрашивал меня некий Анатолий Матвеевич.

– Бевзлин? – невольно крякнул Пафнугьев.– Это круто.

– Они тоже сделали одну ошибку... Сняли с меня наручники.

– И выпустили на волю восточного тигра? – усмехнулся Пафнугьев.

– Примерно. Бевзлина я оставил обесчещенным.

– Как?! – ужаснулся Пафнугьев.– Ты его... Это самое... Да?

– Ему в штаны выдавил почти литр кетчупа. Хорошего, острого, мексиканского соуса. Этот кетчуп, наверное, до сих пор лезет изо всех щелей его одежды, из ушей, ноздрей, из всех его дыр. А его белый "мерседес" я утопил в говне.

– Белый шестисотый "мерседес"?! – ужаснулся Пафнутьев.– Где же ты взял столько говна?

– А! – усмехнулся Андрей собственной шалости.– Знаете, по улице Луначарского уже неделю течет... По Луначарского вечно что-то течет... На этот раз там трубу городского значения прорвало... Весна,– произнес Андрей, словно одно это слово все объясняло.– Вырыли какой-то котлован, там все это и собралось... Я раскрыл дверцы и столкнул "мерседес" с горки... Он быстро наполнился, прямо на глазах. Думаю, все жильцы сейчас настолько счастливы, что забыли о запахе, которым дышат уже вторую неделю.

– Почему ты так думаешь?

– Люди всегда радуются, когда что-то случается с шестисотыми "мерседесами".

– В этом что-то есть,– согласился Пафнутьев.– Андрей... Но это... Это называется объявлением войны.

– Ну, что ж... К этому шло. Мне кажется, всегда лучше самому объявить войну, чем ждать, пока войну объявят тебе. Как сейчас говорят... Хорошо смеется тот, кто стреляет первым.

– Правильно говорят,– кивнул Пафнутьев.

– Там, в бардачке, посмотрите... То, что мне удалось изъять у бесчувственного тела Бевзлина.

Пафнутьев глянул на Андрея, осторожно открыл ящичек и вынул оттуда сверток в целлофановом пакете. Внимательно пролистнул блокнотик с телефонами, адресами, именами. Блокнотик был маленький, но заморская отделка, тонкая тисненая кожа, похрустывающая бумага подтверждали, что блокнотик этот не для общего пользования, сюда заносились сведения действительно важные. Какие-то карточки, сложенные листки, бумаги Пафнутьев просмотрел бегло и наспех, отложив все это до того момента, когда он вернется в кабинет. Но толстая пачка новых уже долларов его озадачила.

–А с этим что делать? – спросил он у Андрея.

– Поделим,– тот передернул плечами.

– Но это же грабеж!

– Конечно.

– Нехорошо.

– Почему?

– Мы не должны опускаться до такого уровня,– произнес Пафнутьев без большой уверенности.

– Если мы не можем опуститься до их уровня, давайте до их уровня поднимемся,– усмехнулся Андрей.– А потом, Павел Николаевич, нам все равно придется как-то уравнивать наши уровни. Иначе, как мы сможем приблизиться к ним, как выйдем на них и вступим с ними в контакт? А не вступив в контакт, как мы сможем положить их на лопатки?

– Ладно, разберемся,– Пафнутьев принял, кажется, единственно верное решение.– Документы я забираю, деньги оставляю. Пусть здесь пока полежат, в бардачке.

– Пусть полежат,– усмехнулся Андрей.– Приехали, Павел Николаевич.

– Вижу,– проворчал Пафнутьев, выбираясь из машины.

Каждый раз с приближением развязки Пафнутьев становился сумрачным, даже ворчливым, старался подольше побыть один. Все, что можно было узнать, он уже узнал, и оставалось лишь связать разрозненные показания, свидетельства, подозрения, чтобы получить картину полную и ясную. Сейчас он был хмур и сосредоточен. И Андрей вывалил на него кучу совершенно свежих сведений, неожиданных и чреватых, и Овсов вдруг вспомнил о нем. Все это настораживало и требовало времени, чтобы разобраться, понять происходящее и найти собственное место во всех этих событиях.

Слишком уж быстро взбежав на третий этаж, Пафнутьев почувствовал, что дыхание его сбилось, сделалось тяжелым, и он замедлил шаги, чтобы в кабинет к Овсову войти спокойно и достойно.

– Здравствуй, Овсов,– сказал он.– Вот и я.

– Здравствуй, Паша... А это Валя. Как видишь, она если и изменилась, то только в лучшую сторону.

– Изменилась – это хорошо,– разулыбался Пафнутьев, увидев красавицу на кушетке у Овсова.– Лишь бы не изменила.

– Ох, Паша,– простонал Овсов и больше ничего не добавил, а Пафнутьев понял, что предложенная им тема не совсем удачна здесь.– Валя от нас ушла. Теперь она работает в роддоме.

– Роддом – это прекрасно! – с подъемом воскликнул Пафнутьев и опять почувствовал, что его восторги неуместны.– Кстати, а как наша младеница? Она проснулась, наконец?

– Прекрасно себя чувствует и передает тебе привет.

– Выжила, значит? – уточнил Пафнутьев.

– Пока – да. В реанимации.

Валя сидела на кушетке, забросив ногу на ногу, и ее округлые коленки выглядели вызывающе и дерзко. Куда бы ни смотрел Пафнутьев, как бы он ни вертел головой, но взгляд его неизменно возвращался к ним, спотыкался о них, будто какая-то сила исходила от этих коленок. А, впрочем, может быть, и исходила. Посмотрев на Овсова, он усмехнулся, заметив, что и тот находится в таком же смятенном состоянии. Коленки притягивали взоры и лишали, лишали мужичков привычной уверенности. А Валя, видя это, чуть посмеивалась, курила сигаретку, пускала дым к потолку, а отведя руку в сторону, любовалась не то ухоженными пальцами, не то самой сигареткой с золотистым мундштуком.

– Паша,– проговорил, наконец, Овсов, вынимая из тумбочки бутылку какого-то виски с заковыристыми наклейками и разливая в непонятно как возникшие на столе стаканы.– Есть маленькое предупреждение...

– Внимательно тебя слушаю,– улыбнулся Пафнутьев.

– В уголовном деле, в устных разговорах, в пьяном трепе и интимном шепоте ты должен исключить всякое упоминание о Вале, о том, что ты ее знаешь, разговаривал с ней.

– Валя, вам что-то угрожает? – спросил Пафнутьев.

– Как и всем нам,– ответила девушка.

– Откуда опасность?

– У вас есть ко мне вопросы? – не отвечая, проговорила красавица.– Давайте приступим.

– Давайте,– и Пафнутьев, соглашаясь с молчаливым предложением Овсова, взял стакан с виски, чокнулся с хирургом и выпил. С некоторым недоумением заглянул в пустой стакан, оставил его и взял протянутую Овсовым шоколадку.

– Простите,– сказал он Вале.– Я немного отвлекся. Итак, вопросы. Овсов рассказывал вам о девочке, которую я только что упомянул?

– Да, рассказывал.

– Как вы объясняете то, что ее до сих пор никто не хватился, никто не ищет?

– Списанная девочка,– Валя затянулась и выпустила к потолку струю дыма.

– В каком смысле? – Пафнутьев отшатнулся, услышав такое простое, спокойно произнесенное объяснение.

– В самом прямом смысле слова, Павел Николаевич. В списанные попадают дети, от которых отказались мамаши. Причины самые разные... Некоторые отказываются по малолетству, если бабе двенадцать, тринадцать, даже пятнадцать лет – какая из нее мамаша? Отказываются. И возвращаются в свои подвалы, на свои чердаки, где их уже заждались юные отцы. Некоторые отказываются от собственных детей по причине полной испитости. Бомжихи часто не хотят забирать детей, беженки всех стран и народов... Ей самой деваться некуда, а уж с ребенком и подавно. Одна она и под мостом переночует... Ну, и так далее,– Валя опять затянулась, потом погасила сигарету о блюдце, в котором Овсов подал конфетки к столу, подняла на Пафнутьева глаза.– Что-нибудь неясно?

– Мне неясно одно... Что вы, Валя, имеете в виду, когда говорите "и так далее"?

Валя некоторое время молча смотрела на Пафнутьева. А потом перевела взгляд на Овсова – как, дескать, быть?

– Говори, Валя,– сказал Овсов.– Раз уж начала.

– Хорошо...– девушка тронула пальцем свою сигаретку в блюдце, передернула плечами, как бы говоря, что, мол, она готова продолжить, но за последствия не отвечает.– Слова "и так далее" означают следующее... Детишки остаются не только от бомжих и пятиклассниц. Остаются и от тех, кто не в состоянии их прокормить или считает, что не в состоянии прокормить ребенка и одновременно обеспечить себе ту жизнь, к которой призывают ваши телевизионные рекламщики, дикторы, дикторши, подохнуть бы им всем! – в сердцах закончила Валя.

– Почему? – наивно удивился Пафнутьев.

– А потому, что они показывают жизнь, которой никто, нигде в мире не живет. И убеждают этих дурех в том, что только такая жизнь и может называться жизнью. И наши писухи покарябанные стремятся к ней, несутся куда-то, ищут вокруг причины, которые мешают им жить такой вот раскрашенной телевизионной жизнью. И, конечно, такие причины находят. Чаще всего получается, что именно младенец стоит на пути к такой жизни. Значит, надо от младенца избавиться. Одни его душат, другие топят, выбрасывают еще живых, некоторые, кто половчее, продают...

– И находятся покупатели?

– Сколько угодно. Покупателей столько, что на всех и младенцев не хватает. Чтобы всех обеспечить, приходится списывать младенцев.

– Это как?

– Наутро после родов матери говорят, что ребеночек, дескать, помер. Она поплачет-поплачет и смирится. А ребеночек жив и здоров, еще покрепче прочих будет. В некоторых городах прошли судебные процессы над торговцами детьми... У нас еще нет. Дело за вами, Павел Николаевич,– улыбнулась Валя и, щелкнув зажигалкой, закурила следующую сигаретку.

– За мной не заржавеет,– заверил Пафнутьев.

– Сомневаюсь.

– Не сомневайся, деточка моя! – сказал Пафнутьев неожиданно жестко, неожиданно холодно, даже Овсов удивленно вскинул брови. Такого тона от Пафнутьева он не слышал.– Скажите мне вот что... Чтобы признать ребенка умершим, нужны ведь и заключения, и экспертизы, и подписи... То есть, в этом участвуют многие люди, я правильно понимаю?

– Почти. Многим в этом деле делать нечего. Достаточно главного врача. А уж он поставит в нужные места своих людей. Доказательств, следов, как выражаются в ваших кругах, не остается. Мертвые младенцы уничтожаются.

– Фамилия главного врача?

– Я не назову ни одну фамилию.

– Почему?

– Жить хочется.

– Кто-то мне постоянно говорил примерно эти же слова.

– Наверное, не только мне хочется жить,– улыбнулась Валя.

– А покупатели? Кто покупатели?

– Спонсором нашего роддома является некий... Простите, вы знаете, кто спонсор нашего роддома. Если вы обратитесь к нему, то это будет... По адресу.

– Чем-то, кроме пеленок и пипеток, он вас снабжает? – спросил Пафнутьев все еще раздраженным тоном.

– Да. Кадрами.

– Ага,– Пафнутьев склонил голову, осмысливая услышанное.– Так. Если я правильно понимаю... Главврач – его человек?

– Разумеется.

Пафнутьев хотел было еще что-то спросить, но тут вдруг увидел совсем рядом покачивающийся стакан с виски, который протягивал ему Овсов. Это была уважительная причина, чтобы промолчать, и он был благодарен Овсову за неожиданную паузу. Пафнутьеву все-таки требовалось время, чтобы осмыслить услышанное, слишком шокирующие сведения прозвучали. Он молча чокнулся с Овсовым, выпил, прислушался к себе и, убедившись, что все в порядке, что виски прибыло по назначению, осторожно поставил стакан.

– Ладно,– сказал Пафнутьев.– Обойдемся без фамилий,

– Я могла бы назвать одну,– смущенно проговорила Валя.– Это наш спонсор, в этом нет никакой тайны. Мы все его любим и надеемся, что он не откажется от нас и в будущем.

Пафнутьев некоторое время смотрел на Валю в полном недоумении – ее слова настолько расходились с предыдущим разговором, что он впал в какое-то оцепенение и только странные жесты Овсова убедили его, что он не совсем сошел с ума – тот показывал на собственное ухо, потом на вентиляционную решетку дескать, в этой связке надо искать отгадку. И Пафнутьев сообразил наконец Валя опасается, что ее слова записываются и могут принести неприятности. Странно, но именно эта маленькая заминка, эта дурацкая опасливость, уверенность, будто они живут в страшном окружении, которое всесильно и всеохватно, больше всего взбесило Пафнутьева.

– Знаете, ребята, кончайте дурака валять! Страшно им, видите ли, боязно им, видите ли! Я на острие ножа, я! А Андрей, мой водитель, вчера вашему спонсору, этому вонючему Бевзлину, в штаны выдавил бутылку мексиканского соуса, который по остроте может сравниться только с серной кислотой. До сих пор, наверное, отмывается ваш любимый спонсор! Но и это еще не все – его белоснежный шестисотый "мерседес" Андрей доверху наполнил говном из городской канализации. И после всего этого прекрасно себя чувствует!

– Этого не может быть,– побледнев, сказала Валя.

Пафнутьев, не говоря ни слова, выхватил из кармана документы Бевзлина, которые передал ему Андрей, и бросил всю пачку на стол.

– Смотрите! Вот его записная книжка со всеми адресами! Вот его удостоверение! Вот его международные карточки, по которым он может, не тратя ни копейки, совершать кругосветные путешествия, жить на виллах Испании и Таиланда! Андрей попросту набил ему морду как последнему шибздику и отобрал все эти бумажки! Это было вчера вечером. А сегодня утром Андреи привез меня сюда и в данный момент сидит в машине и поджидает, пока мы тут с вами перестанем шептаться и на решетки, на дырки, на щели в стенах оглядываться!

Длинным перламутровым ноготком Валя осторожно подцепила обложку какого-то банковского удостоверения и, увидев портрет Бевзлина, подняла на Пафнутьева изумленные глаза.

– Никогда бы не поверила,– прошептала она.

– А теперь, когда поверила, ответь мне, пожалуйста, на три вопроса. Только на три, не больше. Годится?

– Заметано,– кивнула Валя.

– Вопрос первый. Куда идут эти младенцы, кому они нужны в таких количествах, для каких таких целей?

– На запчасти идут. На Запад. На цивилизованный, культурный, благоустроенный Запад. Там люди тоже иногда болеют, а спасти их может только настоящий человеческий орган – печенка, почка, глаза, сердце... Состоятельные люди готовы платить любые деньги... Любые, в самом прямом смысле слова. Оставшаяся часть младенца идет на всевозможные инъекции, сыворотки, выжимки... Некоторым престарелым гражданам какой-нибудь Германии или какой-нибудь Голландии очень помогает. Не всегда, не всем, но помогает. Надежда умирает последней,– без улыбки закончила Валя.

– Хорошо,– кивнул Пафнутьев, хотя вертелись у него на языке десяток уточнений, хотелось ему все выяснить до конца, но надо было соблюдать уговор.Вопрос второй... Как мог ребенок попасть в руки этого пропойцы и прохвоста Самохина?