Текст книги "Банда 5"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Мне кажется, что напрасно вы подпустили шелупонь к власти, ох напрасно. Вся шелупонь сидит не только в вашем кабинете, она заняла кабинеты и повыше... Напрасно.

– Против исторического процесса не попрешь, Павел Николаевич! – воскликнул Сысцов уже из прихожей.

– Почему? – удивился Пафнутьев. – Я же иду против исторического процесса. И ничего.

– Против какого процесса вы идете?

– Я имею в виду криминализацию всей страны, – простодушно улыбнулся Пафнутьев. – Новая власть плюс криминализация все страны. Это и есть наш нынешний капитализм.

– С вами опасно разговаривать, Павел Николаевич.

– Но так было всегда.

– Признаю, я вас недооценил в свое время... – Сысцов развел руки в стороны, как бы признавая свою оплошность.

– А если бы оценили по достоинству?

– Павел Николаевич, вы не пожелали быть в моей команде, я предлагал.

– Ну что ж, справедливость восторжествовала – теперь мы с вами в одной команде. Надеюсь.

– Я тоже на это надеюсь, Павел Николаевич. Не подведите меня, не засветите перед новыми ребятами. Это единственное, о чем прошу. А вся информация, которая у меня окажется... Она будет у вас на столе в тот же день. Это я обещаю.

– Заметано. – И Пафнутьев крепко пожал сухую, но сильную еще ладонь Сысцова. – Да! – Он хлопнул себя ладонью по лбу. – А как же нам быть с глазом? Заберете с собой? Оставите?

– Он вам нужен?

– Отдам на экспертизу... Вдруг чего-то обнаружится.

– С одним условием... Вы не скажете, откуда он у вас, – сказал Сысцов и тут же смешался. – Простите, уж больно каким-то перепуганным я кажусь, наверное?

– С кем не бывает, – великодушно махнул рукой Пафнутьев. – Скажу, что нашел. Вы, Иван Иванович, потеряли, а я нашел. Годится?

– Сойдет. – И Сысцов вышел за дверь.

Подойдя к окну, Пафнутьев полюбопытствовал – куда же пойдет нарядный гость в такой дождь. Но, оказалось, все было предусмотрено – едва хлопнула дверь, едва Сысцов оказался под козырьком подъезда, из дальнего конца двора подъехала машина, и он легко скользнул в заботливо приоткрытую дверь. Машина тут же тронулась с места и, не задерживаясь, выехала со двора.

Когда Пафнутьев вошел на кухню, его встретил недоуменный взгляд Вики – в полной растерянности она стояла перед горой сверкающих фольгой и целлофаном пакетов.

– Паша, – сказала она, – тут на неделю деликатесов... Что с ними делать?

– Съедим. – Пафнутьев пожал плечами. – Не выбрасывать же.

– Он что, всегда вот так приходит?

– Школа Николая Ивановича Губы... Прекрасный был человек.

– Ты тоже у него учился?

– Да, – кивнул Пафнутьев. – Это единственная школа, где я был на хорошем счету.

* * *

Утро было прекрасным – свежим, искрящимся, прохладным. Редкие капли ночного дождя падали с чистой листвы, вымытые дождем машины сверкали лаком и стеклом, даже асфальт, серый выщербленный асфальт, искрился на солнце и тоже, казалось, радовался утру.

Пафнутьев не стал вызывать машину и отправился в прокуратуру пешком – сунув руки в карманы брюк, распахнув пиджак и приспустив галстук. Он шагал легко и свободно, правда, карман пиджака слегка отдувался – туда он сунул баночку с глазом непутевого Левтова, который разжирел и обмяк настолько, что потерял бдительность и позволил каким-то озверевшим ублюдкам поступить с собой так жестоко.

Сказать, что Пафнутьев безраздельно наслаждался утром, так сказать было нельзя. Да, он видел и мокрый асфальт, и чистые машины, и свежую листву, роняющую последние капли ночной влаги, но мысли его были подозрительны и суровы. Вчерашний визит Сысцова нарушил, конечно, нарушил его планы и затеи. Поскольку речь шла о чем-то более существенном, нежели угнанная машина, похищенный сейф или сожженный киоск. С одной стороны разборки между бандами, между уже действующими отрядами и подросшими молодыми волками, не знающими ни жалости, не пощады, такие разборки происходили постоянно, значительно облегчая работу прокуратуры, милиции и судов. Да, расследование, установление вины, поимку, суд и приговор банды производили самостоятельно, не отягощая своими заботами государственные службы.

– Все это так, все это так, – бормотал Пафнутьев. – Но дело в том, что, закончив выяснение отношений между собой, эти отчаянные ребята принимались за правопослушных граждан, охранять покой которых и был призван Пафнутьев.

Сысцов...

И до него, значит, добрались.

Левтов был достаточно крут и всех желающих подоить Сысцова он отметал рукой твердой и бестрепетной. Но тут нашлась рука более твердая. Не исключено, что эта новая рука просто более нервная и истеричная.

Конечно же, Сысцов не сказал всего, что знает, слегка перетрусил Иван Иванович, маленько дрогнул. Наверняка он знает больше, наверняка есть у него кое-какие сведения о новеньких. Если, конечно, все происходило как он рассказал, если не произошло чего-нибудь противоположного...

Что делать, Павел Николаевич, что делать?

Все телефоны Сысцова на прослушивание – это немедленно, бесспорно и обязательно. Казалось бы, действие очевидное, но осуществить будет непросто – Сысцов остался фигурой известной и влиятельной. И даже если сказать, что все делается для блага того же Сысцова... Не поверят, с ним же и начнут согласовывать.

Ладно, пробьем.

Дальше... Неплохо бы понаблюдать за Сысцовым два-три дня – куда ездит, с кем общается, где спит, кушает, пьет... Кто его тревожит, кого тревожит он... Номера машин, адреса, телефоны, имена... Набросим, набросим сеточку, авось какая-нибудь рыбешка и заплещется, заиграет на донышке, – усмехнулся Пафнутьев неожиданно возникшему сравнению.

И еще кое-что у нас есть, есть кое-что...

Но дальнейшие мысли Пафнутьева оборвались, поскольку к этому моменту он уже вошел во двор прокуратуры, поднимался по ступенькам и ему необходимо было узнавать людей, здороваться с ними, улыбаться радушно и приветливо – это тоже входило в обязанности начальства, которым он пребывал последние годы. И руки его как бы сами покинули карманы брюк, и пиджак вроде сам собой застегнулся, на одну пуговицу, но застегнулся, и галстук тоже подтянулся, не до самого горла, но все-таки стал несколько строже Пафнутьев, подтянутей, деловитее.

Правда, вот вихры, вихры торчали во все стороны, как и прежде, не слушались они его давно и в конце концов добились полной самостоятельности. Отпустил их Пафнутьев на волю, перестал обращать на них внимание. Только Вика продолжала бороться с его вихрами, настойчиво и неотступно приглаживала их, подрезала, удлиняла, хотя, надо сказать, больших успехов не достигла. Но порыв ее не иссяк, и борьба продолжалась.

В конце коридора показался Худолей. Увидев Пафнутьева, он остановился, хотел было повернуть назад, но понял, что уже поздно, что он замечен и его состояние оценено точно и безжалостно. Он прижался спиной к стене, намереваясь пропустить Пафнутьева мимо себя, чтобы продолжить свой путь в фотолабораторию.

– Доброе утро, Павел Николаевич. – Худолей улыбнулся как смог и прижал ладошки к груди.

– Привет! – Пафнутьев с силой встряхнул полупрозрачную лапку эксперта, ощутив ее влажность и прохладу. – Как жизнь? Что нового? Здоровье? Настроение? Успехи?

– Да как... Вот так, Павел Николаевич, и живем... Хлеб, можно сказать, жуем. Духом не падаем. Держимся.

– Запиваем чем?

– Мы не запиваем вовсе. Нам это ни к чему.

– А закусываете?

– Чем придется! – с некоторым вызовом ответил Худолей. – За свои пьем, Павел Николаевич, за свои и закусываем!

– Это хорошо, – одобрил Пафнутьев. – Так и надо. А иначе нельзя, иначе плохо. Люди тебя могут не понять.

– Поймут! – уже с некоторой дерзостью ответил Худолей.

– Да? – удивился Пафнутьев. – Тогда они потянутся к тебе. Держи, это от меня, – вынув из кармана баночку с глазом, он вручил ее эксперту.

– Что это?

– Водка. Ну, там еще кое-что, разберешься. – И Пафнутьев шагнул в свой кабинет.

Уборщица уже побывала здесь – большая форточка была открыта, пол влажный, воздух свежий. Пафнутьев плотно уселся в жесткое деревянное кресло, с силой потер щеки ладонями, все лицо потер, словно готовил его к чему-то важному. Взглянул на настольный календарь. Он был пуст.

– И то хорошо, – пробормотал Пафнутьев.

В общем-то ему было чем заниматься в этот день, ограблений, убийств, разборок в городе хватало. Да что там хватало! Они попросту не прекращались, это был какой-то безостановочный поток. Возникало ощущение, что чуть ли не все население города, оставив обычные свои заботы, забросив дела и обязанности, занялось выяснением отношений, похищениями и разбоями. Больше всего его удручало то, что в большинстве случаев это были молодые ребята, выросшие за последние пять-семь лет. Что же такое произошло в стране за последние годы, что в институтах исчезли всякие конкурсы на поступление, а в городе начались состязания банд?

В общем, было чем заняться Пафнутьеву в это утро, но вчерашнее посещение Сысцова не выходило из головы. По многим причинам. Сысцов был личностью заметной в городе, и в судьбе Пафнутьева он немало поучаствовал, да и характер преступления, за которым явно просматривался полный беспредел, не давал ему покоя. Если воцарятся эти ребята, подумал Пафнутьев, в городе начнется новый этап, мы выйдем на очередную спираль развития, – усмехнулся он и вызвал по телефону Дубовика.

Тот постучал ровно через минуту, вошел, открыл дверь и остановился на пороге.

– Почему ты не хочешь приблизиться ко мне? – спросил Пафнутьев. – Ты не отвечаешь за себя или за меня?

Дубовик подошел ближе, сел к приставному столику, помолчал, вздохнул.

– А кто сейчас может за кого поручиться, Павел Николаевич? – Глаза Дубовика были печальны, нос, налившийся какой-то ночной краснотой, пылал в сумраке кабинета, и, как всегда, Пафнутьев заподозрил наличие в дубовиковском носу какой-то своей, независимой от остального организма жизни.

– Я, например, могу спокойно и твердо за тебя поручиться! В чем угодно! – решительно заявил Пафнутьев.

– Спасибо, Павел Николаевич. – Дубовик склонил голову, и его нос на какое-то время скрылся из поля зрения.

– Значит, так... – Пафнутьев помолчал, подчеркивая важность момента. – Значит, так... Скажи, у тебя есть хоть сколько-нибудь нераскрытых преступлений?

– Есть.

– Много?

– Очень.

– Выбери, пожалуйста, из них самые злобные, дурные, кровавые, в общем, запредельные.

– Беспредельные, – поправил Дубовик без выражения.

– Как скажешь, дорогой, как скажешь. Выбери и просмотри – нет ли среди показаний свидетелей, среди рассказов жертв и очевидцев упоминания о человеке в темной одежде, небольшого роста, человеке, которого можно было бы назвать чернявеньким-кудрявеньким.

– Разные люди попадаются среди участников преступлений, – задумчиво проговорил Дубовик. – И горбатый, помню, был, и одноногий... Протез у него свалился во время погони... Смешно так было, – серьезно добавил Дубовик. – Он и сам смеялся, когда его задержали. И оперативники тоже смеялись.

– А ты? Хохотал?

– Что же я, и не человек вовсе? – с легкой обидой произнес Дубовик. – Тоже улыбнулся. Вместе со всеми.

Пафнутьев помолчал, глядя в окно, полистал календарь, но ничто не привлекло там его внимания, и он снова повернулся к Дубовику.

– Значит, так, повторяю...

– Не надо, Павел Николаевич. Я все понял. Вас интересует маленький-чернявенький участник кровавых преступлений. В чем бы они ни заключались. По широкому фронту.

– Участник нераскрытых кровавых преступлений, – уточнил Пафнутьев.

– Понял. – Дубовик поднялся. – Когда?

– Вчера.

– Тогда после обеда.

– Годится, – сказал Пафнутьев и, увидев заглянувшего в дверь Андрея, приглашающе махнул ему рукой. – Садись! – Он показал на стул, который только что освободил Дубовик. – Рассказывай.

– О чем, Павел Николаевич?

– Тогда не надо. – Пафнутьев пожал плечами. Дескать, хотел, как лучше, а ты не понимаешь.

– Ну что сказать. – Андрей посмотрел на одну свою ладонь, потом так же внимательно попытался что-то высмотреть на другой. – Безрадостно.

– Ругается? Корит? Спит отдельно?

– Молчит.

– И ты, помнится, молчал не меньше года.

– Но я никому со своим молчанием не навязывался.

– А она?

– Тоже не навязывается, но я-то рядом, живой пока еще человек.

– Послушай, Андрей... Но ведь с ней произошло нечто такое, что не так давно случилось и в твоей жизни... Проникнись.

– А я что? Я – ничего. Вы спросили – я ответил. У нас все отлично, Павел Николаевич. Надя – прекрасный человек. Мы во всем находим общий язык. Мы вместе едим, гуляем, спим... Но все это – безрадостно.

– Ты еще не на пределе?

– Еще нет. Пока.

– Это прекрасно! – подвел итог Пафнутьев. – Это просто здорово! По-моему, лучше и не бывает.

– Уж не хотите ли вы сказать, что и вы где-то рядом с пределом? Уж не на пределе ли вы, Павел Николаевич? – улыбнулся Андрей.

– Еще нет. Пока.

– Да? – Андрей долгим взглядом посмотрел на Пафнутьева, склонил голову, озадаченно выпятил губу. – Надо же... Если я правильно понял, Павел Николаевич...

– Ты все понял правильно. Разминку заканчиваем. Есть такой человек... Иван Иванович Сысцов.

– Тот самый?

– Да.

– Жив еще?

– Да, я помню, ты собирался с ним разобраться...

– Я и сейчас не против.

– Не надо. Я против. И потом... Нет его вины перед тобой. Это я знаю точно.

– Но вы сами говорили, что если бы не он, то Света, может быть...

– Нет его вины перед тобой. Переверни страницу и живи дальше. Другого варианта не существует.

– Думаете...

– Андрей... Мы можем поговорить о деле?

– Виноват, Павел Николаевич. Вы сами меня раскрутили.

– Виноват, – склонил голову Пафнутьев. – Итак, Сысцов. Иван Иванович. Владелец заводов, газет, пароходов. Условно, конечно. На него наехали. Очень круто.

– Жалуется?

– Не то что жалуется, но слегка паникует... Ты уже, слава Богу, не водитель, твои обязанности шире и значительнее. Что нужно... Незаметно, неназойливо... Побудь денек возле его конторы и запиши все номера машин, которые будут подъезжать. А потом сходи к ребятам из автоинспекции и уточни, кому эти машины принадлежат. Подъедет какая-нибудь машина два раза – запиши, три раза – тоже отметь. Особое внимание обрати на те машины, которые вроде бы остановились в стороне, но люди приехали явно в контору Сысцова.

– А сам он не может такой список дать?

– В штаны наделал. И потом... Откуда ему знать, кто на какой машине приехал?

– Тоже верно, – согласился Андрей.

– Если он куда направится, следуешь за ним. При этом имей в виду, что, возможно, кто-то еще будет его отслеживать... Врубился? Они не должны тебя засечь.

– Я пошел, Павел Николаевич? – Андрей поднялся.

– Ни пуха.

Андрей не успел открыть дверь – она распахнулась сама. На пороге стоял возбужденный Худолей, держа в руках злополучную баночку с глазом городского авторитета.

– Что-нибудь случилось? – спросил Пафнутьев, помахав прощально Андрею, дескать, не задерживайся, с Худолеем разберусь без тебя.

– Павел Николаевич... Есть вещи, которыми не шутят! – церемонно сказал Худолей.

– Согласен. Есть такие вещи.

– Почему же вы так со мной поступили? – Худолей склонил голову набок, чтобы его укор был еще сильнее. – Мне кажется, что годы работы вместе, когда нам обоим не раз приходилось рисковать жизнью, когда мы грудью закрывали друг друга от бандитских пуль... Мне кажется, что все это дает право надеяться на иное отношение с вашей стороны! – Удачно выпутавшись из обилия слов, Худолей горделиво вскинул голову.

– Никаких шуток. – Пафнутьев покачал головой. На него худолеевское красноречие почти не действовало, он заранее знал, чем кончится разговор. – Все это очень серьезно и очень печально.

– Я согласен с тем, что это действительно печально, – скорбно проговорил Худолей. – Передавая мне сверток, вы заверили меня, что внутри находится священный напиток, к которому мы стремимся всю жизнь и которого нам всю жизнь не хватает.

– Ты о чем? – удивился Пафнутьев со всей искренностью, на которую только был способен.

– Вы заверили меня, что передаете... Ведь вы прекрасно понимаете, что я имею в виду! – Худолей не мог, просто не мог вслух произнести слово «водка», не поворачивался язык, это казалось ему чуть ли не кощунством.

– Понятия не имею!

– Вы сказали, что здесь... Это... водка, – выдавил наконец из себя Худолей. – Вы посмеялись надо мной, Павел Николаевич, посмеялись зло и несправедливо! – Худолей опять оскорбленно вскинул голову.

– Никаких насмешек! – сурово произнес Пафнутьев. – Там действительно водка. Можешь попробовать. Она, правда, вместе с закуской, но это уж не моя вина.

– И вы предлагаете мне... Вы предлагаете мне с утра вот это?! – потрясенный Худолей отшатнулся и, чтобы не упасть, оперся спиной о стену.

– Я предлагаю тебе сфотографировать эту чрезвычайно важную улику. Она, надеюсь, поможет нам выйти на след опасной банды, которая вознамерилась прибрать к рукам весь город! – выпалил Пафнутьев, давая понять, что и он может не хуже Худолея играть словами.

– О Боже, Боже. – Худолей, из последних сил переставляя худенькие вздрагивающие ноги, подошел к столу и присел. Баночку он поставил на стол таким образом, что глаз Левтова укоризненно и строго уставился прямо на Пафнутьева. – А я-то, старый, безмозглый дурак, наивный, простодушный человек, решил было, что вы с утра вспомнили обо мне, позаботились о моем самочувствии... Я-то подумал, что годы, проведенные в этих простреливаемых насквозь коридорах, дают мне право надеяться... – Выдох у Худолея был таким тяжким и долгим, что он даже съежился, стал меньше, хотя казалось бы – куда уж дальше.

– Ладно, – сдался Пафнутьев. – Осознал. Исправлюсь.

– Точно? – расплылся в улыбке Худолей, прижав к груди красноватые с голубыми прожилками ладошки. – Неужели я не ослышался, Павел Николаевич?

– Со слухом у тебя все в порядке.

– У меня и с чувством долга все в порядке. И с профессиональным мастерством, с преданностью друзьям тоже полный ажур, дорогой Павел Николаевич! – строго сказал Худолей.

– Рад слышать.

– Мне показалось по вашему голосу, Павел Николаевич, что вы намерены прямо сегодня, не откладывая в долгий ящик, исправить возникшее между нами недоразумение? Я правильно понял? Должен сказать, что между соратниками, единомышленниками, борцами единого фронта не должно оставаться недоразумений! – Худолей требовательно сверлил Пафнутьева несчастными своими, красноватыми глазами.

– Заметано, – устало сказал Пафнутьев.

– Во! – восторженно вскочил Худолей и тут же схватился за спинку стула, чтобы не упасть. Я всегда говорю, что нам всем здорово повезло жить в одно время с вами, Павел Николаевич! – И он церемонно поклонился. – Общаться с вами, видеть... Даже видеть вас – уже счастье!

– Спасибо. Много доволен.

– А водка в баночке, между прочим, неважная, – улыбаясь сказал Худолей.

– Неужели попробовал?! – ужаснулся Пафнутьев.

– Нет, только понюхал. Этот плавающий объект, между нами говоря, запаху никакого не дает... Так что водочная вонь сохранилась во всей своей прелести. Не то жженая резина, не то поддельный ацетон... Должен вам сказать, что в городе всего два-три киоска продают такую дрянь. От этой водки, Павел Николаевич, не просто голова болит, такое ощущение, что в нее, в голову, вбит кол. Кроме того, видения посещают, сплошь мерзкие, отвратные видения, нелюди какие-то... А внутренности выгорают начисто. Ничего от них не остается. И все эти киоски расположены в тупике девятого номера трамвая. Как это в народе поется... Шел трамвай девятый номер, на площадке кто-то помер... Вот так-то, Павел Николаевич! – сказал Худолей, уходя.

Он знал цену своему сообщению, знал, что честно заработал бутылку хорошей водки.

* * *

Какие громадные, можно сказать, бесконечные табуны машин стояли совсем недавно вдоль железных дорог! Подъезжая к любому большому городу из окна можно было видеть целые гектары земли, покрытые разноцветными легковушками. Их засыпало снегом, их полоскали дожди, они раскалялись на солнце и промерзали до последнего винтика во время зимних холодов. Проходили годы и годы, а они стояли без движения, разве что во время отпуска истосковавшийся по просторам автовладелец выкатывал с такой вот стоянки свою ненаглядную и ехал в соседнюю деревню, показать родне, как многого он добился в жизни – ездит на своей машине.

Да, это надо признать – не вписывался автомобиль в образ жизни большинства людей, не вписывался. А машина действительно говорила о многом, машина и в самом деле подтверждала – этот человек времени зря не терял, он кое-чего добился. Десятилетия экономии на детских вещах, на собственном питании, на одежде и отпусках оборачивались в конце концов покупкой машины. А через некоторое время человек с жутковатым прозрением начинал понимать, что машина ему не нужна, не может он ею пользоваться. Нет стоянки у дома, нет стоянки у завода, нет времени и сил, чтобы насладиться дорогой. И он, смазав все, что можно было смазать, оставлял ее на вечной стоянке в пригороде, где собирались тысячи таких же новых, необъезженных еще машин, оставлял до лучших времен.

Детям, дескать, достанется.

А дети, повзрослев, хотели других машин, не столь громоздких и тяжеловесных, не столь тусклых и узколобых, не столь прожорливых и тесных.

Короче, дети мечтали о современных машинах.

Однако с наступлением новых, демократических времен эти многотысячные табуны машин постепенно рассосались, исчезли куда-то. А куда они могли исчезнуть – перебрались на городские улицы. И оставляют их теперь где попало – у дома, на обочине, во дворе. Романтическая эпоха увлечения машинами, когда для счастья достаточно было ее иметь и постоянно видеть, эта эпоха закончилась. Теперь для счастья на машине надо было ездить. Дошло все-таки, до многих дошло, что метро утомительно, что автобусы редки и переполнены, что ходить пешком приятно в лесу, в поле, а отмерять шагами квартал за кварталом по грохочущим улицам...

На это просто не остается сил.

Неожиданно выяснилось, что машины нужны не только преуспевающим, они нужны всем. И не в качестве наследства, будущего дара детям, а сегодня, сейчас, каждый день. И покрылись города бородавками ракушек, и хлынули потоки подержанных машин из-за всех рубежей, и образовались на улицах пробки там, где раньше и машину было увидеть непросто.

Газеты запестрели объявлениями о турах в Голландию и Германию, в Данию и Швецию за машинами, пришли люди, сделавшие машины своим заработком, своей профессией, и, конечно же, появились преступления, так или иначе связанные с машинами. Водители перестали ездить на окраины города, останавливаться в безлюдном месте, стали избегать подсаживать пассажира, и лишь совсем безрассудные могли остановиться на дороге за городом и подобрать женщину ли с ребенком, мужика ли на костылях, израненного путника.

Нельзя.

Опасно.

Смертельно опасно.

Да и в городе вот так запросто остановить машину и попросить водителя подвезти стало почти невозможно.

Но любые препятствия преодолимы для ищущей человеческой мысли.

Серая, цвета мокрого асфальта «девятка» едва свернула с центральной улицы, как на ее пути возник гаишник. Что он в ней такого-этакого увидел, какое нарушение заподозрил, неизвестно, но повелительным движением полосатого жезла предложил водителю прижаться к бордюру и остановиться.

И тот остановился.

Сквозь заднее стекло видно было, как водитель отстегнул ремень, полез в карман за документами. Он уже открыл дверцу, готовый выскочить и бежать к гаишнику, чтоб тот, не дай Бог, не рассердился за его нерасторопность, но тот сам открыл дверь с другой стороны.

– А чего я натворил-то? Вроде ехал как все люди? – спросил водитель. Он был в годах, полноват, и даже в машине было видно, что росту в нем совсем немного.

– Подвезешь? – спросил гаишник, улыбаясь.

– Это всегда пожалуйста, – с облегчением проговорил водитель, пряча документы в карман. – А то уж, честно говоря, малость сдрейфил. Водитель я не ахти какой, ну, думаю, опять подзалетел.

– Да нет, все в порядке. – Гаишник поудобнее уселся на сидении, небрежно набросил ремень, не пристегивая. – Сейчас направо и через три квартала высадишь.

– Сделаем. – И водитель тронул машину.

Капитан снял фуражку, вытер внутри носовым платком, снова надел. Но тут же опять положил фуражку на колени.

– Не жарко в форменном-то головном уборе? – спросил водитель.

– Жарко не жарко... А носить надо. Вон там на углу поворот направо.

Капитан был красен от жары, волосы его под фуражкой взмокли, по полноватой щеке медленно стекала капля пота. Но он, казалось, не замечал, глядя в лобовое стекло. Глаза у капитана были слегка навыкате, какого-то голубовато-белесого цвета, а от привычки держать голову в этакой горделивой манере у него четко выделялся второй, достаточно обильный подбородок с красноватыми порезами после бритья.

Едва машина свернула направо, капитан опять принялся протирать клеенчатое нутро фуражки. Потом вытер щеки, шею и, кажется, готов был забраться даже к подмышкам, но остановился и спрятал платок.

– Видишь столб с какой-то вывеской? Вот возле столба и останови, – сказал он почему-то недовольным голосом.

Только после этих слов водитель искоса, осторожно, но внимательно посмотрел на капитана. Что-то его насторожило, вернее, что-то ему не понравилось. Ну, в самом деле, он везет его куда тому хочется, не капризничает и не брюзжит, и капитан мог бы вести себя благодарнее, что ли.

– Столб так столб, – проворчал водитель.

– Сколько машине лет? – спросил капитан, придирчиво оглядывая салон.

– Полгода! Не видите – три тысячи на спидометре.

– Три тысячи – это хорошо, – произнес капитан несколько странные слова, но водитель не обратил на них внимания. Мало ли кто как выражает свое отношение к чему бы то ни было. Он-то знал, что машина в порядке, отличная машина, едва ли не лучшая из всего, что выпускалось в стране.

И хотя ехали они по совершенно пустой дороге, водитель заблаговременно включил правый поворот, прижался к бордюру и остановился у самого столба, на котором бойкие киоскеры вывесили рекламу хозтоваров со стрелкой – во двор, в полуподвал.

Капитан сидел неподвижно, прижав подбородок к груди, отчего выглядел и в самом деле горделиво, даже с каким-то превосходством. Едва машина остановилась, он перегнулся за спиной водителя и поднял кнопки, блокирующие задние двери. В ту же секунду из придорожных кустов выскочили несколько человек и, не теряя ни единой секунды, уселись на заднем сиденье.

– Спасибо, отец. – Капитан вышел из машины и на его место тут же уселся длинный, нескладный человек с землистым цветом лица. Капитан захлопнул дверцу, помахал рукой и направился к трамвайной остановке.

– Поехали, мужик, – сказал длинный. – Нам прямо.

– Не понял, ребята, – в полной растерянности пробормотал водитель, но начал, только сейчас начал понимать происходящее, только сейчас дошло до него – плохо, очень плохо может закончиться для него и эта поездка, и этот день.

– Все ты понял, папаша, – раздался сзади какой-то глумливый голос. – Если такую машину купил, значит, не круглый дурак... Будешь хорошо себя вести, может, и внуков еще увидишь. Есть внуки-то?

– Есть, – прошептал водитель, вдруг почувствовав на шее петлю из тонкого стального тросика. Тот, кто сидел сзади, улучив момент, набросил на него удавку ловко и даже как-то привычно.

– Дышать можешь?

– Могу, – закашлялся водитель.

– Вот и дыши. Езжай прямо... – И один из сидевших опустил кнопку передней двери. Теперь водитель уже не мог вывалиться на повороте, как он уже решил было сделать. Да и тросик впивался все сильнее. – Машина твоя?

– Моя.

– И записана на тебя?

– Да.

– Где ж столько денег взял, а, папаша?

– Квартиру продал.

– Напрасно... Квартиры нельзя продавать... Квартиры можно только покупать. А теперь видишь, как получается, ни квартиры, ни машины.

– Заткнись, Женя, – бросил сидевший рядом с водителем долговязый, пожилой, с серым, неживым каким-то цветом лица... Сказал негромко, не оглядываясь, но сзади сразу наступила тишина.

Машина миновала последний светофор, дорога сразу стала хуже, разбитая тяжелыми самосвалами, которые носились здесь чуть ли не круглые сутки – за лесом началось строительство нового поселка для новых русских. Дома там строили кирпичные, трех-четырехэтажные, с подвалами и мансардами, со смотровыми, банкетными площадками и башенками для винтовых лестниц. Поэтому требовались краны, бетономешалки, экскаваторы, бульдозеры. И хотя на дороге постоянно мчались грузовики с песком, щебнем, бетоном, люди здесь почти не встречались.

Город кончился, дачный пригород тоже остался позади. Впереди была только городская свалка. И водитель понял, куда едет, лишь когда впереди показался жиденький дымок, поднимающийся над горами мусора и почувствовалась кисловатая вонь гниющих отходов.

– Может, договоримся, ребята? – спросил водитель.

– О чем? – спросил долговязый.

– Ну, все-таки...

– Мы уже обо всем договорились. Сказали ведь тебе, что не надо было квартиру продавать. Правильно сказали. Где у тебя документы на машину? Ты слышишь? Права, техпаспорт... Ну?

– В заднем кармане...

Долговязый сам полез в карман водителя и вынул тонкую пачку документов. Внимательно просмотрев их все, сунул себе в карман пиджака, на нем был явно великоватый полосатый пиджак. Впрочем, возможно, пиджак и не был слишком большим, но худоба этого человека делала всю его одежду вроде не по росту.

– Останови, – сказал он. – Вон там, возле деревьев.

– Ребята, – просипел посиневший от недостатка воздуха водитель, – любые бумаги подпишу... Все, что хотите... Не кончайте только... Мне еще детей на ноги ставить...

– Наливай, – чуть обернулся назад долговязый.

И тут же за спиной водителя раздалось легкое побулькивание. По звуку можно было догадаться, что наливали из бутылки в стакан. Долговязый, не глядя, сунул руку назад, взял стакан и протянул водителю.

– Пей, мужик.

– Что это?

– Пей, говорят. Если сердце хорошее, выживешь.

– А если плохое?

– Загнешься через пару часов.

– Ребята... – простонал водитель.

– Кончай причитать, – впервые повысил голос долговязый. Из кармана пиджака он вынул рукоятку, нажал медную кнопку. Раздался щелчок, и из болванки выскочило длинное прямое лезвие – Выбирай, папаша... Хочешь, удавим, хочешь, горло тебе сейчас вспорю, как барану. Или пей.

Осторожно, будто уже в этом был какой-то вызов, водитель глянул в окно – вокруг не было ни души. Только на дальней стороне большого пологого оврага, превращенного в свалку, стоял самосвал с поднятым кузовом. Но и возле него тоже не было ни души. Долговязый заметил его взгляд, усмехнулся.

– Хорошее местечко мы выбрали, да?

– Что это? – спросил водитель, показывая глазами на мутноватую жидкость в стакане.

– Отключишься немного... Немного забудешь, кто ты есть и как тебя зовут... А потом ничего... Очухаешься. Смертельные случаи очень редки. У нас ведь не было смертельных случаев?