Текст книги "Банда 5"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Виктор Пронин
Банда – 5

В воскресенье вечером дома, в своей квартире Пафнутьев пребывал в таком состоянии и в таком виде, в каком мало кто его видел и знал. Он был расслаблен, замедлен, босой, в штанах на резинке и в некоем подобии куртки, которую Вика соорудила ему из остатков своего махрового халата – когда-то в молодости, года два назад она увлекалась вещами не по росту, явно великоватыми для нее вещами.

Утонув в глубоком продавленном кресле, вооружившись пультом управления, Пафнутьев носился с программы на программу, из столицы в столицу, не в силах остановиться ни на одной. Лукавые московские ведущие прикладывали бешеные усилия, чтобы убедить его в том, что нет в мире ничего страшнее союза с Белоруссией. Заросший по самые очки Сванидзе что-то толковал о тирании, диктатуре и бесправии широких народных масс. Выбритый, лоснящийся, спотыкающийся на каждом слове Киселев солидно, даже с некоторой монументальностью в голосе материл президента Белоруссии за то, что тот не прислушивается к его, Киселева, советам. Ерзая на стуле и подмигивая Пафнутьеву хитренькими глазками, Миткова ссылалась на зарубежные авторитеты по правам человека. Сорокина, настолько опечаленная, что казалось, будто стоит она у гроба близкого человека, сообщала о том, что кого-то в Минске арестовали за сутки, а кого-то даже за трое суток. Гроба в кадре не было видно, но то, что гроб в наличии имелся, не оставалось никаких сомнений – достаточно было посмотреть на убитое горем лицо бывшей красавицы...

– Это сколько ж денег, сколько ж денег брошено, – подавленно пробормотал Пафнутьев. – Задействовать все программы, чтобы доказать очевидную чушь...

– Значит, есть такие деньги, – легкомысленно откликнулась Вика.

– В нашей стране таких денег нет, – твердо произнес Пафнутьев.

– Откуда же они?

– Это очень простой вопрос... Уши той страны торчат из причесок каждого ведущего.

– По-моему, это их собственные уши, – откликнулась Вика, проносясь в очередной раз за спиной Пафнутьева – она готовила ужин. Молодая картошка, молодые помидоры, молодая жена... Неплохо все складывалось в личной жизни Павла Николаевича Пафнутьева. Неплохо, если оставались силы и желание вступать в перебранку с неуязвимыми для него телевиками.

– Американцы очень недовольны, просто в гнев впадают оттого, что в Белоруссии, как им кажется, плохо соблюдают права человека. Ихний шеф Билл-шмил даже пригрозил, что миллион долларов, который он обещал Белоруссии, обещать перестанет. Вот тебе и уши.

В этот момент раздался телефонный звонок.

Пафнутьев посмотрел на часы. Нет, в это время ему никто не должен был звонить. Но в то же время все знали, что позвонить можно, что позвонить иногда даже нужно.

Вика подняла трубку и, не слушая, кто звонит, кому и по какому поводу, поднесла ее вместе с телефоном к креслу – разбирайся, дескать, сам.

– Да! – отрывисто сказал Пафнутьев. И по этому возгласу знакомым, приятелям и собутыльникам было ясно, кто у телефона. Но на этот раз он услышал незнакомый ему, вкрадчивый, уточняющий вопрос.

– Павел Николаевич?

– Он самый.

– Здравствуйте, Павел Николаевич!

– Здравствуйте! – охотно ответил Пафнутьев, но не торопился спрашивать, кто его тревожит в столь неурочный час, предоставляя вечернему звонарю назваться самому.

– Как поживаете?

– Очень хорошо. А вы?

– Неплохо... Но не более того. Я чувствую, что вы не узнали меня, Павел Николаевич?

– Конечно нет! – с подъемом воскликнул Пафнутьев.

– Моя фамилия Сысцов.

– Иван Иванович?! – радостно заорал Пафнутьев, хотя для подобных восторгов не было никаких оснований. Последняя встреча с Сысцовым могла кончиться для него не просто печально, а в полном смысле слова трагически. И только везение да огневая мощь Андрея позволили Пафнутьеву в тот ясный осенний день остаться живым и выскользнуть из железных объятий бывшего первого секретаря.

Однако с тех пор многое изменилось, теперь оба они жили в другой стране и по другим законам. Сысцов уже не был первым, не был главой администрации да и в советниках президента он по каким-то причинам не задержался. Нынче это был солидный бизнесмен, владеющий небольшим заводом, несколькими заправочными станциями, число которых между тем постоянно увеличивалось как за счет вновь построенных, так и за счет вновь приобретенных. Из этого можно было сделать вывод, что дела Сысцова шли неплохо и в коммерческом смысле слова, и в криминальном тоже. Вот так просто владеть заправочными колонками в конце двадцатого столетия в России, да еще прикупать новые...

Это было рискованно и очень опасно.

Знающему человеку это говорило о многом.

А Пафнутьев был знающим человеком.

И тем не менее звонку обрадовался.

И в этом, наверное, была самая большая странность характера, необычность сущности Пафнутьева. Звонит человек из прошлого, человек, который мог его убить, собирался убить, а если и не убил, то не из великодушия, а просто потому, что не удалось. Звонил человек, который явно находился по другую сторону баррикады, давно считая Пафнутьева своим врагом. Можно даже предположить, что рано или поздно они должны были встретится, но скорее всего в служебном кабинете Пафнутьева, где бы он задавал вопросы, а Сысцов в меру своей откровенности пытался бы на них ответить.

Такое примерно было расположение сил.

И вот звонок.

И Пафнутьев действительно обрадовался. Может быть, потому что этот звонок нарушил тягостную атмосферу вечера, может быть, потому что ему приятно было поговорить с человеком из прошлого – в конце концов, именно Сысцов настоял когда-то, чтобы Пафнутьева из простого следователя перевели в начальство. Хотя были и возражающие, были влиятельные и настойчивые возражающие.

Можно представить себе еще одно объяснение – незлобив был Пафнутьев. Изменилось положение, изменилась роль Сысцова в его жизни и прежнее неприятие ушло. Да, незлобивость, хотя многие очень даже ошиблись, переоценив это его качество. Пафнутьевское незлопамятство имело четкие и жесткие границы. Значит, все-таки Сысцов не перешел ту крайнюю грань, за которой его общение с Пафнутьевым было бы невозможным.

И конечно любопытство, может быть, профессиональная любознательность. Если воскресным вечером по домашнему телефону, достаточно закрытому телефону для простых смертных, звонит Иван Иванович Сысцов, то за этим должно что-то стоять – ведь не потому он звонит, что не с кем ему выпить воскресную рюмку водки. Хотя Сысцов, насколько помнил Пафнутьев, последние годы предпочитал красные грузинские вина. И не из магазинов, а непосредственно из подвалов селения Киндзмара-ули, селения Оджелеши, селения Мукузани и других достойных мест.

– Да, это я, Павел Николаевич, – сдержанно и негромко произнес Сысцов.

– Слушаю вас внимательно! – радость Пафнутьева была столь непосредственна, что она, похоже, озадачила бывшего первого человека города, а ведь и кличка у него была – Первый.

– Повидаться бы, Павел Николаевич.

– Готов!

– Если не возражаете... Я и сейчас мог бы подойти... Если это, разумеется, не нарушит ваших планов.

– Не нарушит.

– Ну что ж... – Сысцов был явно смущен быстрым согласием Пафнутьева. – Буду рад повидать вас, Павел Николаевич.

– Адрес знаете?

– Найду, – ответил Сысцов и замолчал, не решаясь первым повесить трубку. Пафнутьеву почему-то казалось, что тот звонит из автомата. Во всяком случае, та зависимость, которая чувствовалась в голосе Сысцова, позволяла предположить уличный автомат со скрежещущим диском, прожженными сигаретами цифрами, с собачьей цепью, которой обычно приковываются трубки. Хотя, скорее всего, он звонит из своей машины, как он звонил в Женеву или Гамбург, в Неаполь или Афины – Пафнутьев немного знал о международных контактах Сысцова.

– Кто это? – спросила Вика, появившись в дверях. Легкие брючки, джинсовая рубашка навыпуск, короткая стрижка... Пафнутьев не сразу сообразил, что ответить, не сразу.

– Ну ты даешь, – пробормотал он смущенно, поняв, что затянул с ответом. – На тебя глядя, не сразу врубаешься, не сразу... Сысцов хочет меня повидать.

– Один?

– Мы не договаривались, что он будет с бригадой.

– Мне переодеться?

– Ни в коем случае! Бить – так по морде!

– Думаешь, я сейчас могу?

– В самый раз. Наотмашь. Пусть знает, с кем живет простой российский следователь.

– Что-то приготовить?

– Не тот случай. Захочет – сам принесет.

Звонок в дверь раздался минут через десять. Когда Пафнутьев распахнул дверь, то невольно отшатнулся – на пороге стоял совершенно незнакомый ему человек.

Но это был Сысцов.

– Боже, что делает с людьми жизнь! – смятенно воскликнул Пафнутьев, невольно делая шаг назад, чтобы получше рассмотреть неожиданного гостя.

– Что... Постарел? – помертвевшим голосом спросил Сысцов.

– Какой там постарел! Иван Иванович! Да вы сбросили не меньше десяти лет!

– Ну слава Богу... А то я уж совсем духом упал. – И он осторожно перешагнул порог, держа в руке средних размеров дорожную сумку.

Сысцов и в самом деле выглядел гораздо моложе, нежели в те годы, когда занимал пост первого, когда, следуя партийной этике, ходил в черном костюме, темном галстуке, в белой рубашке, когда манеры у него были величественны, голова вскинута в полном соответствии с занимаемой должностью, шея напряжена, а позвоночник неестественно распрямлен. Теперь на Сысцове был пиджак в черно-белую клетку, темные брюки, голубая рубашка без галстука, а клетчатая сумка дополняла его облик – легкий, может быть даже легкомысленный.

– Вика! – заорал Пафнутьев в глубину квартиры. – Иди сюда! Смотри на этого человека! Видишь? Нет, ты скажи, видишь?

– Вижу. – Вика кивнула, и соглашаясь с Пафнутьевым, и здороваясь с Сысцовым. – Вот как ты должна меня одеть! Вот как ты должна меня обуть! Вот во что я должен превратиться!

– Превращу, – согласилась Вика и направилась на кухню.

– Это, Павел Николаевич... – Сысцов никак не мог пристроить свою сумку. – Значит, так... Сейчас, я знаю, порядки другие, молодое поколение выбирает «пепси» и еще черт знает что... А нам, я думаю, поздно менять свои привычки... Я уж, с вашего позволения, рубану с плеча...

– Мне к этому не привыкать, Иван Иванович.

– Простите, забыл... С вами, как и прежде, ухо надо держать востро... Учитывая, что я свалился как снег на голову... Кое-что с собой захватил...

– Это прекрасно! – воскликнул Пафнутьев, снимая неловкость. – Вы помните нашего знаменитого кулинара Николая Ивановича Губу?

– Вот! – радостно подхватил Сысцов. – Вот! И я хотел на него сослаться... Он в свое время для меня накрыл немало столов и... И преподал всем нам достаточно уроков человеческого общения. Поэтому не буду ничего объяснять. – Сысцов поставил сумку перед Пафнутьевым. – Пусть ваша жена разберется в ней сама, а мы тем временем немного поговорим.

– Заметано! – нарочито суровым голосом проговорил Пафнутьев и тут же отволок сумку на кухню. – Значит так, Вика, – начал он, но та его перебила:

– Я все слышала, Паша.

– С вашего позволения, я возьму в сумке один небольшой пакетик, он понадобится нам для разговора. – Сысцов сдвинул «молнию» в сторону, взял что-то небольшое, вроде газетного свертка, и вернулся в комнату.

Пафнутьев придвинул второе кресло, такое же продавленное, как и то, в котором он только что смотрел телевизор, нажал кнопку, погасил экран, задернул штору, чтобы солнце не било гостю в глаза, убрал с журнального столика какую-то дребедень – расчистил пространство для разговора.

– Прошу! – Он указал Сысцову на кресло.

– Спасибо. – Тот осторожно опустился, поддернув на коленях брюки с четкой, наглаженной стрелкой. Пижоном стал Сысцов, фраером, подумал Пафнутьев и тоже сел. – Давно мы с вами не виделись...

– Но друг друга из виду не выпускали, – подхватил Пафнутьев.

– Да... Да, так можно сказать.

– Но одно время вы пропали, Иван Иванович... Говорят, в Кремле обитали, в президентской свите блистали... Верно?

– Было дело.

– Что ж случилось? Если, конечно, этот вопрос вам кажется уместным...

– Президент иногда тасует свою колоду. – Сысцов невесело усмехнулся. – А мне, старому дураку, надо бы об этом помнить... Немного пролетел.

– Бывает... – Пафнутьев небрежно махнул рукой, будто речь шла о сущем пустяке. – И я пролетаю, – утешил он Сысцова. – А кто не пролетает?

Сысцов сцепил ладони в один сдвоенный кулак и положил его на стол. Посидел так некоторое время, глядя на этот кулак, потом исподлобья взглянул на Пафнутьева, словно еще раз прикидывая – там ли он оказался, куда так стремился. Видимо, пафнутьевские штаны на резинке и куртка из женского махрового халата несколько сбивали Сысцова с толку и он убеждал себя в том, что Пафнутьев именно тот человек, который ему нужен.

– Павел Николаевич, – медленно проговорил Сысцов. – Скажите мне, будьте добры... То, что между нами было, – ушло?

– Как с белых яблонь дым! – твердо ответил Пафнутьев, громче, чем требовалось для небольшой комнаты.

– И можем начать наши отношения с чистого листа?

– Мы обязаны это сделать! – заверил Пафнутьев гостя.

– Хм... Никак не могу привыкнуть к вашей манере разговора, – усмехнулся Сысцов. – Не знай я вас раньше с самой лучшей стороны, мог бы усомниться...

– Не надо, – поспешно сказал Пафнутьев. – Во мне сомневаться не надо. Я хороший. Надежный. Верный.

– Все это я знаю... Я имел в виду усомниться не столько в вас, сколько в себе... Правильно ли я поступил, придя к вам...

– Вы поступили совершенно правильно! – с жаром заверил Пафнутьев. – Не корите себя! Я именно тот человек, который вам нужен. И сегодня, и всегда.

– Мне тоже так кажется... Ну что ж... Ну что ж... Павел Николаевич, вот еще что... Мне бы хотелось, чтобы о нашем разговоре, о нашей встрече знали только мы. И больше никто.

– Заметано, – согласился Пафнутьев.

– Я даже не смог прийти к вам в прокуратуру. Не хочу, чтобы там меня видели... Это не каприз, это страх. Даже сюда я пробрался тайком на чужой машине.

– Неприятности? – прямо спросил Пафнутьев.

– Да.

– И, как я понимаю, крутые?

– Очень.

Пафнутьев внимательнее посмотрел на Сысцова и только сейчас заметил, что у того изменилась и прическа. Если раньше он зачесывал волосы назад, следуя опять же государственной моде, то теперь появился пробор, четкий, ухоженный, а надо лбом чуть нависала если и не челка, то похожая на нее изысканная седая прядь. Присмотревшись к Сысцову, можно было, конечно, понять, увидеть, что нисколько он не помолодел, но стал каким-то более раскованным, дерзким. Впрочем, это было в нем и раньше. Но в его облике появилось нечто вроде авантюрности, и это заметил Пафнутьев.

Молча вошла Вика, набросила на журнальный столик льняную скатерку, новую скатерку, как отметил Пафнутьев, мысленно похвалив Вику за сообразительность. Потом она принесла две рюмки, хорошие, емкие рюмки, маленькие тарелочки, вилки. Поставила посредине стола бутылку водки. «Юрий Долгорукий», – прочитал Пафнутьев и тихонько про себя охнул – дороговатая водка. Вернувшись в очередной раз с кухни, Вика положила на стол уже нарезанную тонкими ломтями белую рыбу, красную рыбу... Сысцовские гостинцы, догадался Пафнутьев.

– О! – воскликнул он. – У нас намечается неплохой вечерок!

– По дороге в ваш гастроном заскочил, – пояснил Сысцов.

– К Халандовскому?

– Да, это, кажется, его гастроном. Я слышал, вы друзья... Как он? Жив? Здоров? Отчаянный мужик, насколько я помню.

– Держится, прекрасно держится. Омолаживает штат.

– Это хорошо, – кивнул Сысцов и, открыв бутылку, разлил водку по рюмкам. Хорошо разлил, как заметил Пафнутьев, поровну и почти доверху. Значит, и разговор будет на равных, без старческого лукавства и начальственной спеси. – Будем живы! – сказал Сысцов и, чокнувшись с Пафнутьевым, спокойно выпил до дна.

– Последний раз, помнится, вы грузинским винцом баловались, Иван Иванович? – спросил Пафнутьев, напоминая Сысцову их последнюю встречу, которая могла кончиться по-разному, ох по-разному.

– На красненькое уже здоровья нет. – Сысцов твердо посмотрел на Пафнутьева голубовато-белесыми глазами. – На многое уже здоровья нет, а на это вот осталось немного. – И Сысцов снова разлил водку по рюмкам.

– Будем живы! – повторил Пафнутьев тост Сысцова.

– Дай Бог, – тяжко выдохнул тот, но водку выпил.

Некоторое время оба молчали, отдавая должное роскошной рыбе, на которую расщедрился гость.

– Отличная рыба, – проурчал Пафнутьев. – Неужели такую кто-то ест постоянно?

– Такую рыбу никто не ест постоянно, – холодно заметил Сысцов. – Такую рыбу невозможно есть постоянно. Постоянно можно есть только овсяную кашу, кефир, вареную картошку и хлеб с отрубями.

– И опять согласен, – кивнул Пафнутьев, подхватывая вилкой очередной срез осетрины. – До чего вкусна... Вы меня извините, Иван Иванович, но мне так хочется жену угостить... А?

– Не надо, – поморщился Сысцов. – Там, в сумке, достаточно... Значит, мы договорились, Павел Николаевич, что о моем визите к вам никому не будет известно?

– Могила! – заверил Пафнутьев. – Я буду молчать как железобетон.

– Хорошо. – Сысцов поднял с пола сверток и начал медленно разворачивать его. – Вы уже выпили, – проговорил он, искоса взглянув на Пафнутьева, – закусили... Поэтому я могу перейти к делу.

– У вас такое дело, что...

– Да, Павел Николаевич, у меня такое дело, которым можно заниматься только после того, как хорошо выпьешь и хорошо закусишь. Не ранее. Но и не позже.

С этими словами Сысцов сбросил наконец на пол мятую газету и поставил на стол небольшую баночку с завинчивающейся крышкой, в каких обычно бывает майонез, горчица, хрен и прочие приправы к хорошей закуске. Но на этот раз в баночке плескалась красноватая жидкость и, как успел заметить Пафнутьев, в этой жидкости плавало что-то бесформенное, сгусток не то темного, не то красноватого, не то белесого вещества.

– Что это? – спросил он, не решаясь взять в руки баночку, которая почему-то произвела на него жутковатое впечатление.

– Глаз, – ответил Сысцов.

– Не понял?

– Человеческий глаз.

– А почему он там? – спросил Пафнутьев в полной растерянности. Вопрос был совершенно наивным, но другого у него не нашлось, другие слова не подвернулись.

– Его туда поместили.

– Давно?

– Два дня назад.

– Так, – крякнул Пафнутьев и на некоторое время замолчал. Он молча переводил взгляд с недопитой бутылки «Долгорукого» на недоеденную рыбу. Потом в поле его зрения опять возникла эта странная баночка с плотно завинченной крышкой. Вообще куда бы ни смотрел Пафнутьев, взгляд его неизменно возвращался к этой посудине, из которой смотрел на него печальный человеческий глаз. Взять баночку в руки, внимательнее рассмотреть ее содержимое он все еще не решался, да в этом и не было надобности.

Чувствуя, что пауза затянулась, Пафнутьев не придумал ничего лучшего, как взять приземистую бутылку и наполнить рюмки. Чокаться не стал, сочтя эти формальности излишними, и чуть ли не одним большим глотком опрокинул водку в себя. Сысцов последовал его примеру. Пафнутьеву это понравилось, получилось так, будто они выпили за упокой неизвестного человека, хозяина этого плавающего в кровавой жидкости глаза.

– Вы знаете этого человека? – спросил Пафнутьев, кивнув в сторону баночки, которую Сысцов наконец догадался убрать со стола и поставить на подоконник.

– Знал.

– Его уже нет в живых? – спросил Пафнутьев и только тогда понял, что опять сморозил что-то глуповатое. – Простите... Я хотел спросить – вы знаете все, что с ним произошло?

– Ничего не знаю. Поэтому я здесь. У меня такое ощущение, что он смотрит на меня из этой банки и что-то хочет сказать...

– Все они хотят сказать одно и то же, – проговорил Пафнутьев будничным, чуть ли не унылым голосом, словно речь шла об очевидном. – Всегда от них слышится одно и то же требование.

– От кого – от них? – с запинкой спросил Сысцов, не уверенный, видимо, что правильно понял Пафнутьева.

– От покойников.

– Что же они требуют?

– Возмездия. Всегда они хотят возмездия. Во всяком случае, я их так понимаю.

– Наверно, вы правы, Павел Николаевич, – согласился Сысцов. – Но возмездие нужно и живым. Даже не знаю, кому больше.

– Конечно, живым, – уверенно сказал Пафнутьев. – Тут и думать нечего. Ну ладно, Иван Иванович... Начнем. Скажите мне, наконец, кто это смотрит на меня из этой баночки так пристально и безнадежно? Кто жаждет возмездия скорого и сурового?

Сысцов помолчал, нависнув над столом, подождал, пока пройдет мимо них Вика и скроется в другой комнате, с некоторой опаской бросил взгляд на баночку с глазом, вздохнул...

– Этого человека звали Костя Левтов.

– Что-то знакомое...

– Наверняка вы слышали эту фамилию. Бандит. Авторитет. И по совместительству – моя крыша.

– Кто к кому пришел? – как бы между прочим спросил Пафнутьев, хотя вопрос он задал едва ли не самый главный.

– Он пришел ко мне. Года полтора, может быть даже два года назад. Пришел и сказал, что желает быть моей крышей. Отвертеться не удалось, хотя я и пытался. Однажды средь бела дня взорвалась моя заправочная станция. Он позвонил и сказал, какая будет следующая.

– Помню этот взрыв, – сказал Пафнутьев.

– Я дрогнул и его условия принял. И не жалею. Свои деньги он отрабатывал. На меня пытались наезжать не один раз, предлагали новую крышу. Но это были проблемы Левтова, и он их решал.

– Успешно? – усмехнулся Пафнутьев.

– Он их решал, – повторил Сысцов.

– Много брал?

– Умеренно. Это был здравый, неглупый, неалчный человек.

– Вы уверены, что это его глаз?

– Да. – Не выдержав жутковатого взгляда из банки, Сысцов взял ее и поставил под стол, на пол, чтобы вообще не видеть. – Если бы у него была наколка на руке, мне бы принесли руку. Если бы у него было родимое пятно на ноге, принесли бы ногу. Но у него один глаз был двухцветный, голубой, а на нем рыжее пятнышко... Поэтому принесли глаз. Чтоб я не сомневался. Опустили в банку глаз, залили водкой. Им показалось, что он так дольше сохранится.

– Так там водка? – удивился Пафнутьев. – Надо же... – Он спохватился, понял, что его удивление несколько неуместно. – Как это произошло?

– Приходит в мою контору человек... Этакий маленький, шустрый, чернявенький... Оставляет у секретарши пакет, наказывает, чтобы обязательно передала мне. И уходит. Так эта баночка оказывается у меня на столе. Через некоторое время звонок. «Здравствуйте, я ваша крыша. Получили?» – спрашивает какой-то тип... Ну, и так далее.

– Этот тип звонил вам и раньше? – спросил Пафнутьев почти без вопроса, утвердительно спросил.

– Да, – помявшись, сказал Сысцов. – Предлагал крышу. Я, естественно, отправил его к Левтову. Результат вы знаете. – Сысцов взглянул под стол, где в баночке мерцал глаз.

– У него были люди? – спросил Пафнутьев осторожно.

– Очевидно, своя бригада имелась... Но общался я только с Левтовым.

– Его люди на вас выходили в последние дни?

– Пока нет... Думаю, объявятся. Не могут не объявиться.

– Вчера была расстреляна машина вместе с пассажирами. Японский джип, – как бы между прочим, почти про себя пробормотал Пафнутьев. – Все погибли. Четыре человека. Уж не левтовские ли ребята? – спросил Пафнутьев.

– Не знаю. – Сысцов пожал плечами. – Я общался только с Костей. С Левтовым, – повторил он.

Пафнутьев поставил локти на стол, подпер щеки и уставился в окно. Там на уровне третьего этажа раскачивались верхушки деревьев. Видимо, поднялся ветер. Несколько дней в городе стояла невыносимая жара, и только к вечеру можно было пройтись по улице, подышать, стряхнуть с себя изнуряющий зной. Теперь, похоже, собиралась гроза. Пока Пафнутьев разговаривал с Сысцовым, несколько раз громыхнуло где-то на окраине, потом уже ближе, в комнате потемнело, и вот он увидел, как раскачиваются на ветру верхушки кленов.

– Дождь собирается, – проговорил Пафнутьев.

– Дай Бог. – Сысцов с надеждой обернулся к окну. – Уже нет никаких сил.

– Помнится, на даче у вас было прохладно... Сосны, зелень...

– Какая дача, Павел Николаевич! У меня объявлена боеготовность номер один! Все службы подняты на ноги, никаких отпусков, отгулов!

– Как вы все это понимаете?

– А что тут понимать? Появилась новая банда. Начался передел имущества. Будут еще трупы, Павел Николаевич. Ждите трупов. Какие-то уж больно нетерпеливые ребята... Ждите трупов, – повторил Сысцов.

– А чего их ждать... – Пафнутьев пожал плечами. – Сами приходят. И вот еще что, Иван Иванович... Разговор у нас без протокола, дружеский, поэтому мы можем друг другу сказать немного больше, чем это принято в служебной обстановке... Этот расстрелянный джип, о котором я говорил...

– Хорошо. Так и быть. Скажу... Это Кости Левтова джип. Я уточнил. Его ребята погибли. Остальные легли на дно. Затаились.

– Много их остальных?

– Погибла половина. Примерно. Но эта половина – боевики.

– Так. – Пафнутьев встал, подошел к окну и некоторое время смотрел, как крупные редкие капли били по пыльному стеклу. Капли становились все гуще, напористее, и вот уже хороший сильный дождь хлынул на город. В комнате дохнуло прохладой, свежестью, потянуло сквозняком, и Пафнутьев, закрыв форточку, вернулся в свое кресло. – Как я понимаю, Иван Иванович, вы пришли тайком...

– Ну! Так уж и тайком! – Сысцову, видимо, не понравилось само слово, он уловил в нем что-то для себя унизительное.

– Кто-нибудь знает, что вы здесь?

– Нет.

– Значит, тайком, – решительно сказал Пафнутьев. – И вы не хотите оставить никакого заявления?

– Мне нельзя этого делать. Вы, Павел Николаевич, сами это знаете.

– И в прокуратуру не придете?

– Не приду.

– И не хотите, чтобы о нашей встрече кто-нибудь знал?

– Да, это нежелательно. Жить хочется, Павел Николаевич. Могу сказать больше... Вы единственный человек, которому я все это рассказал. И больше никому. Рассказал независимо от ныне занимаемых должностей, прежних взаимоотношений.

– Почему?

– Оборотней боюсь.

– Вы уверены, что я не оборотень? – усмехнулся Пафнутьев.

– Да. Изредка я поглядываю на вас со стороны, интересуюсь, любопытствую... Не поверите – восхищаюсь... Иногда вы беретесь за очень чреватые дела. Я даже болею за вас, Павел Николаевич. Нет, вы не оборотень. Ко мне стекаются кое-какие сведения о жизни в правовых органах... Вы должны опасаться оборотней. Они есть в вашей среде, и их не так уж мало.

– Знаю.

– Поэтому мне бы хотелось просить вас о том...

– Чтобы я держал язык за зубами?

– Да, – улыбнулся Сысцов.

– Заметано. Еще по глоточку? – Пафнутьев открыл «Долгорукого» и вопросительно посмотрел на Сысцова. Тот не возражал, и Пафнутьев разлил остатки водки по пузатеньким рюмкам. – За победу! – Он поднял рюмку.

– Кого, над чем, над кем?

– Потом разберемся, за чью победу мы пили, Иван Иванович! – Пафнутьев выпил, прислушался к себе. Убедившись, что водка пошла по назначению, удовлетворенно кивнул и ловко подцепил вилкой полупрозрачный ломоть осетрины. – Значит, говорите, маленький, чернявенький? Шустренький и с пакетиком? – весело спросил Пафнутьев. И, видя, что Сысцов не понял вопроса, добавил: – Ну, тот, который глаз в вашу контору принес.

– А, – протянул Сысцов. – Во всяком случае, так его обрисовала моя секретарша.

– Я могу с ней поговорить?

– Не хотелось бы, Павел Николаевич, не хотелось бы, – Сысцов, полуобернувшись к окну, некоторое время с явным удовольствием смотрел на потоки дождя по стеклу. – Уж больно нервная какая-то банда на меня наехала. Тот же самый Левтов... Он мог договариваться с людьми. И по-хорошему, и по-плохому... Ведь крутой бандюга был... А обернулось вон как! Поэтому прошу – не надо трогать мою секретаршу, она девушка впечатлительная... Если будут вопросы, передайте мне, я сам у нее уточню все, что вас заинтересует. То, что она запомнила, я передал – кудрявенький, чернявенький, одет во все темное...

– Одну минутку, Иван Иванович! Вы сделали важное уточнение... Он действительно кудрявенький? Или патлатенький? Или просто чернявенький? Он смуглый или загорелый? Вы меня понимаете?

– Наш он, Павел Николаевич, наш. Не с Кавказа.

– Ну что ж, пусть так.

– Секретарша у меня девочка не просто впечатлительная, а еще и наблюдательная. Другие в секретаршах не задерживаются.

– Значит, Левтов из крутых?

– Да, – помолчав, сказал Сысцов.

– Ручонки у него того...

– Замараны ручонки, Павел Николаевич.

– Авторитет?

– Да.

– Хорошо, наведу о нем справки... Хотя не знаю, зачем это, человека-то нет.

– Что вы думаете обо всем этом, Павел Николаевич?

– Что тут думать... Похоже, ребята работают давно, не меньше года, похоже, работают удачно, до сих пор все у них получалось, все стыковалось. Ведь Левтов не только вас опекал?

– Не только.

– Ребята решили выйти на новые круги, может быть, подумывают о том, чтобы прибрать к рукам город... Хотя у них вряд ли это получится, они просто не представляют, какой улей могут растревожить. Их поведение говорит о наглости и неопытности. Так нельзя. Так вести себя никому нельзя.

– А как мне вести себя?

– Спокойно. Мягко. Доброжелательно. Условие одно – вы должны иметь дело с первым человеком. Об этом повторяйте им постоянно. Захотят встретиться... Не отказывайтесь. Время, Иван Иванович, тяните время. Вдруг вам понадобилось куда-то съездить на несколько дней, потом оказалось, что здоровье забарахлило и надо показаться столичным врачам... И в то же время вы всегда на месте, всегда готовы разговаривать. Но! С первым человеком. Вы знаете правила игры, вы нисколько не удивлены их появлением, осталось только оговорить условия, сроки, характер услуг... Ведь они предлагают вам услуги, крышу, другими словами. Насколько надежна их крыша, насколько долговечна, не рухнет ли под напором неожиданного ветра... То есть вы оговариваете все это как с людьми серьезными и ответственными. Угроз, прямых, наглых угроз не приемлете, а договариваться – всегда пожалуйста.

– Я вот только сейчас подумал, – сказал Сысцов, поднимаясь, – с крышей-то оно спокойнее, а, Павел Николаевич?

– В понятие крыши входит и возможность ее уничтожения. В понятие крыши входит и возможность ее замены на другую, – жестковато произнес Пафнутьев и тоже поднялся. – В понятие крыши входит и то, что иногда она превращается в свою противоположность. Поэтому происшедшее неприятно, но... Так обычно и бывает.

– Может быть, может быть... Но в мою бытность первым все было куда надежнее, а, Павел Николаевич. – Сысцов улыбнулся, показав отлично сделанные зубы из белого фарфора. Поскольку зубов было много и все они ослепительно сверкали, то широкая улыбка Сысцова оказалась похожей на оскал, дружеский, не очень опасный, но все-таки оскал. – В мое время мы бы с такой бандой в сутки разобрались, а, Павел Николаевич?

– Кто же вам мешал оставаться первым? – наивно спросил Пафнутьев. – Напрасно вы покинули свой кабинет, Иван Иванович. Кстати, кто в нем сейчас сидит?

– Шелупонь! – резко ответил Сысцов.