Текст книги "Только один рейс"

Автор книги: Виктор Устьянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Бывает любовь, которая ослепляет, как вспышка молнии. Но вспышки гаснут быстро, а после этого наступает темнота, и надо, чтобы прошло какое-то время, пока ты сможешь увидеть все в прежнем свете, – значит, это была не любовь, а только мимолетное увлечение. Если же любовь настоящая, то отсветы этой вспышки ты будешь носить в себе всю жизнь, они будут лежать на всем окружающем.

Пожалуй, Елена Васильевна никогда бы и не узнала об этом, не скажи он сам. «А может, зря и признался, носил бы это в себе, и только». Но и не признаться он тоже не мог – зачем ему полсчастья? Да и не бывает полсчастья. Оно или все есть, или его нет совсем.

Наверное, с Еленой Васильевной ему было бы уютно и спокойно. И только. А он считал, что одного уюта и спокойствия человеку мало.

7

Самое неприятное началось, когда они миновали мыс. За ним все-таки было потише, а тут, на середине залива, ветер дует, как в трубу, и волна крупнее. Она то высоко подбрасывает катер, то круто кидает его вниз, и тогда он трещит и стонет, как живой. Карцов меняет курс, чтобы удары волны приходились не по тому борту, где треснувшие шпангоуты. Но катер все-таки нахлебался воды. Сашок уже включил откачивающую помпу, она всхлипывает, как дырявый сапог.

– Дмитрий! – кричит Карцов в кубрик. – Глянь под паелы. Не набралось?

– Есть малость.

Какая уж там малость, если и не заглядывая видит.

– Бери черпак и ведро.

– А может, не надо? Скоро дойдем.

– Тогда иди на руль, я сам черпать буду.

Но Митьке не хочется уходить от докторши, он берет ведро и черпак. Докторша начинает помогать ему, теперь она черпает, а Митька выносит ведра. Темп задает докторша, поэтому они работают довольно быстро, однако воды почти не убавляется. Ничего, лишь бы не прибавлялось. Обратно будет легче идти, ветер станет попутным.

Наконец показался остров. Недаром его назвали Лысым. На отполированной волнами скале – ни деревца, ни кустика. Только домик метеостанции бородавкой торчит на самом высоком месте посередине острова, доступный ветрам всех направлений. Издали остров похож на серый берет с шишечкой, такие опять в моду входят, только теперь их уже не женщины носят, а мужчины.

О том, чтобы подойти к маленькому деревянному причалу, и думать не приходится. Причал – с наветренной стороны, и волны там колошматят по острову, как пушки, только грохот стоит, да каскады брызг выше скалы поднимаются. Придется заходить с подветренной стороны, хотя глубины там небольшие. Может, на острове догадаются и пришлют кого, чтобы принять докторшу?

– Дмитрий! – крикнул Карцов вниз. – Ну-ка пойди дай семафор, чтобы принимали с южной оконечности.

Вслед за Митькой из кубрика вылезла и докторша. Видно, ее совсем укачало – бледная как полотно, глаза ввалились. Надо было ее давно позвать, в кубрике хотя и холодновато, но душно.

– Как самочувствие? – все-таки спросил Карцов.

– Неважное, – откровенно призналась докторша. – Тошнит.

– Это уж как водится. А вы, ежели что, так не стесняйтесь, вот ведерко. У нас это дело обычное, бывает, что и опытные моряки всю жизнь травят. Ничего зазорного нет, человек в этом не виноват.

– Да, вестибулярный аппарат, – согласилась докторша, но ведерко отодвинула. – Потерплю, теперь уже недалеко. Это и есть Лысый?

– Он самый. А вы голову высуньте, ветерком обдует, оно и полегчает. Только смотрите, чтобы лошадей не унесло.

Докторша сдернула платок, густые каштановые волосы ее рассыпались, ветер подхватил их, начал трепать. Сначала докторша пыталась придерживать их рукой, но никак не могла с ними справиться, и они хлестали ее по лицу, били по мокрой переборке рубки и вскоре, тоже измокнув, потемнели.

Искоса поглядывая на докторшу, Карцов видел ее тонкий, почти классический профиль, эти мокрые волосы, темно-синие, чуть подкрашенные, вздрагивающие ресницы и думал о том, какие ветры занесли сюда такое хрупкое существо. Ей бы где-нибудь на южном берегу Крыма на солнышке греться. А тут край суровый, люди крепкого корня нужны, хотя местные острословы и называют этот край тоже «ЮБК» – это значит «южный берег Кильдина».

– Вы сюда по назначению или по доброй воле приехали?

– Сама.

– Что это вас сюда потянуло?

– Не знаю. Скорее всего – любопытство. На Дальнем Востоке была, в Средней Азии – тоже, захотелось и тут побывать.

– Ну и как? – спросил Карцов.

– Здесь интереснее.

– Чем?

– Люди здесь интереснее. Щедрее.

– Это так, – согласился Карцов. – И то сказать, по полтора оклада получают, а у кого «полярка» заморожена – все два набегает. Вот и не скупятся.

– Я не о том. Душой они щедрее. Вот вы идете в такую погоду и не жалуетесь.

– Нам что, наше дело такое – служба. Вы-то идете же?

– Я – врач.

– А мы – люди.

– Вот это я и имела в виду.

«Кто что ищет. Сашок себя ищет, а эта – людей. А что их искать, они везде всякие есть. И тут разные попадаются. Обычно молодые девушки едут на Север, чтобы поскорей замуж выскочить – здесь на них большой спрос. А получается почему-то как раз наоборот, чаще незамужними и уезжают отсюда. Да еще с прибавлением… Жалко, если и эту какой-нибудь проходимец, вроде Митьки, обманет…»

А Митька опять – легок на помине! – протискивается в рубку.

– Ну что? – спрашивает Карцов сердито, как будто Митька и в самом деле уже обманул докторшу.

– Не отвечают. Наверное, встречают с той стороны, у причала. Что будем делать?

– Попробуем сами подойти к острову, хотя глубина тут небольшая. Бери-ка отпорный крюк и замеряй. Только смотри, чтобы самого за борт не смыло.

– Ах ты… – Митька едва не выругался, но вовремя сдержался. – И угораздило же ее рожать в такую погоду!

Он долго возился на баке, потом догадался ухватиться за кнехт. Пока что отпорный крюк не доставал до дна, и Митьке пришлось лечь.

– Два с половиной… Два сорок… Два с четвертью… Два!

Карцов перевел ручку машинного телеграфа на «Стоп», катер медленно, по инерции, некоторое время еще двигался к берегу.

– Метр восемьдесят… Метр семьдесят, – докладывал Митька. – Полтора!

Дальше идти нельзя, грунт тут каменистый. Потеряв ход, катер развернулся лагом к волне, и его валяло с борта на борт, как ваньку-встаньку. Карцов залез на рубку и, широко расставив ноги и с трудом удерживая равновесие, махал флажками. Но с острова никто не отвечал, должно быть, их и в самом деле ждали с другой стороны.

А Митька тем временем докладывал:

– Метр сорок пять… Метр сорок…

Карцов спрыгнул с рубки, свернул флажки и положил их в ячейку.

– Не отвечают? – спросила докторша.

– Нет.

Она туго повязала платок, подхватила чемоданчик и решительно шагнула из рубки.

– Ну, я пойду.

– Куда?

– Туда, на остров. До берега тут всего метров тридцать и не глубоко. Дойду.

Сразу видно, что она здесь совсем недавно. Эти тридцать метров могут стоить ей жизни. И не потому, что волна. Главное тут – вода. Больше трех минут она в такой воде никак не выдюжит.

– Запрещаю! – резко сказал Карцов.

Докторша удивленно посмотрела на него, но не испугалась, а лишь усмехнулась и сказала:

– Мне кажется, в данном случае не я вам подчиняюсь, а вы мне. – Она шагнула к борту.

Карцов схватил ее за рукав:

– Вы это бросьте! Погибнуть хотите?

– Но ведь там двое: мать и ребенок. Они ждут моей помощи. Вы это понимаете? – Теперь и докторша начала сердиться.

– Понимаю, – как можно мягче сказал Карцов. Вот так всегда бывало: если на него начинали сердиться, он, наоборот, сразу успокаивался. – Но если вы погибнете, они этой помощи не дождутся.

– Где же выход? – тоже взяв себя в руки, спросила она спокойно.

– Обойдем остров, покажем им, чтобы встречали здесь, и опять вернемся сюда.

– Сколько это займет времени?

– Час, а то и все полтора, – подсказал высунувшийся из моторного отсека Сашка.

– Да, часа полтора, – подтвердил Карцов.

– Много!

Тут Сашка вылез из люка и подскочил к Карцову:

– Дядь Вань, я могу, я закаленный. Разрешите?

– Ты что, роды принимать умеешь?

– Не, я ее. – Он кивнул на докторшу. – Она легкая, я ее в один миг до берега дотащу.

Это идея! Но у Сашки росту всего метр шестьдесят восемь, воды ему будет по самое горло, тут бы только самому дойти, без ноши. В Митьке – метр восемьдесят три, но он что-то помалкивает, даже отвернулся, делает вид, что ни о чем не догадывается.

– Ладно, пойду я, – сказал Карцов, – Дмитрий, останешься за старшего. Смотри, не посади катер на камни, вон там, видишь, валуны высовываются. Как только мы дойдем до берега, так сразу отходите и возвращайтесь в базу. За мной придете, когда утихнет.

– Дядь Вань!

– Приказание поняли? Повторите!

– Есть не посадить катер и возвращаться в базу! – четко, даже как-то обрадованно повторил Митька.

Карцов вынул документы, папиросы, спички, потом вспомнил о накладной, которую ему все-таки удалось выколотить, аккуратно свернул ее и положил в военный билет. Все это завернул в платок и отдал Сашке:

– Положи в рундук. Если я тут засижусь надолго, получишь по накладной все, что там указано. Только проследи, чтобы на складе не обсчитали.

– Есть! – Сашка полез в кубрик.

Карцов подошел к борту, но сразу прыгать в воду не стал, знал, что так может не выдержать сердце. Сколько на его памяти таких случаев было! Вообще считается, что в такой воде человек может продержаться четыре-пять минут. Есть, конечно, такие вон, как Сашка, закаленные, те дольше держатся. А «моржи» так и вовсе удовольствие испытывают. А может, и врут насчет удовольствия-то…

Однако он не «морж» и должен действовать с умом.

Он лег на палубу животом, свесил за борт ноги, потом сполз весь. Его сначала будто ошпарило, а потом словно схватило холодным железным обручем так, что дыхнуть невозможно. Воды оказалось по грудь, но когда набегала волна, она захлестывала лицо и наливалась в уши. Карцов, отфыркиваясь, попрыгал на одном месте, чтобы хоть немного разогнать кровь, и крикнул:

– Давайте!

Сашка захватил из кубрика свой прорезиненный плащ, они с Митькой завернули в него докторшу и осторожно подали ее Карцову. Тот принял ее на вытянутые руки и сразу пошел к берегу. «Хорошо, что худенькая, – подумал он. – Была бы покрупнее, не унес бы». Ему казалось, что так даже как-то теплее, порожняком он замерз бы совсем.

Он шел хотя и осторожно, но споро. Знал, что иначе нельзя. «Только бы не схватила судорога. Надо иногда чуть приседать…»

До полпути было сравнительно легко, а потом начали затекать руки. «Вот еще, не хватало уронить!» Он заторопился и чуть не упал: под ноги попался небольшой валун.

– Ой! – вскрикнула докторша.

Должно быть, он все-таки макнул ее в воду.

– Сейчас, уже недалеко, – успокоил он ее, но теперь уже не торопился. Когда вода стала ему по пояс, он переложил докторшу на плечо. И тут же увидел, что от метеостанции к ним кто-то бежит, машет руками, кричит, но слов из-за шума прибоя не разобрать. «Это хорошо, значит, мне можно будет сразу же вернуться на катер, а то, как механик, застрянешь и будешь куковать, пока шторм не утихнет».

Но когда добрались до берега, сил уже не было. Поставив докторшу на ноги, Карцов опустился на отполированный морем камень. Катер еще лежал в дрейфе. Карцов махнул Митьке рукой: отходи! Сашка юркнул в моторный отсек, прибавил обороты, и катер, пыхнув синим дымком, развернулся и стал набирать ход.

А тело Карцова совсем одеревенело, тут еще судорога свела ногу, и он аж застонал от боли.

– Свело? – понимающе спросила докторша.

– Ага.

– Сейчас. – Она открыла свой чемоданчик, порылась в нем, достала длинную иголку. Штанина прилипла к ноге, вдвоем им долго пришлось ее закатывать. Но вот докторша кольнула иголкой в икру, и сразу боль стала отпускать.

– Теперь растирайте.

Только тут и заметил Карцов, что докторша стоит босиком.

– Обуйтесь, а то застудитесь.

– А я туфель потеряла там, когда крикнула.

– Ах ты, беда какая! Второй хоть наденьте.

– Я и его скинула. Зачем он один-то?

Тут к ним подбежал муж этой самой не вовремя вздумавшей рожать гидрологини – Карцов его знал и сейчас, напрягая память, старался, но никак не мог вспомнить фамилию.

– Вот спасибо! А я уж думал, что не успеете. А тут еще погода испортилась. Пойдемте быстрее, она там очень мучается. – Он говорил быстро, захлебываясь, и суетился без всякого толку.

– Погоди-ка. – Карцов взял его за рукав модной нейлоновой куртки. («И как только они ухитряются доставать такие?») – Видишь, туфли вот мы утопили, пока до берега добирались. Не босиком же ей идти?

Вахрамеев – наконец-то Карцов вспомнил его фамилию – сел, быстро стащил с себя сапоги и протянул докторше:

– Вот, наденьте, а я и в носках добегу, тут недалеко.

Сапоги были, наверное, сорок третьего размера, а то и еще больше. На тоненьких ножках докторши они хлябали, громко бухали каблуками о камень. А Вахрамеев нетерпеливо приплясывал возле докторши и все тараторил:

– Первенец у нас, по срокам вроде бы еще неделю она должна была ходить, я завтра собирался везти ее в больницу. А вот поторопилась! Доктор, попробуйте скорее идти, а то она там очень мучается и плачет. Вдруг не успеем?

– Схватки частые? – озабоченно спросила докторша, стараясь поспеть за Вахрамеевым.

– Очень!

– Через сколько минут?

– Минут? – Вахрамеев остановился как вкопанный и растерянно уставился на докторшу. – Я не замерял. Извините, как-то не догадался.

– Ну, а хотя бы воды накипятить вы догадались?

Вахрамеев ничего не ответил, сорвался с места и крупной рысью помчался вперед.

– До чего же беспомощный народ эти мужчины! – вздохнула докторша.

– Это верно, – согласился Карцов. Коснись такое дело лично его, он тоже не сообразил бы.

8

Вахрамеев возбужденно ходил по комнате, ерошил и без того всклокоченные волосы, то и дело цеплялся за что-нибудь – то за стол, то за табуретку – и тут же испуганно вздрагивал, на несколько секунд замирал на месте, потом опять начинал бегать из угла в угол. Вслед за ним по стене и потолку металась его длинная изломанная тень: уже стемнело, зажгли настольную лампу возле кровати, на которой сейчас лежал раздетый донага Карцов.

– Да перестань ты мотаться! Сядь! – прикрикнул на Вахрамеева бородатый метеоролог, растиравший Карцова.

Вахрамеев сел, но тут же вскочил, подбежал к двери, ведущей в соседнюю комнату, прислушался. Бородатый перестал растирать Карцова, тоже прислушался. Но в соседней комнате было тихо. Вахрамеев на цыпочках отошел от двери и опять заходил из угла в угол – теперь более осторожно, изредка останавливаясь и вытягивая шею. При этом уши у него шевелились, как у собаки, почуявшей след.

– Ну, пожалуй, хватит, – сказал бородатый, проводя жесткой ладонью по груди Карцова. – А то и я совсем упарился, да и вы, наверное, устали.

Все тело Карцова горело, и это было приятно. Бородатый намял его крепко, и сейчас не хотелось двигаться. Хорошо было вот так неподвижно лежать и прислушиваться к тому, как по тебе растекается тепло и наступает какая-то спокойная умиротворенность. Но бородатый сказал:

– Вот белье, одевайтесь.

Белье было байковое, мягкое и теплое, но тесноватое. Кальсоны еще ничего, а рубаха совсем узкая, особенно в плечах. Карцов боялся пошевельнуться – как бы не лопнула.

– А теперь внутрь. Для профилактики. – Бородатый достал из тумбочки бутылку спирта, налил полстакана. – Вам в какой пропорции развести?

– Зачем же добро портить? Давай неразведенный. – Карцов взял стакан и выпил спирт. Это не всякий может, но хитрости тут тоже большой нет – все дело в дыхании. Зато и берет сразу крепко, и потом стоит только выпить воды, как опять пьянеешь.

– А я вот еще не научился. – Бородатый налил себе, развел пополам водой, выпил одним залпом и крякнул. – Однако, наверное, научусь.

Взял с тарелки щепоть капусты, прожевал и обратился к Вахрамееву:

– Может, и ты, молодой папуля, приобщишься?

– А, что ты понимаешь! – отмахнулся Вахрамеев п, щелкнув выключателем, для чего-то зажег верхний свет.

Теперь Карцов мог разглядеть их жилище как следует. Дом рубленый, теплый, хотя изнутри стены и не оштукатурены. На бревнах то ли паяльником, то ли еще чем выжжены разные фигурки. Вот эта похожа на кошку, там скелет рыбы, а на другой стене что-то абстрактное. Додумаются же! А ведь красиво! И главное – просто. Ни красок, ни холста – ничего не надо, а уют создает.

Ага, вот и красками есть. Откуда же этот вид? Ну да, как раз с южной оконечности, куда они сегодня подходили. Сопки на том берегу точно так и расположены. Вон и мыс вдалеке виден. Только вот море подкачало, оно почему-то смахивает больше на капустный салат, что подают в военторговской столовой.

– Нравится? – спросил бородатый.

И хотя Карцову море не понравилось, он сказал:

– Очень даже похоже.

Бородатый удовлетворенно хмыкнул:

– Стараемся.

Должно быть, и бороду он отпустил для того, чтобы походить на художника. Говорят, все они бороды носят. Впрочем, теперь борода вообще в моде, даже пацаны, у которых три волосинки в шесть рядов растут, и те отпускают. Оттого и похожи они на молодых козлят, ножки тоже тоненькие в узких-то брючках.

– Учились где этому? – спросил Карцов.

– Нет, от безделья балуюсь. И по необходимости. Надо же чем-то украсить наш вигвам.

Карцов не знал, что означает это последнее слово, но догадался, что в переводе с какого-то языка это и есть дом, и согласно кивнул. Хотел еще спросить, не скучно ли им тут троим-то жить, но не успел: из соседней комнаты вышла докторша.

Карцов натянул на себя одеяло, а Вахрамеев бросился к докторше:

– Как она там?

– Все идет нормально. Часа через два разродится. Пойдите, посидите с ней.

Вахрамеев скользнул за дверь, а докторша устало опустилась на стул и спросила Карцова:

– Как вы себя чувствуете? Простите, не успела узнать ваше имя и отчество.

– Иван Степанович.

– Отогрелись, Иван Степанович?

– Не беспокойтесь, все в норме. Растерлись тут и внутрь малость приняли.

– Ну-ка налейте и мне, – обратилась она к бородатому.

– Козюлин. – Тот приподнялся и поклонился. – Тимофей, а по батюшке – Сергеевич.

– Любомирова. – Докторша протянула руку. – Таня.

Но тут же спохватилась и добавила:

– Татьяна Васильевна.

– Очень приятно.

Козюлин еще раз поклонился, взял бутылку и стал разводить спирт. Получится почти полный стакан.

– Что вы! – испугалась Таня. – Мне два глотка, не больше.

– А я полагал, что все врачи к спирту приучены, – сказал Козюлин, отливая из стакана. Он оставил ровно половину и протянул Тане стакан: – Прошу!

– Нет, это тоже много.

– А вы пейте, – сказал Карцов.

«Небось тоже продрогла вся, хотя и не вымокла. Плащишко-то у нее тощенький, а от Сашкиного тоже проку мало».

Она отпила ровно два глотка и долго не могла отдышаться – видать, совсем непривычная. Даже слезы выступили – крупные, как горошины, одна прямо в стакан и скатилась, даже булькнула, что заставило Козюлина улыбнуться. Он подвинул Тане тарелку с капустой и банку тресковой печени. Потом куда-то сбегал, принес еще сала и копченой колбасы.

– Закусите.

– Спасибо, я не хочу.

– А вы поешьте, – опять вмешался Карцов.

Его Таня послушалась и стала есть.

Они о чем-то говорили с Козюлиным, но Карцов не прислушивался к их разговору. Его вдруг охватило беспокойство: как там Митька с Сашкой, дошли уже или все еще добираются до базы? По времени им пора бы уже прийти туда, а вдруг что случилось? Мотор после переборки, а ну как забарахлит? А погода-то вон какая.

Как теперь говорят, в такую погоду хорошая собака своего хозяина из дому не выпустит…

За Сашку можно быть спокойным, этот в случае чего не подкачает. А вот Митька… Струсил ведь, а ему бы докторшу-то сподручней было нести. И ростом повыше, и силой бог не обделил, и кровь еще молодая, погорячей.

Да, с Митькой надо что-то делать. Списать? Это легче всего. А куда он после этого денется? Его, почитай, уже отовсюду списывали, второй раз не возьмут. Хорошо, если дружки опять на «Вышибалу» пристроят. Да ведь не от них это зависит, а капитан наверняка откажет. Что тогда? Пропадет парень, характер у него и так не устоялся, хотя за последнее время и наметились кое-какие сдвиги. По крайней мере, пить стал реже. Что еще? С получки матери двадцать рублей послал. Один он у нее, а вот такой непутевый выдался. По хорошему-то Митьке возле матери бы и жить в колхозе. Да кто его возьмет в колхоз? Там, наверное, своих лодырей и пьяниц с избытком. Нет, списывать его никак нельзя…

– Слышь-ка, Тимофей, у вас связь с базой есть?

– Есть, радио.

– Не в службу, а в дружбу: узнай, пришел ли катер в базу. Бортовой РК-72. По времени пора бы им туда прибыть.

– Сейчас. – Козюлин вышел.

Вернулся он быстро.

– Все в порядке, пришли. Минут двадцать назад ошвартовались.

«Митька, поди, уже к дружкам на «Вышибалу» улизнул, – подумал Карцов. – Им, наверное, тоже надоел как горькая редька. Надо будет запретить ему ночевать на стороне…»

Однако Карцов уже успокоился и, разморенный теплом, скоро уснул.

Спал он крепко и не слышал возникшей вдруг в доме суеты, его не потревожили ни грохот роняемых Вахрамеевым табуреток, ни беготня, ни крики рожавшей за стеной женщины.