Текст книги "Пурпур"

Автор книги: Вибеке Леккеберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Королева доверчиво склонила голову Анне на плечо. Щеки Шарлотты пылали, нос слегка припух. Баронесса погладила ее по вьющимся волосам, остро и больно напоминавшим кудри Лукреции. Глаза наполнились слезами.

– Не хотите ли вы сопровождать меня в Рокка-ди-Тентенано? – спросила королева. – Я отправляюсь туда завтра, чтобы поклониться святой Екатерине. Она ведь провела там целое лето перед тем, как отправиться вслед за Григорием XI в Рим, не так ли? Как хорошо, что нынешний Папа канонизировал ee!

– Сочту за честь состоять при вас, Ваше Величество. Но не стишком ли вы утомились, так долго пребывая в пути?

– Было бы постыдно, оказавшись в долине Орсия, не побывать в Рокка-ди-Тентенано, – ответила королева.

Анна повела ее в опочивальню. Идя по длинному коридору дворца, Шарлотта вздохнула:

– Меня предали все, даже муж. Савойский дом пальцем не пошевелил, чтобы помочь Кипру. Его Святейшество проявил мягкость, говоря о моей родне.

На площади шли торжества в честь приезда Шарлотты, но она так устала, что отказалась принять в них участие. В единственном оставшемся у нее платье королева рухнула на постель и мгновенно уснула, не обращая внимания на доносящиеся с улицы звуки флейт и пение трубадуров. Камеристка раздевала ее уже спящую.

Анна смотрела на королеву и думала: интересно, что ей снится? Наверное, владыки, даже если они женщины, видят иные сны, чем подданные. К ним приходят сновидения не о любви и нежности, а о битвах, движении войск, кораблях, груженных провиантом и оружием, о троне, о политических интригах, о гибели в сражении, о победе – то, что снилось Лоренцо, когда он еще не боялся темноты.

Шарлотта – женщина-воин. Воин-мужчина Лоренцо не может остаться к такой равнодушен. Не попытается ли он воспользоваться сложными обстоятельствами, в которых оказалась королева, потерявшая престол? Придет ночью, предложит вина, очарует силой и надежностью. Он именно тот, кто нужен сейчас Шарлотте, полководец Папы Римского.

А Папа, как на самом деле отнесся он к венценосной просительнице? Баронессе мучительно захотелось узнать, какое впечатление на Пия Второго и его кондотьера произвела встреча с королевой, для самой Анны оказавшаяся скорее благодатной, ослабившая ощущение безнадежного одиночества.

Вместо того чтобы улечься в постель, она пошла обратно в оружейный зал. И не только в досужем любопытстве дело: необходимо спокойно обсудить с Его Святейшеством будущее. Да, улиточной слизи больше нет, но есть растение, которое произрастает на земле, богатой алунитом, оно известно Анне. Она могла бы, если ей дадут для этого людей, попытаться отыскать тот самый цветок и таким образом обнаружить залежи квасцового камня. Внутренний голос подсказывает: поиски надо начинать с побережья.

Репетируя важный разговор, Анна незамеченной вошла в оружейный зал, встала у дверей и навострила слух. Лоренцо разглагольствовал о влиянии звезд на ход событий. Эта материя никогда не занимала Папу Римского. Прервав собеседника, он повел речь о человеческой природе.

– Человек изначально порочен, ибо его желания куда обширней возможностей. Но вожделения необоримы, – именно поэтому люди ненадежны, алчны, легкомысленны, подлый способны творить добро лишь по принуждению. Смерть отца человек забывает быстрей, чем потерю отцовского наследства.

– Она красива. Ты был прав, – невпопад сказал Лоренцо.

– Королева?

– Красивее, чем можно было себе представить, – не отвечая на вопрос, продолжил барон.

– И весьма умна, – добавил Пий Второй.

Анна была вне их доверительных отношений. Не глава Церкви и предводитель его войска, а двое давних приятелей, обсуждающих понравившуюся обоим женщину. Может быть, даже соперники, говорящие на «ты». Пий Второй приподнял бокал вина:

– Женщины сатанински привлекательны, именно что сатанински.

Лоренцо бросил удивленный взгляд:

– Раньше ты так не думал.

– Я стал старше. Старость и страсть плохо рифмуются. Не стоит мечтать о невозможном. Женщина – это по преимуществу тело, а не душа.

– Надо ли понимать так, что твои слова о человеческой природе в большей мере относились к женской сущности?

– Веришь ли ты в верность женщины?

– А ты – в мою? – с явным интересом спросил Лоренцо.

– Твоей мы узнаем цену перед лицом янычар с выгнутыми саблями. В один прекрасный день жизнь покажет, дорого ли стоит присяга.

Анна подошла поближе.

– Ваше Святейшество, неужели и во мне вы видите нечто сатанинское?

– Подумай сама. Ты – та, которая убила мою мечту.

– Что вы имеете в виду?

– Пурпур иссяк. Он мне нужен, а ты говоришь: его нет и не будет. Почему? Потому что женщина, нарушив клятву, исчерпала источник драгоценной краски, которой должно было хватить по крайней мере до того дня, когда, празднуя победу над султаном Махмудом, в пурпурной мантии я встану на Кагагголийском холме и назову себя Pontifex maximus!

Голос его звучал сухо и холодно, совсем не так, как в былые времена.

Услышав, что запас пурпура окончился, Лоренцо бросил на Анну горький взгляд и отвел глаза.

– Ваше Святейшество, – попыталась возразить Анна, – вы можете прибегнуть к услугам Козимо Медичи.

– Не могу. В его красильнях пользуются растительной краской, а для этого, как прекрасно тебе известно, требуются турецкие квасцы, алунит. Медичи покупают камень у султана, обогащая тем самым казну Махмуда. Каждый год – на триста тысяч дукатов. Я в этом грабеже участвовать не желаю. Ничего турецкого мне не надо – кроме Константинополя.

Анна поняла, что Папа Римский раздосадован несказанно. От страха язык, казалось, прилип к гортани, и она не произнесла приготовленных слов о том, что могла бы отыскать алунит на итальянской земле. Его правда: она – клятвопреступница. Грудь святой Агаты, собственная ночная сорочка – вот на что ушел пурпур, обетованный Ватикану. Анна почувствовала себя кругом виноватой. Казалось, Пий Второй ощутил ее раскаяние. Подчеркнуто обратившись к Лоренцо, словно никакой красильщицы в зале не было, он задумчиво произнес:

– Отныне одеяние кардиналов будет окрашиваться кармином. Пурпурные мантии предназначаются лишь для дней поста, начала адвента [26]26
  Адвент – время, предшествующее празднику Рождества. В католической церкви началом адвента считается первое воскресенье после дня святого Андрея – 30 ноября. – Ред.


[Закрыть]и собрания конклава. Постоянно носить окрашенные пурпуром одежды имеет право только Папа Римский.

В оружейном зале нависла тишина. Ее прервал Пий Второй, вновь обращаясь к одному Лоренцо:

– Я видел злосчастную картину твоей жены.

Лоренцо покраснел, бросил пронзительный взгляд на Анну: я же, мол, тебе говорил, и быстро отвел глаза.

– Меня обеспокоило сообщение о том, что соски великомученицы на этом изображении изменили свой первоначальный цвет и, сделавшись непристойно красными, стали возбуждать в зрителях мысли самого богохульственного толка. Я не хотел верить, но пришлось убедиться.

Папа Римский не смотрел на Анну, попросту не замечал ее, словно она для него перестала существовать. Какие там Эней и Дидона! Он пристально глядел на Лоренцо, словно тот был виноват во всем: и в пропаже пурпура, и в создании опасной картины.

– Ты слишком часто видишься с женщиной, преступившей границы истинной веры, – произнес Пий Второй и с внезапным стоном ухватился за пронзенную острой судорогой правую ногу. Эти боли периодически мучили его со времени паломничества в Англию совершенного босиком. Они сживут меня со света, не раз говаривал Папа Римский.

– Ваше Святейшество… – начала было Анна.

Он раздраженно махнул рукой и, пересилив приступ, сказал:

– Я думал, ближе Савойи ведьмы не водятся, но, кажется, без того не обошлось и в моем родном городе.

– Не намекаете ли вы, что моя жена – ведьма? – резко спросил Лоренцо.

– Прими это за шутку, – изменил тон Пий Второй.

– Слава Богу, что нас не слышат посторонние, – с готовностью улыбнулся барон, – от таких шуток явственно попахивает гарью.

– Вернемся к присяге, которую ты дал сегодня. Если я действительно обвиню твою жену в ведьмовстве, останется ли клятва в силе?

– Не кажется ли вам, что шутки зашли слишком далеко?

– Я не щучу, – решительно отметая игривость в сторону, произнес Папа. – Ты принес присягу мне, но еще раньше поклялся перед Всевышним хранить и защищать свою жену. Как ты поступишь, если один из обетов станет противоречить другому?

Блуждающий взгляд поставленного в тупик Лоренцо перебегал с Пия Второго на Анну. Наконец, собравшись с духом, кондотьер сказал:

– Она не похожа на ведьму Она честно отдавала вам пурпур, пока он был, и ничего не просила взамен.

– Зачем же было тратить священную краску на святотатственную картину? Я тщательно изучил это, если так можно выразиться, произведение. Оно стоит у меня в опочивальне. Правда сама рвется наружу: под солнечными лучами цвет сосков великомученицы меняется от пурпурного к алому и переходит в гиацинтовый, каким отличаются, говорят, детородные органы магометанок.

– Каких магометанок? – ошеломленно переспросил Лоренцо, изумленный новым поворотом темы.

– Тебе лучше знать. Не я, а ты якшаешься с азиатскими рабынями, столь лакомыми для истинных солдат.

Под высоким потолком на несколько минут воцарилась тишина. Анна смотрела в широкое окно. Вид широкой долины и незыблемо высящейся Амиаты успокоил ее. Священная гора. Святой престол. Святая великомученица. Она окружена святым со всех сторон.

– Мы говорили о низменной природе человека, о его ненадежности, легкомыслии, подлости, неумении творить добро без принуждения, чему виной несоответствие вожделений и возможностей. И органическая неспособность отделять важное от второстепенного. Итак: если Божий наместник, которому ты поклялся в верности, объявит твою жену, которой ты клялся в том же, еретичкой, какой из данных обетов окажется для тебя нерушимым?

– Присягу Папе Римскому не может нарушить ничто. Встав перед необходимостью выбрать одно из двух, я попрошу признать мой брак недействительным.

Он посмотрел на Анну с безысходной тоской. «Пойми меня, – говорил этот взгляд, – изменить что-либо превыше моих сил, тяжесть, обрушившаяся на нас, неподъемна».

Она отвернулась к увешанной оружием стене. Не слишком ли много убийственных приспособлений для того, чтобы казнить одну слабую женщину?

– Какая из меня ведьма, Ваше Святейшество? Я виновна в ошибке, но не в злом умысле. Меня увлекла Лукреция, так прекрасно и убедительно описанная вами, что ее невозможно было не полюбить. Я подумала: вы на ее стороне, на стороне женщины, нарушившей клятву, осквернившей священные узы брака, но оставшейся честной перед самою собой. Эта книга расширила для меня границы возможного. Поэтому я полагала, что и в живописи можно выйти за пределы канона и традиции.

– Не смей упоминать о заблуждениях моей молодости. Повторяю то, о чем говорил не раз: забудь Энеа Пикколомини, помни лишь Пия Второго. Ты снова нарушила строгий запрет. Аудиенция окончена. Закончены все аудиенции, которых ты так щедро удостаивалась только благодаря близости к господину барону. Лоренцо, слушай меня: твоя жена отлучена от причастия. С этого мгновения она изгоняется из общества и объявляется ведьмой.

Анна отступила на шаг.

Папа Римский поднял руку, призывая к безмолвию. Однако баронесса все-таки спросила:

– Вы налагаете на меня малое отлучение, [27]27
  Наряду со «смертоносным» отлучением католическая церковь знала малое – временное, «врачующее», снимавшееся после определенного покаяния. – Ред.


[Закрыть]Ваше Святейшество? Надолго ли?

– Это зависит от пути твоего покаяния и искупления и дальнейших поступков моего кондотьера. Выбор за тобой и за ним. Посмотрим, прав ли был я, говоря, что люди не умеют ограждать свои вожделения рамками возможного.

– Я думаю, вы ошибались, Ваше Святейшество.

Она упала на колени, поцеловала папскую туфлю, встала, повернулась и вышла из оружейного зала. Лоренцо остался охранять от незримых врагов того, кто только что отлучил его жену от таинств, поставил вне общества и закона, лишил всего. Теперь любой может безнаказанно убить ее, опальную и беспомощную. Церковь, бывшая для Анны средоточием жизни с малолетства, отныне заперта для нее, ворота рая закрыты. Она изгнана, как Адам. Как Ева.

Вслед ей доносилась неспешная, подчеркнуто спокойная речь Папы. Ничего особенного не случилось, как бы демонстрировал его тон. На днях надо отправиться в Петриоло, к тамошним горячим источникам, подлечить ноги. Бог даст, поможет.

Лоренцо молчал. Пий Второй спросил, не унялась ли чума в Риме. Бушует по-прежнему, ответил Лоренцо хриплым голосом.

– Я не вернусь в Ватикан, покуда моровое поветрие не утихнет окончательно, – сказал Папа.

Анна открыла дверь и миновала стражу. Солдаты явно все слышали. Она никогда больше не увидит ни Лоренцо, ни Пия Второго.

* * *

Анна вместе с Лиамом и Андрополусом покинула Пиенцу той же ночью. По дороге она казнила себя за то, что не предупредила королеву Кипра о своем отъезде. Та, наверное, будет разочарована и удивлена. Но мысли об унижении, испытанном в оружейном зале, превращали все остальное в пустяки, заливая щеки краской бессильного стыда.

Прежде она не замечала, как непроглядно темны южные ночи. Лиам ехал чуть позади, сутулясь в седле, Анна слышала его всхлипывания. Он чувствует себя отлученным от таинств вместе с ней. Лошадь Лиама едва плелась. Анна остановилась, чтобы подождать монаха. Андрополус тоже попридержал поводья, стараясь держаться поближе к баронессе, юный телохранитель. Позади послышался цокот копыт, и Анна увидела, что пастух выхватил из-под плаща нож.

– Эту штуку дал мне один солдат после бега наперегонки, – объяснил он. – Вместо приза, гуся, который мне не достался.

Всадники, не оглянувшись, проскакали мимо. Люди Лоренцо, узнала их Анна. Поехали в поместье.

– Что за спешка? – удивился Андрополус. – И что им там надо среди ночи?

– Еще запрут ворота и не впустят в дом, – с ужасом прошептал Лиам.

– Уж слуг-то предупредят о новом положении их госпожи, это точно, – не стала успокаивать его Анна, а сама подумала: вряд ли Лоренцо выгонит ее на улицу.

Гонцы пронеслись мимо еще раз, теперь уже в обратном направлении и с поклажей.

У ворот поместья небольшую кавалькаду баронессы встретили слуги с зажженными факелами. Переданный им приказ барона был таков: выполнять требования Анны и впредь – до тех пор, пока не поступит иных указаний. Каково ей, стоящей вне закона, будет управлять поместьем? Слуги слишком чтут Церковь, чтобы безропотно подчиняться отлученной, она в их глазах стала ниже рабыни. Смотрят искоса, кто с презрением, кто с испугом. Ведьма.

А вот управляющий полон прежней почтительности. Ведь подлинной хозяйкой много лет была Анна: Лоренцо, целиком отдавшийся делам Ватикана, в домашние заботы не входил. Она – патрон и патронесса в одном лице, но это уже ненадолго: года не минет, как брак будет расторгнут, и здесь появится новая владелица, женщина, способная рожать сыновей.

В спальне царил полный разгром, шкаф распахнут, вещи раскиданы: люди Лоренцо спешили. Они забрали самые дорогие вещи: платья из шелка и парчи, которые муж привез из Франции, жемчуга и топазы из Константинополя, все другие украшения. Оставлена лишь диадема в позолоченной шкатулке – материнский подарок. Анна сняла с пальца обручальное кольцо и положила его рядом с диадемой.

Приводя опочивальню в порядок, она увидела в глубине шкафа пурпурные туфельки Лукреции. Тонкая телячья кожа окрашена кармином, протравлена алунитом и винной солью. Если удастся отыскать в Италии залежи турецких квасцов, Анна снова могла бы стать красильщицей Папы Римского. Она поставила туфли на подоконник, под лунный свет, и устремила взгляд на Пиенцу. Церковь и дворец были ярко освещены факелами, ветер доносил слабый запах жареного мяса, отголоски смеха и пения. В городе все еще продолжался нескончаемый праздник.

«Что ты будешь делать, когда запасы пурпура иссякнут?» – спросил Лоренцо однажды ночью, сидя рядом с женой в саду и глядя вместе с ней на Рокка-ди-Тентенано. С тех пор этот вопрос непрестанно звучит в ушах.

– Искать алунит, – вслух ответила Анна. На плащ Бернардо ушло куда больше улиточной слизи, чем можно было позволить: все время казалось, что он окрашен еще недостаточно ярко. Представляя себе архитектора в одеянии триумфатора, Анна и не замечала, как пустеет драгоценный сосуд.

Она повернулась к окну спиной. Комната купалась в лунных лучах. На мольберте белел загрунтованный холст. Завтра она начнет писать новую картину. Сюжет уже ясен, для его воплощения понадобятся листовое золото, белила, желтая охра, жженая сиена, красный кадмий, индийская слоновая кость, ультрамариновый голубой, кобальтовый синий, умбра сырая и жженая и темная лазурь.

Анна уснула. Во сне ей послышался голос Лоренцо. Еще не вполне пробудившись, она выбралась из-под одеяла, выбежала из дома, миновала живую изгородь и остановилась у темно-зеленых колонн кипарисов, вглядываясь в долину. Брезжило раннее утро. Совсем не так давно стояла она здесь, ожидая, что Папа Римский, остановивший свой кортеж на берегу Орсии, свернет в поместье, дабы благословить Лукрецию, и глядела на окружавших Пия Второго кардиналов и гвардейцев, на разноцветье одежд, на мулов и лошадей с пышными плюмажами, на Лоренцо, махавшего ей рукой. Тогда Папа Римский в поместье не свернул.

Сейчас откуда-то долетал звук флейт, но берег реки был пуст. Зато на Виа-Франсиджена Анна заметила движение. Вскоре она смогла разглядеть процессию: впереди отряд рыцарей в красных бархатных плащах, шитых золотым кружевом, шлемы и мечи сверкают на восходящем солнце; следом – молодые пажи в одежде из серебряной парчи, в шляпах с перьями; придворные шталмейстеры, камергеры, кардиналы, а дальше – ватиканские гвардейцы при полном обмундировании. Завершали шествие папский паланкин с красно-золотой драпировкой и десять солдат верхом на мулах.

Под пение флейт кортеж двигался к мосту. Анна увидела всадницу, окруженную оруженосцами в красных плащах. Платье на ней было очень знакомое – ее, Анны, платье из парчи и шелка. На шее блестело ожерелье – не менее узнаваемое. Королева Шарлотта.

Рядом с ней скакал Лоренцо, надежный телохранитель на пути в Рокка-ди-Тентенано, где однажды летом жила святая Екатерина.

Анна вернулась в опочивальню, снова легла и стала прислушиваться к тишине, окружавшей ее со всех сторон. Прямо перед глазами висел на стене, как всегда, гобелен: несколько женщин с детьми и солдаты расположились перекусить на берегу реки; чуть поодаль стоит священник и наблюдает за ними.

* * *

Наступила осень. После паломничества в Рокка-ди-Тентенано Папа Римский вернулся в Пиенцу. Лоренцо постоянно был с ним. С королевой Кипра, продолжившей путь в Савойю, они распрощались в Петриоло, где Папа принимал горячие ванны в вулканическом источнике.

Все это Анна узнала стороной, от Лоренцо известий не было.

Прошло время сбора винограда, сок разлили по бочкам. Вопреки опасениям Анны, дела шли как обычно. Слуги и рабы были по-прежнему послушны и уважительны, виноград давили с песнями. Белые мареммские волы под присмотром насвистывающих погонщиков безропотно тянули тяжко груженные возы, в час обеда женщины приносили мужьям корзины с нехитрой едой и вином. Работники переламывали краюхи, пили за добрый урожай. Анна не участвовала в этих трапезах.

После полудня, когда завывающий ветер сгущал тучи над Амиатой и на поля и деревья начинал лить дождь, Анна уходила в дом, прикрывала ставни и принималась за свою работу – алтарный образ Богоматери для капеллы поместья. Картина писалась по всем правилам, ни один канон не был нарушен, ничто не отличало ее от общепризнанных образцов – разве только черты Лукреции слишком явственно проступали на лице мадонны.

Перед сном Анна открывала тяжелую дубовую дверь, отделяющую сам замок от пристроенного к нему хозяйственного крыла со складскими помещениями для хранения маслин, конюшней, дубильней, кузницей и тележным сараем, проходила полутемную комнату, где учились грамоте дети слуг (здесь пахло молоком и мочой), и, слегка кивнув монахине, приставленной к детишкам, но не вступая с ней в разговоры о том о сем, спускалась в винный погреб. Не для того, чтобы попробовать, хорошо ли вино. Каждый вечер Анна убеждала себя, что где-нибудь среди бочек мог затеряться случайно забытый сосуд с остатками улиточной слизи – и каждый раз испытывала очередное разочарование. Морские улитки в силах изменить ее судьбу, вернуть в лоно Церкви, помирить с Папой Римским, но долгожданный сосуд не находился, да и не мог найтись. Помощи ждать неоткуда, она одна на всем белом свете.

Однажды, обходя так помещение за помещением, Анна отыскала в дубильне немного алунита и экстракт марены на дне какой-то склянки. Ну и что? Она прошла дальше, в кузницу. Сюда она не заходила с тех самых пор, как обнаружила здесь окровавленную Лукрецию. Анна внимательно осмотрелась, обнаружила на полу наконечник копья, подняла, сжала в ладони и держала так долго, что он стал теплым.

С этим острием в руках она и улеглась в постель. Ночью ее разбудили вопли одной из рабынь. Анна знала, к чему этот крик: у молодой женщины начались роды, обещавшие быть тяжелыми. По принятому обычаю баронесса исполняла в таких случаях роль повитухи, но на этот раз осталась в кровати, уставившись в потолок, вслушиваясь в стоны роженицы, становившиеся все тише и слабее, и до боли сжимая кулак с впивающимся в кожу металлом. Наутро она узнала, что рабыня умерла родами. Ребенок тоже. Девочка.

Дни шли за днями, а гонец от Лоренцо все не появлялся. Известие, ожидаемое с ужасом, не приходило. Постепенно подробности ссоры с Папой Римским и отлучение от церковных таинств стали казаться дурным сном. Она все еще оставалась мужней женой. Казалось, неопределенность может длиться вечно.

До поместья, перепугав всех, дошли слухи о том, что в Пиенце два человека заболели чумой. Анна нарвала целебных трав и попросила Лиама окурить жилища слуг, пусть успокоятся. Монах принялся за дело рьяно, ходил с кадильницей из дома в дом, молился и благословлял людей.

Вспышка болезни заставила Папу Римского ускорить свое возвращение в Рим. Обитатели поместья выстроились вдоль дороги и, размахивая оливковыми ветвями, провожали процессию возгласами «Viva! Viva!». Пий Второй покачивался в паланкине. Кортеж следовал к югу по Виа-Франсиджена. Лоренцо возглавлял гвардейцев. В сторону родового замка он даже не посмотрел.

* * *

Начался сбор маслин. В прохладный ноябрьский день под оливами разложили сети, чтобы плоды падали на мягкое. С гор спускалась морозная дымка. Анна увидела вдалеке двух мчащихся галопом всадников. Они миновали карантинную заставу, выставленную для того, чтобы чума не распространилась по окрестностям, и устремились к поместью. Гонцы спешили сюда.

Лиам и Андрополус тоже заметили их. Пастух крикнул Анне:

– Это за вами! Бегите и прячьтесь в мое дупло!

Она не двинулась с места. Андрополус бросился к монаху:

– Сделай что-нибудь, Лиам!

Он боялся, что Анну увезут в Рим и отдадут на суд инквизиции. Она тоже боялась.

Дети, стоявшие вместе с матерями под оливами, заревели. Все смотрели на приближающихся всадников в военных мундирах.

– Ступайте по домам и заприте двери! – приказала Анна работникам, кинулась к замку и, поднявшись на второй этаж, припала к окну. Как густо растут деревья на склоне Амиаты! Из них римляне строили галеры во время Второй Пунической войны. Теперь дубы рубят на корабли для новых сражений. В долине Орсия мало что меняется. Как прежде, тянется Виа-Франсиджена, дорога пилигримов.

На дворе всадники остановились, но не спешились. Осел, бредя по кругу, вращал тяжелый жернов, давивший маслины. Кроме скрипа камня, ничего не было слышно. Не успел осел завершить круг, как гонцы уже унеслись прочь.

Лиам снизу лестницы окликнул Анну и, когда она спустилась, передал бумагу, подтверждающую, что брак расторгнут. Нарушение священных заповедей. Замужество путем обмана и ложных обещаний. С сего момента брачные клятвы объявляются недействительным. Подпись: Пий Второй.

Надо уезжать. Но как она уедет прежде, чем до конца будет собран и обработан урожай? Маслины нужно давить сразу же, не мешкая, а то масло получится совсем не такого качества. Еще необходимо дать указания слугам и работникам, иначе в хозяйстве начнутся перебои… Как все это разом решить?

А вот так. Второй конверт был от Лоренцо. Она должна покинуть поместье утром. Ей предоставляется дальняя заброшенная усадьба в этой же долине на правах аренды.

* * *

До глубокой ночи Анне не давали уснуть крики осла. Потом ей приснилось, что она попала между мельничных жерновов; стуча копытцами по полу, вокруг постели ходил привязанный к столбу осел и тянул за собой на веревке гроб Лукреции.

Последняя ночь в замке. Анна встала, накинула плащ и пошла к могиле дочери. По дороге она наломала лавровых ветвей и оставила их у надгробья.

Анна уложила свои пожитки в корзины и сундуки. Поклажу взвалили на ослов, еще пришлось взять телегу.

Раковины морских улиток она аккуратно обернула льняной тканью, чтобы не поломались при переезде. Тщательно упаковала остатки алунита и склянку с экстрактом марены. В большой сундук положила платье Лукреции, сшитое к la cresima, [28]28
  Конфирмация (итал.). – Пер.


[Закрыть]ее красные туфельки и свое приданое, привезенное из Норвегии: покрывала, простыни, подушки, кувшины и чаны, чаши и прочую утварь, маленькую черную шкатулку, французскую шляпу и кружевную накидку. Среди одежды разбросала пучки сушеной лаванды – пусть вещи не залеживаются. Подарок матери – диадему – спрятала на груди, листовое золото, которым пользовалась, когда писала картины, сложила в кожаный мешочек, обручальное кольцо подарила кормилице. Сундук со своими книгами Анна отыскать не смогла, «Повесть о двух влюбленных» тоже исчезла, пропали куда-то и два других томика, хранившиеся под кроватью. Что ж возьмем Библию и трактат «О семье» Леона Баттисты Альберти. Взяты были и загрунтованный холст, и краски, и кисти, и ваза из купальни императора Тита, и римские монеты с профилем Цезаря, и венок из ветвей оливы – тот, что Лукреция собиралась подарить Папе Римскому. Венок Анна упаковала особенно бережно.

Раз Лоренцо хочет, чтобы она жила в заброшенном дальнем имении, так тому и быть.

Она покинула замок. Ее сопровождали Лиам и Андрополус. Пастух гнал перед собой стадо: овец, мареммских волов, корову и теленка.

Двигались молча. Слышались только стук копыт, кудахтанье кур и курлыканье голубей в корзинках. Поднимаясь по крутому склону к заброшенной усадьбе, Анна с тоской вспоминала родину, остров среди северного моря, запах волн, рыбы и влажного воздуха. Она оглянулась и посмотрела на долину, на вьющуюся внизу Виа-Франсиджену. По ней можно уехать в Норвегию. Но не сейчас. Сначала должна определиться судьба. Вариантов всего два: либо суд инквизиции и смерть, либо отпущение грехов и возврат в лоно Церкви. Она должна сама выбрать путь покаяния и искупления, сказал Папа Римский. Недостаточно с утра до ночи повторять «Аве Мария», мало денежных пожертвований. Самопожертвование – вот чего от нее ждут.

Необходимо очиститься перед лицом Бога, Его наместника и остальных людей, иначе она навсегда останется в их глазах ведьмой, существом вне закона. Пий Второй прав, он не может ошибаться: где-то в глубине ее души таится темная точка, крохотная, как то «игольное ушко», через которое меч легко проникает до самого сердца. Впадая в отчаянье, она порой физически ощущала этот сгусток тьмы. Вот в чем беда, не в Папе Римском и не в Лоренцо.

Прибыли на место, разгрузили пожитки, разожгли огонь в очаге. Из трубы заструился дым. Заброшенная усадьба стояла выше, чем родовой замок, здесь было холоднее, а Амиата не казалась такой огромной. На юге виднелась крепость Радикофани, внизу, под Рокка-ди-Тентенано, – мост через Орсию, его охраняли солдаты; замок Лоренцо на холме посреди долины былсовсем маленьким. Окружающие усадьбу отроги поросли пышными кустами ракитника. Языки белой глины спускались по склонам к зеленым лугам.

Усадьба представляла собой удручающий вид. Вокруг обветшавшего дома росли дряхлые оливы и древние дубы, заслонявшие кронами солнце, виноградник зачах, побитый морозом. Раньше Анна никогда не бывала тут, но знала, что среди имений бывшего мужа, разбросанных чуть ли не по всей долине, это всегда считалось одним из малоурожайных: здесь, на горе, влага не задерживалась, стекала вниз, не давая напиться сухой невозделанной почве. Общую грустную картину оживляли лишь голуби, обосновавшиеся среди лепного орнамента лоджии, курлыкающие и летающие туда-сюда по своим семейным делам. Стены дома густо увил плющ, он карабкался ввысь до самой крыши и спускался с другой стороны по известняковой лестнице.

Лиам, Андрополус и Анна поднялись на второй этаж и через лоджию прошли в центральную комнату. Анна распахнула ставни и окна, чтобы впустить свет в темное помещение. Вдоль стен стояли скамьи, сидя на которых в лучшие времена можно было согреться огнем большого очага. Неяркие осенние лучи полосой легли на пол и стены; Анна отметила про себя, как сильно пострадали от сырости фрески. С изъеденных временем крестообразных каштановых стропил сыпалась труха. Терракотовые плитки пола, выложенного классическим орнаментом, потускнели и потрескались; давно же их никто не натирал воском. На всем лежала печать небрежения и покинутости, разрушительной работы холодов и дождей. Издали, из замка, дом виделся совсем другим: одинокое романтичное жилище, особенно красивое зимой, когда снег, ложась на вершины гор, укутывал их белоснежным покрывалом.

Анна с двумя верными спутниками сидела у растопленного очага в пустой комнате. Ни ковров на полу, ни гербов на стенах, ни одного образа, чтобы помолиться. Андрополус вышел и вернулся, неся свою икону Святой Девы.

– Она не пожелала услышать моих молитв. Наверное, я виновен в чем-то дурном, – с отчаяньем произнес он.

У Анны выступили слезы на глазах. Как горько прозвучали его слова об иконе, оставшейся от матери!

– Ты не сделал ничего плохого, Андрополус.

– Мне часто снится, что я убиваю нашего приходского священника.

– Ты и вправду мог бы убить его?

Андрополус кивнул:

– Да. У меня есть нож.

– Даже не думай об этом, – сказала Анна. – Убийство карается смертью.

– Но иначе моя ненависть никогда не утихнет.

– Никого нельзя ненавидеть, – одернул «Андрополуса Лиам.

– Даже падре?

– Никого. Это грех.

– А что я скажу Лукреции в своих молитвах?

– Ты скажешь ей, что победил свою ненависть.

Андрополус молча бросил в огонь пучок сухой лаванды. Лиам улыбнулся печально и кротко.

Зима выдалась холодной и дождливой. Орсия вышла из берегов. Глинистые холмы запорошило снегом, и они стали походить на белые скалы. Виноградник совсем зачах, оливы подмерзли и сбросили листву. Корова заболела и перестала давать молоко. Никто к ним не приезжал. Запасы еды кончились. Голуби больше не ворковали: их пришлось съесть.

* * *

Мартовским днем она шла по дороге, ведущей к Рокка-ди-Тентенано, решившись просить о помощи святую Екатерину. Рядом одышливо брел Лиам. Монах стал совершенно сед, молился и каялся денно и нощно. У него случались провалы в памяти: он все искал свою собаку, которую сам же зимой, плача, и зарубил, чтобы несчастное животное не мучилось от непрестанного голода. Монах без монастыря, Лиам сделался совсем беспомощным и во всем зависел теперь от забот Анны и Андрополуса.