Текст книги "Знак убийцы"

Автор книги: Вероника Руа

Соавторы: Люк Фиве
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА 16

Зал был погружен в полумрак. Внезапно в самой середине его, в большом аквариуме, вспыхнула молния. Осмонд, Эрван и отец Маньяни в лихорадочном волнении смотрели на образцы проб, взятых от метеорита, пытаясь воссоздать условия генезиса. [27]27
  Происхождение, возникновение; процесс образования и становления развивающегося явления.


[Закрыть]Биохимик Антуан Бюкле послал новый электрический импульс, вспышка которого отразила на стенах фантастические силуэты ученых. Измерительные приборы, возвышающиеся над аквариумом, где воссоздавались первые мгновения жизни на Земле, с глухим урчанием регистрировали данные. Буравя взглядом пробу, Осмонд, казалось, молча вопрошал этот небесный объект. Раскроет ли он им свои тайны? Удастся ли им вернуть его в первоначальное состояние, в «первичный бульон», [28]28
  Термин в науке о зарождении жизни (биол.).


[Закрыть]в котором зародилась жизнь?

Когда зажгли свет, Осмонд едва вернулся к действительности, потрясенный сознанием, что он коснулся последней тайны: происхождения живого.

– Наши предположения и правда подтверждаются? – спросил Эрван тихим голосом, вопросительно поднимая голову. – Иногда я говорю себе, что это открытие просто непостижимо.

– Я отвечу тебе завтра, – выдохнул Осмонд, потирая глаза. – Мы узнаем об этом больше после анализа культур. Если все пойдет хорошо, мы поймем, кроется ли жизнь в этом метеорите.

– В самом деле… А пока не пообедать ли нам вместе? – предложил Эрван.

– Oh sorry, [29]29
  О, сожалею (англ.).


[Закрыть]дружище, я еще поработаю. А завтра вечером я буду посвободнее.

Они попрощались, и Осмонд вернулся в зал Теодора Моно. Отец Маньяни уже сидел за компьютером, невозмутимо продолжая свое дело. Под смиренным, скромным видом этого добряка крылось незаурядное упорство, и Питер Осмонд должен был признать, что научные критерии священника полностью согласуются с исследованиями в астрофизике. Осмонду нелегко было признаться молодому коллеге, что он устал. Разница в годах у них была в добрый десяток лет, но американец, человек крепкого сложения, решил немного расширить пределы своей выносливости. Отец Маньяни, от которого не ускользнул усталый вид коллеги, предложил ему отдохнуть, ибо он вполне заслужил это.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Осмонд. – Мы неплохо продвинулись. Остается только хорошо поспать ночью. – Он указал на чашки с культурами, стоящие в ряд под стерильным колпаком: – Эти маленькие твари в них поработают вместо нас.

Осторожно взяв метеорит, он положил его в сейф и повернулся к священнику.

– Вы вовсе не обязаны мне давать код, – предварил его предложение тот.

– И все же я это сделаю. Я был немного груб с вами вчера. Сожалею, я понял, что вы заслуживаете доверия. Это…

– Тысяча шестьсот тридцать три, – сказал отец Маньяни.

Потрясенный, Осмонд посмотрел на него:

– Вы подглядывали за мной?

– Ни в коем случае, – сказал отец Маньяни с доброй улыбкой. – Простая дедукция.

– А именно?

– Я провел историческую аналогию. Я был уверен, что вы числите меня как ограниченного служителя Церкви, а себе присвоили роль одержимого наукой. Вы наверняка подумали о Галилее, вынужденном Инквизицией отказаться от своих убеждений в тысяча шестьсот тридцать третьем году…

Питер Осмонд тихо покачал головой. Решительно, он недооценил этого человека.

– Согласен, отец Маньяни, я убежден в вашей честности.

– Благодарю вас, Питер. Вы пойдете завтра утром в большой амфитеатр почтить память профессора Хо Ван Ксана, в десять часов?

– Думаю, да.

– Значит, там увидимся.

Отец Маньяни закрыл компьютер, собрал свои бумаги и положил их в портфель.

– Чем вы собираетесь заняться сегодня вечером?

– О… Я вернусь в гостиницу и рано лягу спать, – ответил американец. – Я… совсем трухлявый.

– Вы хотите сказать – разбитый?

– Yes… разбитый… А вы?

– Думаю, что последую вашему примеру. Нас ждет завтра трудный день. Доброго вечера, Питер.

– Доброго вечера.

Отец Маньяни вышел из лаборатории. Питер Осмонд подождал, пока стихнут на лестничной площадке шаги астрофизика. И снова принялся за работу.

Американец лихорадочно проработал до поздней ночи сначала в зале Теодора Моно, затем в соседней молекулярно-генетической лаборатории, предназначенной для расшифровки последовательности ДНК. Что же касается Марчелло Маньяни, то он отправился в свой номер в гостинице, чтобы написать пространное письмо, и окончил его лишь к десяти часам. Хотел ли он насладиться теплой вечерней погодой, легендарной красотой города-светоча? Конечно, нет. Он тихонько опустил свой конверт в почтовый ящик на огромном османовском [30]30
  В середине XIX века по инициативе и под руководством префекта Парижа барона Жоржа Османа были произведены грандиозные работы по перестройке и перепланировке Парижа. Было снесено около 27 тыс. зданий старой застройки, а взамен появилось почти 100 тыс. новых сооружений.


[Закрыть]доме на улице Президента Вильсона и тотчас вернулся, несколько раз оглядевшись, чтобы убедиться, что за ним никто не идет. В этом здании находилась апостольская резиденция папского нунция, иными словами – посольство Ватикана в Париже. Письмо было отправлено в 22 часа 07 минут. Согласимся, довольно странное время для отправки корреспонденции.

А в это самое время на другом конце города, в районе Менилмонтан, Леопольдина и Алекс сели в «БМВ», которая привезла их на улицу Каскад. Их осунувшиеся лица выдавали полную растерянность.

Полчаса назад они позвонили в дверь Норбера Бюссона, и тот, совершенно спокойный, открыл им.

– Привет, Леопольдина… О, Алекс! И ты пришел! Тебе повезло, у меня еды на троих.

– Я не голоден, – проворчал Алекс неприветливо.

– Знаешь, мы хотели бы кое о чем поговорить с тобой, – сказала Леопольдина, гладя собаку Норбера, которая радовалась ее приходу.

– Конечно. Располагайтесь на диване. Я сейчас покажу тебе книгу, которая задала мне загадку, Лео. Вы хотите что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо, – ответила Леопольдина, отталкивая двух сиамских котов, которые уже терлись о ее ноги.

Норбер поднял удивленный взгляд поверх своих очков:

– Что вас так удручило? Сегодняшняя стычка?

– Стычка… и ее продолжение, – сказал Алекс, взбираясь на кухонный табурет.

Он огляделся вокруг. Стены были увешаны военными плакатами. Один из них – фотография пирамиды из убитых баранов – висел рядом с другим: поле боя, усеянное трупами. А над ними – кровавыми буквами известное изречение Льва Толстого: «Когда человечество уничтожит скотобойни, оно уничтожит войну».

Норбер налил себе стакан вина и сел в кресло.

– Вы хотите поговорить о несчастном случае с Аланом?

Леопольдина села на диван и глубоко вздохнула.

– Вот именно. Мы хотели бы знать, что произошел именно несчастный случай.

– Разумеется, именно так. Нечто подобное должно было случиться когда-нибудь, этот тип творит невесть что.

– Вплоть до того, что входит один в клетку леопарда? – спросила Леопольдина с ироничной улыбкой.

В углу собака и оба кота заинтересованно и явно недоверчиво следили за разговором.

Норбер посмотрел на Леопольдину, потом на Алекса.

– Вы подозреваете, что… Да нет… вы бредите!

– У тебя были все основания отделаться от него, – свистящим голосом произнес Алекс. – Во всяком случае, мы, Леопольдина и я, знаем об этом.

– Что вы вообразили себе? Когда произошел несчастный случай, я работал в процедурном зале.

– У тебя есть свидетели? – жестко спросила Леопольдина.

– Нет. Но я еще не спятил.

– Мы знаем твою позицию по поводу защиты животных, – продолжил Алекс. – Всем известно, что Алан плохо относился к ним в зверинце. Можно легко сделать вывод.

– Если точно, вы в нем нуждаетесь! Как все ясно… Да, я считаю, что жизнь животного так же ценна, как жизнь человека. Да, я считаю шокирующим, что убийство человека расценивается как преступление, в то время как убийство животного не считается серьезным проступком. И да, я верю также, что животное часто более достойно уважения, чем человек. Прежде всего – у животных никогда не было рабства, расизма, пыток и геноцида. Вот оно, преимущество человека… Именно это я сказал полиции.

– Следовательно, для тебя уничтожить человека, приносящего вред, не так уж серьезно! – воскликнула Леопольдина, вскакивая.

– Ты не должна делать такой вывод! – вскричал Норбер. – Можно подумать, что я слышу Аниту Эльбер!

– Она тоже… умерла… И при обстоятельствах тоже весьма странных, – заметил Алекс.

– Вы просто больны. Я отказываюсь продолжать этот разговор.

На столе в гостиной валялась фотография с оборванными уголками: в иракской тюрьме Абу-Грейб американка в солдатской форме держит на поводке заключенного. На месте реальных лиц чья-то торопливая рука приклеила другие.

Леопольдина и Алекс без труда узнали в роли американки Алана, а у пленного было лицо Норбера. Леопольдина встала перед Норбером и сунула ему в глаза фотографию:

– А как быть с этим? По-твоему, мы больны, да?

Норбер метнул на нее яростный взгляд, но ничего не ответил.

Согласно компьютеру, в молекулярно-генетической лаборатории профессор Осмонд закончил свои анализы в 23 часа 41 минуту. Известно только одно: то, что подверглось тщательной проверке самой точной аппаратурой в молекулярной генетике, была бирка, которую он снял с пальца Аниты Эльбер.

Многие в этот вечер работали допоздна или по крайней мере бродили по «Мюзеуму». Так, к примеру, окно лаборатории профессора Флорю светилось всю ночь. И похоже также, что лейтенанты Вуазен и Коммерсон тоже кружили около большой галереи эволюции.

Наконец, журналист Люсьен Мишар, после того как расспросил многих служащих «Мюзеума» о несчастном случае, редчайшем в истории зверинца, работал не покладая рук над своей статьей, предназначенной для рубрики «Разное» в завтрашнем номере. К тому же некоторые свидетели сочли нелишним припомнить преступление, совершенное накануне вечером в самом чреве «Мюзеума». Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание журналиста и побудить всерьез заняться делом.

СРЕДА

Если наука в один прекрасный день станет господствовать одна, легковерные люди будут иметь только легковерных людей науки.

Анатоль Франс. Литературная жизнь

ГЛАВА 17

Скрытые полумраком, несколько сотен лиц внимали обстоятельному докладу молодого ученого, который с помощью графических таблиц распутывал клубок десятков геометрических фигур.

– Таким образом, профессор Хо Ван Ксан сумел сформулировать свою теорию множественности миров. Эта смелая теория ставит под вопрос некоторые концепции, связанные с идеей о Вселенной законченной и измеримой. Она позволяет заново приблизиться к теории Большого Взрыва, [31]31
  Одна из космологических теорий, которая гласит, что Вселенная возникла более 18 млрд лет назад в результате громадного взрыва.


[Закрыть]выдвигая гипотезу о более или менее организованном хаосе. Если б эти воззрения подтвердились, нам пришлось бы рассматривать исходную основу в ином аспекте, который уже не будет ограничен только строгим дарвиновским детерминизмом. Эту загадку профессор Хо Ван Ксан не успел разгадать, и продолжить его дело надлежит молодому поколению ученых.

Выступление было принято аплодисментами. Зажгли свет. Словно потеряв чувство ориентации, присутствующие крутили головами направо и налево, пытаясь понять, в каком мире они находятся. После путешествия на края Вселенной, или, скорее, в иные миры, возвращение на Землю было благодатным.

Переполненный амфитеатр Вернике, в котором было двести пятьдесят кресел, собрал весь научный цвет «Мюзеума», некоторые из пришедших отдать последний долг профессору Хо Ван Кеану даже стояли. Среди присутствующих был и Питер Осмонд, еще более небрежно одетый, чем обычно, всем своим видом демонстрировавший скептицизм. Он не был сторонником рискованных обобщений, и теории Хо Ван Ксана, несмотря на их оригинальность, не вызывали у него энтузиазма. Сам он еще затруднялся определить контуры Вселенной и уточнить происхождение в ней одного метеорита, в то время как некоторые… Все это казалось ему… абракадаброй. При этой мысли он улыбнулся.

А через два ряда от него, напротив, один мужчина, открыто выражая свою враждебность, в раздражении стучал по подлокотнику. Осмонд узнал в нем Эрика Годовски, похожего на Че Гевару. Около входа в амфитеатр он заметил одного из полицейских, которые допрашивали его накануне вечером. Чуть дальше – отца Маньяни, он опоздал и сидел в последнем ряду. Питер Осмонд был доволен, что не оказался рядом с ним: несмотря на уважение, которое он испытывал к научным познаниям священника, он не стремился всенародно афишировать свою близость с ним. Тем более что приход его самого сейчас не остался незамеченным. Одни приветствовали его, другие круглыми от удивления глазами поглядывали на него издали. Такое демонстративное восхищение всегда очень смущало американца. К счастью, Лоранс Эмбер, помахав рукой, пригласила его сесть рядом с ней…

Внимание Питера Осмонда обратилось к помосту, где Мишель Делма с микрофоном в руке готовился взять слово. На верхней части черного табло была спроецирована фотография седеющего мужчины азиатской внешности, он доверчиво улыбался.

– В свете прослушанного сообщения, – начал Делма, – мы можем оценить, до какой степени будет недоставать профессора Хо Ван Ксана научному сообществу…

Чей-то четкий голос прозвучал в тишине:

– И религиозному!

Напряженная тишина повисла в зале. Все оглядывались, ища, откуда могла прозвучать эта фраза.

Директор «Мюзеума» нахмурился:

– Прошу прощения?..

Эрик Годовски встал, все головы повернулись к нему.

– В какой степени Хо Ван Ксана будет недоставать научному сообществу, ведь его исследования носили главным образом духовный характер?

– Профессор Годовски, – ответил Мишель Делма, – прискорбно, что мы упрекаем человека, которого нет среди нас, и он не может защитить себя, мы знаем ваши воззрения, но мы собрались здесь, чтобы почтить память большого ученого, а не для того, чтобы обвинять его. Никогда профессор Хо Ван Ксан не смешивал свои внутренние убеждения со своей работой.

– Простите меня, – с иронией сказал Годовски. – В таком случае, я надеюсь, что в своих множественных мирах он по крайней мере, вероятно, нашел рай, который искал. – Возмущенный ропот покрыл слова Годовски. Однако это нимало не смутило его. – Но все же стоило бы вспомнить, какую роль сыграл Хо Ван Ксан в создании Научного общества, в котором, чего некоторые, может быть, не знают, нет ничего научного, кроме названия. Я обращаюсь особенно к тем из присутствующих здесь, кто сотрудничает в его симпозиумах и публикуется в его журнале «Параллели». Я полагаю, это касается и вас, господин директор.

На этот раз присутствующие загалдели. Мишель Делма вынужден был повысить голос.

– Я думаю, мсье Годовски, что ваши замечания абсолютно недостойны…

– …недостойны Научного общества? – оборвал его Годовски. – Надеюсь! Я не смешиваю науку и религию, господин директор! Я не участвую в бесполезных симпозиумах, таких как «Наука и буддизм» или «Конец Дарвина». И я не ищу Бога на каждом углу на улицах, как Лоранс Эмбер со своим «космическим притяжением»! Это нагромождение всякого вздора! – закричал он, потрясая, словно вещественным доказательством, книгой. – У Лоранс Эмбер, как и у всех членов Научного общества, нет иной цели, кроме как разрушить фундаментальные базы научных знаний, чтобы заменить их самыми худшими суевериями! Можно подумать, что мы вернулись на полвека назад, в эпоху досужих вымыслов Тейяра де Шардена! [32]32
  Тейяр де Шарден, Пьер(1881–1955) – французский палеонтолог, философ и теолог. Развил концепцию «христианского эволюционизма», сближающуюся с пантеизмом, философским учением, отождествляющим Бога с природой.


[Закрыть]

Аплодисменты смешались с возмущенными выкриками. Осмонд повернулся к Лоранс Эмбер, она, побледнев, встала.

– Годовски, вы просто непорядочный человек! Вы высмеиваете идеи ваших противников с одной-единственной целью – принизить их до вашего уровня. Никто не обманется вашей игрой!

– А вы, наоборот, слишком хорошо дурачите других, дорогая моя! Когда вы приглашаете нобелевских лауреатов на ваши беседы, спонсируемые большой группой фармацевтов, компанией «Оливер» к примеру, то делаете это лишь для того, чтобы крепче втянуть их в западню ваших истинных побуждений. Вот что я называю интеллектуальной нечестностью. Религии и науке нечего делать вместе!

Весь амфитеатр гудел. Годовски, казалось, властвовал с уверенностью морского прилива. Что касается Осмонда, то он лишь в досаде качал головой. Ох уж эти французы… Готовы устроить скандал по любому поводу!

Мишель Делма, багровый от ярости, вцепился в микрофон:

– Ваша нетерпимость не делает вам чести, профессор Годовски! Вы уходите от дискуссии, чтобы остаться в тепле и холе вашего интеллектуального уюта!

– Пусть поиск истины идет через отказ от манипуляций и суеверия, да, здесь я нетерпим! И тем горжусь!

Гвалт поднялся невообразимый. Осмонд взглянул на отца Маньяни, тот явно был поражен этим половодьем гнева. Неожиданно какой-то человек, уже немолодой, тихо встал и попросил слова. И почти тотчас же наступила тишина.

– Я профессор физики, наверное, в некотором роде ученый… – начал он.

Это остроумное вступление благотворно подействовало на присутствующих, многие улыбнулись: пожилой ученый был не кем иным, как Альбертом Леви, лауреатом Нобелевской премии по физике. В зале не было человека, кто не отдавал бы дань его авторитету.

– Должен признаться вам, – сказал он с лукавым видом, – я участвовал во многих симпозиумах Научного общества, и меня туда привели не под дулом ружья меж лопаток. Я приходил туда добровольно. Ученый должен, я полагаю, уметь разобраться в своих самых потаенных убеждениях. К примеру, теория эволюции Дарвина – замечательная теория, но она несовершенна, мы все прекрасно это знаем. Некоторые аспекты эволюции не объяснены, и Лоранс Эмбер в своей книге убедительным образом показывает, сколько возражений следует принимать всерьез. Но это тем не менее не делает ее заговорщицей.

В зале рассмеялись, но Годовски не дал себя смутить.

– Эта книга, профессор, открывает дверь для различного рода неприемлемых отклонений. Лоранс Эмбер доходит до того, что доказывает эволюцию Вселенной исключительно существованием человека. Согласно ее теории, что бы ни говорили, человек есть одна и единственная цель Творения, и она отвечает Высшему Замыслу. А мы, наоборот, знаем, что человек обязан всем процессу, включающему элементы случайности, хаотичности. Эта книга такая же глупая, как Библия, и расчищает путь теориям, таким же абсурдным, как и креационизм! [33]33
  Направление и биологии, согласно которому возникновение мира, жизни на Земле, есть результат Божественного творения, отрицающее изменение видов в процессе эволюции.


[Закрыть]

При этих словах зал буквально взорвался, одни вопили от гнева, другие с жаром одобряли. Флегматик Осмонд пришел к мысли, что Французская революция должна была происходить именно так. Страшная словесная перепалка и немало пролитой крови… При мысли, как прошли эти первые два дня в «Мюзеуме», ему стало не по себе.

По просьбе Мишеля Делма постепенно наступила тишина.

– В науке всегда была конфронтация по этому вопросу, – продолжил профессор Леви, храня спокойствие, – нужно ли отбрасывать теорию потому, что она не объясняет все, или оставить ее, потому что она не самая плохая? Мы все осознанно, и профессор Хо Ван Ксан тоже, пользуемся теориями, которые кажутся нам наиболее логичными до тех пор, пока не докажут противное. Это не мешает нам постоянно искать, как их улучшить, и даже превосходить их, когда свершаются великие открытия. Это сделал Эйнштейн со своей теорией относительности. Он не упразднил физику Ньютона, он ее дополнил, расширив рамки ее исходной основы. Сам Ньютон допускал несовершенство своей системы.

– То, что допустимо в физике, не обязательно подходит для биологии, – сухим тоном бросил реплику Годовски. – Не надо смешивать безусловный вопрос и неправомерное толкование, дорогой собрат! Если не так, то мы созрели для квантовой астрологии!

Провокацию приняли с одобрительным шумом. Старый профессор не сумел скрыть свои чувства, но не смутился. И тон его стал еще более ироничным.

– Я согласен с вами, но мы должны признать, что всякая теория упирается в свои границы. Физика даже не может доказать, что мир существует, тогда как…

И снова смех разрядил атмосферу. Годовски, не сдаваясь, кинулся в контратаку:

– Это именно то, что лежит в основе моего выступления: заполнить пробелы в наших знаниях. Но это не значит, что надо наполнять их спиритуалистическими [34]34
  Философское учение, признающее сущностью мира духовное первоначало как творение Бога.


[Закрыть]аргументами, как это делает Научное общество: все его публикации заменяют эти пробелы Богом! Настоящее чудо! Это абсолютно антинаучно! Их работы ничего не стоят!

И, подкрепляя свои слова, он швырнул книгу Лоранс Эмбер в стену.

Питер Осмонд смотрел на Эрика Годовски. Сухощавый, настырный, одетый во все черное, он все больше вызывал чувство антипатии. Он навел его на мысль о революционных прокурорах, которые послали тысячи невиновных на гильотину во имя чистоты и неподкупности. У тех, кто считает себя вправе говорить от имени Истины, руки часто бывают в крови…

Но другое чувство, намного более тревожащее, постепенно охватывало его, и, как ему казалось, его разделяло большинство собравшихся. Все эти видные ученые в глубине души задавали себе один и тот же вопрос, тщательно замалчиваемый: кто из них убил Аниту Эльбер?

Каждый из этих возбужденных умов имел свою теорию. Эти концепции в данном случае были только гипотезами, и в них было много темных пятен. И каждый предчувствовал, что в этом деле тень намного превосходит свет.

Когда в зале снова зашумели и когда оба лагеря пришли к выводу, что их позиции непримиримы, Мишель Делма счел самым разумным закрыть собрание. А он-то думал о церемонии достойной и уважительной к памяти его друга профессора Хо Ван Ксана. За долгие годы его знакомства с научным сообществом он убедился, что никакой спор не может закончиться иначе, чем препирательством, и он тем не менее был удивлен горячностью выступлений, особенно неслыханным поведением Эрика Годовски. Напряжение, безусловно, вызвано ужасными событиями последних дней, но из-за этого переходить на личности… За тридцать пять лет работы он никогда такого не видел.

По мере того как народ мало-помалу покидал амфитеатр, профессор Годовски, окруженный тесным кольцом людей, принимал в равной мере как поздравления, так и упреки и отвечал каждому. Воспользовавшись тем, что Питер Осмонд проходил рядом, он представился:

– Профессор Осмонд, я один из ваших пламенных поклонников. Можно даже сказать, что под вашим влиянием я занялся наукой. Ваша теория пунктуального равновесия абсолютно фундаментальна. Я также с большим уважением отношусь к той борьбе, которую вы ведете против религиозных сообществ в Соединенных Штатах. Главным образом против тех, кто стремится подчинить науку своей вере.

Удивленный Питер Осмонд оглядел этого человека с горящим взглядом. И ответил не сразу.

– Well… дорогой мсье… благодарю вас за теплые слова… Но я не уверен, что мы пользуемся одними и теми же методами в борьбе с противниками. Лично я предпочитаю подкреплять свои аргументы более… научно.

В свою очередь, и Годовски не сумел скрыть своего удивления.

– Что вы хотите сказать? Мне кажется, что мои аргументы неукоснительно научны…

– Неукоснительно научны? Я бы сказал скорее «смелы». Впрочем, на мой взгляд, даже немного слишком смелы, – продолжил американец, подходя ближе, и его внушительная фигура словно подавила хилую фигурку собеседника. – Я ненавижу, когда книгу бросают на пол. Это не по-научному. Тем более книгу дамы, – прошептал он в ухо Годовски. – Это недостаток… как бы это сказать по-французски… галантности, вы не находите? Тем более что Лоранс Эмбер – дама, к которой я отношусь с большим уважением. Как к личности, так и как к ученому.

И, глядя на растерянное лицо этого чертова Годовски, Питер Осмонд, не в силах сдержать удовлетворенную улыбку, направился к выходу, даже не взглянув на скандалиста.

Что мог подумать лейтенант Коммерсон о перебранке, свидетелем которой он только что был? Сила взаимных обвинений произвела на него впечатление. Еще новичок в своем деле, он не ожидал такого накала страстей между людьми, которых он представлял себе спокойными и уравновешенными. Конечно, выучка офицера уголовной полиции подготовила его к встрече со всякими неожиданностями, но он никогда и представить себе не мог, что когда-нибудь столкнется с таким выяснением отношений между учеными самой высокой квалификации. Нет, вне всяких сомнений. И несмотря на свой интерес к наукам, его благожелательное отношение к дискуссиям как-то отодвинулось на некоторое расстояние.

Что должен был теперь думать этот молодой лейтенант, держащий руку на своем значке полицейского, о профессоре Годовски? Что тот пустился в непристойную перепалку с американцем, выражение его лица не оставляло в этом никаких сомнений. Если эта мимика не свидетельствовала о конфликте, ему остается только вернуться на ученическую скамью! И тогда он с уверенностью выставил свой значок и спросил профессора Годовски при всех застывших от неожиданности свидетелях, не может ли он задать ему несколько вопросов по поводу смерти Аниты Эльбер. И так как ученый выразил недоумение таким оборотом дела, лейтенант Коммерсон показал ему записку:

– Мы обнаружили это в кабинете Аниты Эльбер.

На листке можно было прочесть фразу, написанную нервной рукой мелкими буквами: «О. приехал в „Мюзеум“. Предупредить Годовски».

Ошеломленный Годовски отвернулся. Питер Осмонд покинул зал.