Текст книги "Предатель (ЛП)"

Автор книги: Вероника Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но на кого?

Я проверяю диспетчерскую еще раз, кровь пульсирует в висках. Зик играет в компьютерную игру, которую сам и написал. Второй оператор диспетчерской завалилась набок, её глаза полуоткрыты. Третий помешивает воду в стеклянном стакане соломинкой, смотря в окно. Никто не обращает на меня внимания.

Я открываю больше файлов. После нескольких безуспешных попыток я нахожу карту. На ней в основном цифры и буквы, поэтому сначала я не понимаю, что это такое.

Затем я открываю карту города в базе данных Бесстрашия, чтобы сравнить их, и сажусь назад в кресло, когда понимаю, на каких улицах сфокусирована карта Макса.

Сектор Отречения.

Это будет атака на Отречение.

Разумеется, это должно было быть очевидно. Нападением на кого могли бы озаботиться Макс и Джанин? Их вендеттой против Отречения, так было всегда. Я должен был понять это в тот момент, когда Эрудиция выпустила ту статью о моем отце, чудовищном муже и отце. Это единственная правдивая вещь, написанная ими, насколько я могу судить.

Зик пинает меня ногой.

– Смена окончена. Пора спать?

– Нет,  – говорю я, – мне нужно выпить.

Он заметно оживляется. Не каждую ночь я отказываюсь от своего серого, замкнутого существования в пользу вечера излишеств Бесстрашия.

– Я в твоем распоряжении, – говорит он.

Я закрываю программу, учетную запись, всё. Я пытаюсь оставить и информацию о нападении на Отречение до тех пор, пока я не выясню, что с этим делать, но она преследует меня по пути в лифте, через холл и вниз по ступеням к подножию Ямы.

У меня сосет под ложечкой, когда я «выныриваю» из симуляции. Я отсоединяю от себя провода и встаю. Она все еще пытается прийти в себя от ощущения, что она почти утонула, потряхивая руками и делая глубокие вдохи. Я смотрю на нее некоторое время, не зная, как сказать то, что я должен сказать.

– Что? – говорит она.

– Как ты это сделала?

– Сделала что?

– Разбила стекло.

– Я не знаю.

Я киваю и подаю руку. Она поднимается без труда, но избегает моего взгляда. Я проверяю углы комнаты на наличие камер. Здесь только одна, именно там, где я и предполагал, как раз напротив нас. Я беру ее за локоть и веду из комнаты, туда, где, как я знаю, за нами не будут наблюдать, – в слепую зону между двумя точками слежения.

– Что? – повторяет она раздраженно.

– Ты дивергент, – говорю я. Я не очень-то любезен с ней сегодня. Я видел ее вчера с друзьями рядом с пропастью, и утрата рассудка, или трезвости, привела к тому, что я наклонился слишком близко, чтобы сказать, что она хорошо выглядит. Я обеспокоен тем, что зашел слишком далеко. Сейчас я обеспокоен еще больше, но по иным причинам.

Она разбила стекло. Она – дивергент. Она в опасности. Она смотрит с изумлением.

Затем она облокачивается на стену, приняв почти убедительно небрежный вид.

– Что такое дивергент?

– Не изображай дуру, – говорю я. – Я подозревал это в прошлый раз, но сейчас это очевидно. Ты управляешь симуляцией, ты дивергент. Я удалю запись, но если ты не хочешь упасть и разбиться насмерть на дне пропасти, ты придумаешь, как это скрыть во время симуляции! А теперь извини меня.

Я иду обратно в комнату симуляции, закрывая за собой дверь. Удалить запись легко – несколько касаний по клавишам, и все, запись чиста. Я дважды проверяю её файл, чтобы убедиться, что единственные данные в нем – с первой симуляции. Мне нужно будет придумать способ объяснить, куда делись данные этой сессии. Хорошую ложь, в которую Эрик и Макс поверят.

Второпях я достаю перочинный нож и вставляю его между панелей, закрывающих материнскую плату компьютера, раздвигая их. Потом я иду в коридор, к фонтану с питьевой водой, и наполняю рот водой.

Когда я возвращаюсь в комнату симуляций, я выплевываю немного воды в щель между панелями. Я вынимаю нож и жду.

Минуту или чуть больше спустя экран гаснет. Штабы Бесстрашия это в основном протекающие пещеры, повреждения от воды здесь бывают часто.

Я был в отчаянии.

Я отправил сообщение через того же афракционера, которого использовал в качестве посыльного в прошлый раз, когда хотел связаться с матерью. Я договорился о встрече с ней внутри последнего вагона пятнадцатого поезда из штабов Бесстрашия. Я предполагаю, она узнает, как найти меня.

Я сижу, прислонившись спиной к стене, обхватив рукой колено и наблюдаю, как проносится город. Ночные поезда ходят между остановками не так быстро, как дневные. Поэтому легче наблюдать, как сменяются здания, когда поезд продвигается ближе к центру города, как они становятся выше, но уже, как стеклянные колонны стоят рядом с маленькими, более старыми каменными сооружениями. Как будто один город находится поверх другого, один на другом.

Когда поезд достигает северной части города, кто-то пробегает мимо него. Я встаю, придерживаясь рукой за один из поручней вдоль стены, и Эвелин запрыгивает в вагон, одетая в обувь Дружелюбия, платье Эрудиции и жакет Отречения. Её волосы собраны назад, делая её и без того суровое лицо еще жестче.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – отвечаю я.

– Каждый раз, когда я тебя вижу, ты становишься все больше, –  замечает она. – Думаю, нет смысла беспокоиться, хорошо ли ты ешь.

– То же самое могу сказать о тебе, – говорю я, – но по другим причинам.

Я знаю, что она недоедает. Она афракционерка, и Отречение оказывает им меньше помощи, чем обычно, из-за эрудитов, которые давят на них, как они хорошо это умеют.

Я тянусь назад и достаю рюкзак с консервами из кладовой Бесстрашия. – Это просто пресный суп и овощи, но это лучше, чем ничего, –  говорю я, когда отдаю его ей.

– Кто сказал, что мне нужна твоя помощь? – осторожно отвечает Эвелин. – У меня все в порядке, знаешь ли.

– Да, это не для тебя, –  говорю я. – Это для твоих тощих друзей.  На твоем месте я бы не отказывался от еды.

– Я и не отказываюсь, – возражает она, забирая рюкзак. – Я просто не привыкла к твоей помощи. Это обезоруживает.

– Знакомое чувство, – отвечаю я холодно.  – Сколько прошло времени до того, как ты снова появилась в моей жизни? Семь лет?

Эвелин вздыхает.

– Если ты попросил меня прийти только для того, чтобы снова начать этот спор, боюсь, я не смогу остаться надолго.

– Нет, – говорю я. – Нет, я позвал тебя не поэтому.

Я вообще не хотел с ней общаться, но я знал, что в Бесстрашии я никому не могу рассказать о том, что я узнал об атаке на Отречение – я не знал, насколько они лояльны к фракции и её политике, но должен был кому-то рассказать. В последний раз, когда я разговаривал с Эвелин, она, казалось, знала, как обстоят дела в городе. Я предположил, что, возможно, она сможет мне помочь, пока еще не стало слишком поздно.

Это риск, но я не знал, куда еще обратиться.

– Я следил за Максом, – продолжаю я. – Ты говорила, что эрудиты связаны с бесстрашными, и ты была права. Они что-то затевают вместе, Макс и Джанин, и кто знает, кто еще.

Я рассказываю ей, что я увидел  в компьютере Макса, списки поставок и карты. Я рассказываю ей, что я заметил по поводу отношения Эрудиции к Отречению, доклады, как они даже умы бесстрашных настраивают против нашей бывшей фракции.

Когда я заканчиваю, Эвелин не выглядит удивленной или мрачной. На самом деле, я понятия не имею, как прочитать выражение ее лица. Несколько секунд она молчит, потом говорит:

– Ты видел какую-нибудь информацию о том, когда это может произойти?

– Нет, – говорю я.

– Как насчет цифр? Насколько велика армия, которую планируют использовать Бесстрашие и Эрудиция? Откуда они собираются ее набрать?

– Не знаю, – разочарованно протягиваю я.  – Да мне и все равно. Неважно, сколько у них рекрутов, они уничтожат Отречение за секунды. Не потому, что они не обучены защищаться, – они бы не смогли, даже если бы знали как.

– Я знала, что что-то происходит, – произносит Эвелин, наморщив лоб. – В штабах Эрудиции свет сейчас горит постоянно. Это означает, что они больше не боятся неприятностей с советом лидеров, что ... говорит об их растущем недовольстве.

– Окей, – говорю я. – Как мы предупредим их?

– Предупредим кого?

– Отречение, – поясняю я взволнованно. – Как мы предупредим Отречение, что их собираются убить, как предупредим Бесстрашие, что их лидеры вступили в сговор против Совета, как...

Я останавливаюсь. Эвелин стоит, свесив руки по бокам, лицо ее расслаблено и апатично. "Наш город меняется, Тобиас". Это сказала она мне, когда мы снова встретились в первый раз. "Вскоре каждому придется выбирать сторону, и я знаю, на какой тебе лучше оказаться".

– Ты уже знала, – говорю я, с трудом осознавая правду. – Ты знала, что они планировали что-то подобное, знала уже какое-то время. Ты ждешь этого. Рассчитываешь на это.

– У меня нет стойкой привязанности к бывшей фракции. Я не хочу, чтобы она или любая другая фракция контролировала этот город или людей в нем, – говорит Эвелин. – Если кто-то хочет устранить моих врагов вместо меня, я не стану им мешать.

– Я не могу тебе поверить, – говорю я. – Они не все как Маркус. Они беззащитны.

– Ты думаешь, что они невинны, – говорит она.  – Ты их не знаешь. Я видела, кто они на самом деле.

Ее голос звучит хрипло и низко.

– Как, по-твоему, твоему отцу удалось лгать тебе про меня все эти годы? Ты думаешь, другие лидеры Отречения не помогли ему, не сохранили ложь? Они знали, что я не была беременна, что никто не вызывал врача, тела не было. Но, тем не менее, они сказали тебе, что я умерла, разве нет?

Раньше мне не приходило это в голову. Тела не было. Тела не было, но все эти мужчины и женщины, продолжавшие сидеть в доме моего отца в то ужасное утро и на похоронах  вечером, притворялись для меня и для остальных членов Отречения, и даже их молчание говорило: никто бы нас не покинул. Кто бы захотел?

Я не должен бы удивляться, обнаружив, что фракция полна лжецов, но, возможно, часть меня все еще наивна, как дитя.

Теперь уже нет.

– Подумай об этом, – говорит Эвелин. – Ты действительно хочешь помочь им, тем людям, которые готовы сказать ребенку, что его мать мертва, лишь бы сохранить лицо? Или ты хочешь помочь устранить их от власти?

Я думал, что знаю. Те невинные отреченные, постоянно оказывающие услуги и кивающие на разный манер, они должны быть спасены.

Но те лжецы, которые заставили меня погрузиться в скорбь, которые оставили меня наедине с человеком, причинившим мне боль – нужно ли спасать их?

Я не могу смотреть на нее, не могу ей ответить. Я дожидаюсь, пока поезд поедет мимо платформы, и выпрыгиваю из него, не оглядываясь.

– Не пойми меня неправильно, но ты выглядишь ужасно.

Шона садится в кресло рядом со моим, опуская поднос на стол. У меня ощущение, что вчерашний разговор с матерью – это внезапный, оглушающий шум, и теперь все остальные звуки стали глуше. Я всегда знал, что мой отец жесток. Но я всегда считал, что другие отреченные невинны; глубоко внутрия всегда считал себя слабаком за то, что покинул их, будто будучи предателем собственных принципов.

Сейчас мне кажется, что, независимо от принятого решения, я все равно кого-нибудь предам. Если я предупрежу Отречение о планах нападения, которые нашел на компьютере Макса, я предам Бесстрашие. Если я не предупрежу, я снова предам свою прежнюю фракцию, гораздо в большей степени, чем предал до этого. Мне придется выбирать, и меня подташнивает при мысли о принятии этого решения.

Я пережил сегодняшний день единственным известным мне способом: проснулся и пошел на работу. Я вывесил рейтинги, которые стали причиной некоторых разногласий между мной, отстаивающим назначение большего количества баллов за улучшение показателей, и Эриком, встающим на защиту постоянства в результатах. Я пошел есть. Я пережил эмоции, будто оставив только мышечную память.

– Ты собираешься съесть хоть что-нибудь из этого? – интересуется Шона, кивая головой на мою тарелку, полную еды. Я пожимаю плечами.

– Может быть.

Я вижу, что она собирается спросить, в чем дело, поэтому меняю тему.

– Как дела у Линн?

– Ты должен знать это лучше, чем я, – отвечает она. – Видишь ее страхи и все такое.

Я отрезаю кусочек мяса и прожевываю его.

– На что это похоже? – спрашивает она осторожно, приподнимая брови. – Ну, видеть все их страхи.

– Я не могу говорить с тобой о ее страхах, – замечаю я. – Ты это знаешь.

– Это твое правило или правило Бесстрашия?

– А это важно?

Шона вздыхает.

– Иногда мне кажется, что я ее совсем не знаю, вот и все.

Мы доедаем оставшуюся еду в тишине. Именно это мне нравится в Шоне больше всего: ей не нужно заполнять пустые места. Когда мы заканчиваем, мы вместе уходим из столовой, и Зик зовет нас с другой стороны Ямы.

– Эй! – восклицает он, крутя рулон липкой ленты на пальце. – Как насчет того, чтобы пойти и попинать что-нибудь?

– Давай, – в унисон отвечаем мы с Шоной.

Мы идем к спортзалу, Шона рассказывает Зику о неделе у Стены.

– Два дня назад идиот, с которым я патрулировала, начал сходить с ума, клянясь, что что-то видел снаружи... Выяснилось, что это был пакет!

Рука Зика скользит к ее плечам. Я сжимаю пальцами костяшки рук и стараюсь не мешать им.

Когда мы подходим ближе, мне кажется, что я слышу голоса. Расстроенный, открываю дверь пинком. Внутри находятся Линн, Юрайя, Марлен и...Трис. Столкновение миров немного путает меня.

– Кажется, я что-то слышал, – говорю я.

Юрайя стреляет по мишени из игрушечного пластикового пистолета, вроде тех, что бесстрашные держат забавы ради – я знаю точно, что он ему не принадлежит, значит, он, скорее всего, Зика, а Марлен что-то жует. Она улыбается и машет мне, когда я захожу.

– Оказывается, это мой брат-идиот, – говорит Зик. – Вас не должно быть здесь после отбоя. Осторожно, а то Четыре расскажет Эрику и тот с вас скальп снимет.

Юрайя кладет пистолет на пояс сбоку, не разряжая его для безопасности. Когда-нибудь он закончит с дырой в заднице от пистолета, выстрелившего через штаны. Я не указываю ему на это.

Я держу дверь открытой, чтобы пропустить их через нее. Когда Линн проходит мимо, она говорит:

– Ты не рассказал бы Эрику.

– Нет, не рассказал бы, – отвечаю я. Когда Трис проходит мимо меня, я выставляю руку, и та автоматически занимает пространство между лопаток. Я даже не знаю, было ли это подсознательно или нет. И меня это не заботит.

Остальные начинают спускаться по коридору, наш прежний план провести время в спортзале забыт, как только Юрайя и Зик начинают препираться, а Шона и Марлен делят остатки кекса.

– Погоди секунду, – говорю я Трис. Она поворачивается ко мне, выглядя обеспокоенной, поэтому я пытаюсь улыбнуться, но сейчас это сделать трудно.

Я обратил внимание на напряжение в спортзале, когда вывешивал рейтинг ранее утром – раньше я не думал, когда подсчитывал баллы для рейтинга, что мне стоило бы записать её ниже для её собственной защиты. Это было бы оскорблением её навыков в симуляции, ставить ее ниже в списке, но, возможно, она предпочла бы оскорбление растущей пропасти между ней и ее приятелями-перешедшими.

Даже когда она бледна и обессилена, с порезанными пальцами и нерешительным взглядом, я знаю, что это не тот случай. Эта девушка никогда бы не захотела быть безопасно спрятанной в середине, никогда.

– Это твое место, ты это знаешь? – говорю я. – Ты нам подходишь. Скоро все закончится, так что... просто держись, хорошо?

Внезапно жар приливает к затылку, и я потираю его рукой, не в силах встретиться с ней глазами, хотя я чувствую на себе ее взгляд, когда молчание затягивается.

Затем она переплетает свои пальцы с моими, и я смотрю на нее с удивлением. Я слегка сжимаю её руку, и отмечаю, сквозь замешательство и усталость, что, хотя я и касался ее дюжину раз, и каждый раз это  словно помутнение рассудка, она впервые ответила мне.

Потом она поворачивается и бежит, чтобы догнать друзей. И я стою в коридоре, улыбаясь, как идиот.

Уже почти час я стараюсь уснуть, ворочаясь под покрывалом в поисках удобного положения. Но кажется, что кто-то заменил мой матрас на сумку с камнями. Или, может быть, мой ум слишком занят, чтобы спать.

В конце концов я сдаюсь и делаю то, что делаю каждый раз, когда мне не спится, – надеваю обувь и куртку и иду к Пайер. Я подумываю о том, чтобы еще раз запустить программу пейзажей страха, но я не догадался пополнить свой запас сыворотки этим вечером, а сейчас будет хлопотно достать ее. Вместо этого я иду к диспетчерской, где Гас приветствует меня храпом, а двое других даже не замечают, как я вхожу.

Я не пытаюсь еще раз просмотреть файлы Макса – я чувствую, что знаю достаточно, что грядет что-то плохое и я не знаю, как это остановить.

Мне нужно кому-то рассказать, мне нужен кто-то, кто сможет разделить это со мной, сказать мне, что делать.  Но нет никого, кому бы я мог доверить что-то подобное.  Даже мои здешние друзья родились и выросли в Бесстрашии; как мне узнать, доверяют ли они безоговорочно своим лидерам? Я не могу знать.

Почему-то на ум приходит лицо Трис, открытое, но смущенное, когда она сжала мою руку в коридоре.

Я прокручиваю запись, просматривая городские улицы, и затем возвращаюсь на территорию Бестрашия. Большинство коридоров настолько темные, что я не смог бы там ничего увидеть, даже если бы там что-то было. В наушниках я слышу только шум воды в ущелье или свист ветра в аллеях. Я вздыхаю, склоняя голову на руку и наблюдаю за изображениями, меняющимися одно за другим, и позволяю им усыпить меня.

– Иди спать, Четыре, –  говорит Гас через комнату.

Я просыпаюсь и киваю. Если я не наблюдаю за записями, то это значит, что находиться в комнате контроля нет смысла. Я выхожу из моего аккаунта и иду по коридору к лифту, стараясь не спать.

Пока я иду по вестибюлю, я слышу крик, исходящий снизу, из Ямы. Это не веселый клич бесстрашных, не вскрик кого-то приятно удивленного, или что-то вроде того, это крик ужаса.

Маленькие камушки разлетаются в стороны позади меня, когда я бегу вниз к подножию Ямы; я дышу быстро и тяжело, но размеренно.

Три высоких, одетых в черное человека стоят внизу у ограждения. Они  столпились вокруг четвертого, объекта поменьше, и, хотя вижу я немного, я понимаю, что это драка. Или это можно было бы назвать дракой, если бы они не были трое против одного.

Один из нападавших  оглядывается, видит меня и бежит в другом направлении. Когда я подхожу ближе, я вижу одного из оставшихся нападавших, поднявшего жертву над пропастью, и я кричу:

– Эй!

Я вижу ее светлые волосы и вряд ли могу разглядеть что-то еще кроме них. Я сталкиваюсь с одним из нападавших – Дрю, я узнал его по цвету волос – огненно-рыжему, – и швыряю его к ограждению. Я ударяю его раз, два, три в лицо, после чего он падает на землю, а я пинаю его, не думая, совсем не думая.

– Четыре,–  ее голос тихий, хриплый и он – единственное, что может помочь мне вернуться. Она висит на ограждении, свисая над пропастью, как наживка на крючке. Другой, последний атаковавший исчез.

Я подбегаю к ней, хватая ее под плечи и снимаю с ограждения. Я держу ее перед собой. Она прижимает свое лицо к моему плечу, запуская свои пальцы под мою рубашку

Дрю, поверженный, лежит на земле. Я слышу, как он стонет, пока я уношу ее прочь – не в больницу, где те, кто пришел за ней, могут начать ее разыскивать, а в свою квартиру, расположенную в пустынном и отдаленном коридоре. Я толкаю входную дверь и кладу ее на кровать. Я ощупываю пальцами ее нос и скулы в поисках переломов, затем проверяю пульс и наклоняюсь ближе, чтобы проверить, как она дышит. Все кажется нормальным, ровным. Даже шишка на затылке, несмотря на припухлость и царапины, не выглядит серьезной. Она пострадала не сильно, но могла бы.

Мои руки трясутся, когда я отталкиваюсь от нее. Она ранена не сильно, а вот Дрю – может быть. Я даже не знаю, сколько раз ударил его, прежде чем она назвала мое имя и пробудила меня. Все тело начитает трясти и я проверяю подушку, поддерживающую ее голову, и покидаю квартиру, возвращаясь к ограждению у Ямы. По пути я пытаюсь воспроизвести последние несколько минут в голове, стараясь вспомнить, куда я его ударил и как сильно, но все сводится к чувству ярости.

Интересно, чувствовал ли я то же, что и он, думаю я, вспоминая дикий, пугающий взгляд Маркуса, появлявшийся всякий раз, когда он был зол.

Когда я подхожу к ограждению, Дрю все еще там, лежащий в странной позе на земле. Я перекидываю его руку через свои плечи и наполовину веду, наполовину тащу его в медблок.

Когда я возвращаюсь в квартиру, то немедленно иду в ванную, чтобы смыть кровь с рук – некоторые костяшки моих пальцев разбиты, порезаны от контакта с лицом Дрю. Если Дрю был там, другой атакующий должен быть Питером, но кто третий? Не Молли – фигура была слишком высокая, слишком большая. Вообще, есть только один инициированный такого размера.

Ал.

Я смотрю на мое отражение, будто могу увидеть в нем частички Маркуса, глядящего на меня из зеркала. У уголка моего рта рана – Дрю ударил меня в какой-то момент? Неважно. И провал в памяти неважен. Важно то, что Трис дышит.

Я держу руки в прохладной воде, пока та не становится чистой, после вытираю их полотенцем и иду к холодильнику за пакетом льда. Когда я иду к ней, я понимаю, что она проснулась.

– Твои руки, – говорит она, и это так смешно, так глупо – волноваться о моих руках, когда она недавно висела над пропастью со сдавленным горлом.

– Мои руки, – говорю я раздраженно, – не должны тебя беспокоить.

Я нависаю над ней, помещая пакетик со льдом  под голову, где я ранее нашел шишку. Она поднимает руку и слегка касается моего рта кончиками пальцев.

Я никогда не думал, что можно почувствовать прикосновение таким образом, – будто всплеск энергии. Ее пальцы мягкие, любопытные.

– Трис, – говорю я. – Я в порядке.

– Почему ты там оказался?

– Я шел из комнаты контроля. И услышал крик.

– Что ты сделал с ними?

– Я отвел Дрю в больницу полчаса назад. Питер и Ал убежали. Дрю утверждает, что они просто пытались напугать тебя. По крайней мере, я думаю, это то, что он пытался сказать.

– Он в плохом состоянии?

– Жить будет. В каком состоянии, сказать не могу, – отвечаю я.

Я не должен позволить ей видеть эту сторону меня, сторону, которая получает дикое удовольствие от боли Дрю. У меня не должно быть этой стороны.

Она дотягивается до моей руки, сжимает ее.

– Хорошо, – говорит она.

Я смотрю на нее сверху. У нее тоже есть эта сторона, должна быть. Я видел, как она смотрела, когда побила Молли, так, будто собиралась драться до конца, независимо от того, без сознания был ее противник или нет. Может быть, мы с ней одинаковые.

Ее лицо искажается, кривится, и она начинает плакать. Чаще всего, когда передо мной кто-то плакал, у меня перехватывало дыхание, будто мне нужно было сбежать от человека, чтобы дышать. С ней я не чувствую себя подобным образом. С ней я не беспокоюсь, что она ждет от меня слишком многого, или что ей от меня что-то нужно. Я опускаюсь на пол, так, что мы оказываемся на одном уровне, и мгновение осторожно смотрю на нее. Затем я дотрагиваюсь рукой до ее щеки, обращая внимание на то, чтобы не нажимать на проявляющиеся синяки. Я провожу большим пальцем по ее скуле. У нее теплая кожа.

У меня нет подходящего слова, чтобы описать, как она выглядит, но даже сейчас, когда ее лицо местами опухло и лишено цвета, в ней есть что-то необыкновенное, чего я не замечал раньше.

В этот момент я в состоянии принять неизбежность того, что я чувствую, пусть и без удовольствия. Я должен поговорить с кем-то. Я должен доверять кому-то. И почему-то я знаю, я знаю, что это она.

Я начну с того, что скажу ей мое имя.

Я приближаюсь к Эрику в очереди за завтраком, стоя позади него с подносом, пока он накладывает омлет в свою тарелку с помощью ложки с длинной ручкой.

– Если бы я сказал, что вчера вечером на одного обучающегося напали несколько других обучающихся, – говорю я, – тебя вообще бы это взволновало?

Он сдвигает омлет на одну сторону тарелки, и приподнимает плечо.

– Мне надо волноваться, что их инструктор не в состоянии контролировать обучающихся, –  говорит Эрик, пока я накладываю себе хлопья в миску. Он смотрит на мои разбитые костяшки. – Я мог бы волноваться, что это гипотетическое нападение было бы уже вторым под надзором этого инструктора... тогда как у бесстрашных по рождению таких проблем нет.

– Напряжение между перешедшими, естественно, выше – они не знакомы друг с другом, или с этой фракцией, они дико разные по происхождению, –  отвечаю я. – А ты их лидер, не ты ли отвечаешь за то, чтобы они были под контролем?

Он щипцами кладет кусок тоста рядом с яйцами. Затем он наклоняется к моему уху и говорит:

– Ты ходишь по тонкому льду, Тобиас, –  шипит он. – Спор со мной  в присутствии других. "Потерянные" результаты симуляции. Твоя очевидная необъективность в отношении более слабых обучаемых в рейтинге. Даже Макс сейчас соглашается. Если бы произошло нападение, не думаю, что он был бы очень  доволен тобой, и, возможно, он не будет возражать, если  я предложу снять тебя с твоей должности.

– Тогда ты останешься без инструктора за неделю до конца обучения.

– Я могу закончить его сам.

– Могу только представить, на что это будет похоже под твоим присмотром, – говорю я, прищуриваясь. – Нам даже не придется делать никаких сокращений. Они все умрут или сами покалечат себя.

– Если ты не будешь осторожнее, тебе не придется ничего представлять. – Он достигает конца раздачи еды и разворачивается ко мне.

– Условия конкуренции создают напряжение, Четыре. Совершенно естественно, что подобное напряжение должно быть каким-то образом снято. – Он слегка улыбается, почесывая кожу между кольцами пирсинга. – Атака наверняка показала бы нам в реальной жизни, кто силен, а кто слаб, как думаешь? Таким образом, нам бы не пришлось  полагаться на результаты тестов. Мы могли бы принять более обоснованное решение о том, кому здесь не место. Это в том случае... если бы нападение было.

Вывод понятен: как пережившая нападение, Трис была бы признана более слабой, чем другие обучающиеся и была бы первым кандидатом на исключение. Эрик не бросился бы на помощь жертве, он бы настаивал на её изгнании из Бесстрашия, так же как он сделал до этого, чтобы Эдвард покинул его по собственному желанию. Я не хочу, чтобы Трис насильно отправили к афракционерам.

– Точно, –  говорю я небрежно. – Хорошо, что в последнее время нападений не происходило.

Я наливаю немного молока в хлопья и иду к столу. Эрик не сделает ничего Питеру, Дрю или Алу, а я не могу ничего сделать, не  выходя за рамки и не страдая от последствий. Но, может быть, может быть мне не нужно делать это в одиночку? Я опускаю поднос между Зиком и Шоной и говорю:

– Мне нужна ваша помощь кое в чем.

После того, как закончилось объяснение пейзажей страха, и обучающие отпущены на обед, я тяну Питера в сторону смотровой комнаты, которая находится рядом  пустой комнатой для симуляций. Там находятся два ряда стульев, на которых будут сидеть новобранцы в ожидании сдачи финального теста. Там же находятся Шона и Зик.

– Нам нужно поговорить, – начинаю я.

Зик наклоняется к Питеру и швыряет его о бетонную стену с пугающей силой. Питер ударяется затылком и морщится.

– Приветик, – говорит Зик, а Шона продвигается к ним, вращая в руке нож.

– Что это? – спрашивает Питер. Он не выглядит хоть чуть-чуть испуганным, даже когда Шона ловит нож за рукоятку и касается острием его щеки, оставляя след. – Пытаетесь напугать меня? – презрительно улыбается он.

– Нет, –  говорю я. – Пытаемся обратить твое внимание. Не только у тебя есть друзья, готовые причинить вред.

– Я не думаю, что инструктор обучающихся должен угрожать обучающимся, да? – Питер смотрит на меня широко открытыми глазами, и этот взгляд по ошибке можно было бы принять за невинность, если бы я не знал, каков он на самом деле. – Мне надо будет спросить у Эрика, чтобы убедиться.

– Я тебе не угрожаю, – говорю я. – Я даже не касаюсь тебя. И согласно записи камер из этой комнаты, которая хранится на компьютерах диспетчерской, тебя сейчас здесь даже нет.

Зик не может удержаться от ухмылки. Это была его идея.

– Угрожаю тебе я, – говорит Шона, почти рыча. – Еще один жестокая вспышка, и я преподам тебе урок о правосудии. – Она держит острие ножа прямо над глазом, и медленно опускает его, нажимая им на веко. Питер замирает, стараясь не двигаться даже чтобы вздохнуть. – Глаз за глаз. Синяк за синяк.

– Эрик, может, и не беспокоится о том, что ты вступаешь в борьбу со своими соучениками, – говорит Зик, – а нам есть дело до этого, и многим бесстрашным тоже. Тем, кто не считает, что ты можешь поднимать руку на твоего приятеля из членов фракции. Люди, которые внимательны к слухам, и распространяют из как лесной пожар.  Нам не понадобится много времени, чтобы рассказать им, какой ты червяк, а им – сделать твою жизнь очень-очень сложной. Ты знаешь, здесь, в Бесстрашии, слава держится долго.

– Мы начнем со всех твоих потенциальных работодателей, – продолжает Шона. – Начальники в диспетчерской

– Зик может взять их на себя; командиры у Стены – этих возьму на себя я. Тори знает всех в Яме – Четыре, вы с Тори друзья, так?

– Да, друзья, – соглашаюсь я. Я придвигаюсь ближе к Питеру и наклоняю голову.

– Возможно, ты можешь причинить боль, новобранец, а мы можем устроить тебе пожизненное страдание.

Шона убирает нож от глаза Питера.

– Подумай об этом.

Зик отпускает рубашку Питера и приглаживает ее, продолжая улыбаться. Каким-то образом  сочетание свирепости Шоны и жизнерадостности Зика, как ни странно, оказывается достаточным, чтобы напугать. Зик машет рукой на Питера, и мы все вместе выходим.

– Ты хочешь, чтобы мы в любом случае поговорили с людьми? – спрашивает у меня Зик.

– О да, –  отвечаю я. – Но не только о Питере, еще и о Дрю и Але.

– Может, если он выдержит обучение, я случайно толкну его и он упадет прямо в пропасть? – с надеждой предлагает Зик, изображая жестом резкое падение.

Следующим утром у пропасти собирается толпа, все тихие и неподвижные, хотя запах завтрака манит всех нас к кафетерию. Мне не нужно спрашивать, зачем все собрались.

Это случается каждый год, уверили меня. Смерть. Как с Амаром, внезапная, ужасная и опустошающая. Тело вытаскивают из пропасти как рыбу на крючке. Обычно это кто-то молодой – несчастный случай, из-за того, что не удался рискованный трюк, а может быть и не несчастный случай, а лишний шаг израненного сознания, пострадавшего от тьмы, давления и боли Бесстрашия.

Я не знаю, как должен чувствовать себя из-за подобных смертей. Виновным, возможно, из-за того, что сам не чувствовал боли. Грустным оттого, что кто-то не мог найти другой способ бегства?

Я слышу имя, много раз повторенное наверху, и обе эмоции сильно бьют меня. Ал. Ал. Ал.

Мой новобранец – моя ответственность, и я потерпел неудачу, потому что я был одержим тем, чтобы поймать с поличным Макса и Джанин, чтобы обвинить во всем Эрика, своей нерешительностью о необходимости предупреждать Отречение. Нет – ни одна из этих вещей не так важна, как то, что я отстранился от них ради собственной защиты, когда должен был вытаскивать их из мрачных мест в светлые. Смех с друзьями на камнях в пропасти. Полуночные тату после игры "Слабо". Море объятий после объявления рейтингов. Эти вещи я должен был показать им – даже если бы они не помогли, я должен был попробовать.