Текст книги "Хвост Греры (СИ)"
Автор книги: Вероника Мелан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Все выше, все дальше…
Второй разряд – мотнулись пряди темных волос, запахло жженой кожей.
– Лиам…
Третий разряд…
И вдруг мне перестало хватать воздуха вновь. Чей-то возбужденный голос:
– Есть дыхание!
И еще один.
– Есть пульс!
– Ну ты даешь! – Обреченный кареглазый, наклонившийся, потерший ладонью глаза.
Я неслышно орала. Я визжала, не издавая ни звука – я не хотела сюда назад, я не желала. Адская боль, обрушившаяся на меня после возвращения в тело, казалась стократ сильнее после освежающего «небытия». Меня сдернули из рая арканом за ногу.
«Не-е-е-е!» – мой неслышный визг на всю Вселенную.
Зеркальные серо-синие глаза злые, дикие. «Я говорил, что не дам тебе уйти!..»
Я его ненавидела сейчас, Лиама. За неумение сдаваться, за то, что вновь лишил меня свободы, за то, что провел через ад и вернул в тюрьму.
– На каталку ее…
(Les Friction feat. Emily Valentine – I Remember)
Белые лампы под потолком – бесконечный ряд ламп. Наверное, здесь были катакомбы и коридоры длиной в километр… Я не хотела об этом знать. Я не хотела сюда возвращаться. Он все-таки меня сломал, доломал верным движением пальца тонкий внутренний стебелек. Он сделал меня инвалидом – я не могла ни говорить, ни двигаться. Клетки внутри тела визжат, выворачиваются наизнанку, жгутся лавой. Старые связи внутри головы порваны, порвано все…
«Я не дам тебе упасть…»
Я его ненавидела. За аркан, за падение обратно на СЕ.
– В SYNC-камеру ее на сутки. Запустить механизм слияния полей…
– Лиам, – кареглазый, кажется, устал внимать зову совести коллеги, – повреждения нервной системы девяносто один процент…
– Восстановим.
– Ты не понимаешь…
– Восстановим, я сказал, – голос, состоящий из металлических шипов. – Облучить стабилизатором, подключить GRAN3 лучи…
– Посмотри, у нее воли к выживанию ноль…
Таблица так и плыла над каталкой – вся кровавая, будто порвали ее, а не меня.
– Плевать!
– Ты не вернешь ей желание жить.
– Верну.
И взгляд на меня – зеркальный, ровный и очень короткий.
Я закрыла глаза, надеясь, что сдохну в SYNC-камере.
Глава 9. Каземат
(Les Friction – This Is a Call)
Здесь было почти темно.
Или же так казалось после тех раз, когда я пыталась открывать глаза в лаборатории и натыкалась взглядом на слепящие лампы. Обратно в сон с помощью инъекций меня погружали быстро.
Но не теперь.
Больше не болело тело – его не рвали на части когтями безумные коты, не казалось, что оно разрезано лазером и состоит из кубиков мяса, наспех сброшенных в кучу.
Поначалу не фокусировался взгляд, хотелось пить. Спустя пару минут все же удалось начать видеть, и первым, кого я увидела, был Лиам. Лежащий рядом со мной на боку, положивший свою руку мне на плечо.
Он лежал рядом прямо на полу, на потертом ковре – наверное, на узкой кровати для нас двоих не хватило бы места. Моя прежняя комната, каземат; за окном привычно темно, потому что ночь и туман. Неверный свет ближайшего фонаря. В том месте, где меня касалась ладонь Комиссионера, гудело. Будто мне в плечо внедрили клемму и теперь гнали от трансформаторной будки электрический поток. Гудело не противно, но дискомфортно, непривычно. Никак не включался в работу мой шокированный мозг.
И первым, что я попросила, шевельнув пересохшим языком, было пить…
Глаза Лиама серые, непроницаемые, похожие на стальной заслон. Ответ, хоть прозвучал и тихо, ударил по моим нервам, как рука пьяного великана по деликатным струнам арфы.
– Пока я рядом, тебе не нужна ни еда, ни вода.
Сколько-то я переваривала его ответ. «Его рука вместо капельницы? Питательный элемент?» Собственные конечности до сих пор налиты бетоном и почти неподвижны, процесс моргания казался сложным, как вычисление формулы Вселенской орбиты. Сложно все: лежать, жить, дышать.
– Хвост… – выдавила я кое-как. – Его больше… нет?
– Нет.
Тишина комнаты. До сих пор не верилось, что больше нет решетки, громил в черном.
– А он… был?
Важный вопрос, важный ответ.
И слишком длинная пауза – настолько длинная, когда понимаешь, что твой собеседник не желает на эту тему говорить.
– Нет, – послышалось наконец. – Или он был настолько мал, что его не заметил ни я, ни система.
Нет?
Оглушающая пустота внутри.
Его… не было?
НЕ БЫЛО?!
Не знаю, откуда взялись силы на ярость, но эта самая ярость взорвалась во мне ослепляющим ядерным грибом.
– Не было? – хрипела я. – Били… Издевались! Меня сделали… инвалидом…Ты сам…
У меня не двигалось тело, у меня не работали в прежнем режиме нервные окончания, у меня внутри все изодрано так, будто меня – тонкую паутину – намотала на себя стальная гусеница бульдозера. И этим бульдозером был человек, лежащий рядом.
– Кейна, – тот жесткий тон, который все еще слишком хорошо помнился, – это моя работа… проверять.
В жопу… проверять… Я больше не могу пошевелиться, я не могу ходить, говорить, думать…
– Уходи, – пыталась брыкнуться я, – уходи, не хочу тебя видеть. Не хочу!
Хочу забыть вас всех – людей в форме, чертову камеру, все, что со мной произошло! РАЗОМ!
– Убери с меня свою руку, ненавижу! – Если бы я могла, я бы расцарапала ему лицо, я бы ослепила его своей яростью, я бы сделала так, чтобы на чертовы кубики теперь развалился он сам.
– Если бы я не проверил…
Да, меня бы не выпустили, но логика кончилась – она кончилась во мне вместе с желанием жить. Я хотела тогда уйти, когда мне, наконец, стало легко, невесомо, я мечтала об этом. Когда ощутила вместо боли свободу.
– Зачем ты меня сюда вернул? Я не хотела обратно… До сих пор не хочу… – Слезы неприязни катились вбок – по переносице, капали на ковер. – Вы разучили меня хотеть жить…
– Значит, я научу снова.
Он был несгибаем. Непреклонен, противен мне в этот момент. Все, через что я прошла, зря. Просто потому, что у Комиссионеров до сих пор не было точного способа проверки наличия Хвоста. А меня топтали, морили голодом, обливали ледяной водой, ломали мне кости, волю...
– Сволочи…
Если бы я только могла его пнуть, ударить, в конце концов… Но убитое тело мне больше не принадлежало, оно не работало, не в состоянии было даже поднять руку, а внутри котел из бессилия, огня и ярости.
– Я просила тебя об этом? Учить меня хотеть жить заново… Уходи… Убирайся!
– Спи, – тихое слово в ответ.
Гудение под чужими пальцами усилилось.
И будто выключили печь под котлом – убрали жар с шести на единицу, на ноль. Больше не кипит, нет сил, слипаются глаза.
Тишина внутри; чужая кисть на моем плече.
Спустя какое-то время.
В мое следующее пробуждение рядом никого не было.
Навалилось привычное одиночество, страх, апатия – гость все-таки ушел. И я впервые попыталась подняться, но сумела только перекатиться на живот, подтянуть ближе руки. А вот опереться на них не вышло, как не удалось и приподняться над полом хоть на сантиметр. Сил не было ни в мышцах, ни в голове, ни в душе. Чернота.
Плакала я, упершись лбом в пол, вновь познавая смысл слова «бессилие». Полнейшее, всепоглощающее. Кто я? Зачем я? Не могу сама ни в туалет, ни воды попить, ни дотянуться до еды. Хотелось кричать от отчаяния, но не выходило даже это, лишь жгучие слезы…
Он возник, как тень – тихие шаги, теплые руки. Аккуратно уложил снова на бок, лег рядом сам, осторожно вытер мокрую от слез кожу вокруг глаз подушечкой пальца, вернул свою «трансформаторную» руку мне на плечо; что-то в этом мире восстановилось.
Напротив лишь его глаза – их, несмотря на полумрак, я видела очень отчетливо. Живую радужку со встроенным в зрачок сканером.
Странные люди, странные тела, странные повадки…
Я больше его не гнала – лежащая на мне рука позволяла ощутить стабильность, а стабильность мне была очень нужна. И кто-то рядом. Хотя бы пока.
– Долго я… была…
«В лаборатории?»
Время раздробилось. Оно вообще раздробилось в моей жизни не на часы, а на периоды, и слились в оплавленную резину сутки.
– Долго, – короткий ответ, тихий. На этот раз голос Лиама не ударил по моим нервам, как в прошлый. – До выхода с СЕ тебе осталось трое суток. Семьдесят два часа.
Сколько-то я пыталась соображать, но мозг деформировался. Цифры и вычисления ни в каком виде более не давались ему, выводы путались, голова быстро уставала. Три дня, значит…
– Я успею тебя восстановить.
Этот непреклонный человек, лежащий рядом, видимо, знал, что делает; я нехотя смирилась с его присутствием.
– Я смогу… ходить?
– И ходить. И бегать. – Другой бы на этом месте улыбнулся, но не Лиам. Те же стальные глаза, похожие на дверь банковского сейфа.
– Хорошо… – Я почему-то мерзла, ощущала себя слабой, подавленной.
Долгое молчание – он больше меня не усыплял. Хранил тишину долго, после заговорил.
– Основная часть восстановительного процесса прошла в лаборатории. Здесь я завершаю формирование связей.
Каких связей? О чем именно он говорит? Я бы не поняла, даже если бы мне ответили.
Я забуду их всех через трое суток. По крайней мере, выкину из головы, утрамбую эту историю и ее персонажей в самый глубокий, самый темный чулан, начну жить, как получится. Но разве можно восстановить то, что разрушено, за трое суток…
Наверное, терзания эти проступили на моем лице, потому что Комиссионер пояснил:
– Твоя нервная система восстановится не сразу. Это займет три, может, шесть месяцев. Да, будут сбои, сохранится странная симптоматика, будет иногда двоить зрение. Не обращайся за помощью к человеческим врачам – бессмысленно.
Прозвучало, как предупреждение, хотя Лиам говорил очень ровно. Наверное, показалось.
Я смотрела в его глаза долго. Очень.
Пока не нырнула в сон – сама, без приказа «спи».
*****
– Почему… ты здесь?
«Со мной. Зачем ты делаешь это?»
Молчание.
– Тебя не потеряют на работе?
Тишина.
Теперь один за двоих разрешает сложные ситуации кареглазый? У Комиссионеров на СЕ бывают отгулы?
Серебро глаз мерцает в темноте; мягкий голос:
– Спи.
*****
(Supreme Devices – Castle of Glass)
Сколько он лежал так со мной?
Судя по тому, что мне стало легче – задвигались руки и ноги, – прошло не меньше суток. Глаза Лиама впервые закрыты; мой заряд батареи прибавил оборотов. За окном все та же темень.
Он не уходил все это время, он был рядом. И уже без дискомфорта ощущалась лежащая на плече рука, не чувствовалось гудения – наоборот, что-то мирное, успокаивающее.
Впервые с момента возвращения в каземат мой разум не чувствовал опустошенности и темноты; затеплилась едва осязаемая надежда на что-то хорошее. Жизнь налаживалась, и во многом благодаря тому, кто все это время не отходил от меня ни на шаг.
Покой, возвращающее чувствительность тело – пусть медленно, но поступательно и стабильно. Если бы не обстоятельства, мне бы показалось, что я лежу на потертом ковре рядом с возлюбленным, кем-то очень близким.
Он что-то почувствовал – Комиссионер, – потому что открылись глаза.
Полумрак, стук собственного сердца, привычное молчание.
– Почему, – спросила я наконец, – теперь я смотрю тебе в глаза, и мне не тяжело?
«Почему больше не гудит место под твоей рукой?»
– Ты адаптировалась к моей энергии.
«Экстренным методом, слишком резко и больно. Я этого не желал…»
Удивительно было продолжать слышать его сознанием.
– Она меня… больше не рвет?
«Твоя энергия?»
– Она тебя лечит.
Она действительно лечила – чем дольше находился рядом Лиам, тем отчетливее понималось, что с каждым часом его пребывания здесь мое самочувствие улучшалось. И зачем он это делает, спрашивать второй раз не имело смысла – не ответил в первый раз, не ответит во второй.
Мне стало почти хорошо – водопад облегчения после затяжной боли. Забытое чувство.
Глаза напротив снова наполовину синие, спокойные, внимательные. Этот мужчина, этот человек… на каких мощностях он работал? Что умел? О чем думал все это время, какими мыслями жил? Мы прошли с ним через дерьмо, но он перестал быть мне чужим.
– Скоро и правда начну бегать…
Я так давно не улыбалась, что почти забыла, что щеки могут сдвигаться ближе к ушам.
– Ты поправишься быстрее, если сейчас увеличить площадь соприкосновения.
Эта фраза поставила меня сначала в тупик, после заставила думать. Ближе… Нужно… обняться? Прижаться? И одновременно с этим смутила. Все же мы были не настолько близки, чтобы…
– Решать тебе. Я настаивать не могу. – Мне нравилось, как тихо он говорил, почти не заинтересовано. И в то же время проникновенно. – Делать это можно только с твоего согласия, иначе контакт навредит.
Филлер. Комиссионер. Лиам. Я бы соврала, если бы сказала, что он меня не завораживает, не будоражит… Такого мужчину я не встречу на поверхности, с ним никого нельзя будет сравнить. Играть с таким не выйдет, шутить и баловать тоже, но вот…
Я вытянула руку и положила свою ладонь ему на щеку – не могу уйти, не коснувшись его. Не попробовав хотя бы на короткое время приблизиться.
– Вот так?
Что-то случилось с его глазами в момент моего прикосновения – радужка стала похожа на звезду из серо-синих полос, на взрыв вселенной. И прошла по моей коже волна чужого удовольствия – нового, осторожного, непривычного.
– Я… достаточно увеличила… площадь соприкосновения?
Он сдерживал себя, как сдерживался бы атомный киборг рядом с крохотной цветочной феей. Если Лиам на что-то реагировал, я ощущала его чувства, как свои. Сильнее, чем свои. Побочный эффект нашего «смешения»… Слишком сложно стало себя тормозить, хотя вторгалась я уже на запретную территорию. Приблизилась еще, до очень тесной дистанции, когда между лицами хорошо, если сантиметр. И сделала то, что хотела – коснулась его губ…
Мурашки прошлись по моему позвоночнику волной. Потому что Лиам положил свою руку на мое лицо, потому что притянул к себе совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы понять, что у меня только что отняли контроль. Столько «мужского» я не ожидала ощутить от простейшего контакта… Хотя поцелуй был почти целомудренным – лишь касание губ, никаких языков. Я плыла, я снова его впускала, хотя зареклась это делать. Вдруг вспомнила, какой теплой была рука в попытке удержать меня, сколько настоящей тревоги и заботы сквозило в его глазах. А теперь тонула от волн собственного и чужого удовольствия, понимая, что жму на красную кнопку боеголовки, что защитные слои с нее пока нельзя снимать. Я не имела понятия, все ли Комиссионеры настолько сильны, или же только те, которые работали на СЕ, но если Лиам чуть усилит напор, мне снова придется сложно.
Он этого, однако, не сделал. Не усилил. Впитал до последней капли то, что ему дали, смотрел на меня долго – впервые очень открытым взглядом, тем, через который проглядывает душа. И я понимала, что тону, что делаю совсем не то, что призывала делать логика. Вновь опираюсь щекой на его невидимую руку, ощущаю нежность, странную связь – еще более прочную, нежели раньше, – и не желаю выныривать из этого состояния.
Следующие его действия пробудили во мне сначала робкий, а после очевидный восторг – Лиам притянул меня к себе. Просто обнял, обнял очень тесно, закутал в себя, прижал. Обнял обеими руками, положил сверху ногу – полный контакт тел. И душ. Кокон из заботы – восстановление полным ходом, потому что хорошо, потому что, наконец, правильно.
Глаза я закрыла, уткнувшись в серебристую форму на чужой груди, понимая, что именно так, как сейчас, я могу лежать вечность.
Глава 10
(Ill Factor – Weight of Everything [feat. Katie Garfield])
Каждое следующее мое пробуждение сопровождалось ощущением горячего дыхания на моей коже, легким касанием губ то лба, то щеки, и я не могла вспомнить, чтобы когда-то просыпаться мне было приятнее, чем теперь. Это могло длиться вечно, это должно было длиться вечно, но в какой-то момент сложный браслет, похожий на часы, запищал на запястье Лиама. Пик-пик-пик… Красный сигнал, мгновенно развернувшаяся таблица в воздухе, ни один символ на которой не был мне понятен. Понятно стало другое – сейчас он уйдет…
– Меня вызывают, – последовала фраза.
«Да, конечно». Что еще я могла сказать?
Комиссионер, в отличие от меня, поднялся с пола легко, почти бесшумно. И, выдавая смятение, я спросила:
– Ты больше не придешь?
– Приду. Через час.
Короткий, лаконичный ответ, и почему-то стало ясно, что Лиамом никогда не выйдет манипулировать. Ни на миллиметр. Пытаться влиять на него и его решения, все равно, что объяснять скале, что «мне хотелось бы, чтобы ты стояла не тут». Бессмысленно.
И все же я еще обижалась на него за боль. Недолюбливала. И очень хотела, чтобы он вернулся.
– У тебя двадцать четыре часа до выхода с СЕ, – сообщил он перед тем, как закрыть за собой дверь.
С пола я поднялась самостоятельно – впервые. Да, все еще слабая, я сидела на ковре и не верила тому, что руки и ноги снова подчиняются мне, что почти ничего не болит, что могу двигаться.
И он нужен мне, думала я, раздевшись и осторожно забравшись в ванну, нужен все оставшиеся двадцать четыре часа. Нет, я не простила причиненные мне страдания, я ничего не забыла, но его касания, его присутствие давали сейчас больше, чем дала бы обида – они лечили то, что покрылось шрамами еще до СЕ. Они собирали меня, Кейну, старую и новую, воедино. Когда я выйду, все будет иначе – Лиама не останется в моей жизни, он исчезнет. Но пока я тут, пока он тут, я позволю себе тонуть в том, что дарит мне облегчение – этот Уровень лучше всего учил брать от жизни все приятное, что в ней есть. А приятным в ней пока был Комиссионер с двуцветными глазами.
Вода лилась прохладная, но я не роптала. Даже такая была лучше, чем ее отсутствие. Мыло пахло, скорее, нейтрально, чем приятно, но оно смывало грязь, и я мылилась им тщательно и очень долго. Хочу быть чистой, хочу начать забывать все плохое, хочу свою белую полосу…
«Хотя бы серую».
Я никогда легко не давалась в руки мужчинам не потому, что меня не хотели, но из-за внутреннего смущения. Редко могла с кем-то расслабиться, и получение удовольствия никогда не давалось мне легко. Всегда отвлекало беспокойство по поводу своей внешности, чужого характера, совместного будущего – я не умела не думать… С ним я не думала. С ним я впервые просто чувствовала, и не потому, что знала об отсутствии у нас совместного будущего, но исключительно потому, что его поцелуи проникали в запретное, в подкорку, они отключали тревоги и наполняли меня неизведанной доселе жаждой. Размышлять об этом я буду позже, когда выйду, или же не буду вовсе. Сейчас я просто ждала его назад. Доктора – палача – ангела – мучителя – запретный плод… Все смешалось.
В шкафу нашлась длинная тонкая рубаха-пижама с пуговицами спереди. Я облачилась в нее – пыльную, но чистую – с дрожью радости. Хорошо, что больше не роба. Собственную робу, залитую моей же после тюрьмы кровью, я возненавидела.
Не пугал больше туман за окном, не пугало странное гудение с улицы – что-то внутри меня устало бояться. Быть может, я привыкла, а может, была согласна на все, лишь бы не снова камера – все, как говорится, в сравнении. СЕ начался для меня плохо, продолжился откровенно отвратительно, просто ужасно, а заканчивался… терпимо. Сносно. Почти хорошо, когда вспоминалось дыхание Лиама, его касания, что-то непередаваемо нежное в нем.
Наверное, я запуталась, наверное, все иллюзия, возможно, мне после будет за нее стыдно. Но не теперь. Доктор или палач – я чувствовала себя плохо, когда думала, что он больше не придет.
Он пришел.
С пакетом, в котором лежали пластиковые контейнеры с едой. Протянул, сказал:
– Ешь.
– Я не хочу.
Я хотела его. Впервые впав в жажду к мужчине, я хотела лишь одного – подойти, обнять его, почувствовать на себе его руки. Пусть все иррационально, пусть я веду себя, как шокированный пациент в состоянии аффекта, но больной тоже не понимает, что «слишком много таблеток – плохо». Что существует инструкция, предписания и противопоказания при передозировке. Когда у тебя обожжены руки, ты просто хочешь крема, его прохладного эффекта, желаешь обмазать толстым слоем все, лишь бы испытать необходимое облегчение.
Лиам был танковыми гусеницами.
И он же был кремом…
– Ешь.
Приказ.
Этот человек не умел не приказывать. Наверное, он никогда даже не пробовал говорить нормально – не было необходимости. Не те условия, не та работа, не тот склад характера. «Прореживатель». Страшное все-таки слово…
Пока я ела лапшу с мясом из контейнера, пока пила компот, Комиссионер стоял у окна, о чем-то думал, смотрел наружу. И мне, глядя на его широкую спину, казалось, что внутри Лиама идет борьба. Достаточно напряженная – возможно, он не должен был сюда приходить, не должен был позволять некоторым вещам случиться. Только я не дам ему так просто уйти, я хочу, чтобы он остался, чтобы сделал… больше, чем уже сделал.
И потому пустые контейнеры в сторону; я присела задом на край стола, медленно расстегнула на длинной рубахе все до единой пуговицы, позволила ткани соскользнуть с плеч.
«Кейна…»
«Не надо логики».
Я впервые научилась чувствовать себя, свою интуицию, впервые научилась быть храброй настолько, чтобы делать, а не размышлять. Любые самобичевания, если они придут, пусть приходят уже снаружи.
Лиам развернулся. Как почувствовал.
И дрожь его возбуждения прошла через комнату, через воздух в ней. Смотрел на меня он долго, неторопливо и мягко ощупывал взглядом, как руками, как бархатной тряпицей, дышал намеренно медленно, жарче, чем следовало.
Я была готова ему сдаться. Еще раз, совсем. Мне по какой-то причине очень нужно было это сделать, почувствовать его любым образом.
Человек в форме шагнул от окна, подошел близко, очень близко, наклонился к моему плечу, втянул воздух, запах моей кожи, и поле в комнате опять зарябило от изменившегося фона, содрогнулось, как живой орган, ощутивший касание.
А дальше тишина. И нет движения. Только мы, горячие и неподвижные.
– Я хочу, чтобы ты сделал это, – попросила я тихо. Наверное, когда-нибудь у меня будут другие мужчины, те, которые меня не обидят, простые и понятные, но в этот момент нужен был только этот.
Лиам дышал мной, смотрел тяжело, расслабленно и напряженно. Я прошлась пальцами по его груди, заскользила по животу, ниже… И совершенно нерационально боялась, что сейчас дойду до причинного места, а там… ничего нет? Гладко. Или, может, мягко. Может, Комиссионеры другие, не как обычные люди? Может, им неподвластно свойственное людям возбуждение…
Но там было.
Там, под формой, в штанах был затянут огромный и стальной член, обхватив пальцами который, дрожь по комнате, как рябь по воде, на этот раз отправила я. Лиам втянул воздух носом.
– Не отказывай мне… Пожалуйста.
Долгий момент тишины.
Касание его губами моего уха, раскаленное дыхание. Почему я всегда чувствую сталь в нем, в его характере? Даже если молчание.
– Если сделаю это сейчас, то разрушу все, что восстанавливал последние дни.
Он хотел. Я никогда столь явно не ощущала чужое желание, как ощущала теперь его – оно забивало мне поры, ноздри и нервные окончания, как наркотик. Но вместе с тем поднялось со дна негодование – сейчас он просто уйдет? Я в жизни себя никому не предлагала. Всегда опасалась душевной боли, а отдала себя тому, кто лучше всего умел ее причинять.
– Это… нет?
– Это… нет.
И снова почти ненависть. Никогда не думала, что можно так сильно тянуться к кому-то и ненавидеть одновременно. Думала, если любишь, то любишь, если ненавидишь, то никак иначе. И впервые уловила в себе столь взрывоопасную смесь.
– Всегда будешь меня… мучить?
Он знал, о чем я, не имело смысла отвечать. Касался щеки, гладил мою своей. И впервые – никогда не делала этого раньше, – поддавшись порыву, я укусила его за шею. Укусила до следов от зубов на коже, но не до крови. Прошипела.
– Хотелось передать тебе хоть часть той боли, которую ты…
Его рука мгновенно сжалась на моей шее – очередной шумный вдох через ноздри. Вдох не злости, но его неимоверного возбуждения, куда сильнее, чем раньше. Дрогнули даже стены. И вдруг стало понятно, что он имел в виду, когда говорил «если я сделаю это, то разрушу все, что восстанавливал». Не по моим зубам ягода, увы. Все стало понятно, но оттого не менее обидно. Я не хотела, чтобы он уходил. И Лиам был собой, он был филлером, сталью вперемешку со звездной пылью, и моя шея под его пальцами пульсировала болью. Тонко, аккуратно, на одной ноте, как камертон, напоминая о чем-то очень важном, о черте, которую не стоит переступать.
«Не оставляй. Не уходи». Я в жизни не была жалкой, я всегда берегла себя от этого. Но СЕ научил быть любой, жалкой в том числе, жалкой без стыда.
Наверное, он должен был уйти, остановить все это здесь и сейчас, но Лиам – мне стали понятны некоторые вещи после размышлений (навряд ли занятия любовью с девушками запросто доступны Комиссионерам) – не мог заставить себя это сделать. Я стала для него тестом. Почти таким же, каким он недавно стал для меня.
Его пальцы на моей шее наконец расслабились, и случился поцелуй – напористый, на этот раз полноценный. Стоило языку проникнуть в мой рот, как возникло ощущение полноценного соития. Поцелуй, как завершенное действо, как сыгранная партия от первой до последней ноты – с финалом, с послесловием в виде чуть прикушенной губы. Он наполнял вновь, я растворялась, позволяя себя смешивать, брать любым способом, пусть даже ментальным.
Он все-таки был мужчиной. Очень сильным, крепким и очень возбужденным. Он хотел сделать все то, о чем я его просила, но вместо этого продолжал позволять себе просто любоваться. Наклонился ниже – я подалась назад, – отыскал ртом сосок. Приласкал его языком неторопливо, очень чувственно, после второй. Еще ниже, поцелуй в живот, ниже. А после целомудренный поцелуй туда, куда очень хотелось – в место блаженства, в место стыда. Аккуратно раздвинутые пальцами губы; его язык умел понимать чужую нужду, знал о неторопливости, знал о том, как, сколько и когда… Я понимала, что сдамся быстро, несмотря на то, что всегда стеснялась этого процесса – почти никогда не допускала к себе подобным образом, но Лиам…
Лиам не довершил начатое, поднялся. Припечатал еще одним поцелуем, а после аккуратно, поглощая мой стон своими губами, ввел в скользкую меня два пальца. Хороших пальца, мужских… Я обвилась вокруг плеч в серебристой форме своими руками, повисла на них, ощущая, что меня полноценно берут – да, не членом, но все же…
Я не успела. Не успела почувствовать много толчков, не успела вкусить его столько, сколько мне хотелось – впервые мое тело, ощущая острую нужду в ласках, разрядилось неумолимо быстро, почти моментально – не прошло и двадцати секунд…
Каждую из моих судорог он пропускал через себя, через все свои оболочки, запечатывал в памяти, сливал с собой. Он был моими судорогами, был их причиной, был внутри меня, когда они происходили. И бесконечно долго держал в руках, обнимал, когда все закончилось, когда я затихла. Вот так он дал мне себя не давая. Получил то, от чего не смог отказаться, не сдал тест блестяще, но сдал его так, как хотел сам.
И снова это чувство любви и ненависти. Мой обреченный шепот:
– Ты… не дал мне себя.
Молчание. Я привыкла даже к его форме.
– Я обещал тебе вернуть волю к жизни.
«Но не обещал тебе себя».
Хотелось его ударить, но обнимать его же было слишком хорошо.
– Но вернул мне только ярость.
Мягкий поцелуй в уголок губ.
– Это хорошее начало.
Он уходил. Оставлял меня у дверей.
И я, как никогда сильно, желала удержать его здесь, оставить себе и одновременно пнуть так, чтобы он летел по лестнице. Удивительный микс. Наверное, если бы мне дали прожить с ним вместе год, первые полгода я бы из мести, из-за причиненной боли, пыталась бы разодрать ему лицо. Битва лезвий, между которыми лавирует любовь.
«Ненавижу», – хотелось шепнуть обреченно. За все. И повиснуть на нем тоже хотелось.
Он бил меня до сих пор, хотя совершал все действия мягко.
– Я забуду тебя сразу, как выйду отсюда!
Никогда раньше я не испытывала желания мстить, но человеку с двуцветными глазами хотелось сделать больно хотя бы напоследок.
Он повернулся от двери, застигнутый моими словами в спину, как ножами. Долго смотрел на меня, после положил ладони мне на лицо. Очень нежно, даже трепетно. Вечная смесь бетона и магической пыльцы.
– Не сможешь, – ответил просто. Без вызова, без снисхождения – констатировал факт.
«В тебе моя энергия».
Вот спасибо… Заарканил. И обида, прорвавшаяся наружу:
– Зато меня забудешь ты. Сразу, как уйду.
Он молчал. Смотрел тем самым взглядом, который вглубь, в самое ядро.
– Нет. – Отозвался после паузы. – Не забуду.
И на том спасибо.
Я почему-то вырывала его из себя с мясом, хотя еще сутки назад не могла предположить такого.
– Ты вернешься, – спросила судорожно, когда Лиам коснулся ручки двери, – чтобы однажды довершить начатое?
Нечитаемые глаза, едва дрогнувший уголок рта – быть может, он хотел что-то сказать, быть может, хотел усмехнуться. Но не сделал ни того ни другого.
Просто ушел. Просто закрыл за собой дверь.
И спустя секунду я испытала такой приступ ярости, на который, как сама думала, не была способна – хотелось сжать кулаки, орать, как ведьма, чтобы трещали стены, чтобы лопнули барабанные перепонки у того, кто спускался по лестнице. Но я молчала, переполнившись сухой и мрачной решимостью забыть человека с двуцветными глазами. Его энергию, его имя. Что он вообще существовал.
Все последующие часы в каземате я провела в одиночестве.
Провожать меня с СЕ на следующий день он не пришел.
Конец первой части
Часть вторая
Глава 11. Ни там, ни тут
(Brand X Music – Forbidden Love)
Неделей позже.
– Как вы себя чувствуете, мисс Дельмар?
Отлично. Отвратительно. Тебе какое дело? Доктору, который задавал мне один и тот же вопрос седьмой день подряд, хотелось нахамить. Но я держалась.
– Хорошо, – ответила я чинно и сдержанно, как старая библиотекарша, знающая, что заданный вопрос – не более чем вежливая формальность.
Хорошо, если не считать бешенства оттого, что меня так и не выпустили на волю. Поместили в пансион, отдаленно напоминающий отель: двухэтажное здание, пустые коридоры, череда запертых комнат. Очередная тюрьма, на этот раз в «восстановительных» целях. И если бы не лес вокруг, не разрешенные прогулки и не относительно вкусная еда, я бы начала кидаться на стены.
– Хорошо?
Незнакомый доктор напоминал человека. Выглаженные брюки, рубашка, джемпер. Солидный и псевдоуютный кабинет психотерапевта, располагающий к беседам. Интерьер, однако, должным образом на меня не действовал. Наши ежедневные диалоги я укорачивала как могла, знала, что напротив меня очередной, переодетый в штатское Комиссионер. Научилась чувствовать их по ауре, по слишком глубоким изучающим взглядам.
– Физические отклонения? Головные боли, панические приступы?
– Нет. Ничего такого.
«Я девочка-ромашка. Я прелестный розовый лепесток, безмятежная пчелка. Видишь?»
Лес вокруг был хвойный, и его площади хватало для того, чтобы временно забыться. Шумели от ветра кроны; постепенно свежий воздух входил и в мою голову, что-то выветривал, что-то успокаивал, хоть и медленно. В номере ни телевизора, ни радио, но удобная кровать и красивый вид из окна. Пустые тумбы, пустые шкафы – одежда и личные вещи у меня отсутствовали. «Постояльцев», кроме меня, не было; в коридорах время от времени встречался только молчаливый обслуживающий персонал.
