Текст книги "Иная судьба. Книга I"
Автор книги: Вероника Горбачёва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Другие клялись и божились, что во времена бурной молодости, ещё до принятия в кавалерию Его Величества Филиппа Второго, Бенедикт де Труайяль слыл непревзойдённым мастером кулачного боя, хоть тот и считался среди благородных людей низкой забавой. Однако мало кто отваживался задирать обедневшего дворянчика без связей, без наследуемых земель – Бенедикт был седьмой сын у своего папаши, и ловить ему от щедрот родителя было нечего. «Рвань» в столице презирали и высмеивали. Но угрюмого медведеподобного провинциала задевать опасались – и неважно, был он при шпаге или без…
Буйные времена прошли, привычки остались. Ежели для умерщвления собственных страстей многими духовными кормчими частенько использовались бичи и плети, его высокопреосвященство относился к таковым с презрением, считая их более орудиями палачей, нежели средствами самовоспитания. А потому – смирял плоть старым добрым привычным способом. В его рабочем кабинете стояла двухпудовая чугунная гиря, дужка которой уже залоснилась от частого хвата святейших пальцев. Грешен был пастырь и не скрывал многих своих слабостей, но старался преодолевать. Бывало, меняет насквозь промокшую от пота сутану на свежую, а сам сокрушённо приговаривает: «Паче всех человек окаянен есмь!»
Были и те, что собственными глазами видели, как Бенедикт Эстрерский, укрощая гордыню, переносит на плечах молодого бычка, а то и собственного коника. Поговаривали, что и сподвижников своих он не жалел: за каждым, даже самым истощённым, закреплялся при поступлении к архиепископу новорожденный телёночек, которого послушник со смирением и молитвой должен был ежедневно возносить на собственных плечах на вершину крутого холма, а затем медленно с ним же спускаться назад. За год изрядно обрастали мышцами и несомый, и несущий. А если учесть, что в резиденции святого отца отнюдь не пустовали площадки для упражнений с холодным оружием, периодически пополнялись запасы мешков с песком – для тренировки различных групп мышц, делались заказы лучшим оружейникам – не удивительно, что свита духовного пастыря всея провинции могла соперничать по уровню подготовки с герцогскими рейтарами и кирасирами. Поскольку Слово Божье, подкреплённое хорошо поставленным ударом или колющим выпадом, оказывалось порой куда весомее, чем просто Слово.
Ибо всё ещё торчал, как прыщ в земле, Некрополис – град обречённый, скопище нечисти и мерзости, по непонятным причинам пока не залитый карающим небесным огнём. Трогать его запрещалось. Вот и скрывались за жуткими стенами не только внезаконники, умертвия, последние выползни нечисти, но и отребье, успевшее удрать от справедливого возмездия святой церкви и королевской власти. Последний оплот тёмных сил. Заповедник, охраняемый Тайной службой Его Величества. Если бы не эта защита – герцог давно бы уже спалил это гадючье гнездо. Общими усилиями с его высокопреосвященством. Хоть и не любил вмешательств Церкви в свои дела…
Вот такой человек стоял у небольшого кострища на тюремном погосте, бдительно следя, чтобы кремация бренных останков той, что недавно по всем канонам была отпета в маленькой часовне, прошла по всем правилам. Чтобы дотлели даже кости в усиленном святой молитвой огне, чтобы жирный пепел был тщательно сметён в специальный ларец, а затем похоронен в освящённой земле тюремного кладбища. Бенедикт привык доводить начатое до конца и не любил перепоручать подобные дела даже помощникам. Так оно спокойнее…
Давно под присмотром могучих послушников увезли притихших умертвий, изрядно помятых при усаживании в закрытую специальную карету, давно залили тлеющие угли и прикопали – там же, в освящённой земле; разошлись по постам часовые, а те из солдат, кто не занят на службе, скрылись в казармах… Остались в тюремном дворе два экипажа – светлейшего герцога и святейшего архиепископа. Оба поджидали седоков. А те не торопились.
За всё время отпевания, сожжения, проводов в последний путь останков грешной женщины никто из них не сказал друг другу ни слова. Всё было ясно. Вынесен и приведён в исполнение приговор, отслежено выполнение. Этим можно было бы и ограничиться, ибо… Архиепископ тоже не любил, когда его светлость вмешивался в дела Церкви. Так бы они и разошлись каждый по своим епархиям, и капитан, как всегда, тенью следовавший за своим начальством, уже прикидывал предстоящее объяснение, ибо не хотелось Винсенту никуда уезжать, очень уж не нравилось, как вновь у его молочного брата побелели глаза и губы…
Его светлость сдержанно поклонился архиепископу.
Его высокопреосвященство, мыслями пребывающий на предстоящем допросе нежити, воздел было руку для обычного благословения, но вовремя вспомнил, что перед ним не рядовой прихожанин. Остро взглянул на герцога – и пошёл на небольшое нарушение протокола. Не просто благословил – а коснулся светлейшего чела щепотью, сложенной для знамения.
Жильберту д'Эстре показалось, что в голове у него что-то взорвалось. Будто Бенедикт его не перекрестил, а от души огрел промеж глаз, как нечисть совсем недавно… Ослепительная вспышка была мгновенной, далее – словно разжался и спал с головы обруч, отпустило зажатое спазмом горло, и, кажется, впервые за последние несколько часов он смог вдохнуть полной грудью. Оказывается, был ещё день. Было солнце, пробивающееся сквозь облака, дул небольшой ветер, в небе мелькали стрижи… Будто и не стало в этом мире на одну злую душу меньше.
– Жизнь продолжается, – негромко подтвердил архиепископ, словно прочитав его мысли. – Вы выполнили свой долг, ваша светлость, я свой. Желаю здравствовать.
– Погодите. – Так просто герцог не мог отпустить святейшего. И задал вопрос, которым давно уже терзался. – Кто это был? Что за… – он не смог сказать «ребёнок». – Что за существо должно было родиться?
– Суккуба, я полагаю, – с явной неохотой ответил святой отец. – С примесью крови умертвия. Адская смесь, сын мой, куда более ухудшенная копия своей матери. Та хотя бы не владела магией, просто сеяла вокруг чистое незамутнённое зло…
– Суккуба? Анна? – Видно было, что герцог поражён. – Да полно, ваше высокопреосвященство, это же… Их нет даже в Некрополисе, а уж там-то заповедник подобных тварей!
Архиепископ помедлил.
– Женщина, которую все мы знали, как вашу супругу, от рождения несла в себе кровь древнейших отвратительных демонов. Не в чистом виде, хвала Всевышнему, а значительно ослабленную временем. Бывает, что два-три поколения женщин безобидны, а потом вдруг в новорожденной оживает кровь, допустим, прапрабабки. К сожалению.
– Однако… – Герцог смешался. – Суккубы ведь одержаны жаждой любовных утех? Она… Да, она отличалась невоздержанностью, но в этом случае – первой её жертвой оказался бы я, не так ли?
– Вы и стали, ваша светлость. – Порой Бенедикту трудно было обращаться «сын мой» к человеку, который по возрасту годился ему в младшие братья. – Этот подвид питается не только радостями плотской любви, но в большей степени – отрицательной энергетикой. Разрушающей. Ангелы живут любовью и распространяют её вокруг, суккубы – питаются ненавистью, и, дабы её получить, провоцируют окружающих. Даже ничего не зная о своей природе, они с детских лет манипулируют людьми. Они ненавидят всех и вся. Единственный объект обожания для них – это они сами. И – их будущее повторение, их дети. Дочери, конечно, новые суккубы.
Герцог потёр горло, сдавленное вдруг невидимой петлёй.
– А… если такая женщина избавляется от ребёнка? – хрипло спросил он.
Его святейшество посмотрел пристально, испытующе. Помолчал.
– Значит, должен был родиться мальчик. Они чувствуют пол будущего младенца и если это не девочка – ненавидят и его, всеми фибрами своей так называемой души. Не терзайте себя, сын мой, на вас, – он произнёс это с нажимом, – на вас греха детоубийства нет.
Его светлость покрылся холодным потом.
Или его святейшество действительно свят – а потому многое ему открыто свыше – или служба оповещения развита у него ещё сильнее, чем тайный сыск самого герцога. Он, Жильберт, умудрился совершить сегодня несколько грубейших ошибок; заметил ли это архиепископ?
– Вы всего лишь исполнили свой долг, – повторил Бенедикт. – А потому – живите с чистой совестью, ваша светлость. Дом ваш очищен от скверны. Господь чудесным образом вернул вам утраченную супругу – и, я полагаю, с ней вы вкусите, наконец, заслуженного семейного счастья. Весьма рад за вас.
Они снова чопорно раскланялись.
– В честь благополучного возвращения герцогини в родной дом я отслужу мессу, – словно спохватившись, добавил Бенедикт. – Ибо кого, как не отца небесного, должны мы благодарить за сей чудесный случай?
– Благодарю вас, ваше высокопреосвященство. Вы совершенно правы.
Архиепископ кивнул благожелательно.
– Жду вас в храме в это воскресенье.
Герцог склонил голову.
– Конечно, ваше высокопреосвященство. Непременно.
– С супругой, – добавил архиепископ как бы вскользь, уже поднимаясь на подножку. – Надеюсь услышать подробности о её чудесном избавлении.
– Конечно. Разумеется.
За пастырем хлопнула дверца. Ловко вскочили на запятки двое монашков с военной выправкой. Карета, запряженная четвёркой великолепных лошадей, на которых ревниво покосился бы конюх его светлости Петер, не спеша покинула тюремный двор.
– Он знает не больше того, что слышали все, – негромко сказал Винсент, глядя вслед карете. – В замке есть несколько его человек, но вряд ли они успели донести последние новости. Сдаётся мне, его высокопреосвященство блефует, стараясь показать, что ему известно больше чем на самом деле.
– Думаешь?
Перед герцогом открыли дверцу его кареты.
– Что ж, посмотрим. Возможно, он просто собирает сведения, на всякий случай. Он, как и я, привык всё вокруг контролировать… Вот что, Винсент, поезжай в Сар немедленно. Мне спокойнее знать, что ты уже в пути.
Капитан всё ещё колебался. Однако, окинув герцога взглядом, кивнул.
– Что ж, теперь ваша очередь получать выговор от матушки. Что-нибудь ей наплетите про мой отъезд.
– Как-нибудь отобьюсь. Езжай. Не хочется подставлять…
«… нашу девочку», – подумали они одновременно. Герцог – потому, что уже привык так называть Марту, Винсент – потому, что привык мыслить его категориями и определениями. Так легче было его понимать. И охранять.
Немедленно так немедленно. Он привык срываться по первому слову. И чаще всего – успевал.
* * *
Архиепископ Бенедикт Эстрерский очень любил загадки.
И при всём своём духовном просветлении – в чудеса не верил. Родословную молодой герцогини он узнал вплоть до седьмого колена – пришлось, а потому выходки её, даже самые дикие и кощунственные, уже не удивляли. Возмущали – да, заставляли требовать у герцога определённой компенсации, дабы заглаживать урон, причиненный христианской церкви и некоторым её святыням, но не удивляли. Что поражало – это сам факт, что два года назад его светлости было дано высочайшее разрешение на брак с Анной де Бирс, у которой, как поговаривали, не всё было чисто с кровью, ходили какие-то слухи о похождениях её бабки невесть где и неизвестно с кем… А ведь разрешение на брак дворян давалось непосредственно при участии Святейшего Синода, который располагал уникальной сетью сбора информации, и кому, как не ему, заботиться о чистоте дворянской крови и о том, чтобы поколение новой опоры престола росло здоровым, и физически, и духовно!
… И отчего-то венчание проводил представитель Синода, архиепископ Лютецкий, в замке Фуа, а его, Бенедикта, в это же время отослали с каким-то пустяшным поручением в соседский халифат – улаживать небольшие дрязги между двумя родственными конфессиями, у которых вдруг возникли разночтения одного из Евангелий…
Только год спустя после обручения герцога, увидев своими глазами красавицу Анну, Бенедикт насторожился. Святым он, конечно, не был, несмотря на духовное звание, но с некоторых пор видел людей несколько иначе… и тёмный шлейф ненависти, беспричинной злобы, стлавшийся за герцогиней, разглядел сразу. А уж когда она совершенно случайно вроде бы умудрилась дважды уронить в чаши со святой водой то грязный платок, то кошелёк – чтобы оборванцы кинулись выуживать из воды рассыпавшиеся монеты своими нечистыми пальцами, а сама бесстыдно смеялась и подзуживала – его высокопреосвященство задумался.
Он потребовал собрать о новой герцогине и её родне всё: официальные сведения, слухи, сплетни, самые фантастические нелепицы… Умный человек сумеет отделить грязь от плевел. И вот в одной из очередных грязных сказочек о покойной бабке де Бирс впервые прозвучало слово «суккуба». И что-то подсказывало святейшеству, что наводить справки об этом существе в Синоде пока не стоит. Лучше привлечь собственные источники.
За истекший год архиепископу удалось не только пополнить теоретические знания в изучаемой области, но и обогатить их практикой. Анна была непостижима в своём бесстыдстве, хитроумии, умении прятать концы в воду… После определённых исследований Бенедикт убедился, что на самом-то деле прятал, подчищал, компенсировал последствия всех её художеств никто иной как светлейший супруг, и делал он это отнюдь не из-за обожания, чего поначалу опасался архиепископ, а из-за болезненного самолюбия и горячей любви к собственному честному имени. Со временем Бенедикт проникся невольным уважением и даже восхищением к этому ещё молодому человеку, вся беда которого состояла в том, что, руководствуясь интересами государственной безопасности, он выбрал в жёны девушку, в приданое которой давались несколько приграничных городов. Этот брак ставил точку в давнишнем территориальном споре, точку законную и окончательную. Вот только заплатить за неё пришлось дороговато.
А ещё у его высокопреосвященства возник стойкий диссонанс: между образом вздорной злобной бабы с сиюминутными капризами и последовательностью её действий. Как будто кто-то умело направлял её поступки, вовремя одёргивая, уводя от самой грани очередного крупного скандала… или развода. Видит Бог, Бенедикт охотно походатайствовал бы перед понтификом за расторжение этого брака. Галлии не нужна была… скажем прямо: Галлия в гробу видала подобных герцогинь! Совсем не такая хозяйка нужна была этой стране.
А потому, когда вчера вечером ему доложили, что беглая герцогиня, наконец, поймана и вот-вот предстанет перед судом супруга – его высокопреосвященство удовлетворённо кивнул и приготовился ждать, когда его позовут на отпевание: соответственно высокому статусу новопреставленной.
А когда утром ему доложили, что, оказывается, привезли-то супругу, самую что ни на есть настоящую, а на рассвете выловили и доставили самозванку – его высокопреосвященство не на шутку удивился. Что за игрушки, недостойные взрослого мужчины? И ему загорелось разобраться, всё выяснить – и подумать, как это можно использовать. К тому же, со второй так называемой супругой привезли, вдобавок, и двух умертвий, которых следовало бы допросить и уничтожить по всем правилам, чтобы не поднялись заново. Да ещё эта сумасшедшая догадалась на весь двор завопить о своей беременности, а вот это уже заставило Бенедикта сделать стойку, подобно борзой, учуявшей добычу. Ах, жаль, что новости передавались слишком медленно! Их осведомителю пришлось честно отдежурить на посту, чтобы не возбудить подозрений внеурочным уходом, затем он потерял время, добираясь до резиденции, да пока просочился на приём… Однако – архиепископ привык срываться с места по первому сигналу интуиции. И чаще всего – успевал.
Теперь он доподлинно знал: Анна де Бирс де Фуа д'Эстре умерла, сожжена, и прах её захоронен. Осталось выяснить, кого увёз в комендантской карете его светлость и зачем?
Впрочем, последний вопрос излишен. Трудно осуждать мужчину за то, что он предпочёл змее голубицу.
А вот что из себя эта голубка представляет… Откуда взялась, чем дышит, не подставная ли – от ещё одной, неизвестной пока архиепископу стороны или политической партии, чего от неё ждать, а главное – нужна ли Галлии т а к а я герцогиня?
– Вот что, брат мой…
Сидевший напротив монах с готовностью подобрался.
– Езжай-ка ты, голубчик… Как там называется эта деревушка, где сыскали беглую герцогиню? Не ту, которую герцог самозванкой прилюдно обозвал, а…
– Сар, ваше высокопреосвященство.
– Ах, Сар!
Бенедикт порылся в памяти. Что-то ещё было связано с этим названием.
– Да, вспомнил, – сказал он вслух. – Вспомнил… Езжай-ка ты в Сар и там на месте разузнай, что да как. Откуда там взялась её светлость, на чём приехала – не из воздуха же она появилась! Кто с ней был, как её поймали… Ну, не мне тебя учить. А заодно проведай местного нашего ставленника, что-то слушок о нём нехороший пошёл… прямо скажем – порочащий духовное звание слушок. Проверь. Надо будет – изыми книги, бумаги; полномочия я тебе даю.
И протянул монаху один из перстней со своей именной печатью.
Немедленно так немедленно. Окружение духовного лица хорошо изучило его привычки. Получив благословение, монах постучал в окошко вознице, дождался, пока карета замедлит ход, и выпрыгнул. Перстень архиепископа служил и подорожной, и пропуском, и векселем, по которому можно было ссудить звонкую монету на дорогу.
…А маленькая девушка меж тем сладко спала на широкой герцогской постели и даже не подозревала, что ею не на шутку заинтересовались два столь разных, но могущественных человека. И по какой дороге уведёт их обоих её, Мартина судьба – было ещё неизвестно.
Глава 5
Всё было плохо, очень плохо.
Сон, лёгкий и благостный, внезапно сдавил ярмом, которое Марте никак не получалось сбросить. Во сне герцог д'Эстре был совсем другим. Жёстким. Безжалостным. Неумолимым. Каким она увидела его впервые, в кабинете коменданта. Наяву-то он потом переменился, а в Мартином видении – логично и последовательно сделал с ней всё, что и собирался. Наказал. Унизил. Втоптал в грязь… Чего ещё ожидать от человека, который привык, что все его веления претворяются немедленно?
Она не помнила подробностей, но лучше бы их и не было вовсе. А когда проснулась, не испытала облегчения, как бывает обычно, когда понимаешь, что всё пережитое оказалось лишь кошмаром. Нет. Она чувствовала себя униженной, осквернённой… и обманутой.
А самое главное – увязнув в тягостном мареве сонной одури, она никак не могла понять: где настоящее? Только что увиденное и пережитое? По сути своей – так оно и должно было случиться на самом деле. А то, что ещё раньше герцог сжалился над ней, сделал своей женой, привёз в чудесный сказочный замок – вот это, скорее всего, было злой, хоть и прекрасной сказкой. Злой, потому, что такого просто не могло произойти. И надо быть последней дурой, чтобы поверить. К тому же, ужасно хотелось есть. Словно вкусная каша с топлёными пенками тоже была наваждением, вызванным пустым желудком…
Марта плакала, и слёзы просачивались через сомкнутые веки. Открыть глаза она боялась. Хоть и чувствовала мягкость перины, упругость подушки, тепло одеяла – но по контрасту с только что пережитым всё казалось таким эфемерным, и, думалось, вот-вот исчезнет – и останется она на жёстком деревянном топчане пыточной, привязанная ремнями, голая, мокрая после того, как окатили водой, приводя в чувство, с распухшими в вывернутых суставах плечами… Вот-вот – и всё это на неё обрушится и придавит.
Вместо этого…
Что-то влажное и шершавое коснулось щеки, прошлось по виску. Над ухом послышалось сосредоточенное сопение. Давешний чёрный кот осушал ей слёзы, трудился, щекотал белыми усами и бровями. Вот странность – сам чёрный, а усищи белые, на груди – крошечная белая звёздочка… Невольно заулыбавшись, девушка отстранилась.
– Да ну тебя! Перестань!
Черныш недовольно потянулся к отнятой щеке, но Марта проворно потёрлась ею о подушку – настоящую, тонкого полотна, отделанную рюшами и кружевными вставками, с вышитыми на одном из углов красиво переплетёнными буковками, украшенными короной.
И одеяло было настоящим, мягко пружинило, не хотело сминаться под рукой…
И высокое изголовье кровати, обитое белым атласом, затканным серебряными лилиями, тоже не спешило растаять, как дым, а было прочным и основательным.
И витой шнур, свисающий откуда-то с крепления балдахина, так и просящийся в ладонь… Марта невольно протянула руку – потрогать – но вовремя вспомнила, что тогда где-то зазвенит колокольчик и прибегут на зов девушки-горничные. Это тоже будет «взаправду», и не надо дёргать за шнурок, чтобы проверить. Просто пришло, в кои-то веки, осознание: вот это – реальность. Хоть и невероятная. Значит, бывает и так.
Кот тем временем уткнулся носом ей куда-то в шею, в самую теплоту, к бьющейся жилке, и затарахтел, выпрашивая ласку. Марта наконец с облегчением вздохнула, обняла пушистое тёплое тельце, запустила пальцы в густую шерсть… Она точно знает, что её герцог… Девушка вдруг покраснела, осознав, к а к о нём подумала. Е ё герцог плохим быть не может. Это прежняя судьба, разозлившись, что её обвели вокруг пальца, послала дурное сновидение, намстила вдогонку. А ей на смену пришла новая, совсем другая. Конечно, лёгкой она не будет… Марта снова вздохнула. Да уж, верно помянул капитан Винсент: за то, что простолюдин назовётся дворянином – смертная казнь… Но совсем недавно она благополучно избежала и кола, на который намекали наёмники-рейтары, и насилия, коего боялась больше смерти. А стоило ей вспомнить, что поджидало её, попади в лапы барону де Бирсу…
Новая судьба уже несколько раз сберегала её; почему бы ей не продолжить в том же духе? Зачем уж сразу готовиться к худшему? Так и накликать недолго. А она, Марта, всё-таки попытается помочь его светлости. И если уж ничего у неё не выйдет… Что ж, пусть, в самом деле, объявят её убогой, тогда она уйдёт в монастырь, а его светлость освободится и сможет жениться на ком хочет. От этой мысли ей почему-то взгрустнулось. Конечно, какая из неё герцогиня, смех один. Но она должна, должна сделать всё, что в её силах. Она помнит добро. И то, что герцог остановился тогда, в самый страшный для неё миг, пожалел, помог одеться, придти в себя. Он, может, и значения этому не придал, а Марта – на всю жизнь запомнила. Изо всех сил будет стараться для… с в о е г о герцога.
Новый сон был спокойным и добрым. Несмотря на то, что даже в нём хотелось есть.
* * *
– Госпожа! – раскудахтались Берта и Герда. – Ах, госпожа, что же вы нас не позвали!
Марта недоумённо повела плечом. А зачем звать-то? Платье, что ей заботливо оставили разложенным в кресле, можно было надеть без посторонней помощи – оно зашнуровывалось спереди, поскольку было изначально предназначено для горничных, им слуг не полагалось. Со всем остальным хлопот тоже не возникло – ни с бельём, ни с чулками. Туфли, правда, снова оказались чуточку великоваты – такая уж у Марты была миниатюрная ножка, словно у настоящей Синдереллы. Но она подложила в носки кусочки мягкой замши, кем-то предусмотрительно оставленные, потопталась – вроде бы сойдёт, только каблучок непривычно высоковат, раньше-то она ходила в основном в сабо. Да ещё однажды на праздник дядя подарил ей нарядные сапожки, которые она и обула-то два-три раза, не больше…
А потом тихонько зашептались за дверью – и заглянули две девичьих головки, светленькая и рыженькая, в аккуратных кружевных наколках. Глянули, ойкнули, отпрянули и сунулись снова. Пока Марта не догадалась сказать, что можно войти.
Они хлопотали вокруг «госпожи», а той было и неловко и чуть смешно. Ведь она не старше этих девочек, но почему-то – обхаживали именно её, расправляли воланы на платье, пытались сделать высокую причёску, но, по её настоянию, так и оставили две косы; ей – одной! – снова накрыли столик и поставили большую чашку крепкого, как вино, горячего бульона и целое блюдо с крошечными пирожками, которыми так и хотелось набить карманы… К сожалению, кармашков в платье не было, жалко-то как, не запасти вкусностей… Пить бульон в присутствии других, когда те смирно стояли рядом, а Марта сидела – было вообще уже чудно. А на предложение Марты присесть и угоститься девушки только затрясли головами и посмотрели на неё с таким обожанием, что «госпожа» чуть не поперхнулась.
…Дома если ей удавалось за столом запустить два-три раза ложку в общую миску – и то ладно, считалось, что ей хватит. Тётка бдительно следила, чтобы весь её многочисленный выводок был накормлен – а у неё своих две девки, от первого мужа, что помер в оспу, да от Жана четверо – две пары близняшек. Поневоле будешь поглядывать, чтобы каждому кусок достался.
А тут всё это богатство – ей одной… Даже не верилось.
И это было ещё простейшим испытанием. А вот когда она робко поинтересовалась, можно ли ей пойти посмотреть замок, а девочки дружно ответили:
– Госпожа, вы ведь госпожа, что хотите, то и делаете, на всё ваша воля!
… вот тут у неё чуть голова не закружилась от страха. Это куда же её вознесло? Никогда Марте не приходилось кем-то командовать, разве что младшими племянниками, да и то – больше с шутками да прибаутками, попробуй на них голос повысь, влетит от тётки. А тут… Живо вспомнились ей Аннины вопли: «Дядя, пусть ей уши отрежут!» Это что же – такая власть над людьми была даже у соплячки? И всё потому, что госпожой родилась? Нет, она, Марта, никогда так не сможет…
Да и не нужно, шепнул ей глас рассудка. То-то у его светлости такой пасмурный вид был, когда он вроде бы потерянную супружницу увидел… от большого счастья, не иначе. Не хватало ещё стараться на неё походить… В конце концов, Марта хорошо помнила давнишний разговор в карете: что, мол, сюда, в Эстре, приехала совсем другая Анна. Значит, ту, вроде бы похищенную, никто и не знал. Вот и незачем ей походить на вздорную и крикливую бывшую хозяйку. Нужно просто подлаживаться под здешние порядки, устои, как… как замужем девушка в чужую семью переходит и по законам мужниной семьи живёт. А что? Рассказывают, что в других деревнях совсем иные обычаи, а если доводится крестьянке за городского выйти – там ещё чуднее разница. Но привыкают же…
Будь что будет.
– А можно мне… – Поправилась. – Я бы хотела посмотреть дом, походить тут… Вы могли бы мне всё показать?
– О, госпожа Анна, – почтительно ответила Берта, – у нас свои обязанности, мы дальше ваших комнат и если куда по делу – ходить не можем, нам запрещено…
– А вот если больших гостей по дому водить – так этим господин дворецкий ведает, – подхватила Герда. – От подвалов до самой башни, и вокруг ещё обведёт, всё до последнего кирпичика покажет. Изволите позвать?
– Зачем же, я и сама его найду. – Девушки захлопали глазами, и Марта поняла, что сморозила что-то не то. – Он человек пожилой, ему, наверное, нелегко будет самому-то столько ходить…
Лица девушек посветлели.
– Ой, ну что вы, знаете, как он наш Гайярд любит! Гайярд – это так наш замок называется, помните? Он его просто обожает, – сообщила Берточка. – Никому не уступит такую работёнку. Пойду, скажу, что вы просите зайти…
И не успела Марта слова вставить – взметнула накрахмаленным передничком, застучала накрахмаленными юбочками и умчалась.
«Я прошу его зайти», – мысленно повторила Марта, запоминая. «Ага. Даже если он здесь самый главный над всеми – но его светлость над ним хозяин, а я – жена…» Она порозовела. «… жена его светлости. Стало быть, хозяйка. Ой, как бы не ляпнуть глупость какую, а то скажут: ворону привёз его светлость, а не жену…»
«гайярд», – ещё повторила она красивое звучное название. «гайярд…»
И поспешно поднялась навстречу пожилому дворецкому. А тот явился так быстро, будто ждал, когда позовут.
В душе у мэтра Гийома творился полный разлад. С одной стороны, он вроде бы и уверился в том, что прежняя герцогиня на самом деле была фальшивой, а эта – настоящая; да и подслушанный у кухонных дверей разговор заставил серьёзно призадуматься. По всем статьям выходило: совсем не такая теперь госпожа Анна, что была у них раньше, небо и земля… Может, и так, однако не зря говорят: в тихом затоне черти водятся. Та, что год назад приехала из Фуа, тоже поначалу была тихоней, а потом как разошлась… Но и к ней приспособились. А чего ожидать от этой? Хуже всего, что хозяин, кажется, решительно принял её сторону, и если что не так – уже не пожалуешься…
Мэтр был крайне удивлён, что новая хозяйка сама его встретила. Она встала, когда он вошёл! А ведь, собственно, дворецкий, несмотря на звучное название должности, всего-навсего старший лакей, поставленный над остальными, невелика птица, если подумать, хоть его светлость и представил мэтра супруге столь торжественно. Анна де Фуа-прежняя лишь соизволяла скосить глаза при его появлении да холодно ставить в известность о том, что ей нужно; эта же – встретила, смущённо поздоровалась. И, глядя прямо в глаза, попросила показать её новый дом.
…Он готов был без устали рассказывать о коллекциях вин в хозяйских погребах, но заметил, что госпожа Анна с трудом сдерживает дрожь, и обругал себя последними словами: платье на герцогине было лёгенькое, а в подвалах царил, соответственно, могильный хлад, совсем не подходящий для легко одетой женщины. Поэтому прямо из погребов он повёл её смотреть кухни. Вот где царило вечное пекло! Хозяйка была поражена не столько размерами кухонь, сколько тем, что их было две: одна для господ, другая «чёрная», для прислуги и охраны, и ещё неизвестно в которой запахи были упоительней! И в обеих царствовала тётушка Дениза, разгорячённая печным жаром и властью над десятком поваров и полусотней поварят и посудомоек, над кладовыми и ледниками, над коптильнями, жаровнями и котлами. Но даже она не смогла устоять против восхищённого взгляда новой госпожи и щедрой рукой самолично плеснула в фарфоровую миску замечательного супчика с гусиными потрошками, когда герцогиня согласилась снять пробу и убедиться, что для простого люда готовят так же вкусно и сытно, как для господ.
Они прошли мимо людских, обустроенных куда лучше, чем у многих в Эстре: здесь у самого скромного подметальщика была собственная койка, никто не спал по очереди в пару с другим, а в помещениях было чисто, сухо, уютно. Конечно, о казармах мэтр лишь упомянул, а водить новую хозяйку не стал, ибо нечего делать молодой женщине среди солдатни, хоть кое-кто из рейтар и благородного происхождения. Зато они почтили вниманием конюшни, поскольку знатным господам не зазорно интересоваться благородными лошадьми. Там Петер пообещал подобрать хозяйке самую смирную и благонравную кобылку, потому как «на той оторве, что под прошлой оторвой была – нынешней просто невозможно ездить, снесёт». Герцогиня не сводила глаз с вороных и серых в яблоках красавцев, а один из них даже выпросил у неё невесть откуда взявшуюся краюшку. Должно быть, Петер подсунул, не мог же хлебушек сам собой оказаться зажатым в господской ладошке…
