Текст книги "Иная судьба. Книга I"
Автор книги: Вероника Горбачёва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Герцог намеренно затянул паузу. Мэтр, точно знающий, когда нужно вставить словечко, осторожно уточнил:
– Её светлость немного… не в себе?
– Не то чтобы немного, очень даже не в себе, друг мой. Похоже, поработал хороший менталист, может, и не один, девочке упорно внушали, что она не герцогиня в браке и не баронесса в девичестве, а простая деревенская глупышка. И вбивали это знание не только внушением. – Он горько усмехнулся. Надо же как-то оправдать следы от розог на теле чудом спасенной супруги. Боже, прости, что взваливаю на неё напраслину, это для моего же с ней блага… – Думаю, что со временем она поправится, понадобятся только терпение и такт, такт и терпение. Остались ли они у вас после общения с прежней Анной?
– Ваша светлость! – на глазах пожилого дворецкого выступили слёзы.
– Вижу, что остались. Надеюсь на вас, друг мой. И помните, о чём я вас предупреждал.
– Ни единого лишнего слова, ваша светлость. Лично рты позашиваю, если что дурное услышу. Конечно, – замялся преданный слуга, – трудно будет… после всего, что госпожа вытворяла…
– Мягче, мягче с людьми, Франсуа. Думаю, суровые меры не понадобятся: совсем скоро все увидят разницу между прежней госпожой и этой. Прощайте, старина. – Герцог поднялся, дружески потрепал мэтра по плечу. – До вечера.
– Да благословит вас бог, ваша светлость… – пробормотал управляющий. – Никто из тех, кто осуждает вас за глаза, не знает вашей истиной доброты.
– Да вы что, сговорились? – герцог так растерялся, что едва не вышел из тщательно продуманного образа. Спохватившись, отвернулся в показном смущении. Надо уходить, пока кто-нибудь ещё не заикнулся о его доброте.
Но вдруг кое-что вспомнил.
– Вот что, – сказал замедленно – Теперь о другом. Ты, конечно, покажешь ей дом, осветишь здешние порядки, расскажешь, куда можно ходить, а куда… не рекомендуется. И госпожа Анна, естественно, будет задавать вопросы, она ведь любопытна, как все женщины. Ничему не удивляйся, помни, что не она здесь жила всё это время. Ничего не замалчивай, кроме одного: если даже случайно речь зайдёт обо мне – не говори, кто я такой. Понял?
Мэтр посерьёзнел.
– Да, ваша светлость. Неужели вы так и не…
– Я собирался открыться, когда отправлял её год назад в этот дом. Но сюда приехала вздорная женщина с резко испортившимся характером, и мне расхотелось откровенничать. Она уже не внушала доверия. А этой – я сам скажу, когда придёт время.
– Всё понял. Ни слова. Ни полслова. Ни намёка. Будьте уверены.
* * *
Откинувшись на спинку дивана, его светлость уставился невидящим взором в окно кареты.
«Будь милосерден…»
Хвала тебе, девочка. Но ты своим чистым умишком ещё не понимаешь, что миру нужны не только святые, но и золотари.
– Винс, – Герцог, наконец, перевёл взгляд на капитана. – Как тебе удалось отделаться столь малым? Я думал, тебя ждёт выволочка за двоих, как всегда, однако матушка освободилась достаточно быстро, а ты, погляжу, всё ещё жив. Чем ты её обезоружил?
Синеглазый усмехнулся краешком рта.
– Я и не пытался. Изложил кратко всё, что мы обговаривали, и, не давая опомниться, посоветовал – нет, крайне настоял – ближайшие три-четыре дня не давать новой герцогине слишком много еды. Кормить понемногу, но чаще, и желательно – самой простой пищей. Похоже, что девочка хронически голодала… Когда матушка это осознала – поверь, это был самый убедительный довод.
Капитан умолк. В глазах его стоял невысказанный упрёк.
Демоны, дьяволы и все вместе взятые… Герцог даже зажмурился. Как он об этом не подумал? Видел же трогательно торчащие – нездорово торчащие – лопатки, выпирающие позвонки, острые ключицы… У неё даже кольцо на пальце болталось, а не сидело прочно. Уже тогда можно было понять, что малышка недоедала. А если бы ей принесли на завтрак то же, что и Анне? Та по деревенской привычке вставала с рассветом, выезжала верхом часа на два-три, и, вернувшись, сметала со стола всё – и омлеты с грудинкой и грибами, и жареные колбаски, истекающие жиром, и цыплят в остро-сладком соусе и… Страшно представить, что всё это сейчас упало бы на непривычный к изобилию желудок.
– Спасибо, что позаботился, Винс. Я как-то не подумал.
– Просто я чаще бываю в деревнях, Жиль.
Лишь один на один, как сейчас, капитан позволял себе обращаться к молочному брату просто по имени. Годы, когда они вместе росли, учились, совершали набеги – сперва на местные сады, а затем и на местных дев – давно миновали. Братство осталось, но было глубоко захоронено от посторонних, дабы не давать никому лишнего повода усомниться в боевых заслугах одного и непредвзятости другого.
Его светлость немного помолчал, скользя взглядом по проплывающим мимо знакомым улочкам. Всё как всегда. Печётся хлеб, открываются и закрываются двери лавочек, шумит неподалёку рынок. На площади пустует помост. Давно пустует. И сегодня… он не будет занят. Нынешнее разбирательство – не для толпы.
– Винс, может статься, после того, что скоро произойдёт, я долго буду не в себе. Ты понимаешь, да? Уйду от всех, просто чтобы не натворить беды. А потому – хотел бы заранее дать тебе поручение.
– Только не говори, что тебе больше не на кого надеяться, знаю я твои подходы. – Синеглазый прищурился. – Нужно куда-то наведаться?
Герцог шумно вздохнул.
– Сдаётся, ты и без меня надумал съездить в Сар. Так?
– Угадал.
– Узнай всю подноготную нашей девочки, а главное – родословную, поскольку кажется мне, что с ней всё не так просто. Ты обратил внимание, какая у неё почти правильная речь? Никаких «чё», «тово-этово»… говорит немного простенько, но при общении с развитыми людьми очень быстро их догонит. Опять-таки, обучали её… Это всё из семьи, Винсент. В простой деревенской избе, где разговоры лишь о том, как вздорожал хлеб и будет ли завтра война, и пора ли сеять репу, самородки не родятся. Они растут там, где им есть от чего набираться ума.
Капитан одобрительно кивнул.
– Согласен. Если не отец, то дед был каким-нибудь мелким дворянином, судьбой или войной занесённым в глухомань. Не думаю, что пра– или прапрадед или ещё дальше, за такое время семья бы уже деградировала. В этой же, видимо, ещё помнили о лучших временах и пытались сохранить остатки былого. – Винсент отметил краем глаза, что карета минует квартал, изобилующий коваными вывесками со знаками цехов, и кое-что вспомнил. – Помнишь, она проговорилась, что её дядя был в какой-то гильдии?
– Точно. И ушёл оттуда. Выведай, где он был, из-за чего вышел. Могли выгнать за неуплату взносов, могли и за неуживчивый характер: отголоски бывшей дворянской чести, если она есть, долго остаются в крови. Да хоть бы это и мои фантазии – разузнать не помешает.
– Я столько поездил по твоим поручениям, что убеждался неоднократно: жизнь оказывается куда удивительнее фантазий. А если всё гораздо проще? – Капитан скептически заломил бровь. – Если у них с Анной просто-напросто один отец?
– Исключено. Анна родилась через полгода после отъезда своего батюшки на войну, где тот благополучно сложил голову. Марта моложе на два года, откуда бы…
Винсент насмешливо фыркнул.
– И что? Представь, что твоя бывшая унаследовала свои худшие привычки от матери. Как ты думаешь, что помешает знатной даме с бурным темпераментом родить от любовника, будучи замужем? Вот тебе пример: наш славный покойный король Филипп весьма любил порезвиться на природе и не скрывал этого. Причём награждал своим вниманием не только жён и дочерей баронов, у которых располагался, но прихватывал и окрестности. Это у него называлось: «подёргать репку из огорода». И говорят, иногда попадались на редкость хорошенькие и крепкие «репки». Учитывая, что её величество, светлая ей память, была субтильна, болезненна и набожна – можно понять здоровые пристрастия супруга.
– Всё может быть.
Герцог задумался.
– Мы даже не знаем, известно ли ей что-то о собственном отце. Послушай, Винс, я не хотел бы тревожить Марту подобными вопросами. Постарайся узнать всё на месте – от соседей, от этого дяди… Она крещена, не так ли? Проверь записи в церковной книге. Кто там… – его светлость, вспомнив шрамы на узкой девичьей спине, внезапно ощерился. – Кто там пастор? И его проверь. Надо будет – устрой обыск, переверни там всё вверх дном!
Капитан глянул на гневно раздувающие ноздри брата – и смолчал. Сочтёт нужным – скажет, что его так завело. А нет – он, Винсент, умеет вытягивать правду из собеседников. Пастора они прошлый раз немного зашибли – так, вытянули палашом по темечку, чтобы не лез под колёса, но боже сохрани – не насмерть, не хватало потом с архиепископом объясняться. Вот и нанесёт визит вежливости. Начнёт с извинений и предложения компенсации, закончит…
Там поглядим, не загадывая.
А герцог думал об оставленной девушке. Хорошо, что он отвёз и устроил её сам. Нет, друг и брат справился бы не хуже, но… Добровольно взятые на себя обязательства невольно отвлекли его от главной цели последних трёх дней, приглушили неуёмную жажду убийства. Эта девочка каким-то образом смягчила его сердце. Не так чтобы уж очень сильно, но в меру.
– Мне нужен менталист, – неожиданно сказал его светлость. – Тот самый, что привёз депешу из Анжи. Комендант проговорился, что курьер был расстроен… значит ли это, что он видел всё сам? Отыщи. Знаю, он истощён, подобные донесения даром не даются, но передай ему мою личную просьбу – слышишь, просьбу! – приехать. Когда всё закончится, он, помимо компенсации, получит неограниченный отпуск на восстановление. Привези его.
– Ты что задумал? – Винсент настороженно глянул на брата. Суровая складка меж бровей, потемневшие глаза, сжимающие кулаки… явный признак бушующего внутри гнева. Как он справляется с этими приступами, особенно после потери способностей? Винс колебался. Не опасно ли будет оставить герцога без его присмотра? Может, ну его, этот Сар, придумать причину, задержаться дня на два, проконтролировать…
– Я в порядке, – произнёс его светлость условную фразу. Это означало, что вторая сущность, сбросив пар, угомонилась до следующего раза. – Мне бы только довести это дело до конца – и ты можешь ехать спокойно.
Капитан не стал докучать вопросами вроде: Ты уверен? Может, мне всё же остаться? Вместо этого он лишь переспросил:
– Что ты задумал?
– Суд, Винсент. И суд праведный.
* * *
Кто бы мог подумать, что обычное мытьё принесёт столько мучений!
Нет, Марта не была слишком уж грязной. Мать приучила её к чистоплотности, не допуская ещё девчонкой ложиться спать, пока не помоет хотя бы руки до локтей и ноги до колен. С весны до осени Марта целыми днями бегала в короткой юбке и лёгкой рубашонке, и понятно, что руки и ноги страдали-то больше всего. Несмотря на неодобрительные взгляды тётки – добро, мол, только расходуется – Марти́на смазывала дочке цыпки мазью, которой обычно перед дойкой обрабатывали коровам вымя; и ничего, хоть и щипало, но цыпки сходили, ранки заживали, и ручки у Марты становились белее и красивее, чем у её одногодок. И мягче… А уж чтобы перед трапезой все как следует умылись и привели себя в порядок – то и сам Жан-кузнец следил строго. Люди – не свиньи, а божьи создания. Еда – божий дар и требует уважения. И хоть на столе порой одна наструганная брюква, сбрызнутая постным маслом и уксусом, да четверть краюхи хлеба на восьмерых – спасибо и на том, а вкушать всё это нужно достойно. Так уж повелось.
У них даже миски были по праздникам у каждого своя.
Нет, Марта была чистая… Незадолго до поимки – как раз дня три тому – искупалась в речке, да оттёрла себя, как могла, пучками травы, и даже помыла голову. Купалась не одна – с подружками, по очереди караулили, чтобы никто не подкрался да не подглядел. Марте тогда досталось от щедрот дяди Жана полплошки мыла, хоть и чересчур пахучего – вонючего, прямо скажем – но для неё это было как подарок. Расходовали бережно, досталось всем. Больше всего Марте нравилось сушить волосы, так уж хорошо они на солнце искрились… Но перед подругами стесняться было нечего – спины-то разрисованы были у всех, у кого больше, у кого меньше, а вот перед нарядными девушками-горничными вдруг стало стыдно до слёз. Не к месту вспомнилось, как герцог спросил, увидев шрамы – а за что это тебя наказывали?
Что о ней сейчас подумают?
– Госпожа, – робко сказала одна из девушек, видя, что Марта судорожно вцепилась в коротенькую сорочку, – если пожелаете – можете мыться в рубашке, так многие делают, я знаю. Вы только потом её снимите и нам отдайте, а мы смотреть не станем, отвернёмся и сразу вас в простыню завернём. Так тоже делается, ничего, вы не стесняйтесь.
– Точно, – подтвердила другая. – Мы уже не первый год в услужении, и до этого места ещё в нескольких бывали, порядки знаем. Матушка Аглая велела всё вам рассказывать, что знаем, только мы не знаем…
Она запуталась и смутилась.
– Вы просто спрашивайте, ладно? Мы всё-всё расскажем, – подхватила первая.
Марта сразу стало легче. Никто её не загонял силком в горячую воду, никто не заставлял раздеваться… Напротив: все тряслись перед ней, как овечьи хвостики. Во всяком случае, уж эти двое точно тряслись, аж губы побелели у обеих. Чего они боятся? Неужто их тут наказывать могут?
Мысль о том, что в доме герцога кого-то порют, была неприятной, и Марта решительно её перечеркнула. Посмотрела на круглую чашу мраморной купели, из-под которой торчали опять-таки мраморные толстые когтистые лапы какого-то невиданного зверя, на края простыни, свешивающиеся с боков – чтобы госпожа не поскользнулась, как объяснили девочки. Невольно глянула под потолок. Туда, наверх, на неведомый пока чердак, вели трубы, по которым горячая вода поступала прямо сюда, для омовения его светлости. Ну, и ещё в несколько помещений замка. Откуда уж она бралась на чердаке – горничные и сами не знали. Задумавшись, Марта собралась наклониться – снять чулки, но девушки успели первыми. Действовали они так шустро, что ей осталось лишь переступить ногами. Оттого, что её раздевали, как маленькую или больную, было неловко.
Чтобы влезть в купель, стояла специальная скамеечка, и ещё одна – внутри чаши, чтобы сидеть. Эту последнюю девушки потихоньку утащили из разорённой Анниной спальни. Обдали кипятком, опрыскали святой водицей, чтобы ни одна скверна от прошлой хозяйки не перебежала. Потом госпоже доставят новую, а сейчас – нужно же на чём-то сидеть, чтобы не утонуть, ванна-то большая, под господина подогнана, а он – ого-го какой… он-то спокойно тут размещается. Марта представила герцога… ну, не голым, а хотя бы по грудь в воде, и ей внезапно стало жарко.
Девочки тёрли её чудесной, в меру жёсткой мочалкой, поливали мылом – не таким, какое по случаю приходилось покупать дяде Жану – а душистым, пахнущим цветами. Они уже успели назваться: одну, чуть постарше, со смешными белыми косичками, звали Бертой, а рыженькую, конопатенькую и зеленоглазую – Гердой. Потихоньку они перестали стесняться и уже минут через десять весело щебетали, развлекая новую госпожу. Но вот Берта взялась за чудесные Мартины волосы…
– Ой! – невольно сказала Марта. – Осторожнее, пожалуйста! Там не надо!
– Ох! – сказали девушки с испугом.
Ещё в тюрьме, клюя носом перед камином, Марта, чтобы не заснуть, переплела, как могла, косу на две – чтобы под второй хоть как-то скрыть шишку. Та поджила, да и за всеми делами, что вокруг Марты закрутились, думать о ней было некогда. Но вот сейчас – довольно существенный бугорок под девичьими пальцами отозвался болью.
– Кто же это вас… – начала Герда, но беленькая на неё шикнула, округлив глаза. Ты что, не помнишь? Спрашивает только госпожа, её же – ни о чём не спрашивать, так наказывала строго настрого матушка Аглая. Судорожно глотнув, Гердочка закивала.
– Простите, госпожа Анна, мы аккуратненько… Так не больно?
– Ничего, я потерплю. Да не бойся меня задеть, я же не рассыплюсь!
Девушки удивлённо переглянулись.
Да, видать, точно госпожу подменили. По рассказам несчастливиц, приставленных к той, прошлой – она редко когда удостаивала прислугу разговором, а уж так деликатно обращаться… Та, скорее всего, сейчас всем бы уже оплеух понадавала, хоть коснись её не так пальчиком. Может, Берте и Герде повезёт в услужении больше?
Марта зажмурилась, чтобы пена не попала в глаза. Всё было хорошо: вода, в меру горячая – много воды! – душистое мыло, ласковые руки горничных… Одно плохо: спину защипало немилосердно, а сказать об этом девушка постеснялась. И без того напугала девчонок, а жалко, они только-только бояться перестали. Ничего, Марта потерпит.
Ей закутали голову мягким пушистым полотенцем – и это тоже было чудо как хорошо. Дома приходилось вытираться старенькой тряпицей, а уж волосы сушить – просто на ветру, заплетая полусырыми, потому, что вечно надо было торопиться, работа, работа, не сидеть же на берегу до ночи… Затем горничные, как и обещали, отвернулись, встали по обе стороны от приставной скамеечки и растянули меж собой простыню, поджидая Марту. Та спехом стащила сорочку и привычно сжалась – голышом было не слишком-то хорошо, напоминало о многом постыдном. Но тело тотчас охватил горячий ароматный воздух, и впервые Марте в своей наготе стало… приятно. Никто на неё не смотрел масляно, никто не орал и не хлестал, и не пытался потискать. Странное и новое это было ощущение. Голая – и в то же время в безопасности…
Порывисто вздохнув, она перешагнула бортик купели. И тотчас её спеленали в тёплый мягкий кокон.
Потом переодели в новенькую батистовую ночную рубашку – кто бы мог подумать, что на ночь господа переодеваются? Это сколько ж ткани на то, чтобы под одеялом полежать, и никто такую красоту не увидит! Потом усадили в мягкое кресло, и Берта насухо вытерла ей волосы ещё одним полотенцем, что, по мнению Марты было уж совсем расточительством. А ещё – прошлись по волосам куском шёлка, чтобы лучше блестели.
– Ух! – сказала Герда, отступая. – Чистое золото!
– Сказка! – прошептала Берта. – Ей-богу!
А когда на низенький столик прямо перед Мартой поставили удивительной красоты тарелку, прикрытую сияющим серебряным колпаком, и положили собственную ложку… но это было ещё не всё!.. а на колени постелили хрустящую салфетку, о которой Марта только слыхивала, но не видела…
А потом – сняли серебряный колпак, и в ноздри ударил невообразимо вкусный аромат пшённой каши, упаренной, томлёной, нежной…
– С пенками, – прошептала Марта, не веря своим глазам.
И поняла: да, сказка.
Она разве что не урчала, как голодный котёнок, дорвавшийся до миски с мясной похлёбкой. Хоть и старалась сдерживаться – всю жизнь её учили, что накидываться на еду нехорошо, как бы ты ни был голоден; есть надо аккуратно, с уважением к хлебу насущному, подбирая всё до крошечки. Она и подобрала: не удержалась, и кусочком сладкой булочки подчистила тарелку до зеркального блеска. Не замечая всё более округляющихся глаз девушек.
– Вкусно, – сказала, блаженно щурясь. – Просто необыкновенно вкусно! Спасибо!
А потом было ещё чудеснее: она улеглась в собственную (забудем временно, что герцога!) большущую кровать – не в тёмный закуток за печью, не на жёсткий топчан, еле-еле прикрытый лоскутным ковриком, после которых к утру ломило бока – а на дивные свежие простыни из тонкого полотна, на мягкую перину, в которую чуть не провалилась; и накрыли сверху невесомым пуховым одеялом.
– Спасибо, Берта. Спасибо, Герда!
Ей очень хотелось сделать девочкам приятное. Но всё, что она могла – поблагодарить.
– Хорошего отдыха, госпожа! – ответили они нестройно и поспешили удалиться.
И ещё был чёрный лохматый кот. То ли откуда-то спрыгнул, то ли в дверь просочился, между ног у выходящих проскочив… Он мягкими неслышными шагами прошёлся по постели – Марта смотрела без страха, с интересом – принюхался и прыгнул ей на живот, тоже мягко. Заурчал, утаптываясь, впиваясь когтями в пододеяльник, закружился, приминая себе местечко, пуша мохнатый толстый хвост… Марта засмеялась и, потянувшись, взяла его на руки. Кот был малость растрёпан, с боевым шрамом над верхней губой, темноглазый – и до того похожий на его светлость, что Марте вдруг стало хорошо. Будто сам герцог потёрся сейчас о её подбородок макушкой и шепнул: «Не бойся, Марта!»
Так они и заснули вместе. Хоть и был на дворе белый день – но после еды Марту разморило почище, чем от вина. Страшная штука – голод, и хорошо, если она когда-то заканчивается…
* * *
– А кожа-то белая-белая, девочки, как у русалки, аж прозрачная… Только шея загорела, и личико, и ручки, а на носу – конопушечки, ну в точности, как у нашей Герды, чесслово! А волосы-то, волосы… как у королевы, чистое золото!
Берта, выдохнувшись, жадно припала к кружке с морсом. Тётушка Дениза, старшая кухарка, внимая каждому слову, подвинулась ближе, навалившись выдающимся бюстом на столешницу, уже заранее приготовившись ахать и вздыхать. Почитай, вся женская половина штата, да и кое-кто из мужчин собрались за обширным общим столом в специально отведённом для прислуги уголке на кухне, где частенько по вечерам устраивались посиделки с обсуждением местных новостей. Под руководством дворецкого и матушки Аглаи даже самому младшему поваренку, самой скромной посудомойке не оставалось времени не то что для сплетен, а просто для досужих разговоров, ибо праздность вполне справедливо считалась причиной многих бед. А поговорить хотелось, особенно женщинам, да и куда деваться от натуры и страстного желания перемыть косточки ближнему!
А где обсуждать самые свежие новости? Где – обдумать стратегию «войны» против слишком уж наглых ухажёров, обсудить рецепт нового пирога тётушки Денизы да заодно его и попробовать? Где узнать, кто у нас новенький, и неважно при этом, кухарка это или герцогиня? Одинаково достанется и той и той, разве что к последней отнесутся более пристрастно да за языком следить будут.
Конечно, всем было строго-настрого сказано: не болтать! Никаких сплетеон новой герцогине. Но разве правда – это сплетни? Ничего дурного в том, что две новеньких расскажут в подробностях о новом месте работы, не было. Надо же и остальным знать: чего ожидать от новой жены? Господа – они вообще с закидонами, к каждому свой подходец нужен, вот и надо бы выведать, чего опасаться, чего не делать, а какими обязанностями ни в коем случае пренебрегать нельзя. Камердинер Мишель, например, знал, что на половине его светлости недопустимо оставлять плотно прикрытые двери – чтобы Маркиз, хозяйский любимец, всегда мог беспрепятственно бродить, где ему вздумается. Согнать спящего кота с раскрытой книги или хозяйской постели приравнивалось к преступлению. Прикрыть окно, в которое выпрыгнул разбойник – серьёзным проступком, ибо Маркизу непременно нужно было возвращаться в дом тем же путём, каким он и вышел, и ежели такой возможности не было – он душераздирающе орал до тех пор, пока его не впускали с извинениями.
Привычки его светлости были изучены не менее тщательно. Все знали, что герцог терпеть не может остывшего кофе, ему непременно нужно было подавать раскалённый, такой, чтобы аж кофейник дымился. Остыл – неси новый, и так хоть десять раз, если его светлость изволил задуматься или слишком долго беседовал с кем-то из приглашённых к завтраку. Замени без напоминаний, а то напомнят позже и надолго! Не герцог напомнит, есть для того другие люди…Или вот ещё причуда: после памятного события, в результате которого хозяин обзавёлся шрамом над губой, в его покоях напрочь исчезли зеркала; остались лишь в зеркальном холле, да и то потому, что место это давно стало притчей во языцех во всём городе: такого количества зеркал, собранных в одном месте, да ещё и цельных, не составных, никто не мог себе позволить.
Да и много чего приходилось прислуге знать. Как расставлены безделушки на каминной полочке и в каком порядке лежат бумаги на хозяйском столе: чтобы, смахивая пыль, безошибочно водворять всё на место. Какие полотенца любит его светлость – утром жёсткие, вечером мягкие; с чем предпочитает булочки на завтрак – ведь как хозяина с утра покормишь, так он день и проведёт! Предлагать ли ужин, если изволит пребывать в сильном гневе, или выждать, а потом уже соваться… а оставить его голодным – себе дороже: совсем распалится! Ох, много чего нужно было держать в уме. А если случались гости – с их слугами носились, как с детьми дабы выведать подноготную хозяев. С исключительно благородной целью: чтобы никто не заявил потом, скрививши губы, что у герцога д'Эстре, мол, плохо принимают…
Узнать, какая из себя новая герцогиня, было просто насущной необходимостью. Нельзя упоминать о прежней? Ну и ладно. А эта-то какова? Чего ждать, к чему готовиться, и вообще – можно ли хотя бы говорить в её присутствии? При бывшей – там слова не скажи, даже случайно, хоть она тебя и в упор не замечает. А рот откроешь – глянет, будто это стул заговорил или стол. Чуть что не так – по щекам налупит, да ещё и ручку брезгливо вытрет, будто к гадине какой прикоснулась… Правда, при его светлости никогда такого себе не позволяла. Хитрая была.
– Ножка махонькая, прямо точёная, талия – во! – продолжала меж тем Герда, сменив подружку. Сложила большие и указательные пальцы в кольцо, показывая, сколь тонок стан у госпожи. Все, конечно, понимали, что девушка приукрашает, но… слушать о достоинствах новой хозяйки хотелось ещё и ещё. – А глаза – добрые да ласковые, словно лучики из них какие расходятся.
– Ну, это уж ты… – недоверчиво крякнул конюх Петер. – Лучики, скажешь тоже…
– А вот поглядишь. Будет господин Гийом наше хозяйство показывать – наверняка и в конюшни сведёт, вот сам и увидишь.
В том, что хозяйке покажут лучших в провинции лошадей, никто и не сомневался. Даже Его Величество Генрих изволили восхищаться. Только вот оценит новая госпожа? Она ведь, говорят, не совсем хороша умом да памятью после пленения-то. Конюх поджал губы. Следи за собой, Петер, целее будешь!
– А ещё я вам скажу… – Герда понизила голос до шёпота и даже оглянулась: нет ли поблизости дворецкого. – Спина-то у её светлости…
– Ой-ой-ой! – тихонько подхватила Берта, спешно вытерев ладонью «усики» после морса. Не могла она допустить, чтобы т а к о е сказали раньше неё. – Не буду говорить, раз нельзя, но у нашего садовника Ганса, где я раньше служила, тоже такая была… отполированная. Но его-то – за дело, сами понимаете, за пьянство, а её – за что?
Все вокруг так и ахнули. И толстушка Дениза, и Петер с помощником, и поварята, и оба лакея с половины его светлости, и сестрички Мишель и Жанна, что раньше были приставлены к хозяйке и незаслуженно обвинены в воровстве… Ох, им тогда досталось… А пропавшее ожерелье герцогини было найдено при обыске в мышиной норке неподалёку от хозяйского тайничка. Никто и не сомневался, что оно найдётся!
– Неужто и вправду – в заточении держали? – как бы ни к кому не обращаясь, сказала Дениза. – Ой, что делается… А я-то вам что скажу… Приходит ко мне госпожа Аглая, строгая такая, хужей обычного, но я же чую – что-то с ней не то, не в себе малость. И говорит: так мол, и так, приблуда-то… – тётушка неохотно поправилась: – Герцогинюшка-то наша объявилась! Привёл его светлость самолично за руку, да и объяви на весь дом: та, что воровка и на каждом углу меня позорила – самозванка, а вот эта, душечка, и есть моя жёнушка.
– Так и сказал? – недоверчиво переспросила Мишель.
– Лопни мои глаза! Спроси вот у Николя!
Пожилой лакей, приставленный обычно к дверям на хозяйскую половину, важно кивнул.
– Собственными ушами слышал!
– Вот я и говорю! – тётушка Дениза победно взмахнула рукой, но никто и не сомневался в её правдивости. – И обсказывает мне, значит, госпожа Аглая, про то, что госпожу Анну похитили, в плену держали… голодом морили, мол… – Полное лицо старшая кухарка вдруг сморщилось, губы покривились от сдерживаемых чувств. – А я-то, бессердечная, не поверила. Думаю: ах, так? Поменьше тебе да попроще надо, раз от нормальной пищи отвыкла? Так вот на тебе нашей каши, самой что ни на есть простецкой, крестьянской. Но вы ж знаете, – добавила, словно оправдываясь, – я плохо варить не умею…
– Знаем, – загудели вокруг дружно, мужские голоса даже перекрыли женские. – Знатная у тебя каша, тётушка, одно слово – мёд! Ну, а хозяйка что?
– А то, – не сдержавшись, Дениза всхлипнула и махнула в сторону Герды. – Пусть вот она расскажет, я не могу, как вспомню, так реву коровой…
Герда важно разгладила передничек на коленях.
– А она, – помедлила, сгущая страсти, – как увидела – ручки этак свела, – горничная молитвенно сложила ладошки, – заулыбалась… лучики-то, лучики в глазах! И шепчет: с пенкой! Понимаете? С пенкой!
Дениза разрыдалась.
– Наго… наголодалась, бедняжечка, – приговаривала, сморкаясь в большой носовой платок. – А скажи, Герда, что дальше было!
– Дениза ей ещё морсу налила в кувшин – не чаю, не кофе, а вот этого самого морсу, правда-правда! Так она его пила, будто ничего слаще в жизни не пробовала!
– А тарелку-то, тарелку, – поспешила подхватить Берта, – хлебушком-то всю и подчистила, чтоб, значит, ни крошечки ни упустить… Да будет вам, тётушка Дениза, мы вам уже пятый раз пересказываем, а вы всё плачете!
– Ох, голубушки, – вздыхая, кухарка вытерла глаза. – Да как же не плакать, когда у меня в Нанте семья чуть с голоду не померла, было дело… Ежели б сюда не приехали за хлебом, да не встретила меня на рынке госпожа Аглая, да не сжалься… я ж помню, как корочки в карман собирала, под подушку прятала, пока она меня не отругала: ты что, говорит, сама не видишь – еды полно, полки в погребах ломятся? Весь город прокормить можно! Вот ты, Берта, говорила давеча – кожица прозрачная… Так такая и бывает, когда долго не ешь досыта, я помню!
Слуги угрюмо помолчали.
Новую герцогиню было жалко. Прежняя – как-то быстро забылась, да и то сказать: с глаз долой – из сердца вон, обиды ворошить ни к чему. Их дело такое: прислуживать и сносить барскую блажь. Господа всегда казались существами высшими, по рождению своему – тонкими и возвышенными, и уж обращение между ними было куда как деликатное, иногда просто смотреть противно было на их рассусоливания. А тут вдруг… на белую кость и голубую кровь – с розгами? И, значит, пороли её не хуже нашего брата?
– То-то, – вздохнул один из лакеев. – Теперь сама поймёт, каково оно…
– Типун тебе на язык, – сердито ткнула его локтём Жанна. – Забыл, что она – не она?
– Да и впрямь… Не сердись, Жаннет, запамятовал.
– А ведь ей тяжелее нашего пришлось, – неожиданно подал голос пристроившийся у очага садовник. – Мы-то – что, у нас шкуры привычные…
И опять замолчал.
– Не верю я, – вдруг дерзко сказала молодая девушка, стоявшая особнячком у окошка и сердито хмурившаяся с самого начала обсуждения. – Даже если и так, и украли… Что-то не помню я, чтобы вдруг она сильно переменилась, пока мы из Фуа сюда ехали. Я одна здесь осталась из тех, кто с ней в замке был, я-то помню! Она ещё там норов свой показывала. Вот была настоящая госпожа! Вас, ничтожеств, в узде держала и правильно делала! А то ишь – взяли моду господ обсуждать! Не ваше это собачье дело!
