Текст книги "Право помнить (СИ)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Иванова Вероника Евгеньевна
Право помнить

ПРАВО ПОМНИТЬ

Пролог

Шеррит.

В его покоях пронзительно тихо. Так, что когда время сделает свой последний шаг, это отзовется громом. И будет дождь.

Я боюсь капелек соленой воды, обжигающих кожу, а потому украдкой касаюсь уголков глаз, чтобы приостановить бег ручейков до того, как они сорвутся с ресниц. Конечно, не успеваю. И мне становится стыдно, хотя знаю, что не услышу ни единого слова упрека. Но лучше бы... Лучше бы услышала.

– Тебе давно пора отдыхать. Что-то стряслось?

Его голос почти не потерял свою силу, лишь звучит немного глуше, чем прежде, словно гул далекой реки, сражающейся с порогами. А волнение в нем прежнее. Такое искреннее, что спешу оправдаться за свою прогулку в поздний час:

– Сон никак не приходит.

– Придет. Нужно только подумать о чем-то хорошем.

Да, так просто. Всего лишь. Но где же взять это хорошее? Разве только одно небольшое прикосновение...

– Не надо. Будет больно.

Знаю. И хотя это не та боль, которую невозможно вытерпеть, замираю на полушаге, потому что больно будет не мне одной. И наверное, мне – в самой меньшей степени.

– Я не могу заснуть.

Хочется вскрикнуть, а может, даже взвыть, но голос лишь предательски шепчет. Недостаточно громко, чтобы унести вместе со словами хотя бы частичку разрывающего меня отчаяния.

– Это пройдет.

Он не смотрит в мою сторону уже много месяцев. Отказался, когда зрение, его человеческое зрение начало ослабевать. Сказал, что хочет сохранить в памяти тот, первый образ, который увидел, а не мешанину Искр. Сказал, что от них глаза слепнут еще больше.

– Это нечестно!

Седая голова еле заметно кивает, а губы, которых я не могу сейчас видеть, наверняка улыбаются.

Он всегда улыбается. Даже когда впору лишь плакать.

– Но это было честнее многого другого.

Я все же делаю шаг. Совсем крохотный. И под ногой шуршит прах.

Разрушение здесь повсюду, не сдерживаемое никем и ничем. Потому что Мантии больше нет. Не знаю, чего ему это стоило, боюсь даже представить, но он не мог поступить иначе. Не захотел унести с собой за Порог еще одну душу, хотя я была бы только счастлива занять ее место и...

Уйти. Потому что тогда мы бы ушли рука об руку.

– Я вернусь.

Он говорит уверенно, и это пугает меня. Разве кто-то из драконов решится пройти путь, некогда выбранный Элрит? Не верю. Если даже я не нахожу в себе сил это сделать, то кто сможет?

– Доброй ночи, любовь моя.

Разве может быть добрым беспросветный мрак? Я хочу возразить, хочу расплакаться, хочу прижаться к груди, тепло которой уже почти не помнит моя кожа, но лишь покорно киваю и иду прочь, к двери, отделяющей смерть от жизни. А вслед мне тихо летят слова, и ноги норовят подкоситься, потому что в звуках его голоса ясно слышно чувство, опасное, как бездна, и столь же могущественное.

Чувство вины.

– Я всегда возвращаюсь.

Элрит.

Молчание тянется, как малиновый сироп с ложечки, которую Тилирит последнее время постоянно норовит забывать над чашкой. Густое настолько, что кажется: можно резать ножом. Но не бесконечное, к сожалению. А лучше бы оно длилось до тех пор, пока любые слова не исчезнут из памяти и говорить станет попросту невозможно.

Впрочем, вместе со ртами пришлось бы тогда приструнить и взгляды. Многоцветные, сильные, робкие, настойчивые, отстраненные и при этом все острые, норовящие уколоть, когда забываешь прикрыться щитом уверенности. А держать этот щит становится все труднее и труднее, как будто силы утекают вместе со струйками молчания.

– Это должно случиться.

Слава Повелительнице небес, хоть у кого-то хватило смелости подать голос! Хотя в прежней жизни я не жаловала Ларрона из Дома Ожидающих, сейчас расцеловала бы. В обе чешуйчатые щеки. Ну а теперь на тропу, куда ступила нога первого путника, ринутся все остальные. И первой будет...

– Это знает каждый из нас. Главное, что случится потом.

Танарит. Конечно же. Она и тогда успела стать первой, пока все раздумывали. Что ж, Созидающая уж точно знает, о чем говорит.

– Можно подумать, у нас есть выбор?

Этот прячется в тенях, и хотя голос знакомый, не могу вспомнить. Даже если воткну ногти в ладонь на всю их длину. Можно было предположить... Нет, нужно было. Но пока опыт не произведен хотя бы однократно, теории остаются всего лишь теориями.

Рождение моего мира произошло, но я не учла, что зачерпнуть силы удастся только у одного из родителей, а значит, времени на созидание уйдет куда больше, чем обычно. А главное, память тоже не будет торопиться с возвращением. Все мои знания и умения – рядом, я чувствую их, почти могу дотянуться, но каждый раз не хватает единственного шага. Да, он выглядит все короче, но как скоро я смогу его сделать? В любом случае, опоздание неизбежно.

– Сколько ему осталось?

Над Залом решений вновь нависает молчание. Что, неужели так трудно подсчитать? Или страшно?

Бояться давно уже поздно! Бренная жизнь Разрушителя заканчивается стремительно, ведь без помощи Мантии пустотой почти невозможно управлять. Почти.

Но он пока справляется. И наверное, эти усилия стоят ему нескольких лет жизни.

– Мы не вправе удерживать его перед Порогом.

О, слова не мальчика, но мужа, хотя и принадлежат совсем юной Преследующей. А впрочем, какая же она юная? Старше меня теперешней. Намного старше.

– Не вправе.

Зачем повторять? Возражений и так нет. А если бы и последовали, тогда... Тогда слово взяла бы я сама. И плевать, что на Совет меня пока допускают только в счет прежних заслуг.

– Не вправе...

Если раньше мне всегда хотелось назвать Зал решений Залом сомнений, потому что споры затягивались порой на целые эпохи, то сейчас впервые почувствовала: он все же добился своего.

Мой мальчик.

Мой отец.

Мы стали едины перед общей бедой, а не стараемся отсидеться каждый в своей норе. Но никому от этого не легче. И ему – в первую очередь. Хотя, вполне возможно, он как раз смотрит на наши метания и терзания с улыбкой.

– Не вправе...

Они соглашаются. Хор нестройный, но решительный. И кажется, один голос в нем звучит чуть громче остальных.

Голос рыжего-бесстыжего, как мне все время хочется его назвать. Прямо в глаза.

– Ну что, довольна?

Чем-то их улыбки похожи друг на друга. Да должны быть, все-таки, родня. И близкая. Куда уж ближе. Но если сын-отец всегда улыбается... еще совсем недавно улыбался понимающе, то в изгибе этих тонких губ прячется азарт. Лихорадочный. Опасный.

– Папеньку больше не станут мучить. Ты этого добивалась?

Я надеялась на отсрочку и получила ее, хотя не произнесла ни слова. Мне нужны годы. Два, пять, десять лет – неважно, только бы хватило. Хватило, чтобы снова стать взрослой и принять настоящее решение.

Ксаррон

Призрачные крылья в россыпях искр легко и беспечно заполняют собой всю комнату. Хрупкое великолепие Моррит куда лучше смотрелось бы на просторе, но там, где много места вокруг, много и любопытных глаз.

– Почему ты позвал меня сегодня?

– Я звал тебя и вчера.

– Совет готовится к объявлению траура. И на меня косо посмотрели бы, если бы...

Если бы у тебя нашлись хоть какие-то родственники. Но к моему глубокому удовлетворению, Дом Летящих на свет мечты близок к вымиранию. Полному и безоговорочному.

– Прекрати мерцать! Ты же знаешь, какой я предпочитаю тебя видеть.

Искры блекнут, отдавая всю силу своего огня испепеляюще-серебряному взгляду.

– Знаю. И это сводит меня с ума.

Было бы о чем говорить... Немного в тебе ума, красавица. Иначе ты не оказалась бы сейчас здесь со мной.

– Ты слишком много времени проводишь среди людей.

Того требуют дела. Те, о которых никому не нужно знать.

– А мне тесно в таком теле.

Она передергивает плечами, словно пытаясь сбросить с себя оболочку плоти, и останавливается, только встретившись со мной взглядом.

– Тебе... Правда, нравится?

И не мне одному. Вернее, понравилось бы, если бы кто-то смог увидеть тебя сейчас. Тонкие запястья, пальчики как веточки, полупрозрачная кожа, под которой можно различить каждую косточку. Кукольная фигурка, окутанная покрывалом серебряно-серых локонов. Филигранно исполненная вещь. Игрушка, чье место в сокровищнице. Или в умелых руках играющего, что принесет куда больше пользы.

– Я не стал бы тебя звать, если бы не нравилось.

Она некоторое время рассеянно играет в уме бисером моих слов, но потом все же улыбается. А еще вдохом спустя невинно спрашивает:

– Так и будешь только смотреть?

Не буду. Да и смотрю я не столько на тебя, сколько на...

Два желтых огонька загораются в темноте дверного проема. Гаснут. Загораются снова.

Итак, кузен закончил свой земной труд. Теперь пора и мне браться за дело.

– Иди ко мне.

Уговаривать Моррит не надо: взлетает легким прыжком, чтобы кануть в мои объятия. Холодная, как хрусталь, из которого словно соткано ее тело. Ну ничего, из нас двоих костровой все же я, и моего огня с лихвой хватит, чтобы...

Часть первая.

В бритье головы наголо, несомненно, есть свои преимущества.

К примеру, отпадает нужда в мытье: протер платком, начистил суконкой – все блестит и сияет. Опять же, не надо заботиться о прическе, особенно на ветру, да и глаза застить нечему. Ну и наконец, противные короткие волоски не будут попадаться тебе в еде, питье и работе, требующей особенной кропотливости, чистоты и...

– Ты там, часом, не заснул?

Вот уж нет. Хотя в моем сумеречном углу порой так и тянет вздремнуть, сегодня день особый. Сегодня мне не до сна. Тем более, солнечный зайчик, медленно ползущий по одному бритому затылку, отсчитывает время не хуже иных часов.

– Гляди, загубишь и эту горсть, придется снова отправляться за глиной.

И снова исколоть осокой все места, куда она способна дотянуться, а таланта причинять неудобства у этой травы, могу поклясться, поболе чем у многих. Еле-еле с прошлого раза избавился от зудящих и нещадно чешущихся последствий. Конечно, если прикажут, куда я денусь? Пойду, как миленький. Но лучше все-таки не доводить до крайностей. А значит...

– Ну так как, уже справился с тем, чтобы придумать себе лишнюю работу, или у меня остается надежда закончить все в срок?

– Я не сплю.

Даже несмотря на то, что катание глиняных кругляшей само по себе – занятие усыпляющее. Спасает только строгость требований. Если отвлекаюсь, все идет псу под хвост.

Вот и за последнюю четверть часа, чего уж греха таить, проштрафился. На дюжину поплавков, по меньшей мере. К тому же нет уверенности, что остальные пройдут строгую проверку. Но половина уж точно должна...

– Давай-ка сюда своих уродцев.

В чем-то он прав. Как впрочем и всегда. Ведь если взять кусочек хорошо вымешанной глины и покатать его между ладоней, что обычно получается? Шарик. Бусина, может, не слишком правильная, но гладкая. Только со мной все иначе. Круглыми мои поделки становятся, но пронизываются сетью трещинок, выемок и червячьих ходов. Иногда, правда, такой ажур выглядит до странности красиво, но как раз красота тут дело последнее.

– И это все?

Глаза у него добрые-добрые, что бы ни случилось. Вот смотреть, да, умеют по-разному. Но куда больше страха на окружающих наверняка наводит бритая братова голова, чем зеленый прищур.

– Ага.

В его ловких длинных пальцах глиняные катышки выглядят совсем убогими и несчастными, но на мое счастье с честью выдерживают осмотр и отправляются на противень. По штучке. Бережно, будто могут рассыпаться в прах от одного вздоха.

– Помнишь, что я говорил о сосредоточенности?

И хотелось бы иногда забыть, да не выйдет.

– Это несмертельно, Йерен. Но временами приносит неприятности. Просто нужно помнить и быть готовым.

– Каждую минуту?

– Не каждую. Можно через одну. Я так полагаю.

Откуда в нем, интересно, эти повадки взялись и когда? Явно еще до моего рождения, потому что сколько себя помню, брат таким оставался в любых обстоятельствах. Лорд, ни дать, ни взять. Или принц какой. Сказочный. Но ни замков, ни поместий, ни сундука с сокровищами в нашей маленькой семье точно не водилось, я бы заметил. Так с какого же...

– Я стараюсь.

– Знаю.

Он снова повернулся к столу, взял кисть, окунул ее в склянку с краской, а потом самым кончиком коснулся бока уже запеченной бусины.

Поры хорошо обжаренной глины втянули в себя лазурь с беличьих волосков быстро и жадно, словно в пальцах брат держал какое-то очень живое и очень голодное существо.

– Вот эта партия была хороша.

О, меня похвалили. К чему бы? К очередной выволочке, скорее всего. Но пока Сорен настроен вполне благодушно, можно и себе дать волю. Совсем немного.

– А правда, что целоваться слаще всего на волнорезе?

– И не только целоваться, а еще и...

Брат умолк на полуслове, отложил орудия своего труда, теперь уже чуть подальше и на особые подставки, и снова развернулся ко мне. Вместе со стулом.

– Можно узнать цель твоего вопроса?

– Э... Просто любопытно. Люди говорят, вот я и...

– Люди говорят много и разного. Но вряд ли все услышанное подряд следует проверять на собственном опыте.

– Значит, это неправда?

– Правда, – улыбнулся Сорен. – Только чужая. Вопрос в том, должна ли она стать твоей.

Что он умеет, так это отбивать охоту. И вроде не запрещает напрямую, но ясно дает понять: плохое решение, плохой поступок. Бессмысленный или даже вредный. Хотя лично я не понимаю, чем может навредить почти невинное желание... Ну ладно, совсем не невинное. Но очень четкое и имеющее границы. Я все же не настолько беспечен, ясно?

– Но ты-то пробовал?

– Я живу на свете немного дольше тебя, Йер. Знаю и умею немного больше, как и положено старшему брату. Так что да, пробовал. Много всякой всячины.

– И как оно на вкус?

Сорен спрятал смешок в ладони.

– Запомнится на всю жизнь, уж точно.

– Значит...

– Но гораздо вкуснее делать это не с первой встречной.

– Она не первая.

– Я что-то пропустил в твоей жизни? – притворно нахмурился брат.

– В смысле, я долго думал, смотрел и...

– То-то и оно, что смотрел. Эх... Хотя спорить не буду: выбор достойный. Многообещающий.

– Ты о чем?

– Ладно уж, отправляйся. Время поджимает, не так ли?

Он всегда все знает. Кожей чувствует, наверное. Бритой кожей своего затылка, в который я так усердно пялился.

– Разрешаешь?

Сорен оставил мой вопрос без ответа, откинулся на спинку стула и внимательно оглядел меня с ног до головы.

– Рубашку смени, кавалер.

Неужели, опять? Ну точно! Прямо по шву. Но эти нитки еще долго продержались, с неделю, не меньше.

– Спасибо.

– Давай, давай! – он махнул рукой, прислушиваясь к чему-то за окном. – А то вдруг что-нибудь помешает?

И брат снова оказался прав: пока я стаскивал одну рубаху и надевал другую, в дверь нашего жилища постучали.

Обычно открывать бегаю я, но в этот раз Сорен, видимо, полагая мой оголенный торс не сочетающимся с ролью привратника, отправился встречать посетителя сам. Не слишком желанного, кстати. Это стало мне понятно по сухому тону первых же слов:

– Чем могу быть полезен?

– Любезнейший Сорен, с недавнего времени я даже и представить боюсь, где и как можно обходиться без ваших необычайно ценных услуг!

Знакомый голосок, однако. Староста к нам пожаловал, лично и, похоже, без сопровождения, если так елейно льстит. На людях-то он свой чин блюдет и добрых слов на ветер не бросает, а тут... Прямо-таки маслом растекается.

– Ваши золотые руки, не побоюсь этого слова, возродили нашу бедную, богами забытую деревеньку.

Смешно, но он даже почти не врет. В каком-то смысле. До нашего с Сореном вмешательства поселение в лабиринте Филеззских холмов жило, затаив дыхание и не отваживаясь ступить шаг в сторону с дюжины протоптанных кровью тропинок. Обычное дело для попавших в полосу прилива, хоть плачь, хоть проклинай всех небожителей, которых можешь вспомнить, а деваться тебе все равно будет некуда. Либо убирайся куда подальше от опасного соседства, либо отважься дожить свой век в родном доме. А если своей смелости не хватает, ее всегда можно занять у лоцманов. Грязь в золото они, конечно, не превратят, хотя, говорят, и это вовсе не невозможно, но жизнь облегчить смогут. Настолько, насколько хватит тяжести либо кошелька заказчика, либо груза на душе у того, кто за заказ возьмется. Почему Сорен решил вдруг заняться бедами местных жителей, я так и не понял. Да, оплату нам обещали, пусть и не слишком щедрую, но брата явно притянуло сюда что-то совсем другое, не блестящее и не звонкое.

А вот на уме у старосты как раз звенело и сияло во всю возможную силу.

– И все же, любезнейший Сорен, меня продолжает тревожить одно крохотное обстоятельство, по какому-то недоразумению укрывшееся от вашего внимания. Одно очень выгодное обстоятельство.

Я из своей комнаты не мог видеть беседующих, но судя по глухому скрежету, брат задвинул стул под рабочий стол с такой силой, что на полу остались борозды.

– Господин управитель, помнится, мы уже обсуждали упомянутое вами обстоятельство, и думаю, я ясно дал понять, почему оно должно оставаться в неприкосновенности.

– Любезнейший Сорен, разумеется, никто кроме вас не в силах решить судьбу одного крохотного и никому не нужного клочка земли, и я не могу настаивать, но все же... Все же?

Что-то еле слышно звякнуло. Как туго набитый кошель.

– Это опасное место, господин управитель. И боюсь, понесенные мной затраты нельзя будет покрыть...

– Ну разумеется!

Звяканье повторилось.

– Видимо, я утратил умение вести беседу, господин управитель. Прошу простить эту оплошность и повторяю: в дом у расщелины никто и никогда не должен войти.

– Любезнейший...

– Нам больше не о чем говорить. Извольте убираться прочь.

Староста помолчал, потом зашаркал, отправляясь к выходу, и уже с порога или даже из-за него буркнул что-то о недальновидности лоцманов.

Я подождал, пока дверь захлопнется, а шаги стихнут, и только потом заглянул в комнату.

Брат стоял у стола и задумчиво разглядывал на свет алую бусину.

– Пора собирать сумки?

Он обернулся, удивленно приподняв бровь:

– Ты еще здесь? Смотри, опоздаешь.

– Я не... Могу никуда и не ходить. Особенно после вашего милого разговора. Так собираться или нет?

Сорен вздохнул.

– Мы и так излишне долго нарушали покой местных жителей. Пожалуй, не стоит больше злоупотреблять их гостеприимством... О сумках не волнуйся, я сам ими займусь. У тебя куда более важное дело стынет, верно?

– Да не так уж я и...

– Иди. В конце концов, чего стоит лоцман без опыта? – подмигнул брат.

***

И все-таки, деревенька сильно преобразилась за то время, пока мы работали. Помню, в день приезда на улице было не встретить и пары человек, а сейчас и дети играют, и женщины сплетничают, а куры совсем осмелели и чуть ли не путаются под ногами. И даже солнце светить стало как-то то ли ярче, то ли теплее.

Конечно, если по уму, то дел тут еще много. Не на месяц и не на год. Но главное уже готово: провешены и отмечены все границы, за которые заступать не следует. Карта тоже составлена, и если королевская казна вдруг расщедрится на помощь нуждающимся, тем, кто придет вслед за нами, останется только тщательно исполнить все предписания. Тем более, если пригонят с дюжину магов, пусть хоть совсем молоденьких, справятся они в два счета. Только верится в такое чудесное будущее почему-то с трудом. Скорее, изымут землю под опеку государства, а сельчан отправят туда, где мир не ходит ходуном.

Хотя, жаль, конечно. Красивые места. Чуть одичалые с тех пор, как появились трещины, но все еще помнящие, с чего начинались.

Когда-то здесь было имение. Большое, то ли графское, то ли баронское. И если бы первые волны не ударили прямиком в главный флигель, о цене Сорен бы сторговывался не с бывшим управляющим. И хорошо, что хозяйский дом стоял там, в глубине холмов: зрелище должно было быть печальным, когда... А, да ну его. Нашел, о чем думать. Меня ждет кое-что куда приятнее.

Луг, шелковым плащом струящийся по холму. А в низине – золотое зарево никогда не осыпающихся и не вянущих цветов. Остатки господского сада, сохранившиеся на островке вне времени и пространства. Наверное, кто-то из самых отчаянных смельчаков пытался добраться до этой красоты, но либо вовремя отказался от своей затеи, либо сгинул по дороге, потому что спуститься туда не совсем-совсем не...

– Доброго дня, сударь.

В том, что Анеке придет, я не сомневался. Хотя и не понимал до конца, зачем ей отвечать на мое приглашение. Разве что, после прогулки с лоцманом девица рассчитывала стать еще более завидной партией в глазах местных женихов. Да нет, куда уж завиднее? Все при ней. И платье ведь надела наверняка самое нарядное: от вышивки у меня аж в глазах зарябило.

– И вам доброго дня, сударыня!

Пожалуй, еще час назад, в мыслях и ожиданиях, Анеке казалась красивее... А, понятно. Это все страх. Я же девушку позвал не на простые цветы посмотреть. Да, пусть для меня такие вылазки – дело привычное, опасность все равно остается. Вон, совсем рядом сидит, высунув язык, дышит жадно и ждет, когда кто-нибудь оступится.

Не сегодня, слышишь? Захлопни пасть.

– Я уж думала, вы не придете.

Ждала, стало быть. Но не укорила, а словно наоборот, камень с души спустила, когда меня увидела. Значит, разболтала друзьям-подружкам, и если бы все отменилось...

– Так не будем больше терять время. Вашу руку, сударыня!

Ладонь у нее маленькая и мягкая по сравнению с моей. Вот только мне этого совсем недостаточно.

– Ах!

А талия крепкая, как и положено сельской красавице.

– Сударь...

– Круг танца. Всего один круг. Согласны?

Она нашла в себе силы только кивнуть, когда встретилась со мной взглядом.

Сорен как-то вскользь заметил, что мне надо быть поосторожнее с моими глазами. В том смысле, что не следует слишком долго и пристально смотреть кому-то в лицо. Когда я спросил, почему, он сначала по обыкновению своему отшутился и предложил поверить на слово, но потом все же скупо обронил: 'Увязнуть можно, как в болоте'.

Конечно, я это проверил. В разумных пределах. И теперь точно знал, что пока сам не отведу взгляда, и другие не осмелятся. Не скажу, что такая штука выходила со всеми подряд, но юная девушка, слегка напуганная и растерянная, должна была поддаться легко и сразу. Так и получилось: когда наш танец начался, она только сильнее вцепилась в меня пальцами, но голову в сторону не повернула ни на волосок.

Проще было провесить тропинку и без изысков, взяв Анеке под руку, степенно спуститься вниз, но это было бы совсем скучно. К тому же, потом пришлось бы прибирать за собой поплавки, а отнимать их у колыхающегося пространства – занятие не слишком приятное. Да и бесплатно лоцманы не работают. Цеховое правило. Оставлять дорожку к цветам в качестве подарка было и вовсе ни к чему, особенно памятуя надоедливого старосту с его безумным стремлением. Можно подумать, в руинах заброшенного дома таится что-то настолько ценное, чтобы... Хотя, может и таится.

В прошлый раз, разведывая обстановку, я не очень-то внимательно прислушивался к шепоту волн, а сейчас, ощущая их движение не только своим, но и девичьим телом, пожалуй, готов поменять свое мнение. В конце концов, первая волна всегда бьет туда, где плотность магии выше всего. Иногда достаточно одного предмета, зачарованного от души. И очень похоже, что брату кое-что известно о прошлом дома у расщелины, если он отказал старосте. Ну да, это его дело, в которое не мне нос совать. Мне бы...

На очередном повороте Анеке вздрогнула сильнее прежнего и шагнула, почти прижимаясь к моей груди, и это вдруг оказалось... Хорошо. Очень хорошо.

Чувство было совершенно точно новым. Никогда раньше ничего подобного я не ощущал. Правда, раньше я и не водил девиц к себе на работу. Не то, чтобы запрещалось, но по голове, скорее всего, Сорен бы меня не погладил. Да я и не додумался бы до таких свиданий, если бы случайно не поймал краем уха хвастовство одного крайне неприятного...

Нет, при всей своей заносчивости Хезен вполне умел. Знает свое дело, как говорится. Но вот про поцелуи ли он болтал на самом деле? Чем ближе мы с Анеке, кружась, подходили к золотой клумбе, тем больше я сомневался.

Близость чужого тела и духа творила со мной что-то странное. То казалось, что еще шаг – и взлечу, без разбега, без крыльев, просто так, отсюда и в небо. То чудилось, что руки держат не всего одну девушку, а много-много людей, и каждый из них вот так же доверчиво и покорно принимает мою власть, не прося и не...

Да, власть. Значит, вот оно каково, когда тебе подчиняются. С волнами иначе, они никогда не сдаются и не слушаются, только огибают препятствия, которые ты можешь соорудить, и продолжают свой бег. А люди – что-то совсем иное. Другая материя. Материал. Конечно, по единственному проделанному опыту нельзя судить обо всех возможностях, но... Это завораживает. Причем меня не меньше, чем девушку. А может, и больше. Иначе откуда в сознании берутся такие странные образы?

Шаг. Поворот. Шаг. Поворот.

Она не смеет отвести взгляд. Не смеет разжать пальцы, напряженные до синевы жилок под побледневшей кожей. И она не ждет, что все это закончится.

Не ждет?

Еще чуть-чуть, и я получу на руки обморок. Пора останавливаться, тем более, мы уже на месте.

Анеке не сразу заметила, что ее отпустили, кажется, даже собиралась потребовать повторения танца, но золотые цветы вместо болота моих глаз быстро привели девушку в чувство.

– Какие они красивые...

Пожалуй. Ничего похожего в окрестных лугах не растет, значит, привезли откуда-то издалека. И платили за семена, клубни или луковицы таким же чистым золотом, как то, что сияло в лепестках с дюжину лет назад и продолжит сиять еще не один век. Если, конечно, никто не сподобится проложить сюда постоянную дорогу.

– Но я не могу взять с собой ни цветочка?

– Простите, сударыня, нет.

Она грустно вздохнула, приседая на землю, поближе к нетленной красоте.

– А можно...

– Трогать – пожалуйста. Вреда не будет.

Волнорез – особое место. Почему трещины пространства образуют иногда такие островки, точного объяснения нет, но свойства этих мест давно описаны. И настолько подробно, что знающие люди готовы щедро платить за прогулки вроде нашей нынешней. Вот только лоцманы обычно молчат о том, куда и как нужно двигаться, чтобы...

– Они живые!

Конечно. Все это – просто кусочек мира, вырванный из течения времени. Вечная весна в любое время года. С первого взгляда незаметно, особенно в окружении тлена и забвения, но земля под нашими ногами именно весенняя, а трава – едва освободившаяся из-под снега, а не свежая. Да, успела подсохнуть и чуть зазеленеть, но на той вершине, с которой мы спустились, травяной ковер уже налит соком под завязку.

На вершине, куда вдруг растерянно уставилась девушка.

– Юлика?

И правда, на холме видна женская фигура. Снизу не очень-то разглядишь, кто это, впрочем, моей спутнице явно виднее. С другой стороны, никому другому не пришло бы в голову идти за нами так открыто. Местные любители подглядывать наверняка следили за происходящим, но издали, и не высовываясь. Деревенской же дурочке правила не писаны: притащилась следом, а теперь собирается...

– Стой, где стоишь!

Вообще-то, повышать голос было почти бесполезно, так же, как и махать руками. Никакой звук не мог пролететь расстояние, только казавшееся небольшим, а на деле закрученное хитрыми кренделями.

– Тебе сюда нельзя!

Юлика или как ее там называли, все-таки остановилась. Видимо, пытаясь разглядеть мои жесты через рябь накатывающихся волн.

Пока на другом конце от наблюдателя все тихо и спокойно, воздух кажется прозрачным и кристально чистым, но любое малейшее движение грубо рушит эту иллюзию. Больше всего это похоже на струи дождя, текущие по стеклу: что-то через них просматривается, но вот что именно, можно только догадываться. Вот и девчонка, увязавшаяся за нами, видела пятна, зыбко меняющие свои очертания, а не людей. Поэтому, конечно же, раздумывала недолго.

– Стой, дура!

Я бы все равно не успел ничего сделать прежде, чем она наступила ногой в кромку прилива, но от горечи и грусти осознание неизбежного не спасало.

Волна, невидимая глазу, пока лижет давно опустевший берег, теперь угадывалась вполне ясно. Вот она проскользнула между щиколоток Юлики. Вот прянула обратно, обвивая, как плющом. Потянула, сбила с ног, потащила за собой, но не вбок, а растягивая и закручивая спиралью все, до чего смогла дотянуться. В том числе, и деревенскую дурочку.

Жутковато видеть, как комок чего-то плотного и имеющего четкую форму, вдруг начинает растекаться тонкой пленкой по воздуху, все шире и шире, искажая изначальные линии и черты. Он тянется, истончаясь и начиная пропускать сквозь себя свет, а потом лопается и разлетается брызгами, которые, впрочем, не достигают земли. Потому что волна всегда голодна и не выпускает ни одного кусочка жизни из своей пасти.

И все всегда проходит в полном безмолвии. Может, оно и к лучшему. Представляю, если бы к уже имеющемуся ужасу прибавить еще и душераздирающие вопли... А она уж точно кричала. От страха, боли и всего остального, что чувствовала в последние мгновения своей жизни. Так вот, если бы ко всему прочему нам пришлось бы еще и слушать...

Но крик все-таки раздался. Из уст Анеке. Прямо у меня за спиной.

Я повернулся, протягивая руку:

– Нечего нам тут больше делать, сударыня. Пойдемте-ка к до...

Она отшатнулась. Упала на землю. Поползла, ерзая задницей, стараясь оказаться как можно дальше от меня.

– Сударыня, вы бы не дурили. Вам ничего не угро...

Первый прыжок она сделала, еще будучи на четвереньках. Потом пустилась наутек уже ногами, задрав юбку чуть ли не под мышки.

В других обстоятельствах можно было бы полюбоваться на открывшийся вид, но за вторую, как выяснилось, тоже не блиставшую умом девицу я все-таки отвечал, хотя бы перед самим собой.

– Да постой ты!

Конечно, она неслась напрямик, потому что не могла помнить и понимать, зачем мы кружились в танце, спускаясь с холма. И конечно, как это всегда бывает, события предпочли идти самым дурным из возможных путей: Анеке юркнула под накатывающуюся волну.

В этом ей повезло, не спорю: в проходе между слоями извивающегося пространства вполне безопасно. Пока он не начнет сужаться. И вот этот момент хорошо поймать не только ершиком волос, вздыбившихся на твоем загривке, а еще и глазами. Во-первых, так привычнее и удобнее, а во-вторых – дает время на размышление.

Что ж, придется сощуриться. Изо всех сил.

Ничего приятного в размытом зрении нет. Скорее наоборот, даже подташнивать начинает. Зато мир становится похожим на свой собственный скелет, и завихрения волн различимы, как на ладони. Всего-то и остается, что...

А времени-то у меня и нету.

Ой-ой-ой.

Эх.

В них тоже можно плавать. Правда-правда. Они не такие плотные, как вода, но гребки все равно выносят тебя наверх или помогают скользнуть внутрь. И гораздо быстрее двигаться именно так, отталкиваясь от волн, а не убегая. Единственное, не стоит держать касание дольше удара сердца.