Текст книги "Узкие улочки жизни"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А почему ты сам не хочешь составить компанию сестре?

– Э... – Второе признание далось Кене ещё труднее первого. – Меня туда и на порог не пустят.

«Лицемерные снобы... Сами, небось, по молодости наделали кучу ошибок, только теперь тщательно это скрывают и морщат носы, когда видят того, кто может догадываться или знать... Нет, мне туда нельзя даже показываться.»

– Из-за твоей... деятельности?

– Угу.

«Жаль, что я не остановился, ведь ещё можно было всё вернуть, всё сделать чинным и благородным... И не пришлось бы сейчас просить чужого человека позаботиться о сестрёнке. Если бы он знал, как это унизительно... Не для него, для меня. И ведь наверняка думает сейчас: вот дурень, сам виноват в собственных трудностях. Да, виноват. Но я не мог поступить иначе ни тогда, ни сейчас! Потому что я такой, какой есть. И буду оставаться собой, неважно, сколького или скольких это может мне стоить...»

А вот сейчас мне следовало бы встать и съездить Гельмуту по лицу. Нет, не так. Провести серию не смертельных, но болезненных и обидных ударов, сломать нос, разбить губы, рассечь брови. У меня получилось бы, уроки бокса все ещё не забыты. Но я остаюсь сидеть на месте, поглаживая прохладный бок пивной кружки.

Почему?

Потому что Гельмут имеет право так думать. И что самое трагичное, он имеет право поступать в полном соответствии с собственными мыслями.

– Хорошо. Значит, завтра?

– Ты не сменил номер?

– Нет, номер прежний.

– Агата созвонится с тобой где-нибудь после обеда, идёт?

– Буду ждать звонка.

Он почувствовал холод, накрывший мои мысли. Не знаю, как, но почувствовал, и сморозил ещё большую глупость, чем можно было предположить:

– Этот долг останется за мной, Штайни. На всю жизнь. И знаешь...

Я уже догадывался, чем закончится эта логическая цепочка. Но чтобы облегчить участь Гельмута, спросил:

– Что?

– Если Агата тебе понравится, а ты понравишься ей, я ничего не буду иметь против... В-общем, ты понял.

– Спасибо.

А что ещё можно сказать? Как бы то ни было, мне оказана честь: старший брат дал своё благословение нашему возможному совместному будущему. И я даже могу радоваться, потому что троица: «Киндер. Кюхе. Кирхе» свято чтится женщинами рода Кене, а стало быть, супруга из Агаты получится замечательная. Но во мне упрямства не меньше, чем в моём знакомом, и предлагаемый «династический брак» вызывает отторжение самой мыслью о своём осуществлении. Хотя... Сначала всё-таки надо взглянуть на девушку, как советуют мне мои немецкие гены.

Пока я переваривал все услышанное и прочитанное, Гельмут счёл свою миссию выполненной:

– Извини, я, и правда, тороплюсь. Куча дел.

– Конечно.

– Останешься здесь?

– Да, допью пиво: жаль бросать на половине.

Он встал из-за стола, дёрнул губами, словно собирался напоследок сказать что-то важное, но передумал и ограничился привычным:

– До встречи!

– До встречи, – я отсалютовал кружкой вслед Гельмуту, пробирающемуся к стойке через плотную группу невесть откуда взявшихся любителей выпить и закусить.

Сейчас он положит перед фрау Гертой несколько купюр, общий номинал которых значительно превышает стоимость выпитого нами «Хохенхофа» и, наклонившись поближе к уху хозяйки, тихо попросит выставить мне «за счёт заведения» ещё пару-тройку кружек чего-нибудь забористого. А фрау Герта непременно согласится и добавит в чужую просьбу своего душевного ко мне расположения, отправившись в погреб к самым дальним бочонкам...

Да, так и будет. Мне даже не нужно вчитываться в чужие мысли, чтобы это знать. Но я хочу знать совсем другое!

– Ай-яй-яй, молодой человек! Ещё так рано, а вы уже погрузились в сумерки размышлений... Нехорошо нарушать каноны мироздания. Для принятия решения отведено утро, для действий – день, вечером подводятся итоги, а ночью... Ночь служит отдохновением и душе, и телу. Хотя многие из нас не прочь заставить тело немного потрудиться и после захода солнца!

Дребезжащий расшатавшимся в раме стеклом и одновременно шуршащий сухими осенними листьями, голосок миста Олдмэна был знаком мне так давно, что иногда в голову приходила совершенно шальная мысль о присутствии старичка в моей жизни с самого мига зачатия. Но я совсем не ожидал встретить его в заведении фрау Герты, потому что время, как было верно подмечено, слишком раннее.

– Доброго вечера.

– И вам, молодой человек, и вам! Только судя по строгой складке бровей, вы полагаете наступающее время суток вовсе не добрым, а обладающим противоположными свойствами характера.

Он подсел за мой столик, совершив вечно удивлявшее меня телодвижение: то ли подпрыгнул, то ли взлетел, чтобы примоститься на лавке, и аккуратно расстелил перед собой салфетку ровно за мгновение, как Эльга опустила на это же место тарелку с сырным печеньем. Тугие завитки седых кудрей, шлемом облегающие голову, пуговки глаз, выглядывающие из складок чуть набрякших век, как чёрные жемчужины из раковин, традиционные, как подъём государственного флага, румянец во всё лицо и клетчатый костюм, явно пошитый на заказ, потому что в детском ателье вряд ли нашлось бы что-то столь элегантное. Миста Би Олдмэн, бодрый, всезнающий, всепонимающий и, что самое главное, не имеющий дурной привычки ни осуждать, ни судить.

– Я невольно стал свидетелем вашего разговора с другим достойным молодым человеком, уж прошу извинить старика. И мне показалось, что с вами обоими произошла одна пренеприятнейшая вещь, а неприятности нельзя оставлять без внимания, иначе они превратятся в беды. Развеете мои опасения?

– Могу попробовать. Но честно говоря, ничего особенного вроде бы...

– Ай-яй-яй! – Миста Олдмэн грозно покачал кривым пальцем у меня перед носом. – Хотите быть честным, будьте таковым, но не юлите, используя древнюю клятву, как фигуру речи. Клятвы, знаете ли, этого не любят.

На него никогда невозможно было рассердиться по-настоящему. Даже если хотелось, вот как мне сейчас. Я слушал старческий голосок, произносящий слова непонятные, но несомненно мудрые и правильные, и хотя не мог вникнуть в их суть, раздражение уходило. Плавно, неотвратимо, как отлив обнажает береговую полосу. Но на песке оставалась...

Горечь.

– Почему люди... Почему они такие?

– Потому что они – люди, – улыбнулся миста Би.

– И это весь ответ?

– Вы хотите большего?

Большего ли? Не знаю. Для меня желанное знание дороже жизни. Дороже всего мира. Может быть, потому, что если я его заполучу, то и весь мир...

Станет моим?

– Я хочу понять.

– А зачем, миста Стоун? Посмотрите вокруг. Видите этих людей? Они просто живут, не стараясь понимать. И вполне счастливо живут.

О да, вот уж в этом я совершенно уверен! Счастливы. И каждый из них бьётся за автономию собственной личности, не считая расходов и не стесняясь в средствах и методах. Но я так и не смог до сих пор постичь науку беззаботности. Где бы найти хорошего учителя?

– И думать друг о друге не нужно? И не нужно следить за тем, чтобы не затоптать того, кто рядом?

– Но он ведь может позаботиться о себе сам, – возразил миста Би. – Кто-то, живущий в странном месте, которое вы, молодой человек, называете «рядом».

– Почему странном?

– Потому что если вы действительно думаете о ближнем своём, он находится внутри вас. В ваших владениях. Неужели не ясно?

Внутри? Когда я читаю чужие мысли, то невольно отдаю им часть своего сознания, чтобы произвести перевод с внутреннего языка другого человека на свой язык. Допускаю другую личность в пределы своей. Делю с ней одно и то же пространство, как эфемерно-призрачное, так и материальное.

Значит, всё настолько просто? Настолько очевидно? Но почему же тогда все вокруг остаются слепы?

Загадочным образом сгустившийся до предела воздух сдавил грудь, вызывая настоятельную потребность выйти. То ли из пивной, то ли из себя.

– Э, да вы, миста Стоун, собираетесь нас покинуть. А чтобы дорога была лёгкой и приятной... Душа моя, не сочти за труд, принеси молодому человеку кружечку «Штернерегена». Да-да, из тех самых запасов!

«Штернереген»? «Звездопад»? Никогда не слышал об этом сорте пива. И когда Эльга бережно поставила передо мной на стол кружку, явно прошедшую обжиг ещё в позапрошлом веке, я не поверил своим глазам. Под тонкой паутинкой пены в тёмной, даже на взгляд густой, как патока, жидкости мерцали звёзды. Крохотные искорки. И это был вовсе не обман зрения: они вспыхивали, гасли, кружились хороводами, выстраивались в странные узоры, похожие на письмена, вот только язык был мне незнаком. Наверное, миста Би понял, о чём я думаю, потому что усмехнулся и посоветовал:

– Попробуйте не стараться понимать, хотя бы сегодня вечером. Просто сделайте глоток, и знание войдёт в вас само. Вместе с этим волшебным напитком. Только глотайте на совесть!

Меня научили немногим вещам, но подтверждение одной из них я встречаю в жизни чаще, чем хотел бы. Старики очень часто оказываются правы. Потому что говорят о том, что знают. Да, перешагнув определённый возрастной порог, все мы скатываемся в прямую противоположность мудрости, но пока время терпит... А оно терпит всегда. Вот прямо сейчас сидит рядом с нами за столиком и покорно ждёт, пока я сделаю глоток. Хотя бы один. Нужно только решиться.

Сладость цветочного мёда и горечь молодой зелени, кружащие друг друга в причудливом танце, а посреди этого моря... Бусинки звёзд. Они прокатились по языку, подпрыгнули к нёбу, оттолкнулись, скользнули дальше и осветили свой путь короткими вспышками. Глоток эля давно провалился внутрь, а звёзды всё падали, падали, падали...

– Душа моя, кликни своего брата, будь так добра: нужно помочь молодому человеку добраться до дома. Вы же знаете, где он живёт? Чудесно! А я ещё посижу, пожалуй. Уж больно хороший вечер выдался! И ночь будет ясная. А за ясной ночью приходит что? Верно, солнечное утро!

Солнце? Да, оно взойдёт, и скорее, чем может показаться. Но зачем оно мне, если сейчас я нахожусь во власти звёзд? Прав миста Би: не нужно стараться понять. Нужно просто тряхнуть головой, улыбнуться и заказать новую порцию эля.

Я очень часто болею переживаниями. Но очень недолго.

***

Целебная доза алкоголя, принятая накануне трудового дня, наутро столь благословенно освобождает голову, что можно не читать в метро свежую прессу. Можно свернуть купленные газеты трубочкой, засунуть под мышку, прислониться к стенке вагона и дремать, краем уха прислушиваясь к голосу, объявляющему названия остановок. Если бы выпивка не приносила вреда при частом употреблении, можно было бы пользоваться ей вместо таблеток и жить припеваючи... Недолго, зато весело и приятно.

Чужие мысли повсюду. Они всё так же знакомо корчат рожицы со всех сторон, бесцеремонно и назойливо торопясь ворваться в моё сознание, но вместо щитов и блоков встречают... Нет, употреблять слово «пустота» было бы неверно, лучше провести другое сравнение. В обычном своём состоянии мозг ведёт себя активно, генерируя большое количество почти-мыслей, полу-мыслей и недо-мыслей, словно выращивая лес, через который трудно пробираться даже тому, кто знает потайные тропки. Все эти стволы – прямые, кривые, завязанные узлом, низкие, высокие, похожие на пеньки или убегающие в небеса корабельными мачтами – оказываются чем-то вроде изгороди, с одной стороны защищающей моё сознание от пришельцев, а с другой именно она помогает реагировать на вторжение и распознавать его. Сейчас же то, что находится у меня в голове, больше всего напоминает луг. Каждая мысль, пришедшая извне, оказывается сродни ветерку, танцующему на кончиках травинок: проходит волной, но лишь по самой поверхности, соскальзывая с неё, как с гладкого шёлкового платка, и не принося ни вреда, ни пользы, а внизу, у корней и истоков покой остаётся нерушимым.

Препараты, которыми меня пробовали отвадить от чтения, действовали примерно так же, с одним только отличием. Сознание становилось не цветущим лугом, а выжженной пустыней, и каждая мысль извне поднимала вверх клубы пепла, горького и душного. Пепла моих собственных переживаний. А всё время дышать болью – занятие, подходящее творческим личностям или мазохистам, но только не человеку обыденной середины. Поэтому недоеденные лекарства сразу после окончания срока наблюдения были выброшены в мусорный контейнер, стоящий во дворе нейрологической клиники. Выброшены и забыты. Для кратковременных передышек всегда к моим услугам кружка хорошего эля. И хорошая компания...

К которой крайне трудно причислить леди Оливию.

– Вы сегодня на редкость умиротворённо выглядите, мистер Стоун.

Пожалуй. А ещё я спокоен и добродушен, и ничто не способно заставить меня нервничать. По крайней мере, искренне и горячо надеюсь на это.

Раз уж хозяйка спустилась вниз, невежливо одному продолжать прихлёбывать разведённый молоком бодрящий напиток, не предлагая разделить удовольствие:

– Утренний чай, миледи?

– Будьте так любезны.

Она с достоинством королевы приняла из моих рук чашку, но не присела на свободный стул, а, задевая кистями пуховой шали край стола, начала мерить кухню неторопливыми шагами.

– Как я уже сказала, ваше сегодняшнее состояние, мистер Стоун, вызывает лёгкую зависть у людей, обременённых заботами.

Зависть? По-моему, это слово редко произносится вслух, стало быть, меня почтили честью узнать сокровенные мысли. Но зачем? Наверняка, в качестве не поощрения, а наказания. Я в чём-то провинился. И когда только успел?

– Миледи?

– Вы уже ознакомились с содержанием сегодняшних выпусков газет?

– Не успел.

А если быть совсем уж честным, то и не хотел ни с чем знакомиться. Политика и экономика меня всегда интересовали только как приложение к жизни, а не как её главный смысл.

– Что ж... Надеюсь, отсутствие срочных поручений на первую половину дня даст вам возможность восполнить утренний пробел.

Ну почему не сказать просто: открой газету и прочти? Уж слишком витиеватый намёк. Значит, я не просто виноват, а грешен, и в чём-то пострашнее всех семи смертных грехов, вместе взятых.

Беру первую газету из стопки и раскрываю под аккомпанемент снисходительной подсказки:

– Третья страница, мистер Стоун.

Третья, так третья... Ага, нашёл. Чем же нас порадовали журналисты? Ээээ... Уууу... М-да.

«По сведениям из источников, близких к полиции, вчерашнее происшествие, повлекшее за собой смерть некой Клариссы Нейман, является доказанным самоубийством, и следствие по нему вскоре будет закрыто. Однако полиция не учитывает или не хочет учитывать то странное обстоятельство, что накануне своей гибели упомянутая фроляйн Нейман посетила одно любопытное заведение, все сведения о котором больше похожи на творчество небезызвестных господ Гриммов, а не на достоверную информацию о реальном положении дел. Возможно, именно самоубийство несчастной женщины, если оно, разумеется, не канет в бездну полицейских архивов, поможет пролить свет на деятельность так называемого салона „Свидание“ – закрытой частной лавочки, торгующей, как теперь можно предположить, вовсе не заявленным в рекламных объявлениях счастьем, а иными вещами. Впрочем, для кого-то и смерть может стать счастьем...»

– На развороте опубликовано любопытное интервью. Взглянете?

Почему бы не взглянуть?

«...Наш корреспондент задал несколько вопросов непосредственному свидетелю предшествующих самоубийству событий – официанту ресторана „Кофейная роща“, в котором погибшая обедала в последний день своей жизни.

– Фроляйн Нейман была в угнетённом расположении духа, когда пришла в ресторан?

– Нет, во вполне обычном. С ней был мужчина, и она выглядела даже счастливой, хотя...

– Вы не уверены?

– Она нервничала, делая заказ.

– У неё были видимые причины для беспокойства?

– Поначалу нет, но когда та девушка...

– Девушка?

– Да, совсем молоденькая, но нахальная. Вдруг вскочила со своего места, подлетела к той женщине, выкрикнула что-то вроде „он вас не любит“ и убежала.

– Девушка была одна?

– Нет, с молодым человеком.

– И он не сделал попытки её остановить?

– Нет, сидел и смотрел, как будто ему было интересно, чем всё закончится, а потом спокойно вышел следом.

– Вам известно что-нибудь об этом человеке?

– Да, столик был заказан на имя „Джек Стоун“.

Как видите, то, что полиция объявляет тривиальным самоубийством, вполне может оказаться и кое-чем большим, особенно если учесть, что упомянутый Джек Стоун работает в салоне „Свидание“, с которым у погибшей был заключён контракт на оказание неких услуг. Остаётся только получить ответ на вопрос: какие услуги требовались фроляйн Нейман?...»

Следовало ожидать, что информация растечётся во все стороны. Эх, жаль, Кларисса решилась обратиться к нам в сентябре, а не до конца августа: ближайшие пару месяцев идёт формирование бюджетов у основных спонсоров и рекламодателей жёлтой прессы, поэтому журналисты будут стараться всеми правдами и неправдами поднимать рейтинг своих изданий. А ведь ещё пару недель назад почти незамеченными проходили даже такие громкие события, как забастовки шахтёров и транспортников... Не везёт, так не везёт. Но ничего непоправимого пока не случилось, кроме мелких грязных брызг на репутации. Впрочем, испорчена репутация исключительно моя, потому что Еве злой умысел приписывать не стали. И слава Господу! Ей сейчас нельзя тратить силы на чужие глупости, а мне будет даже любопытно примерить на себя роль «плохого мальчика».

– У этой темы есть закономерное развитие. Откройте «Городские истории», страница четыре.

Не особенно хочется, но если хозяйка настаивает, куда мне деться? Открываю.

«...Информация о жизненном пути владелицы салона „Свидание“, по-видимому, срывается тщательнее, чем государственная тайна, но зато нашим корреспондентам удалось узнать некоторые подробности об одном из сотрудников госпожи ван дер Хаазен. Джек Стоун, тридцать три года, родился и вырос в Ройменбурге, гражданин города, получил высшее образование в местном университете, работал в полиции. Казалось бы, ничем не примечательная биография, но дальнейшие её факты вызывают огромное количество вопросов, на которые нам пока не удалось ответить. Проработав в полиции почти шесть лет, получив звание инспектора и перспективу дальнейшего роста по службе, Стоун внезапно увольняется, причём не по собственному желанию или иным обстоятельствам, а комиссуется по состоянию здоровья, которое, как следует из медицинских освидетельствований, всего несколько месяцев предшествующих увольнению, является если и не великолепным, то далёким от подходящего для признания негодности к службе. К сожалению, подписавший резолюцию врач отказался от комментариев по этому поводу, вызвав тем самым ещё больше сомнений. В течение следующего после комиссования года Джек Стоун находится вне пределов Ройменбурга в закрытом лечебном заведении, персонал которого также отказался каким-либо образом отвечать на вопросы наших корреспондентов, а потом, вернувшись в город, устраивается на работу в салон „Свидание“, находящийся под негласным покровительством магистрата. Послужной список и личностные качества Стоуна не настолько примечательны, чтобы объяснить, как обыкновенный молодой человек, не обладающий выдающимися талантами в какой-либо области знаний и умений, получил таинственную и высокооплачиваемую работу, задавать вопросы о сути которой настоятельно не рекомендовано ни полицией, ни городскими властями. Что это? Везение или же за всем произошедшим кроется нечто большее? Мы обещаем нашим читателям приподнять завесу этой тайны и...»

– Как вам это нравится, мистер Стоун?

То, что меня обозвали бесталанным? Не очень. Но спорить с журналистами нет смысла: я, и правда, никогда ничем не блистал. Учился неплохо, но вот выучился ли? Впрочем, не мне об этом судить, а тому, кто имеет право. И перед кем мне немного стыдно. Хм... Или не «немного».

– Как скоро я должен подать прошение об увольнении?

Леди Оливия, всё время моего ознакомления с измышлениями прессы цедящая чай крошечными глотками, с резким стуком, заставившим меня невольно обеспокоиться целостью фарфора, поставила чашку на стол.

– Мистер Стоун, вы идиот.

Жаль, что она закончила свою фразу непоколебимой точкой. Знак вопроса был бы более уместен и... менее обиден.

– Кроме того, ваше поведение могло бы быть охарактеризовано мной, как трусость, если бы я не знала вас чуточку лучше и не понимала, что ваше намерение состоит не в том, чтобы сбежать с поля боя, а в том, чтобы принять основной удар на себя.

Ну, хоть что-то положительное во мне есть, и на том спасибо! Большего снисхождения от леди ван дер Хаазен ожидать попросту невозможно, а значит, не стоит продолжать испытывать её терпение:

– С завтрашнего числа вас устроит? Или поставить сегодняшнее?

В сине-серой туче взгляда хозяйки салона явственно сверкнула молния:

– Вы хорошо помните нашу первую беседу, мистер Стоун? В тот день, когда были приняты на работу?

Не особенно помню, потому что больше думал о том, как бы прочитать мысли суровой дамы, ставшей моим начальником, а не прислушивался к её словам.

– Нет, миледи.

– Жаль. Но вы хотя бы честны... Что ж, напомню. Я сказала следующее: отношения между наёмным работником и работодателем это те же отношения вассала и сюзерена. Вы – мой вассал и поменяете статус только в одном из двух случаев. Если найдёте себе другого сюзерена или дорастёте до того, чтобы самому стать таковым, вот тогда я отпущу вас с лёгким сердцем. А до тех пор извольте подчиняться моим приказам, а не велениям собственной дурости.

Вроде бы, тон и смысл тирады оскорбительны, почти уничижительны, но мне почему-то не только не обидно, но и... Я чувствую гордость? Быть того не может! Сумасшествие какое-то. Удивительное и приятное. И всё же, желание подерзить осталось:

– Хотите сказать, моё прошение останется неудовлетворённым?

– Неудовлетворённым останетесь вы, мистер Стоун, потому что прошение – всего лишь бумага, которая всё терпит и ничего не чувствует.

Да, но зато она сохраняет в себе чувства людей, пусть делает это недолго и не слишком точно. Хотя, плохому танцору мешают части его собственного организма, а не что-то со стороны, и вполне может статься, я напрасно грешу на рыхлость бумаги, когда не бываю уверен в результате своей работы.

– Как скажете, миледи.

Моё согласие со сложившимся положением вещей было незамедлительно одобрено:

– Вот это уже лучше, намного лучше.

Но одобрение, похожее на поощрительное похлопывание по загривку, не уничтожило желание потребовать:

– Объясните, почему я не должен поступить так, как хотел поступить.

Леди Оливия устало выдохнула накопившееся раздражение:

– Если вам это необходимо, объясню. Только сначала вы обоснуете своё недальновидное решение.

Хм. Мне оно кажется совершенно очевидным. Но если сюзерен требует... Подчиняюсь.

– Пресса всерьёз заинтересовалась салоном, и основная часть вины за эту оплошность лежит именно на мне. А учитывая последнюю статью...

– В которой вас уязвила констатация факта отсутствия талантов?

– Уязвила? Вовсе нет. Не скажу, что я целиком и полностью согласен с выводами автора статьи, но и ожесточённо спорить не буду. Мои способности очень скромны.

– Скромны вы, а не ваши способности, – проворчала леди Оливия. – Впрочем, достаточно. Можете не продолжать.

– Я всё объяснил?

– Да. Предпосылки выбраны правильно и логично, но результат...

Многозначительное молчание вынудило с покаянной покорностью признать ещё раз:

– Я доставил вам неприятности.

Тёмно-серые глаза взглянули на меня с лукавым сожалением:

– Вы заставили газеты заговорить о салоне. Сделали рекламу, можно сказать, и весьма недурственную.

Неожиданный поворот. Правда, неожиданный. Хотя, если бы я лучше разбирался в теории бизнеса, и сам бы понял, что натворил, а так требуется разъяснение:

– Рекламу?

Хозяйка торжествующе улыбнулась:

– Именно! Запретное и таинственное всегда влекло людей сильнее, чем праведное и благостное. Так что, ваше усердие заслуживает вознаграждения. В каком виде желаете его получить? Премия или что-то другое?

Мне чертовски повезло с сюзереном: другой на месте леди Оливии сурово наказал бы и заставил компенсировать упущенную выгоду. Впрочем, хозяйка права. О салоне давно уже так громко и так воодушевлённо не заговаривали в средствах массовой информации. Кроме того, газетные статьи отряхнули пыль с моих собственных подозрений и сомнений пятилетней давности.

Салон «Свидание» всегда был отгорожен от любопытства общества невидимой, но непреодолимой стеной покровительства властьимущих. Я впервые узнал о его существовании, прочитав приглашение явиться на собеседование, приложенное к записке старшего инспектора Берга. Или наоборот, записка была приложена к приглашению? В любом случае, я не мог не прислушаться к совету уважаемого мной человека, тем более, изнывая от вынужденной скуки в пустом доме. Наверное, в тот момент любая авантюра, позволявшая рассеять сумерки сознания, была бы принята мной с азартной радостью, а благопристойная возможность устроиться на работу и вовсе оказалась пределом мечтаний, поэтому долгих размышлений не состоялось. Правда, туманный намёк на участие магистрата в моём трудоустройстве, несказанно смущал, но я, так и не получив официального ответа на возникшие вопросы, решил оправдать происшедшее тем, что поскольку пенсия оплачивается мне из городской казны, власти желают получить хоть какую-нибудь отдачу, а если удастся, и пользу.

Сомнительным и тревожащим оставался только один нюанс: доходы салона были несколько меньше, чем общая сумма жалованья его сотрудников, а это означало, что финансирование идёт со стороны. С некой тёмной или теневой стороны. В первые месяцы работы меня очень часто подмывало спросить, кто даёт деньги на существование «Свидания», но поначалу я стеснялся задавать хозяйке подобные вопросы, а потом согласился с тем, что это не моё дело. Платят? Отлично. Не заставляют преступать законы? Превосходно. Чего ещё можно желать?

Небольшого внеочередного денежного поступления, раз уж предлагают.

– Если вы считаете меня достойным поощрения... От премии не откажусь.

Леди Оливия кивнула и полупредложила, полуприказала:

– Пройдём в кабинет.

А так ли мне нужна премия? Может быть, следовало попросить отгул или день к отпуску? Нет, всё равно не на что тратить свободное время, а деньги всегда придутся кстати. Например, можно зайти в книжную лавку к герру Штрауху и купить тот альбом с гравюрами, иллюстрирующими средневековое судопроизводство, или прижизненное издание Гёте. А ещё полезнее было бы приобрести что-нибудь энциклопедического характера или самоучитель иностранного языка, неважно, какого именно. До сих пор вспоминаю, как погорел на плохом знании итальянского, и скриплю зубами. Если бы можно было предположить экзаменационные злоключения заранее... Но зато благодаря им я нашёл другое место приложения своих усилий, не менее интересное и, надеюсь, кому-то полезное.

– Возьмите.

Низенькая стопка купюр, придвинутая ко мне по полированной столешнице. На вид – совсем немного, если не присматриваться к номиналу каждой из них. Десять бумажек. Десять тысяч евро. Не слишком ли дорого стоит моя рабочая халатность? Я рассчитывал на более скромную сумму. Вернее, надеялся, что сумма будет скромна. Чтобы не чувствовать себя обязанным.

– Миледи?

– Есть возражения?

Гордо повернуться и выйти вон? Изобразить потрясённое непонимание? Отбить поклоны по числу купюр? Меня только что назвали вассалом, а ни один из перечисленных вариантов поведения настоящему вассалу не подходит.

– Нет, никаких возражений. Благодарю вас.

– Это не подачка, мистер Стоун, а признание ваших заслуг. И небольшой аванс в счёт грядущих треволнений.

– Их будет много?

Хозяйка задумчиво провела ладонью по пушистому кружеву шали:

– Не много и не мало. Ровно столько, сколько должно быть и сколько вы допустите в свою жизнь.

Разумеется, она права. С моими возможностями я, в идеале, могу избегать большинства неприятностей ещё в момент их зарождения, стало быть, если постараюсь, буду жить мирно и спокойно, на зависть всем вокруг. Но жажду ли я покоя стоячей воды? В глубине моей души давно уже установился мир, и никакие волны извне не способны надолго меня растревожить: поштормит немного и стихнет, как стихало уже не раз и не два. Предопределённость – штука скучная, но все же безопаснее установить с ней дружеские отношения, а не воевать. Всё вернётся на круги своя, и в этом есть некая...

Из динамика, передающего гулкий стук дверного кольца в кабинет, раздалось свидетельство присутствия у входа в салон первого клиента, но мысли не торопились возвращаться к реальности, пока леди Оливия, заметив моё промедление, насмешливо не приподняла бровь и не поинтересовалась:

– Надеюсь, вы не решили, что выплата премии означает освобождение от служебных обязанностей?

***

Она решительно перешагнула порог, целеустремлённо дошла до центра прихожей и только потом остановилась, но вместо того, чтобы обернуться или что-то спросить, стояла, уткнувшись взглядом в луну циферблата напольных часов до тех пор, пока молчание не нарушил я. Наверное, сегодняшней гостье салона ещё в детстве внушили, что мужчина всегда и везде должен заговаривать с дамой первым.

– Чем могу служить?

Видимо, с моего языка сорвалось что-то неподходящее, а может, и непотребное, потому что женщина выдержала слишком большую, почти тревожную паузу, заставившую меня напрячься. А когда ответила, обращаясь по-прежнему к часам, а не к лицам одушевлённым, настал мой черёд недоумённо приподнять бровь.

– О да, служить... Какое верное слово! Но вот так сразу? Нельзя было бы ожидать, если бы... Значит, я не ошиблась!

Разворот выглядел слегка замедленным, при этом ясно чувствовалось, что незнакомка хотела произвести впечатление эффектности, то бишь, наилучшим образом продемонстрировать свои достоинства. Попытка, не учитывавшая особенности моего вкуса по части женщин, провалилась, но сообщать об этом вслух я не собирался, поскольку наконец-то получил возможность рассмотреть пришелицу и хотел получить от просмотра если не удовольствие, то хотя бы пользу, пополнив галерею примечательных образов. Или образин.

Нет, женщина вовсе не была уродиной, но чертами лица настораживала, если не пугала, а особенностями одежды только усугубляла общую картину.

Тщательно затонированная кожа, какая бывает только у моделей на глянцевых журнальных страницах. Но застывшим в художественно отснятой фотографической композиции красоткам позволительно выглядеть чуточку безжизненными, а для дамы во плоти носить вместо лица нарисованную маску – не самое подобающее занятие. Ярко-красные губы настойчиво отвлекали внимание от глаз за счёт аккуратных до отвращения линий: сам по себе цвет помады напоминал о свежей ране, но чётко очерченные края вызывали устойчивую ассоциацию с цирком. С клоунами, если быть совсем уж точным. Нарочито чёрные, крупно завитые локоны париком не были, но и естественности облику не добавляли, оттеняя косметическую штукатурку. Можно было бы предположить, что небезызвестная звезда эпатажа – один из кумиров женщины, и лакированные сапоги на высоком каблуке вполне вписывались в теорию истоков происхождения внешнего вида незнакомки, но фигура без намёка на талию, спрятанная под чёрным пальто, судя по всему, никогда не водила знакомство с корсетом.