Текст книги "Башня ярости. Книга 2. Всходы ветра"

Автор книги: Вера Камша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

2896 год от В.И.
27-й день месяца Иноходца
АРЦИЯ. ГРАЗА

Это был тот самый овраг и та самая речка, в которой он смывал с себя чужую кровь. Тогда была осень, и рябиновые гроздья заменили ему погребальные лилии, теперь там, где он закопал мальчишку, имени которого так и не узнал, белели какие-то цветочки, а Гразские холмы покрывала молодая трава, которую щипали овцы. Им было все равно, что тут произошло, да и людям, по большому счету, тоже.

Рафаэль Кэрна опустил руку в холодную воду – говорят, в одну реку два раза не войдешь, как бы ни хотелось. Мириец с раздражением брызнул на нагло рассевшуюся перед самым его носом стрекозу, стрекоза улетела, но это ничего не изменило. Они с Алко ждали почти кварту, а отправившийся на поиски Александра Серпьент не возвращался. Рито очень надеялся, что Крапивнику не попались очередные актеры. Они и так изрядно подзадержались, гоняясь за «теятером» и разрушая его магию.

Когда стало ясно, для чего по Арции расползаются бродячие труппы, маркиз Гаэтано и его жгучий приятель пошли по следам лгунов. Крапивник пел, Кэрна готовился, если что, станцевать – не потребовалось. Песня про крапиву действовала безотказно, более того, она зажила своей жизнью, ее пели везде, в ней меняли и переставляли слова, добавляли куплеты, по большей части непристойные. «Крапивные куплеты» догоняли и опережали актерские фургончики, прорастая сквозь магию лжи, как прорастает крапива в запущенных садах. Через двенадцать дней Кэрна опомнился, вернее, понял, что больше делать ничего не нужно, все пойдет само собой.

Серпьент слегка огорчился, но затем воспылал желанием отыскать пропавшего короля и спеть ему. До Гразы они добрались быстро и без приключений, самым трудным было найти место, где можно свести в овраг Алко, после чего Серпьент улетел, не забыв вырастить в месте спуска чудовищные крапивные заросли. Ждать – вещь неприятная, особенно для мирийца, но Кэрна терпел, то следя за облаками, то считая звезды, то повторяя уроки Серпьента или вспоминая эскотские песни. След Сандера мог найти только Крапивник, значит, он его дождется.

Серпьент вернулся на седьмые сутки. Рыжая бабочка размером с молоденького хафаша [20]20
  Хафаш – летучая мышь.


[Закрыть] выпорхнула из зарослей цветущей черемухи и с довольным хрюканьем шмякнулась на шею Алко, впрочем, успевший привыкнуть к Крапивнику жеребец не повел и ухом.

– Что бы вы без меня делали?! – осведомилась бабочка, расправляя крылышки.

– Пропали бы, – покорно ответил Рафаэль. Свой отчет Серпьент начинал с этой фразы, и ничего не заставило бы его заговорить, не получив привычную порцию лести.

– Не то слово, – заверила бабочка, принимая человеческий облик, – где моя царка?

– Ты же говорил, что весной тебе ничего не нужно, кроме дождика, – напомнил Кэрна.

– Дождик хорошо, а царка лучше, – нимало не смутился Повелитель Всея Крапивы, – а сегодня я и вовсе заслужил. Плясать бы тебя заставить, да ладно! Знай мою доброту, нашел я твоего короля. Кварту искал, а нашел!

– Нашел?! Где?!

– В болоте! Да не злись ты! В самом деле в болоте. Ну, словом, был он там. И не один.

– Был? А где…

– У ежа на бороде! Ушел он, и Она с ним ушла. Не бойся, он теперь никому не по зубам.

– Она? Ты можешь по-людски рассказать?

– А я что, по-твоему, делаю? Поганые пиесы сочиняю? И где моя царка, кстати?!

– А то ты не знаешь!

– Знаю, но кто-то мне говорил, что шарить по чужим сумкам грех.

– Говорил Николай, я такие глупости не мелю…

– Ладно, – Серпьент вытащил из седельной сумки плоскую фляжку, отвинтил крышку и лихо глотнул, – короче, тут в трясинах нарциссы завелись, отродясь их не было.

– При чем тут нарциссы?

– Ты дурак? – осведомился Крапивник, делая еще один глоток. – Или притворяешься? Нарциссам тут расти не положено, они и не растут, а эти и вовсе раньше гусиным луком были…

– Слушай, не будь ты бессмертным и не посади ты в лужу этого Перше…

– Угу. Не, ты и впрямь не соображаешь? Эти нарциссы раньше БЫЛИ гусиным луком, а их заставили СТАТЬ нарциссами. В том самом месте, где пропал твой король, которого никто найти не мог…

– Нарциссы, – глаза Рафаэля блеснули, – Сандеру каждую осень нарциссы дарили. Это его цветы!

– Врешь! Не может такого быть, – Серпьент глотнул еще раз, видимо, для повышения догадливости, – если Она с ним столько лет возится, как этот ваш пЕршЕвец, проешь его гусеница, на трон уселся? Ей такого прихлопнуть проще, чем мне голый зад прижечь!

– Что за Она?!

– Она – это Она. А твой король при ней, потому как больше ему деться некуда.

– Где он?!

– Спроси что полегче. Были тут и ушли. Куда – не знаю, зимой это было, мои все спали, никто ничего не слышал… Вот что осенью случилось, они помнят. Пришла Она, с ней были раненый и конь. Конь точно ваш. Большой, белый, грива и хвост черные. Знал бы ты, как трудно из этого сена, проешь его гусеница, что-то вытащить! Всякий раз с ним сливаться приходится, такое точно запить нужно!

Нарциссы – те только Ее запомнили, еще бы не запомнить, если Она с ними такое учудила. Ты б тоже запомнил, если б из тебя Яфе сделали! Чужая Она и своя, это я точно тебе говорю…

– Значит, Сандер жив и с ним друг… А куда они пошли?!

– Говорю тебе, не знаю. Зимой ушли, а если Она не захочет, чтоб их нашли, их никто не найдет. Даже я!

– Серпьент, ты мне покажешь, где они жили?

– А на кой? – Серпьент допил царку и озадаченно глянул на опустевшую фляжку.

– Может, я там что-то пойму.

– Ты? Не смеши меня. Ну да ладно, – сменил гнев на милость Серпьент, – проведу. Утонешь, сам виноват…

2896 год от В.И.
27-й день месяца Иноходца
ТАЯНА. ОКРЕСТНОСТИ ВАРХИ

Никогда ни одной из своих побед он так не радовался, да и чему было радоваться? Разгрому Рауля и его смерти? Убийству несчастного принца Гаэльзского? Захват Кер-Септима отравили слова Саброна о предательстве и отступничестве Филиппа, а эскотские и фронтерские кампании были слишком простыми. Он знал, что выиграет для брата эти войны, и думал сначала о мунтских предателях, потом о своей беде. Ему некогда было радоваться, и, только потеряв все, кроме жизни, он научился жить. Раньше корона Александра Тагэре тяготила, теперь он хотел ее вернуть. Раньше он боялся любить, теперь гордился своей любовью. Раньше его победы так или иначе отдавали горечью, теперь он разбил тех, кто не достоин ни жалости, ни сочувствия. И каждый его успех – это шаг к Арции. Покончив со старыми врагами, таянцы пойдут с ним на запад.

Подошли гоблины. Огромные, сильные, залитые своей и чужой кровью. Как мало их осталось! Полторы тысячи из четырех и еще сотни три из тех, кто сторожил Варху. Но северян погибло вчетверо больше, их армии больше нет, путь к Биллане и Тарске открыт.

В руках Марграча мерцал жутковатого вида ятаган с белой рукояткой. Горец преклонил колено, протянув оружие Александру. Марграч знал и человеческий язык, но момент требовал ритуальных фраз. «Вепрь» говорил, Ежи переводил.

– Вожди Юга просят потомка Инты принять знак его победы.

Александр сделал шаг вперед. Подхватившая Последнего из Королей сила не отпускала, просияв глазами и вызвав ответные улыбки на смуглых суровых лицах, младший сын Шарло Тагэре вытянул вперед руку, словно отклоняя дар.

– Я благодарю воинов Корбута за то, что они сотворили невозможное. Те, кто погиб, не должны быть забыты, но этот меч слишком долго служил злу, чтобы оставить его на земле. Нужно бросить его в пламя Вархи, чтобы он исчез. Чтобы исчезла страна, живущая чужой кровью. Нельзя останавливаться. Мы пойдем на северо-восток и покончим с бледным злом еще до зимы!

Сандер поймал на себе одобрительно-восхищенный взгляд гоблинского вождя. Он не первый год водил войска и знал, что это означает: горцы признали за ним право приказывать уже не по праву крови, а по праву войны. Они поверили именно ему, Александру Тагэре, его делу и его слову. Он привел их к победе, а затем сказал то, что они жаждали услышать. Теперь они не успокоятся, пока не сокрушат врага.

Гоблины готовы были выступать немедленно, люди устали больше, но в том, что победу нельзя упускать, не сомневался никто. Александр с силой сжал поводья Садана. Эту осень он проведет здесь, но следующую встретит в Мунте. Есть войны, которые нужно доводить до конца, и есть враги, которых можно только убивать. Он сказал и это, и раздавшийся по полю одобрительный рев подтвердил: да, это именно такая война. В Таяне, в Тарре нет места для Ройгу и тех, кто жаждет вернуть древней твари жизнь, отнимая ее у других. Если что-то и есть святого в этом мире, то это Жизнь – не существование, не прозябание, а Жизнь – и за нее нужно и должно драться!

НЭО РАМИЭРЛЬ

Ангес был моложе своего двойника и странным образом напоминал сразу и Рене Арроя, и Шарло Тагэре, и его сероглазого сына, хоть и не походил ни на одного из них. Воин не ослеплял, не подавлял мощью, его появление не сопровождалось громами и молниями, на нем даже не было доспехов, но лльяма тихонько отползла от скалы за спину Рамиэрля и припала к земле, вытянув «морду» в сторону пришельца, а тот… Эльфы даже не поняли, как бог оказался рядом с ними, ведь мгновение назад он был на скале.

– Двое из вас – дети Тарры, – Ангес говорил негромко, хотя именно он наделил Романа даром говорить с тысячами, – а третий – сын Незамутненного Света… Скажите, в Луциане по-прежнему боятся Тьмы и низвергают в Бездну отступников? Неужели среди них появились эльфы?

– Мы ушли добровольно, – вспыхнул Аддари, – то есть, я ушел.

– Это дано не всем – уйти добровольно, – наклонил голову Ангес, – вы, верно, полагаете меня ясновидящим и всезнающим, но я знаю далеко не все. Итак, двое сумели покинуть Тарру. Каким образом?

– Через твою обитель. Я одно время носил Черное Кольцо.

– Его вам отдал отец?

– Мы не братья. Норгэрель и впрямь сын Ларэна и Залиэли, а я – внук. Я нашел кольцо там, где его оставил воспитанный Ларэном маг. Мне удалось понять его послание, и я решил освободить его из заточения в обители Адены. У меня ничего не вышло, но я нашел Седое Поле, поле, где вы победили Старых Богов Тарры, а потом и твою обитель. Я говорил с твоей тенью…

– Что ж, значит, ты знаешь все, что я знал перед Исходом. Уже хорошо. Что было дальше? Кольца с тобой нет, значит, ты уходил и вернулся. Почему? Тебе был нужен спутник? И кому ты отдал талисман?

– Мы оказались в Зиме из-за меня, – вышел вперед Норгэрель. – Я был болен, и мы решили, что мне не место в Тарре.

– Болен? – Воин положил руки на плечи Норгэрелю и внимательно вгляделся ему в глаза. – Верно, ты был болен и вы нашли единственно верное решение. Что сталось с твоим отцом?

– Он исчез в Сером море еще до моего рождения. Мать за ним не последовала. Из-за меня.

– Серое море! – темно-синие глаза Ангеса полыхнули, и лльяма от ужаса вовсе вжалась в землю, – я чувствовал, что в Тарре прячется что-то чужое, чувствовал, но Арцей и этот дурак, Владыка Вод, не желали слушать. А зло ждало своего часа и дождалось – мы ушли… Значит, Ларэн исчез и никто его больше не видел? Жаль, он стоил всех моих братцев, вместе взятых! Но твой рассказ слишком рваный. Он порождает вопросы, а не дает ответы.

– Рваный? – Рамиэрль задумался, не зная, с чего начинать. – Если хочешь, возьми мою память. Нам надо спешить, рассказывать слишком долго.

– Хорошо, – кивнул Ангес, – я больше не требую от других того, что не сделал бы сам, но моя память пока слишком тяжела для тебя. Ты отдаешь себе отчет, что я узнаю о тебе все?

– Да. Я бы вырвал из своей жизни многое, но это невозможно.

– Каждый, кто чувствует и помнит, так полагает, но нельзя убить часть себя. Ты готов?

– Да, – Роман отпихнул пискнувшую лльяму. Ангес протянул ему руку, и они оказались на вершине какой-то скалы. Внизу клубился туман, вверху в темно-синем, как глаза Ангеса, небе сияла одинокая алая звезда.

– Ты готов? – повторил Воин, и эльф поднял взгляд, столкнувшись со взглядом бога. Он еще мог отступить, Ангес бы не стал настаивать, но Роман выдержал – и канул в прошлое.

И вновь танцевала Криза, вскидывая смуглые руки. Темные волосы метались, как тени, а тени на стенах повторяли ее движения. Криза танцевала, а он играл, и струны резали пальцы в кровь. Криза танцевала, а он ее терял. Даже не терял, а отдавал другому, понятному, смертному, сильному… Пусть уходит, так надо. Потому что страшно идти по вечности со сгоревшим сердцем.

Бешеный бой гитары, стук подкованных сапожек, восхищенные, горящие глаза Уррика, все понимающий взгляд Геро. Эстель Оскора, любившая Рене больше Тарры и обманутая им и Залиэлью. Он должен был умереть, но умер Преданный. Великий Лебедь, как он закричал на алтаре, а Геро исчезла в сине-черном пламени. Синее и черное…

Всегда синее и черное! Зима, снег, плеск горной реки и юноша, который завтра умрет. Он солгал ему, потому что иначе не мог. Он сказал, что смерти нет, а она есть, и она не Добро и не Зло, она – равнодушие, тупая тварь с мордой жующей овцы… Она не всесильна, хоть и неотвратима. Рене вырвался и вернулся. Его любовь – спасение Тарры, сказала Эаритэ. Его жизнь страшнее смерти, кричала старая Зенобия.

Рев прибоя, тревожные крики чаек. Черный конь на вершине скалы и седой всадник, поднимающий полные муки глаза. Рене не велел к нему приближаться. Топаз, сын Топаза, задрожал и впервые в жизни ослушался хозяина… Черная Цепь с зелеными камнями, вцепившиеся в нее, как в спасение, сильные пальцы… Он заставил Рене пожать протянутую руку. Это было страшно обоим, но они справились и со страхом, и со смертью, вернее, справился Рене. Роман не представлял, что можно жить в таком аду, но Аррой жил, потому что знал, что должен. А они должны вернуться, чтобы Тарра не стала тем, чем стало Светозарное…

– Эта участь Тарре не грозит, – усталый голос вырвал Рамиэрля из многоцветного вихря. – Светозарное уничтожили мы. Да, на развалинах что-то стало прорастать, и Дракон низверг все в небытие. Это – конец, Рамиэрль, и это не самое страшное. Богов можно уничтожить, но, к счастью для них и их обиталищ, их никто не пожелает спасать.

2896 год от В.И.
29-й день месяца Иноходца
АРЦИЯ. ГРАЗА

На глине под навесом сохранился отпечаток конского копыта. Атэвскую боевую подкову Рафаэль узнал сразу. Али, вернее, главный над калифскими конями, оставил новому хозяину Садана множество таких. Рито смотрел на след и чувствовал, что его сердце бешено колотится. Одно дело надеяться или слышать чужие заверения, другое – видеть своими глазами! Сандер был здесь с какой-то таинственной Ней, он жив и здоров, а остальное – ерунда.

Лес у края болота жил своей жизнью, стремительно избывая воспоминания о людях. Там, где у прежних хозяев лесной хижины было что-то вроде огорода, разрасталась крапива и еще какое-то растение с мясистыми большими листьями. Зеленые стрелы проросли сквозь посеревшие доски вкопанного в землю стола, в забор и стены лачуги вцепились побеги мокрого вьюна. Дверь была закрыта и подперта деревянным обрубком, но не заперта, и Рафаэль вошел в низкую комнату. Жалкие крестьянские пожитки, почти голые стены, в углу пучки каких-то трав… Ничего, что бы напоминало об Александре или рассказывало о его спутнице.

– Нашел! – Серпьент, разумеется, тоже не преминул забраться в дом и вовсю шуровал в дальнем углу.

– Что нашел?

– Царка! Бочонок. Почти целый!

Этого еще не хватало! Самомнения трезвого Крапивника с успехом хватало на сотню властителей земных, но, заполучив столько царки, он объявит войну не только Тартю и его актерам, но всем орденам и всем колдунам! И, самое печальное, оторвать Серпьента от добычи труднее, чем загонять до упаду десяток быков, а ждать нельзя! Нельзя! Нужно немедленно возвращаться. Откуда у него возникла такая мысль, Рито не понял, но Серпьент внезапно оторвался от драгоценного бочонка, и с его физиономии сошло обычное глумливо-самодовольное выражение.

– Что-то прошло. Очень сильное и гнусное, – Серпьент был не на шутку встревожен.

– Я ничего не заметил, – Рито стремительно выскочил на двор, обошел халупу, сбежал по тропинке к болотам. Над спокойной золотистой водой мирно склонялись молодые тростники. – Все тихо вроде бы.

– Именно, что тихо. Сам дурак, так на умных погляди. Где стрекозы? Где птицы, где лягушки, где гусеницы, наконец?!

Гусениц и стрекоз и впрямь было незаметно, куда-то попрятались даже водомерки, но тишина длилась недолго. Пискнула какая-то птица, словно из ниоткуда вынырнула голубая стрекоза и пристроилась на остром листе осоки. Болото зажило обычной летней жизнью.

– Оно ищет нас?

– Не, оно мимо шло. – Крапивник плюхнулся на траву, заложил ногу за ногу и уставился на стенку хижины, у которой немедленно поперли вверх крапивные стебли. – Так лучше будет, а то, не приведи гусеницы, какие-нибудь ромашки вырастут. Не люблю. Глупые цветы… «Любит – не любит, плюнет – поцелует…» Тьфу!

– Да уж, – согласился Рито, – на крапиве гадать еще не научились.

– Гадать? – возмутился Серпьент, успевший забыть о промелькнувшей угрозе. – Так я и дам из-за глупости щипаться?! Нагадить кому-то – это да, это полезно, а гадать ни-ни! Слушай, короля твоего мы всяко не догоним, давай снова за этих актеришек возьмемся! Вот смеху-то будет… Я продолжение песенки придумал. Хочешь?

– Нет.

– Это еще почему? Я сейчас в самой буйной силе, они от меня не отвертятся! Ну, давай, а? Клин клином. Они народ накрутят, а мы раз – и в нашу корзинку!

– Серпьент, я возвращаюсь в Гран-Гийо. Немедленно. Надо рассказать Шарло и Эгону про Сандера и про эти теятеры. Пусть вызывает Крэсси и остальных, надо что-то решать. А ты давай, гоняй этих бездарей, я тебе в этом только помеха.

– В одиночку?! – надулся Крапивник. – Скучно!

– Зрителей тебе мало?

– Мало! Они же не знают, что это делаю я!

– Ну, поехали со мной.

– Бум-бум-бум, – нахмурился Кулебрин, – не пойду я с тобой. На теятер я управу нашел, проешь их всех гусеница. Раз запели про крапиву, не заткнутся до осени. О! Смотаюсь-ка я в столицу, разберусь, откуда ноги растут, да на Тартю вашего гляну.

– Вряд ли он тебе понравится, – хмыкнул Рафаэль.

– Тем более, – в зеленых глазах Крапивника мелькнула гордость, – я знаю, что с ним сделать! Будет чесаться! Вот. Когда чешутся – глупеют, а глупый враг – это хорошо.

– Этот враг хорош только мертвым, – тихо сказал Рафаэль, – но если ты и впрямь разберешься, что творится в Мунте, скажем спасибо.

– Я быстро, – заверил Серпьент Кулебрин, – только гляну – и к вам, а потом мы все вместе им зададим.

2896 год от В.И.
29-й день месяца Иноходца
АРЦИЯ. МУНТ

Месть свершилась, причем без ее участия. Подлая баба покарала сама себя, и страшно покарала, но сестра Мария, вернее, Маргарита Тагэре, отнюдь не была счастлива. Девушка думала, что с падением Элеоноры Вилльо победит свою детскую беду, оказалось – нет! Она, законная принцесса из рода Тагэре, вынуждена скрываться под чужим именем и смотреть на бастардов, завладевших арцийским троном.

Свою единокровную сестрицу Маргарита сначала ненавидела, затем стала презирать. Нора, как ее называли даже слуги, чтобы не путать с матерью, была глупа, хоть и невероятно красива. Сначала она шла на поводу у своей Элеоноры-старшей, и по поведению и словам молодой королевы было ясно, что в голове у старой. Нора то и дело бегала советоваться в особняк Вилльо, пока Пьер не показал, кто в доме хозяин. Тогда дурища стала реветь в три ручья и смотреть в рот мужу – собственного ума у нее не было.

Узнав о смерти братьев и заточении матери, Нора упала в обморок, и сестра Мария не терпящим возражений тоном выставила из спальни королевы посторонних. Нора, подурневшая и жалкая, рыдала, сжавшись в комок, она принадлежала к той породе блондинок, которым плакать не следует, покрасневшее, распухшее лицо и заложенный нос ее не красили, а бессвязные слова, вырывающиеся между всхлипами, могли отправить молодую женщину вслед за матерью.

Королева рыдала, а принцесса Маргарита слушала, стараясь не пропустить ни одного слова. Нора во всех своих несчастьях винила дядю-горбуна, отказавшегося на ней жениться. Если бы он согласился, мать бы никогда не выдала ее за Пьера, он бы не стал королем и все были бы живы и свободны. А Александр ее не захотел… Про себя Мария решила, что брат отца был прав, не женившись на такой плаксе, впрочем, ей до этого дела не было. Она выполнила приказание Ее Иносенсии – Элеонора глупа и слабовольна, в отсутствие матери она вцепится в наперсницу, что и требовалось доказать. И все равно королева Арции не должна быть такой! Смотря на перепуганную гусыню, Маргарита Тагэре представляла на ее месте себя. Какой бы она была королевой! Пусть женщина не может занимать престол, но она может править! Была же Иволга, свергнувшая мужа и влюбившая в себя всех нобилей королевства, а чем она хуже оргондской бесприданницы?!

Мария знала, что делает, вступая в орден. Тогда на троне сидел отец со своей шлюхой, они с матерью были забыты. Девушке пришлось выбирать между убогим замужеством, еще более убогим девичеством и Церковью, где умом и решительностью можно добиться многого. В своем решении Маргарита усомнилась, лишь попав ко двору. Она была Тагэре, ее местом был дворец Анхеля, а не обитель. Даже Рубины Ее Иносенсии, и те потеряли половину своего блеска в лучах короны. Будь у Маргариты магические таланты, она могла бы за них побороться, но Анастазия потому ее и приблизила, что не опасалась соперничества. Предстоятельницей может быть лишь женщина, сведущая в орденской магии, самое большее, на что может рассчитывать сестра Мария, – ожерелье бланкиссимы, но теперь этого было мало!

Наперсница королевы была со всеми мила, спокойна и холодна, как горный снег, и никто не знал, как она ненавидела тех, кто занял ее место. Но из ненависти меч не скуешь. Мария честно исполняла поручения Анастазии, но мысль о собственной игре, сначала смутная и неясная, затягивала, как водоворот. С Элеонорой все было ясно, и Маргарита повернулась к Пьеру. Он был отвратителен, этот слизняк с редкими серыми волосиками и нездоровой кожей, но умен. Пьер был жаден, труслив, мнителен, он никому не доверял, но он сумел за несколько месяцев подмять под себя страну, которая его презирала и ненавидела. Конечно, ему помогли, но воли и ловкости коронованному крысенку не занимать. Мария следила за Пьером со странной смесью брезгливости и восхищения, с каждым днем укрепляясь в мысли, что из него выйдет отличный союзник против сильных покровителей. Наперсница королевы подозревала, что Пьеру не по душе быть марионеткой в руках Ифраны, Церкви и Ее Иносенсии, но обойтись без Анастазии он не может.

Свалив убийство детей Филиппа на Александра, Предстоятельница намертво привязала Тартю к себе. Это была не просто помощь – королю доходчиво объяснили, что с ним станет в случае непослушания. Его разорвут в клочки его же подданные как убийцу, бастарда и узурпатора, и все будет чисто, ибо он таковым и является. Заставить арцийцев разлюбить горбуна было трудно, помочь им вспомнить о ненависти к тому, кого они раньше терпеть не могли, легче легкого.

Во время представления Мария сидела в королевской ложе, но смотрела не на сцену, а на королевскую чету. Им обоим было страшно, королю и королеве, но по-разному. Элеонора боялась мужа, муж боялся будущего. Он был в руках циалианок и знал это, а нужно, чтобы в наперснице жены он увидел возможность вырваться из-под опеки. Конечно, в такой игре недолго и голову сломать, но это лучше, чем ходить с опущенными глазами за незаконной сестрой и доносить, доносить, доносить…

Оставалось решить, как и с чего начать. Пьер не из тех, с кем можно говорить с пустыми руками, нужно какое-то оружие и какое-то лакомство, чтобы он увидел ее силу и понял, что она на его стороне. Способ был, древний и безотказный, но слишком отвратительный. К мужчинам Марию никогда особенно не тянуло, но представить себя в объятиях Пьера… Нет, тут нужно что-то другое, но другое не придумывалось, а потом с севера стали поступать странные вести.

Пиесы господина Перше на жителей Тагэре, Эстре и Мальвани не подействовали, напротив, оттуда в Среднюю Арцию заползла похабная песенка, сводившая на нет усилия актеров и драматургов. Кто бы ни был неизвестный сочинитель – гениальным шалопаем, опытным магом или и тем и другим, – но его выдумка напрочь разрушала магию сказки о горбатом убийце и обращала злость и негодование зрителей на исполнителей и короля.

В Мунт непозволительные вирши прислал один антонианец. На первый взгляд, в них не было ничего особенного – обычная уличная похабень из тех, что распевают подвыпившие студиозусы. Марии песню показала Ее Иносенсия.

– Что ты думаешь об этом?

– Ничего, – честно призналась наперсница Ее Величества, – этот поэт вряд ли будет великим.

– Он уже велик, так как сочинил песню, разошедшуюся по всему северу, если не по всей стране. Многие пишут лучше и достигают меньшего. Ты знаешь, как все происходит? Труппа дает представление, все идет прекрасно, пока кто-то не начнет орать про крапиву. В итоге на сцену летят тухлые яйца, а все обнимаются и поют. Это магия, осознанная или нет, но магия. Кто-то идет по следу наших актеров и мешает им. На севере творятся странные дела, Мария.

– Может быть, дело в том, что те провинции всегда были на стороне Тагэре?

– Это объясняет все или не объясняет ничего. Как себя чувствует малышка Нора?

– Плохо, ей тяжело дается беременность.

– Пьер ей еще не изменяет?

– Нет, хотя глаза у него голодные.

– Он родился голодным, – на лице Анастазии возникло брезгливое выражение, – и трусливым. Первый раз изменить жене сложно, потом пойдет как по маслу. Я должна знать, кто будут его любовницы. И кто будет любовником королевы.

– Ее Иносенсия ошибается, Нора слишком труслива.

– Трусливые женщины – очень легкая добыча. Другое дело, что во дворце не осталось мужчин, разве что гвардейцы. Ты попала не к самому веселому двору, дитя мое.

– Я должна веселиться?

– Если ты захочешь приблизить к себе какого-нибудь рыцаря, я возражать не буду. Любовь мешает и магии, и политике, только если она чрезмерна. Но я должна знать, кем будет твой друг.

– У меня нет друга.

– Я знаю, – очи Ее Иносенсии были холодны и равнодушны, – я говорю о том, кто будет, а он будет. Рано или поздно. И его, моя дорогая, не должны звать ни Его Величеством Пьером, ни Его Высокопреосвященством Клавдием, ни Его Преосвященством Илларионом. Остальные к твоим услугам.