Текст книги "Вернусь к тебе"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

7

Сухинин лежал тихо, дышал ровно, но тоже не спал. Он думал о той, что на полке напротив. Как она похожа на его жену, такая же большая, белая. Сейчас Анне примерно столько лет, сколько было Зое, когда они расстались. К тридцати.

Он вытянулся на спине и закинул руки за голову. В полной темноте открыл глаза, словно хотел рассмотреть получше ту, которую не видел с тех самых пор. Она умерла женой другого.

Когда он рассказал жене о том, что его разыскал человек из инюрколлегии и о том, на каких условиях он может получить свалившееся на него наследство, она громко хохотала. Ее круглое лицо стало румянее обычного, а полные плечи в открытом сарафане колыхались, словно взбитые сливки, подцепленные ложкой. Так и хотелось лизнуть.

Он поморщился.

– Сухинин! – снова услышал он ее громкий голос. – Ты – адвентист седьмого дня! С ума сойти!

– Но так вопрос не стоит, – кинулся он успокаивать жену. – Никто не принуждает меня стать членом церкви.

– Не могу-у! – мотала головой Зоя, короткие кудряшки, чуть длиннее, чем у Анны, и чуть темнее, чем ее светло-русые, подпрыгивали.

– Послушай меня. – Он поднял руку, призывая послушать его. Она умолкла. – Зоя, я просто буду менеджером при деньгах, которые мне оставил отцов дядька. Хитрый дядька, ух, какой хитрый дядька. – Он покрутил головой. – По его воле на эти деньги должны издаваться книги. Мое дело – отвечать за то, чтобы деньги пошли только на это. А не на ветер, – добавил он фразу, суть которой не надо объяснять никому. Доступная, она должна была примирить жену с тем, что он сказал.

– Будто ты что-то понимаешь в церковной жизни, – бросила жена, но в ее тоне слышалось гораздо меньше раздражения.

– Мне не надо понимать, я же сказал тебе…

– Ты даже не заглянешь в те книги, которые…

– Я стану только управлять… деньгами, – упорствовал он. – Десять лет, – Степан невольно вздохнул, – как завещано. А потом вынимаю из дела все деньги, и мы с тобой…

– Оттуда ничего не вынешь, – мрачно заметила жена. – Это секта, неужели не ясно? Она же тебя…

– Нет, не секта, нет. Я все узнал, – заторопился Степан. Ему не хотелось, чтобы жена тратила силы на подозрения, переживания, от которых он уже избавился. – Адвентисты седьмого дня – это христианская международная церковь протестантского направления, – быстро проговорил Степан то, что вычитал в энциклопедии. – Они верят в скорое пришествие Христа на землю.

Жена фыркнула.

– А почему – седьмого дня? – спросила она.

– Потому что они чтут седьмой день недели – субботу. Как особо освященный день при сотворении мира. – Степан поморщился. Таких слов не было в его обиходе, ему казалось, они царапают язык, неловко ворочаясь. То же самое он испытывал на экзамене по диалектическому материализму, когда учился в институте. Чужие слова. – Открой энциклопедию и прочти сама, – с некоторой досадой добавил он.

– Вот еще, – фыркнула жена. – Я знаю, что это секта. Спроси кого хочешь.

Степан вздохнул. Природное упрямство жены иногда его забавляло, порой – вдохновляло, а бывало, как сейчас, раздражало. Но он сдержался и спокойно пообещал:

– Когда съезжу на место, узнаю больше.

– На какое место? – спросила Зоя.

– В Винтер, – бросил он так небрежно, будто речь шла о соседней деревне.

– Куда-куда? – переспросила жена.

– Туда, где жил дядька. В Северную Калифорнию. В Америку.

Она молча смотрела на Степана, потом склонила голову набок и сощурилась. Ее лицо побледнело.

– Ты думала, что я шучу? – тихо спросил он.

Жена пожала плечами и молча вышла из комнаты. Степан почувствовал жар внутри, как будто загорелось солнечное сплетение. Но никто не бил его под дых. Разве что предчувствие?

Ее шаги удалялись, он напрягал слух, словно боялся, что они пропадут. Словно кто-то ему сказал, что если он перестанет их слышать, значит, жена ушла от него навсегда.

Но Степан помнит и другое чувство, которое явилось на смену страху потерять Зою. Расшифровать его просто – ничто, никто, ни за что не удержит его от шага, который предлагает ему сделать судьба.

Он уехал в Винтер. В маленьком городке, где жил дядька, местный пастор Леон Макфадден приставил к нему переводчика. Парень русских кровей говорил неплохо, но то, что касалось российских реалий, по сто раз переспрашивал. С его помощью сам Степан понял все, что хотел. Правда, хотеть много он не мог – чтобы задать вопрос, надо знать, о чем.

Леон Макфадден рассказал Степану, что протестанты – лютеране, кальвинисты, представители англиканской церкви, методисты, баптисты, адвентисты – христиане, как и православные. Это понравилось Степану. Неясная тревога: не изменяет ли он чему-то, чему изменять нельзя, – пропала.

Ему пришлось по вкусу и то, что у протестантов нет сложной церковной иерархии, нет монашества. Нет культа Богородицы, святых, ангелов, икон. Таинств у них всего два – крещение и причащение. Степана заинтересовало замечание о том, что протестанты стремятся примирить религию с наукой.

Удивился он числу протестантов в мире – двести двадцать пять миллионов, сказал Леон Макфадден. А когда пастор поздравил его с тем, что он начинает свою работу в канун праздника – адвентисты седьмого дня в России готовятся к сто десятой годовщине своей церкви в тысяча девятьсот девяносто шестом году, он успокоился окончательно.

– Различные конфессии со всего мира пришлют к вам гостей, – пообещал Леон Макфадден. – Церковный юбилей почтут своим присутствием представители вашей власти. Стоит поторопиться и издать некоторые книги к этому празднику.

Леон Макфадден приготовил Степану чемодан книг на английском языке.

– Ваш дядя особенно ценил книги о нравственной жизни человека.

– Пастор считает, – добавил от себя переводчик, – такие книги полезны всем. Их купят не только люди церкви, но и самые разные.

– Я понял, – кивнул Степан.

В гостинице он перебрал книги. Кое-что он помнил из английского и перевел названия. «Идеальная мать», «Счастье в браке», «Противоречия, которые легко сгладить»… Как будто он собирался работать не на церковь, а на школу психологии.

Леон Макфадден не ошибся. На церковный юбилей в Россию съехались не только представители разных конфессий со всего света, но и власти. Если бы жена увидела их, она бы перестала говорить, что это секта. Но Зоя осталась в Новополоцке.

Размах этой малой, как ее называют, церкви удивлял Сухинина все больше. Он побывал в духовной академии, которая принадлежит церкви Оказалось, что в ней можно выучиться на дирижера хора. А у их дочери, Катерины, прекрасный слух…

При духовной академии – а она не так далеко от Москвы – есть учебный сельскохозяйственный центр. Любой человек, не важно, интересуется ли он богословием, может пройти курс по выращиванию экологически чистых овощей.

Степан Сухинин до сих пор испытывал странное вдохновение. Как будто все, что происходило с ним в последние годы – расставание с прежней профессией химика, курсы рентгенологов, после которых он нашел работу, постоянная тревога за то, что будет с ним, с семьей, с дочерью, – улетучилось. Словно он долго барахтался на глубине, едва не утонул, но ему бросили спасательный круг. Из прошлого, предыдущие поколения.

Степан говорил жене, которая не соглашалась переезжать с ним в Суходольск:

– Это удача, Зоя. Поверь.

– Отдать десять лет жизни тому, чего ты не понимаешь?

– А я отдал все предыдущие тому, что понимаю? – Он пожимал плечами. – Знаешь, я начинаю верить, что не мы управляем жизнью, а она нами. Поэтому незачем сопротивляться.

– Какая великая мудрость, – насмешливо говорила она. – Мы с Катериной подождем тебя дома. Я думаю, ты скоро вернешься. Только жаль, что твое место рентгенолога кто-нибудь займет.

– Но разве то, что выпало мне, не доказательство того, что кто-то управляет нами? – спорил он. – А хочешь еще одно? – Он сощурился, волосы на затылке вздыбились. Хохолок в то время еще задорно торчал, он заставлял улыбаться каждого, даже в плохом расположении духа. Зоя тоже улыбнулась. Но у нее вышло криво. – Моя фамилия – Сухинин. Я должен ехать в Суходольск. Ты чувствуешь?

– Ага, в город твоего имени, – фыркнула жена. – Небесный промысел. Как там у вас говорят?

Он пропустил мимо ушей особенную интонацию и ударение на словах «у вас». Но ясно почувствовал внутреннее сопротивление жены и ее решимость отделиться от него.

– По завещанию я должен работать в Суходольске. Оттуда уехала семья отцовского дядьки в Америку. Он завещал мне позаботиться о нынешних прихожанах. Он хотел, чтобы они читали полезные для жизни книги.

– Но ты ничего не знаешь, не понимаешь… – твердила она.

– Моя задача – издавать книги. Никто не заставляет меня становиться верующим и адвентистом.

– Все равно кошмар, – твердила она.

– Ты можешь предложить что-то взамен? Выгляни в окно, жена.

– Незачем. Я и так знаю, что там. – Она усмехнулась. – Вообще-то, Сухинин, ты всегда был активным. Я помню, как в стройотряде ты служил комиссаром. Тогда мы укладывали шпалы в Сибири.

– Да, после второго курса, – сказал он. – У тебя были потрясающие шорты, Зойка.

– За них ты меня и полюбил, – насмешливо бросила она.

– А ты меня – за то, что я был начальником?

– Пожалуй.

Он вспомнил, что после этого, последнего перед отъездом разговора с женой он снова испытал жжение в солнечном сплетении. Как после удара под дых.

Сухинин повернулся на другой бок и едва не застонал. Удержался, опасаясь разбудить попутчицу. Интересно, думал он, женщина, которая лежит на полке напротив него, вот так же держится со своим мужем? Надменно, насмешливо, колюче?

Проведя восемь лет в новом для себя сообществе, Степан Сухинин чувствовал себя рентгенологом, у которого появился прибор, позволяющий просветить нечто, что называют душой. Он не вступал ни в какие церковные контакты, как он это называл. Но из любопытства просматривал книги, которые финансировал. Слушал проповеди по субботам. Он даже уловил, хотя не сразу, что для адвентистов седьмого дня нет ничего более авторитетного, чем Священное Писание. Они верят в незыблемость, неизменность и вечность десяти заповедей, которые он с готовностью принимал всегда.

Издание книг захватило его так сильно, что даже он не предполагал у себя такой горячности. Это были полезные книги – как сделать жизнь человека лучше, семью – крепче, любовь – искреннее.

Сейчас он вез из Москвы сигнальные экземпляры книг. Он обнаружил, что в столице издавать дешевле, чем в Суходольске. Даже с перевозкой.

Сухинин отработал на церковь уже восемь лет. Он все чаще думал о том, куда ему податься с вынутыми из дела деньгами. Но на душе не было так холодно и тревожно, как прежде. Ему хотелось и выйти на волю, снять с себя обязанности, наложенные на него наследством, и остаться, продолжить то, что делает.

Он повернулся на правый бок, собираясь заснуть, и оказался лицом к Анне. Он вслушивался в се бесшумное дыхание. Какое все же сходство с его бывшей женой. Но только ли поэтому он говорил с ней весь вечер? Только ли потому ему хотелось разгадать загадку, которую она сама загадала себе?

А она загадала. Не одну, а две. Он это видел. Сухинин теперь гораздо лучше понимал людей, чем прежде. Он знал, что все люди загадывают себе загадки сами. Чтобы воспарить над собой, победив в чем-то. Анне что-то не нравится. Или кто-то? Скорее всего муж.

Выходит, всем большим белолицым женщинам не везет с мужьями? Как его Зое? А какой муж у этой Анны? Интересно, он похож на него самого? А каким он видит себя?

Степан видел себя мужчиной выше среднего роста, не толстого, с умным лицом. Это обязательно, потому что в том сообществе, куда попал он, с глупым лицом быть не положено.

«Пап, какой ты мудрый», – вспомнил он слова дочери и улыбнулся.

Сухинин растил Катерину один, после того как забрал ее в Суходольск после смерти Зои. Он не хотел, чтобы у девочки была мачеха, и не женился.

Не хотел. Как интересно, вдруг заметил он. Прежде он всегда думал о чем-то, употребляя эту частицу. А теперь она почти пропала из обихода. Он чаще утверждает что-то, чем отрицает. Сухинин понял, что, утверждая что-то, можно скорее примирить людей друг с другом.

Если у его попутчицы разлад с мужем, он поможет им помириться. Потому что у развода, о котором она наверняка думает, есть только одна причина, он узнал ее недавно и согласился – прелюбодеяние. Он принял еще один принцип, который утверждают сторонники церкви, на которую он работает. Он прост – сторона, которая совершает измену, больше не вправе вступать в брак.

Он услышал об этом, когда Зоя собиралась выйти за другого, но они еще не развелись. Она не успела – утонула в озере. Ее гибель словно подтвердила: совершивший измену не должен вступать в брак.

Но, думал Сухинин не раз, если бы он знал то, что знает сейчас, Зоя была бы с ним до сих пор. Они любили друг друга, это точно. Телом. Сейчас он знал, как научиться любить душой. Он научил бы и ее тоже.

Если честно, чувства вины уже не осталось, не винил он и ее. Какой смысл – если не знаешь китайский язык, ты не объяснишься на нем. А они оба были неграмотные.

Не потому ли ему так захотелось удержать молодую женщину, которая попалась на его пути, от того, на что она почти решилась? Он должен помочь ей, не дать совершить необратимый поступок. Научить, как удержаться от него. Победить себя.

8

С вокзала Анна поехала домой, а не на звероферму, где проводила большую часть времени. Витечки дома не было.

В холодильнике лежал кусок сыра, замотанный в тонкую прозрачную пленку. Есть не хотелось. Она захлопнула дверцу холодильника и пошла в ванную, где в шкафу хранились бабушкины бумаги. Она посмотрела на него, прикинула, что без лестницы ничего не достать. Но прежде чем выдвинуть вертлявую, расшатанную конструкцию из металла и дерева из-за шкафа в коридоре, Анна решила переодеться и выпить кофе.

Кофе в доме был всегда, через пятнадцать минут она уже сидела с чашкой за кухонным столом. Вкуса не чувствовала, глотала, ощущая, как в желудок низвергается горячая жидкость.

Надо же, думала она, случайная встреча – и нате вам, все прежние планы побоку. Если бы не попутчик, то через полчаса она уже тряслась бы в автобусе на звероферму. Там ее заждались разлюбезные еноты и егерь Данила, которому обещала помочь – пересчитать лис и зайцев в его угодьях. Она ему задолжала, Данила часто помогает ей с енотами. Она вообще-то не остается в долгу – прошлой весной, например, вместе с ним сажала на его егерском участке клубни топинамбура – земляной груши.

– Косулям на радость, – объяснял Данила. – Они оборвут листья, зайцам тоже кое-что достанется. А клубни выкопают кабаны. Те, что не съедят, останутся на зиму, летом взойдут. И так всегда.

Данилу называли ученым егерем. Охотники приезжали к нему на участок толпами. Он подкармливал животных, поэтому они плодились здесь несравненно лучше, чем на других. Он сеял ячмень, просо, люцерну на полянах, просеках, болотах – где было место.

Данила – потомственный биолог. Его отец работал у бабушки. Иногда Анна, наблюдая за ним, спрашивала себя: мог бы такой, как он, лесной человек стать ее мужем? Но совершенно честно отвечала себе: нет. Ей хотелось, чтобы тот, с кем она рядом, был на своем месте не только в глухом лесу, среди животных, но среди людей тоже.

Она допила кофе и посмотрела в окно. Стекло покрылось узорами, Анна привстала, чтобы разглядеть, что на улице.

Увидела. Высокие сугробы, чуть не вровень с чугунным забором, возведенным давным-давно вокруг их двора. Значит, на звероферме тоже подвалило снега. Самое время встать на широкие лыжи, подбитые камусом, и вместе с Данилой отправиться в лес.

Обычно он проводит учет в начале зимы и в конце, но нынешняя зима выдалась неровной. То мороз, то лютый ветер. А для учета нужна устойчивая погода, чтобы животные не отсиживались в норах. Данила уже несколько раз откладывал выход в лес, но дальше некуда, понимала Анна. Середина декабря.

Тем более что все готово – она сама чертила ему на компьютере план в крупном масштабе: один сантиметр – двести метров. На нем наметила десятикилометровую тропу, точно такую, как прошлогодняя. Ее надо пройти до захода солнца.

В первый день они затирают все следы зверей и птиц, которые пересекают маршрут. На следующий день в эти же часы снова проходят по маршруту. Если встречают на пути погибшее животное, Данила заворачивает его в несколько слоев бумаги и отдает ветеринару. Чтобы определить причину гибели животного и дать ответ – нет ли опасности для зверей на ферме. Для ее енотов.

Анна поморщилась. Так что же, она на самом деле собирается изменить своим драгоценным енотам с шиншиллами?

Анна с первого взгляда полюбила енотов, осторожных ночных животных, величиной с лисицу. Ей нравилась их обстоятельность – выкапывают логово, иногда занимают покинутые норы других зверей. Енот единственный из семейства собачьих впадает в прерывистую спячку. Нагуляет жиру к осени и лежит в норе в морозы и метели.

Она писала диплом по биологии енота. А Данила помогал отыскивать норы. Для Суходольских лесов енот не коренной обитатель, а переселенец. Биологи проделали с ним то же, что собиралась бабушка с шиншиллами. Прежде еноты встречались только в Приморском и Хабаровском краях. В тридцатые годы их выпустили в лесах средней полосы России. Зверям понравилось на новом месте, они облюбовали долины рек, лесные окраины, оказались очень плодовитыми. В апреле или мае у них появляется потомство, бывает, что самки рожают по четырнадцать щенков.

Данила сделал Анне щедрый подарок, когда она писала диплом. Все норы енотов, которые он нашел, нанес на карту и отдал ей. За так. Поэтому она с легкостью могла определить число щенков в каждом выводке. Она маскировалась с подветренной стороны метрах в пятидесяти от норы ранним утром и наблюдала за выводком. Иногда забиралась на дерево, выбирая потолще, чтобы ветка не сломалась под се немалым весом. Ей хватало одного-двух часов, чтобы сосчитать количество щенков. А значит, с большой точностью определить, стоит ли выпускать животных здесь или отвезти на другой участок. Диплом, в который Анна все это вставила, оценили так высоко, что издали в сборнике трудов университета.

Нет, от енотов она не откажется. Она дополнительно к ним займется шиншиллами. У нее будет на это время. Когда вытолкнет Витечку из своей жизни? – насмешливо спросила она себя.

Витечка… Где он сейчас? Впрочем, какое ей дело?

Анна встала из-за стола и пошла за лестницей. Она вытащила ее из-за пузатого коричневого шкафа в прихожей. На нее посыпалась пыль, она фыркала, мотая головой. Черт побери, никакого порядка в хозяйстве. Но не важно. Он будет. Когда-нибудь.

Анна потащила лестницу в ванную, одна ножка вцепилась в тряпичный полосатый коврик и волокла его за собой. Сильным рывком Анна отцепила ее и пнула коврик. Он отлетел к двери, вздымая облако пыли. Черт, снова выругалась она. Сколько времени мужа нет дома?

Наконец встала на ступеньку, с которой можно дотянуться до верхнего ряда амбарных книг. Она сняла три тетради, потом еще три. Принесла в гостиную и положила на стол. «Что ж, начали», – сказала она себе.

Анна открывала тетрадь за тетрадью, смотрела на даты. Как хорошо, что у бабушки всегда был порядок в делах. Она облегченно вздохнула, предощущая, что следующая тетрадь – та, что ей нужна.

– Фу-у. – Анна подвинула стул и села. Сейчас, сейчас…

Она открыла титульную страницу. Но… почему такой перескок? Она вернулась к предыдущей тетради и почувствовала, как меняется настроение – радостного предощущения как не бывало, вместо него подозрительная тревога. Анна быстро перелистала следующие тетради. Все верно, одной нет на месте.

«Может, бабушка ошиблась и поставила не ту дату? – усомнилась она. – Брось, – одернула себя Анна. – Скорее ошибутся все календари мира, чем профессор Удальцова».

Снова и снова Анна тупо перебирала амбарные книги. На колени спланировал лист бумаги. Это еще что? Анна повернула его текстом к себе.

Это… это не страница бабушкиных записей. Это… документ. С печатью.

Анна впилась глазами в слова, которые были напечатаны плотно. Строка к строке. Текст на русском языке, но такого языка она не понимала.

Наконец она положила лист на стол и подняла глаза. Если перевести то, что она прочла, на человеческий язык, документ означал, что ее муж, Виктор Сергеевич Воронин, совладелец фирмы по упаковке… вина!

Ох.

Анна снова читала строчку за строчкой, чувствуя, что ее охватывает ужас. Вложено… Столько денег? Столько, сколько она никогда не видела вживую. Он… тоже не видел.

«Не смеши, – одернула она себя. – Если он их вложил, значит, он их видел». Анна похолодела. Кажется, это произошло с ней второй раз в жизни. Это… правда?

Листок с печатью задрожал в ее мигом похолодевших руках.

Откуда у мужа деньги?

Анна смотрела на число, когда была пришлепнута печать.

Год назад. И он… ничего ей не сказал?

Анна подняла голову от стола и глубоко вздохнула. Она почувствовала во рту привычный привкус, который всегда возникает от волнения. Она долго не могла найти ему определение. Но сейчас догадалась – у нее во рту привкус жженой резины.

«Спокойно, – сказала она себе. – Итак, начнем сначала. Откуда у него взялись деньги?

Он что-то продал. Не украл же, в конце концов».

Анна обвела глазами комнату, пытаясь не увидеть чего-то привычного. Потом усмехнулась. А что могло пропасть? Что было у них такого ценного? На стенах никогда не висели картины великих мастеров. А те, что висели, – творения невеликих, бабушкины друзья дарили свои рисунки. Они не стоили больше устной благодарности и чашки чаю с домашним тортом. Вон они – букет фиалок в банке над телевизором, снежное поле над диваном. Недавно она прочитала, некстати пришло в голову Анне, что труднее всего рисовать белый снег. Еще бы – белое на белом. Но даже за такую картинку, где нарисован белый сугроб и голубое небо над ним, много не дадут. Вот, такая висит над шкафом, почти под потолком.

Анна встала и принялась ходить по квартире. Сначала она ничего не замечала, почти на ощупь отыскивая путь, по которому можно мерить шагами комнату за комнатой. Это не так просто – мебель, старая, тяжелая, ее не сдвинешь, не обойдешь. Она занимала большую часть квартиры, достаточно значительной, даже по нынешним меркам. Комнат было три, они располагались анфиладой, соединяясь друг с другом всегда распахнутыми дверями. Что облегчало переход.

Потом, уже на обратном пути, Анна смотрела не под ноги, а вокруг. Она все еще пыталась понять, что пропало, хотя уже начинала догадываться, что Витечка если и продал, то нечто… нематериальное.

Пройдя по комнатам три раза, она остановилась возле стола, крепко обхватила себя руками за плечи, глядя на выложенные на столешницу тетради, или, как их называла бабушка, амбарные книги.

Анна села за стол. Повертела в руках документ. Спросить не у кого. Мать далеко, у нее свои проблемы. Она двигает отца все выше и выше. У нее открылся природный дар воспитателя собственного мужа. Надо заметить, отец не из слабых мужчин, но так сошлось. Мать, как теперь сказали бы, была виртуальной авантюристкой. Она придумывала ходы, которые должны сделать другие. Отец подходил для этого идеально. Поэтому он теперь работал в Москве, в банке, на должности, о которой едва ли мечтал обычный экономист из Суходольска.

Рассказать подругам? Вообще-то у нее нет никого ближе енотов. А если бы они были, она никого не стала бы посвящать в свои дела. Просить помощи в личной жизни у посторонних все равно, что вместо зубного врача пойти к часовому мастеру. У того и другого есть инструменты, но они сильно отличаются друг от друга.

Может, все-таки кто-то дал Витечке денег? Какая-нибудь… состоятельная женщина?

От этого предположения ее бросило в жар. У Витечки женщина? Но… Почему? Как?

Анна откинулась на спинку стула.

«Как? – ехидно спросила она себя. – А разве не ты сама собиралась исключить его из своей жизни?»

Анна встала, не отрывая глаз от стола, будто сверху могла рассмотреть что-то новое. Она засунула руки в карманы темно-зеленых брюк из флиса. В складке мягкой ткани нащупала картонку. Что это? Она наморщила лоб. Вынула. Визитная карточка. Сухинин Степан Михайлович. Она ехала в поезде в этих брюках, а он дал ей свою визитку.

Анна порозовела. Но не от того, от чего розовеет женщина. Не от воспоминания о том, каким вниманием одарил ее попутчик. Яркий цвет окрасил щеки от пришедшей в голову мысли. Этот странный человек предлагал показать ему бабушкины записи, чтобы по формулам догадаться о возможной причине гибели животных. И смерти самой бабушки.

Более того, он уверял ее, что с недавних пор знает об отношениях мужчины и женщины то, чего не знал прежде. Его близость к церкви, незнакомому и настораживающему миру, позволяла Анне воспринимать его иначе, чем других мужчин. Он казался ей сторонним наблюдателем жизни всех остальных, к которым она относила себя.

Анна втянула воздух. Она вспомнила слова Сухинина о том, что мужа нужно хвалить, восхищаться им. В общем, льстить. «Какая ерунда», – говорила она себе и чувствовала, что слезы вот-вот выкатятся из глаз.

«Погоди, – одернула она себя. – А может, Витечка где-то взял кредит? Но кто ему даст под его зарплату? А если под залог? Но что он мог заложить?» Только ее. Анна усмехнулась. Она, конечно, хорошо к себе относится, но не настолько, чтобы поверить, будто потянет на половину стоимости упаковочной фирмы.

Сердце колотилось, Анне нужно было что-то делать. Она вскочила из-за стола, подошла к окну и принялась царапать заиндевевшее окно. В морозном рисунке разглядела зверька. Замерла, изучая абрис. Конечно, он похож на шиншиллу. Голубоватый оттенок зимнего дня придавал еще большее сходство.

Анне показалось, что прямо к ее носу поднесли табличку, которую она увидела на выставке: «Голубая шиншилла». Самая красивая из всех.

Ее бросило в жар, потом в холод. Значит, все это произошло год назад? Тогда… ясно, что Витечка продал.

В висках застучало. Анна еще крепче впилась себе в плечи. Бабушкину тетрадь. Это вместо нее лежит документ, а тетради номер девять нет.

Анна отошла от окна. Она снова засунула руки в карманы брюк, пальцы правой руки нащупали картонку. Анна машинально выдернула ее и посмотрела. Да, все та же визитная карточка.

Позвонить прямо сейчас? Она чувствовала, как холодная дрожь пронизывает тело. А что сказать Сухинину? Заявить ему: «Все ваши слова – муть?» Но он же предлагал ей помочь разобраться с формулой яда, а не с мужем и его обманом?

Нет, она должна сама разобраться со своей личной жизнью.

Анна засунула визитку обратно. Если бы Витечка оказался сейчас вот здесь! Анна стиснула кулаки. Она бы… Она бы… Она огляделась. Она бы запустила в него чугунным кабаном, который стоит на полке? Нет. Она бы…

«Стоп, Анна, – сказала она себе. – Все, что сейчас надо сделать, – это забрать тетради и увезти их на звероферму. Прямо сейчас».