Текст книги "Вернусь к тебе"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Bepa Копейко
Вернусь к тебе

1

Витечка проснулся от того, что почувствовал на своих губах чьи-то губы. Они были влажные и бархатистые. Он простонал в полусне:

– А-а-анна-а, – и собрался раздвинуть губы пошире.

Его удержал заливистый смех. Он узнал этот голос – хохочет Никита. На самом деле хозяин дома привалился к дверному косяку и держался за живот.

– Вот это сцена. Хорошо, что ваши ласки не видит моя жена, – прохрипел он. – Она бы подумала, что Дарзик собирается поменять ориентацию.

Витечка открыл глаза и быстро закрыл их. Усатая морда с круглыми бездонно-темными глазами в коротких ресницах-иголочках норовила теснее прижаться к его лицу.

– Уйди! – Он толкнул тушу, которая навалилась на него. Пятнистое длинное ухо прошлось по носу. Толстый бассет, который напомнил ему сетчатый мешок с золотистым луком, которым торгуют на овощных лотках, грохнулся на пол. – Да откуда он взялся? – Витечка дернулся и сел.

– Он не взялся, – засмеялся Никита, пропуская Дарзика в дверь, – он тут живет.

– Но вчера его не было, – упорствовал Витечка.

– Дарзик был. Он тихо спал на своей перинке, – не отступал Никита. – Только не подозревал о своем счастье – что ты дрыхнешь в соседней комнате.

– Фу. – Витечка искал, куда бы плюнуть. На ковер – неловко. Наконец вытер губы тыльной стороной ладони, потом прошелся ею по собственным белым боксерам, туго обхватившим бедра. – Что ему от меня надо? Не знаешь? – насмешливо спросил он приятеля.

– Дарзик всегда спешит на запах красного вина. Как бабочка на цветок, чтобы собрать нектар.

Витечка рассмеялся:

– Хороша бабочка. Бочка, а не бабочка.

– Не унижай нежное животное, – попросил Никита. – Страсть охватывает не только людей. Во всем виновата моя жена. Однажды дала псине попробовать красного сухого. С тех пор едва учует запах – кидается лизать. Все, что ни попадя. Ты, слава Богу, не самый опасный вариант для его драгоценного здоровья.

– Спасибо за доверие. Но если бы он меня пропустил, я бы не слишком огорчился, – проворчал Витечка. Он морщил лоб, что-то силясь вспомнить. – Мы что… вчера хорошо напробовались?

– Ну-у я бы сказал, мы настойчиво дегустировали. – Никита выпрямился и головой почти коснулся притолоки. Он привалился к косяку, засунул руки в карманы светлых брюк и скрестил ноги. Витечка видел перед собой довольного жизнью человека, и к нему вернулась вчерашняя радость. Он тоже доволен собой. Не меньше чем Никита. Они партнеры.

– Понятно. – Витечка выпрямил спину. – Хорошо, что я быстро проснулся, – фыркнул он. Хотя готов был поддаться утренним грезам, которые посещают мужчин в этот час. Он собирался насладиться моментом… Думал, что это Анна… Размечтался.

При воспоминании о жене на этот раз он не испытал печали, которая неотступно держала его последнее время. Он представил себе ее удивленное лицо. Ее широкую ладошку, на которой лежит «золотая виза», пластиковая карта, которую Витечка приготовил для нее.

Он выбрался из постели и протопал мимо Никиты в ванную.

– Твое полотенце зеленое, – предупредил Никита.

– Спасибо, а все остальные, я думаю, Дарзика, – проворчал он.

Витечка долго чистил зубы жесткой щеткой, благодаря которой, верил он, они до сих пор не знают сверла бормашины. Он долго стоял под душем, успокаивая тело, которое внезапно завелось и вытворяло невесть что. Он поливал себя то холодной водой, то горячей, делал это так долго, что Никита постучал в дверь и крикнул:

– Не думай плохо о Дарзике. Этот четвероногий привит от разных болезней. Он здоров и чист, как мало кто из двуногих.

Витечка фыркнул, осыпая брызгами розовую кафельную стену ванной. Он уже пришел в себя.

Вчера Никита предложил ему остаться, когда они допили присланную на пробу бутылку красного вина Они собирались определить, стоит ли это вино того, чтобы работать с ним. Красное сухое, в нем было не десять градусов, а двенадцать. Партнеры уверяли, что для Екатеринбурга, где они собирались его разливать и продавать, и для северного Суходольска, где собирались продавать, именно поэтому оно гораздо лучше. Крепче.

Никита и Витечка смеялись над ними – только сидя посреди Европы, можно вообразить, что разницу в два градуса, да еще вокруг десяти, способен заметить крепкий уральский и северный потребитель. В начале девяностых, когда в Суходольске не было ни капли спиртного, по городу ходила шутка: мол, надо срочно его переименовать. Пускай будет город Мокрогубовск, тогда магазинные полки станут ломиться от бутылок.

Вино обоим понравилось, они пили его и закусывали разговорами. Поэтому Витечка остался у Никиты.

– Моя виноградная жена у себя, я один, – сказал Никита. – Ложись и спи.

– Покажи где, – попросил Витечка.

Когда Никита подвел приятеля к кровати, он не удержался и осторожно задал вопрос:

– Витек, а ты до сих пор ничего не сказал Анне?

– Нет.

– Ты крепыш. – Он окинул его таким взглядом, будто перед ним сидел тяжелотелый борец сумо, а не изящный молодой мужчина. – Я бы не смог. – Он покрутил головой. – Даже не потому, что я болтун какой-нибудь. Я побоялся бы, что будет, если жена узнает, и вдруг не от меня. – Он покрутил головой. – На кухне не осталось бы ни одной сковородки. – Он засмеялся.

– Хорошо, что сковородки теперь не чугунные, – заметил Витечка.

– Но чтобы разбить тефлоновые, надо колотить ими о чугунную голову. – Никита кулаком постучал по своей голове. Густые рыжеватые волосы рассыпалась, искрясь в свете длинноногого торшера.

– Анна узнает, – сказал Витечка. – Но уже вместе с результатом. Я ей все расскажу, когда подарю вот эту карту. – Он вынул из кармана «золотую визу», которую только что получил в екатеринбургском банке. – Я скажу: «Держи, вот твоя шиншилловая ферма».

– Анна… – проговорил Никита. – Какое твердое имя. Читаешь с начала, читаешь с конца – все равно Анна. Между прочим, такие слова, которые одинаково читаются с начала и с конца, называются палиндром.

– Откуда ты такой умный филолог? – спросил Витечка.

– От жены. Она филолог-русист. Моя жена собирает палиндромы, хочет составить словарь. Как тебе, например, «А дар-то – отрада».

Витечка наморщил лоб.

– Не мучайся, прочтешь с конца, будет то же, что с начала. Надо спросить, есть ли у нее в списке имя «Анна».

– Твой филолог-русист наверняка не знает, что к женщине с именем Анна не подкатишься просто так. Со всех сторон крепость. А если что задумала…

– То муж сделает все, чтобы она это получила, – закончил за него Никита.

– Правда, – согласился Витечка.

Они с Никитой говорили об этом вчера, но Витечка все хорошо помнил сегодня. Он ни слова не хотел бы исправить из того, что сказал. Сейчас он снял с крючка белый махровый халат, на который указал ему хозяин, надел. Потом открыл дверь из ванной, полной пара, в прохладный коридор. Завязывая на ходу пояс, он пошел на запах жареной ветчины. Халат укрывал его с головы до пят. Это не преувеличение: на голове – капюшон, полы волочились по ковру, потому что хозяин халата в полтора раза выше гостя.

– Ты как настоящий куклуксклановец, – засмеялся Никита. – Вчера ночью видел в новостях.

– Неужели после всего ты воткнулся в ящик? – Витечка искренне изумился.

– А куда денешься. – Никита пожал плечами. – Дарзик не спит без ночных новостей.

– Брось. – Он откинул капюшон и скривился.

– Объясняю, – сказал Никита. – Однажды он увидел на экране хозяйку. Показывали какую-то сходку виноделов.

– Он ее узнал? Быть не может.

– Опять не веришь. – Никита поморщился. – Знаешь, чем дольше я общаюсь с этим пятнистым типом, тем все больше убеждаюсь, что собаки понимают все.

– Тогда какого черта он целовал меня взасос, – проворчал Витечка.

– А со стороны казалось, что ты его целуешь. – Никита расхохотался. – Ладно, кончаем разговоры. Скажу одно для твоего успокоения: ты не подцепишь от Дарзика ни коровьего бешенства, ни птичьего гриппа.

– Вообще-то он смахивает на корову, – фыркнул Витечка.

– Но на птицу точно нет. – Хозяин заступился за Дарзика.

– Согласен. Ладно, где моя новая любовь? – смягчился Витечка, оглядываясь.

– Сейчас прибудет. Поест и явится. Пить какао.

– Смеешься, да?

– Ничуть. Он любит утром пропустить мисочку. Круассаном закусить.

– Настоящий француз, – фыркнул Витечка.

Никита вздохнул:

– Как ни банально, но это так. Он родился в Сент-Этьене, город в пятистах километрах на юго-восток от столицы. Моя жена, между прочим, его заработала. Когда училась в университете, она выгуливала собак.

– Как это? – Витечка изумился.

– Обыкновенно. Люди – на работе, собаки – дома. Хозяева нанимают студентов или безработных, но приличных, оплата почасовая. Наша девушка возжелала щенка бассета вместо денег. И вот он.

На пороге, словно в умело срежиссированной сцене, появился Дарзик. Никита подвинул ему зеленую мисочку с какао, а на желтой подал слегка теплый круассан с сыром.

Приятели позавтракали, Дарзик тоже.

Гость быстро переоделся, собрал сумку. Уже у дверей Никита спросил Витечку:

– Не поцелуешь Дарзика на прощание?

– Нет, и тебя тоже не буду, – засмеялся он, протягивая руку. – Пожелай мне удачи, Никита.

– Желаю. Наши удачи связаны, имей в виду. Так что держись стойко под натиском своей драгоценной Анны с крепким именем-палиндромом.

2

Мужчина был большой, со встрепанными волосами, он походил на крупного енота, которого разбудили в норе среди зимы. Сходство придавала шапка, которую он снял и положил рядом с собой на полку, она сшита как раз из меха этого зверя. Серый с рыжинкой ворс торчал во все стороны и слегка поблескивал в слабом свете купе.

Надо же, заметила Анна, как точно подобрал себе мех этот человек. Она невольно поморщилась – ну вот, опять. Сколько можно? В последнее время она то и дело ловит себя на том, что пытается угадать – тот ли выбор сделан. Это касается не только меха. Слова «подходит», «выбор», «правильно ли»… становились наваждением. Не проходит дня, да что там дня, ей трудно прожить час, чтобы эти слова не толклись в голове.

Они мучили, съедали радость, портили настроение и цвет лица. На что они никак не влияли, так это на фигуру. Анна Удальцова по-прежнему оставалась большой и пышной. Впрочем, она-то знала, что все дело в конституции – у нее от природы широкая кость, которая переходила по линии матери через поколение. Сейчас настала ее очередь прожить крупной женщиной рода Удальцовых. Анна не мучилась из-за своей стати, в какой-то момент она интуитивно поняла – полюби себя такой, какая есть, и тебя полюбят другие.

Она села поглубже, придвинулась спиной к холодной гладкой стенке купе, покрытой коричневым пластиком. Удобно наблюдать за другими, когда твое лицо скрыто в сумеречном свете. Сейчас она ведет себя, подумала Анна, как скромница-шиншилла. Одна из тех, на которых она неотрывно смотрела три дня подряд.

Анна ехала из Москвы, где проходила выставка клеточных животных. Привезли норок, лис, кроликов, любимых енотов и окончательно смутивших ее разум шиншилл.

Енотами зоотехник Анна Удальцова занималась на звероферме под Суходольском. Шкурки этих животных давно вошли в моду и не собирались выходить. Она сама надевала шубу из енота в зимние холода, длинную, почти до пят. В ней она казалась на редкость стройной. Мех был натурального цвета, не крашеный, она терпеть не могла неестественные оттенки – зеленоватые, синие или фиолетовые. Любому меху они придавали сходство с мехом Чебурашки, как говорила бабушка.

Вывести зверя голубого цвета – другое дело. Над этим ее бабушка работала не один год. Не вышло. Но вот таких, голубых, шиншилл Анна увидела в Москве.

Она снова поморщилась, будто от боли. Словно кто-то что-то отнял у нее. Но почему? Какое ей дело до шиншилл, пускай даже голубых? Она никогда не занималась ими. Это бабушка, профессор Удальцова, пыталась акклиматизировать нежных обитателей американских Анд в средней и южной полосе России. Это она говорила, что вот-вот родятся щенки цвета неба.

Не случилось. Шиншиллы погибли почти в то же самое время, когда умерла бабушка. То была странная смерть, о такой смерти доктора, склонные к черному юмору, говорят: умер среди полного здоровья. Ее не спасли даже в клинике Бурденко в Москве, куда отправили на санитарном самолете.

Теперь пришла мода на шиншилл. Их хотят держать у себя дома деловые женщины, состоятельные домохозяйки. Клетками с милыми пушистыми комочками «утепляют» холлы хозяева крупных фирм.

Что ж, понять можно – зверьки годятся человеку в друзья: они чистоплотные, ничем не пахнут, как хорьки, например, не такие своенравные, как норки. Шиншиллы привязчивые, доверчивые, мало едят. Для них одна изюминка – лакомство, которое можно разделить на три части и угощать любимца трижды в день. Что им обязательно нужно для счастья – так это ванночка со специальной пылью для купания, чтобы длинный нежный мех оставался чистым и свежим.

Чем дольше Анна ходила перед клетками, слушала восторженные возгласы зевак, тем все более сильное беспокойство одолевало ее. Она даже забыла о Витечке, об отношениях с которым собиралась подумать вдали от дома, где, как ей казалось, она рассмотрит их совместную жизнь в деталях и решит, что делать.

Шиншиллы голубого цвета ей напоминали о бабушке, которая вечерами сидела в своей комнате и исписывала амбарные книги – страницу за страницей. Она составляла рацион для каждой подопечной. Она переводила с английского и испанского все, что могла раздобыть о них в то время, а это было полтора десятка лет назад…

Кто мог вывести голубых шиншилл? – спрашивала себя Анна в сотый раз. Она точно знает, что после смерти профессора Удальцовой по-настоящему шиншиллами не занимался никто. Конечно, ее статьи по их разведению выходили, но мало. А все тетради с записями лежат у нее дома. В шкафу. Тогда откуда голубые шиншиллы на выставке?

Неужели кто-то начал с нуля и сразу, как говорила сама бабушка, в дамки? Она была любительницей шашек. Играла со своими подругами, как потом догадалась Анна, на деньги. Однажды она собиралась в школу и подслушала их разговор. «Банк просел, срочно увеличиваем ставки». А потом, после ее смерти, подруга призналась, что раз в полгода они «обнуляли» банк, устраивая «загул». В Заречном парке, на другом берегу Бобришки, они знали «приют», в котором была баня, бассейн, видео и бар…

На выставке Анна так увлеклась шиншиллами, что почти не смотрела на енотов. Может быть, поэтому, испытывая запоздалую неловкость перед ними, она столь пристально наблюдает за обладателем енотовой шапки, что сидит напротив нее? Через него уделить внимание им, задобрить, чтобы не обиделись? Она ведь сейчас возвращается к ним…

Анна ловила каждое слово, которое мужчина-«енот» говорил молоденькой девушке, провожавшей его.

– Значит, на Рождество – в Питер? – спрашивал он. Конечно, это его дочь, поняла Анна. Девушка была тоненькая, в рыжей дубленке хорошей выделки, из-под широких, с манжетами, клетчатых брюк высовывались острые носы черных ботинок. По моде сезона.

– В Питер, – кивнула Она. – Если мальчишки найдут квартиру. Они сами на птичьих правах. Хозяйка попросила съехать.

– Они ей не понравились? – спросил он.

– Нет. Не в этом дело. – Она помотала головой. – Просто сама хочет вернуться к себе домой.

– Позвони, когда решите. А то раз – и всей компанией в Суходольск!

Девушка засмеялась так, что было ясно – это отказ.

– Я тебе позвоню, – кивнула она и принялась рыться в большом пластиковом пакете. – Вот. – Она вынула из белого желтый, поменьше. Он шуршал, заглушая голос, но у Анны был тонкий слух. – Это вашим, подарки… Кассета тоже здесь.

– Я дам ее послушать детям. Ты приедешь… после?.. – По голосу отца Анна догадалась, что он говорит о чем-то значительном.

– Обязательно, – пообещала дочь. – Папа, как мне хочется, чтобы поскорее… Узнать бы, как все будет…

«Енот» засмеялся:

– Чтобы узнать будущее, до него надо или дожить, или вспомнить прошлое.

– Ты такой мудрый. – Она наклонилась и чмокнула «енота» в щеку. Длинные светлые волосы поиграли в откинутом на спину капюшоне и замерли.

– Тебе пора. – Он взял ее за руку и сжал, прощаясь. – Слышишь? – Он кивнул на открытую дверь купе.

Анна тоже слышала строгий голос проводницы. Хозяйка вагона, в бордовом форменном, хорошо сшитом костюме с белой блузкой и черным галстуком, прошла мимо, призывая всех провожающих выйти.

Дочь «енота» вскочила, вежливо попрощалась с Анной, отец отправился ее проводить.

Мужчина вернулся и сел на прежнее место.

– Никак не могу успокоиться. – «Енот» покрутил головой. Но волосы не упали на лоб, потому что давно убежали от края на темя.

– Что-то важное? – осторожно спросила Анна и откашлялась. От долгого молчания перехватило горло.

– Да. Очень. – Он засмеялся и провел рукой по голове. Старая привычка, подумала Анна. Осталась от того времени, когда было что приглаживать. – Моя дочь два дня назад солировала на концерте в Зале имени Чайковского. – Он кивнул на кассету: – Сделали запись. – Он умолк, позволяя попутчице осознать важность события. Анна молчала, никак не отзываясь на новость. – Это самый престижный концертный зал Москвы, – объяснил мужчина.

– На чем она играет? – спросила Анна. Она, если честно, не сказала бы точно, где находится этот зал, а где Большой зал консерватории. Но зачем признаваться, если тебя не просят? – Или… может быть, она поет? – осторожно поинтересовалась Анна. Но тут же подумала – едва ли. Девушка столь «узкой» конституции не может стать певицей. Разве что попсовой. Но в Зале Чайковского такие не поют.

– На домре, – ответил «енот».

– На домбре? – переспросила она. – Это какой-то среднеазиатский инструмент… – Анна наморщила лоб, – он…

– Ничего подобного. – Мужчина так энергично затряс головой, что Анна наконец увидела, какого цвета у него волосы. Довольно длинная русая прядь взметнулась и прикрыла темя. – Домра – старинный русский инструмент. Азиатский называется домбра. – Он подчеркнул в слове букву «д». – Он другой. Моя дочь играет на традиционном национальном инструменте. Он в том же ряду, что и балалайка. От нее, между прочим, домра и произошла.

Анна фыркнула. Все эти балалайки и домры набили оскомину еще в детстве. Когда она училась в шестом классе, ей предлагали записаться в музыкальную школу, но учиться по классу народных инструментов. Все объяснялось просто – в Суходольске были преподаватели, они простаивали без учеников. Но Анна, как говорила мать, уперлась рогом.

– Она на самом деле любит этот инструмент? – спросила Анна без особого любопытства.

– Не просто любит, – горячо отозвался «енот», – она – королева этого инструмента. – Он откинулся на мягкий обтянутый коричневым дерматином подголовник, приделанный к стене купе. Анна увидела перед собой гордого отца. – Я так рад, что ее наконец выпустили на сцену вместе со знаменитым оркестром. Вы слышали о Национальном оркестре народных инструментов?

Анна пожала плечами.

– Не слышали. Не знаете. Но непременно узнаете.

– Почему? Я вообще-то не слишком… музыкальна. Я не хожу на концерты, – заметила Анна. Ей не понравилось чувство, которое внезапно царапнуло ее. Как будто она в чем-то виновата. А этого она не любила.

– Потому что я уверен: так будет. Вот и все.

Она пожала плечами в тот момент, как дернулся поезд. Анна подумала, что ее не слишком вежливую реакцию можно объяснить началом движения. Ей стало спокойнее – зачем беспричинно обижать человека?

Анна повернулась к окну, скользнула взглядом по фигурам самых упорных провожающих, они переминались с ноги на ногу. Таких в Москве совсем мало, заметила Анна, не то что в Суходольске. На самом деле – зачем они здесь? Вещи в вагоне, пассажиры на своих местах. Порядок.

– А всегда получается то, в чем вы не сомневаетесь? – спросила она, отвернувшись от окна и удивив вопросом саму себя.

– Конечно, – быстро отозвался он. – Если сомневаешься в чем-то, то это не получится.

Анна засмеялась.

– Мне бы вашу уверенность, – бросила она.

– Неужели недостает своей? – Насмешка в его голосе ничуть не обидела Анну, она показалась ласковой. Отцовской, что ли. Он словно перенес свои чувства к дочери на Анну. Конечно, Анна раза в полтора старше ее, но он сам прожил на свете больше Анны лет на двадцать, не меньше.

– Нет, – призналась она честно, – недостает.

– Если вы точно знаете, чего хотите, такого просто не может быть, – с неподдельной уверенностью заявил он. – Делайте, что должно, и все получится. Моя дочь, к примеру, заканчивает академию и станет дирижером. Потому что она этого хочет.

– У нее, конечно, все получится, – согласилась Анна. – У вас очень… обаятельная дочь.

– Энергичная, – уточнил он. – Деятельная. Она хочет не только солировать на домре, а научиться управлять оркестром. Большим, который подчиняется только ей. Она опускает дирижерскую палочку вниз, – рука нырнула почти под столик, – самая сильная доля такта. Палочка взлетает вверх… – Он картинно поднял руку.

– Самая слабая доля такта, – закончила за него Анна.

– А вы откуда знаете?

– Да ниоткуда. Я просто догадалась.

– Вы находчивая. Странно слышать, что вы отказываете себе в уверенности. Она непременное свойство каждого находчивого человека. Надо только хорошенько поискать в себе уверенность. – Он улыбнулся. – Попробуйте.

– Прямо сейчас? – с ехидцей спросила Анна.

– Почему бы и нет? Ищите. – Он засмеялся.

– Уже начала, – сказала Анна и выпрямила спину.

– Не верите, да? – заметил мужчина.

– Скорее сомневаюсь, чем не верю, – призналась Анна, снова расслабившись и привалившись к стене.

– Сомнение хорошо не всегда. Иногда стоит принять то, что вам предлагают, – назидательно произнес он.

– Все подряд? Все, что предлагают? – В голосе Анны слышался протест. Перед глазами возник Витечка, но не теперешний, а тот, который предложил себя. С которым она сейчас не знала, что делать. Зачем она приняла то, что он предложил?

– Человек слышит истину сердцем, – сказал мужчина. – Если слушать себя, то не ошибетесь.

– Вы можете привести пример? – Анна склонила голову набок, наблюдая за лицом попутчика.

– Охотно, – сказал он. – Я вам расскажу свою историю. Она… почти невероятна.

Мужчина привалился к стене купе, вздохнул, уже собрался произнести первую фразу, как вошли двое. Они дежурно поздоровались, не глядя на попутчиков, закинули полупустые и оттого легкие дорожные сумки на свои верхние полки, шепотом перебросились словами и вышли из купе.

Анна потянулась к ручке двери и задвинула ее.

– Рассказывайте, – поторопила она его. – Я внимательно слушаю.