Текст книги "Туманный берег"

Автор книги: Вера Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Вадим вздрогнул. Она, не ощущая ничего, кроме монотонного, нарастающего звона в ушах, продолжала:

– Ребенка, которого мы с тобой вместе воспитывали, я забираю с собой: не хочу, чтобы он жил с убийцей. Это к вопросу о "Леоне". Классно вы, кстати, придумали!

– Что ты несешь? – Бокарев понемногу начал приходить в себя. – Что ты несешь?! Я не понимаю!

– Зато я теперь понимаю все. Мы уедем. И если ты попытаешься... Ты слышишь меня? Просто попытаешься послать милицию по нашему следу, в прокуратуре узнают все. Можешь не играть желваками. У меня есть не то чтобы доказательства, но все же кое-что интересное. Хочешь узнать, что?

Он прислонился спиной к двери, спрятав обе руки в карманы брюк.

– Твою Олесю видели. Уже после её мнимой смерти. Видели, как она приходила к тебе, как вы разговаривали. Есть человек, который её элементарно опознает.

Вадим опустил голову так низко, что подбородок коснулся груди. Вздохнул, снова поднял глаза на Лилю.

– Она, действительно, приходила ко мне на работу, – голос его был вялым и надтреснутым. – Я не хотел тебе говорить, и не хотел, чтобы хоть кто-нибудь знал... Она, действительно, приходила, Лиля. Но это было в понедельник, на второй день после её прилета в Москву. И за несколько дней до её смерти. Тогда ещё никто не мог знать, что все вот так кончится...

...Тогда ещё никто не мог знать, что все вот так кончится. Олеся казалась веселой. Может быть, наигранно веселой, может быть нервной и напряженной. Но она ещё не догадывалась, что жить ей осталось всего несколько суток. На ней были узкие белые брючки, розовая блузка и маленькое жемчужное колье. Роскошные волосы лежали на плечах тщательно уложенной волной. Теперь она выглядела дорого. Это было первое, что он отметил. И только потом начал немного соображать.

– Ты?! Ты откуда?

– Из Лондона, – Олеся опустилась в кресло, закинув ногу на ногу. Иностранных клиентов принимаете?

Ее мягкие губы готовились приоткрыться в обворожительной улыбке в то время, как глаза напряженно шарили по его лицу.

– Здравствуй, – глупо сказал он, присаживаясь на край стола и по-ученически складывая руки на коленях. – Я не знал... Я не думал... Как ты меня нашла?

– А ты хотел спрятаться?

– Нет, но... Просто все так переменилось. У меня другой дом, другая работа...

– Ну, у тебя дома я ещё не была – не решилась. Подумала, вдруг там уже другая женщина? Хотя адрес я знаю, – и снова этот тревожный, ищущий взгляд.

Вадим подумал о том, что надо сразу сказать, чтобы не затягивать: "Да, там теперь другая женщина". И не смог.

– ... В общем, как бы то ни было, я решила придти сначала сюда. Не прогонишь?

Он, наконец, заметил, как сидит: коленочки вместе, ладошки вместе стыдливый импотент на приеме у сексопатолога. Покраснел, торопливо вскочил со стола:

– Нет, конечно. Нет!.. Кофе будешь?

В коридоре скучно загромыхало ведро, зашлепали по полу резиновые сабо уборщицы.

– Закрой дверь на замок, – попросила Олеся. Вадим покорно встал, закрыл дверь, повернул ключ. Громыханье ведра затихло. Он с досадой понял, что уборщица собралась подслушивать. Но подслушивать, в общем, было нечего.

Сначала он почувствовал прикосновение горячих, чуть подрагивающих ладоней к своим щекам. Олеся подошла к нему сзади, погладила лицо, прижалась к спине всем телом и поцеловала несколько раз пиджак между лопатками. Потом её руки развернули его себе. Он повернулся, зацепил ногой кресло, которое немедленно рухнуло на пол.

– Вадим.., – произнесла Олеся беззвучно, одними губами. Теперь в её лазоревых глазах дрожали слезы. – Вадим...

Ее тонкие пальцы скользнули в его волосы, затем под жесткий воротник рубашки. Она принялась, по-детски хлюпая носом, расстегивать мелкие белые пуговицы. Расстегнула три или четыре, положила узкую ладонь на его грудь так, будто хотела определить температуру тела. Вадим стоял окаменевший и почему-то не мог пошевелить ни ногой, ни рукой.

Она почувствовала. Снова вскинула на него несчастные глаза:

– Почему ты со мной так? Ты все ещё меня ненавидишь? Но я ведь все забыла, и ты забудь. Мы с тобой все испортили, все должно было быть по-другому...

– Я женат, – ляпнул он в самый неподходящий момент. Олеся вздрогнула, волна волос качнулась. – Я женат. У меня семья и ребенок.

Она поспешно отошла к окну, провела пальцами по полоскам вертикальных жалюзи, пальцы дрожали. Однако, когда она обернулась, улыбка уже снова довольно убедительно искривляла её губы:

– Ребенок? Совсем малыш, наверное?

Вадим понял, что она считала. Сколько прошло с момента их последней встречи в клинике, сколько должно было пройти, чтобы он смог хотя бы спать с другой, плюс девять месяцев беременности, даже если все произошло сразу. Понял и согласился:

– Да, совсем малыш. Мальчик. Яшка.

Почему "Яшка" он не знал. Как не понимал толком, чего боится. Того, что Олеся, узнав о том, что девочка жива, бросится к нему домой и заберет ребенка? Того, что он потеряет теперь уже обоих?

– Яшка... На кого похож?

– На жену. Она – чудесная девушка, красивая, умная...

Она не дослушала, махнула рукой:

– Да, конечно... Я за тебя рада... И с работой все хорошо?

И с работой.

– Да-а... Вот как все сложилось.

Вадим с удивлением отметил, что она теперь говорит с акцентом. Совсем небольшим, почти незаметным. Но это её "р" стало совсем округлым, фразы по-английски мягкими и, словно бы, вопросительными. Прокашлялся, застегнул рубашку:

– Да... Теперь я живу вот так.

Олеся будто бы хотела что-то спросить, но в последний момент сдержалась. Кивнула, соглашаясь с собственными мыслями. Он, наконец, догадался спросить:

– А как ты?

– Я? Я нормально. У меня все есть, муж меня очень любит. Ребенка хочет..

– Ребенка?

Наморщила переносицу, словно от быстрой, стреляющей боли:

– Да, ребенка... Знаешь, Вадим, когда проходит время, и когда такие расстояния, все размолвки, все кажется чепухой. Все, кроме девочки...

– Я тебя предупреждал! – Бросил он неожиданно зло. – Сейчас легко говорить.

– Я могла умереть.

– Ты боялась, что твой драгоценный англичанин не захочет везти тебя в Лондон.

– И этого боялась тоже... Она бы все равно не выжила, даже если бы родилась девятимесячной. Слишком много у меня было болячек.

Вадим вдруг вспомнил, что обещал привезти для Оленьки абрикосовое и грушевое пюре, и о том, что у неё вылез диатезик на щеках. Пожал плечами:

– Может и так? Не знаю, я не гинеколог.

– Значит, у тебя все хорошо?

– Ты уже спрашивала.

Перевел взгляд на её запястье, увидел легкую паутинку шрамов, выглядывающую из-под широкого манжета.

– Да-а... Так страшно: нам не о чем говорить. Я, наверное, пойду?

Он неуклюже заторопился:

– Нет... То есть... Как все нелепо... Я не знаю...

Олеся взглянула на него почти с мольбой:

– Мне кажется, ты меня боишься?

– Почему боюсь? С чего ты взяла?

– Боишься, что я сломаю твою жизнь. У тебя все наладилось, у тебя Яшка, а я вернусь, и снова ничего не будет. Так?

– Вовсе нет! – Вадим попытался выглядеть спокойным и ироничным. – По крайней мере, в своей жизни я научился разбираться сам, и никто вразрез моим желаниям... Знаешь, Олеся, если честно, я боюсь, что ты наделаешь глупостей и прежде всего сломаешь свою собственную судьбу. Подумай: у тебя есть деньги, дом, любящий муж, блестящие перспективы.

– Блестящие перспективы, – повторила она тающим эхом. – Да, ты прав. Тим – прекрасный человек, я его безмерно уважаю. И, кроме того, можешь не волноваться, я никогда не сделаю ему больно... Я, в общем-то, просто пришла на тебя посмотреть. Посмотреть и все.

Он хотел крикнуть:

– Ну и как? Посмотрела?! – и шарахнуть что-нибудь о пол, как в тот день, когда он совал ей в лицо краденные деньги и телефонную трубку. Посмотрела?! Да?!!

– ... Посмотреть и спросить. Только ответь, пожалуйста, мне это важно. Ты жалеешь? Если бы можно было отмотать все назад, если бы у меня не было Тима, а у тебя твоей жены и Яшки, что бы было тогда?

И он сказал холодно и жестко – так, что Олеся даже побледнела:

– Давай без фантасмогорий? Все есть как есть. Живи своей жизнью. Ты её выбрала. И даже сейчас хочешь, чтобы я расползся перед тобой, как слизняк, а сама заявляешь, что в жизни не бросишь своего бесценного муженька.

– Спасибо, – пробормотала она. Вадим удивился:

– Спасибо?!

Но она уже с фальшивой беспечностью и легкостью заговорила о своем доме в Лондоне, о том, как ездила в Ниццу и Сент-Тропез, о том, какие подарки везет маме. Он сначала ошалел, а потом понял, что время для откровений истекло и, поправив узел галстука, подыграл:

– Ницца? Здорово! Слушай, ты же всегда хотела там побывать! А в Москву, кстати, вы зачем? По делам фирмы или так, туристами?

Пожала плечами:

– Вроде, у Тима какие-то дела, но он меня не посвящает. Обещает какой-то сюрприз: может быть, к маме поедем вдвоем. Мама болеет сильно, думаю забрать её в Англию.

– А разве разрешат ввезти на постоянное жительство такого пожилого человека?

– Тиму разрешат... Ладно, Вадим, я, в самом деле, пойду?

Он её не удерживал, подошел к двери, открыл замок.

Уборщица вымыла уже почти весь первый этаж. Ее согбенная спина в темно-синем рабочем халате маячила в самом конце коридора.

– Возможно, я ещё позвоню, – на секунду останавливаясь в дверях, проговорила Олеся. – Если ты не против? Ты не будешь против?

Вадим сказал, чтобы она, конечно же, звонила. Досадливо обернулся на уборщицу, чуть подтолкнул Олесю к выходу из кабинета. Ее тонкие каблучки поцокали по мокрому полу. Тонкие каблучки, легкие ножки, узкие щиколотки...

– Олеся! – окликнул он. Она остановилась. – Ты, правда, позвони, Олеся. В квартиру я тебя, конечно, не приглашаю...

– Конечно.

– Нет, не в том смысле. Просто не нужно.

Она с улыбкой кивнула, отвела от лица волосы. Сделала ещё несколько шагов и нажала на кнопку возле входной двери. Замок, сухо и коротко щелкнув, открылся. Было уже темно. В прямоугольнике дверного проема показались серые стены соседних домов и кусок неба в частых звездах.

Еще шаг, и она вышла на крыльцо. Белые брючки, розовая блузка, светлые волосы. Больше он её никогда не видел...

... – Больше я её никогда не видел. Буквально через несколько дней это сообщение по телевизору, – Вадим прикрыл глаза ладонью и шумно выдохнул, стиснув зубы. – Лиля, ты должна мне верить. Это правда.

– Пусть правда. – Она равнодушно пожала плечами. – Пусть даже ты не был с ней заодно. Я просто уже не могу ничего изменить. Мы уезжаем... У тебя работа, крахмальные рубашки, галстуки. Ты ведь не искал нас. Только, ради Бога, не оправдывайся!

– Где? Скажи, где я должен был вас искать?! Я не знал. Я думал, что ты не хочешь меня видеть.

– Вадим, это – не обвинение. Это просто констатация факта. Нам надо было расстаться в любом случае. Даже если бы всего этого не произошло. Ты чуть не запил, когда умерла она, и ты даже пополнел за то время, что не было нас с Оленькой.

Он ничего не ответил. Сжал обеими ладонями виски, натянул кожу так, что глаза стали узкими, как у китайца. Лиля чуть отодвинулась в сторону, аккуратно сложила рукава хлопчатобумажного джемпера:

– Все в самого начала было ошибкой. И твоя женитьба на мне, и твое желание забрать себе Оленьку. Так что правду ты говоришь сейчас или нет не имеет значения.

– Что значит "правду или нет"? Лиля, я не вру!

Она чуть подалась вперед:

– Вадим, мне, в самом деле, все равно. Я даже сама себе удивляюсь. Ты не бойся: я не собираюсь заявлять на вас в милицию. Живите. Родите себе своего настоящего ребенка – Оленька не ваша.

– Стоп! Я с самого начала хотел спросить, но ты не дала. Что это значит? Какая ещё барокамера?

– Вот в то, что ты об этом не знал, я, кстати, верю. А мне сказала Алла. Призналась после того, как её уволили. За той девочкой не уследили, и она умерла. Алла побоялась признаться, и мы с тобой растили малышку, от которой отказалась какая-то студенточка.

– Это не может быть правдой!

– Но это, тем не менее, правда. Приятная правда! Так что вы, ребята, на мою.., – она выделила слово "мою" голосом. – На мою дочь никаких прав не имеете... Что еще? А! К вопросу о том, что не стоит зря оправдываться! Я находила ватки с помадой под зеркалом, я очень хорошо чувствовала запах чужих духов. Духов твоей Олеси. И самый пикантный момент: все, что знала женщина, заманившая меня в то кафе, могла знать только твоя любовница. А о краже из сейфа, как я сильно подозреваю, знали, вообще, два человека на свете? Ты и Олеся? Ведь так?

– Три, – поправил он потерянно и устало. – Три человека. Я, Олеся и Алла.

И тогда Лиля вздрогнула. И шифоновая блузка, прошуршав змеей, скользнула с её колен на пол...

– Я, Олеся и Алла, – повторил Вадим. – И я, действительно, взял эти деньги. Но это все, в чем я виновен. Причем я не понимаю, откуда ты...

Она перебила:

– Мне сказали по телефону. Сказала та женщина по телефону! Но Алла! По поводу Аллы ты уверен?

– Естественно. Я сказал ей тогда, когда уговаривал спасти Оленьку. То есть, не Оленьку получается... Она боялась, она не хотела. Говорила, что ребенок мне надоест, что это сейчас я "рву страсть в клочки", а потом проговорюсь, предам её, и её уволят. Я сначала убеждал, деньги предлагал, а потом... Потом я сказал, что пусть у нас будет компромат друг на друга: она тоже будет знать обо мне то, чего не знает никто. Олеся-то ведь собиралась навсегда уезжать за границу, она была как бы уже и не свидетель. В общем, я сказал про кражу, и что она, если хочет, может позвонить в милицию и убедиться, что кража, на самом деле, была. Еще деньги ей отдал из того сейфа: у меня ещё оставались. Мол, наверняка, номера ворованных купюр можно установить, так что это – прямая улика. Она взяла...

– Но она говорила мне, что не знает! Она удивилась! Она не верила!

– Склероз! – Вадим усмехнулся. – Как все это интересно получается...

Лиля прикусила нижнюю губу:

– Но тогда... Погоди, ты можешь мне сказать: у тебя точно ничего нет с Аллой?

– А ты мне что – поверишь?

– Просто скажи "да" или "нет"! Какая тебе разница, поверю я или не поверю?

– Если тебе угодно: "нет"!

Она резко вскочила:

– Кстати, я бы, на твоем месте, не кривлялась! – Передразнила: – "Если тебе угодно!" Да, мне угодно! Мне угодно понять, что здесь происходит! При чем тут Алла? Почему она соврала? Вместе ли они действуют с Олесей или по отдельности, и какой им резон все это делать, если девочка...

Она осеклась. Вадим по-прежнему недвижно стоял у дверного косяка, но теперь в глазах его появился нехороший блеск.

– Если девочка.., – продолжила Лиля. – Но ведь тогда получается, что она и про Оленьку запросто могла солгать? Значит, опять же, наследство. Только как? Каким образом? И зачем тогда Олесе Алла?

Секунду постояла, прикусив ноготь большого пальца и устремив невидящий взгляд на стену, оклеенную белыми в мелкий цветочек обоями. Угловатым, резким движением заправила прядь волос за ухо, решительно двинулась к двери.

– Куда ты? – спросил Вадим.

– Так я тебе и сказала! – Огрызнулась она. – Ложись спать: завтра с утра на работу. И, ради Бога, никуда не суйся, если только ты, действительно, ни при чем. Если ты как был телком, так и остался. Только напортишь все. Заткни себе рот и молчи. Будут новости – я тебя найду. Все!.. Нет, ещё мне нужны деньги. Я завела вредную привычку ездить на такси.

Он покорно, действительно, как крупный, красивый теленок, подошел к прикроватной тумбочке, выдвинул ящик, достал несколько долларовых купюр. Лиля взяла их, не глядя. На джемпер, лежащий на кровати, и блузку, валяющуюся на полу, так больше и не глянула. И быстро вышла из комнаты.

Опять взяла такси, на этот раз, настоящее, с "шашечками". Села на переднее сиденье: на заднем, как ни странно, валялись какие-то коробки. Попросила довезти её по адресу и высадить до угла дома. Через двор рванула бегом – так было быстрее. На этаж влетала задыхаясь и чувствуя, что вот-вот упадет от того, что больше нет сил и дикая боль разламывает затылок. Нажала на кнопку звонка, чуть не упала через порог.

– Боже мой! – Ахнула Кира Петровна. – Боже! Лиля!

А она, уже опускаясь на корточки и запрокидывая голову назад, прошептала:

– Пожалуйста! Вы же всю жизнь проработали в медицине, у вас остались знакомства, связи... Пожалуйста, Кира Петровна, узнайте как угодно, работала ли полтора года назад в одном из родильных домов Москвы Нина Бородянская. Существует такая женщина в принципе или нет? Это вопрос жизни и смерти, Кира Петровна!

Та рухнула перед ней на колени, принялась стаскивать с ног туфли, причитая:

– Вопрос жизни и смерти! Ну, надо же! Что ещё за Нина Бородянская? Сдалась тебе эта Нина Бородянская! Лилечка! Плохо тебе?

– Нет, мне не плохо, – прошелестела она и попыталась улыбнуться. Просто я должна знать, и я узнаю. А она... Она, когда называла фамилию, просто думала, что я не буду проверять. Она была уверена, что я не проверю. Вот так-то!

* * *

В кабинете густо пахло хлоркой, кипяченым бельем и кислым жидким супом с пищеблока. Роддом был самый обычный, с синими, выкрашенными масляной краской стенами и металлическими каталками вдоль стен, щедро нагруженными линялыми тряпками. Из конца коридора время от времени доносились жалобные крики женщины: видимо, там находились родильные залы. Но сама заведующая отделением кричала так, что воплей роженицы почти не было слышно:

– Кто вам позволил?! Я спрашиваю, кто вам дал право так разговаривать со мной?! Вы... Вы...

– Нина Андреевна, вы совершенно зря кричите, – монотонно повторяла Лиля, вцепляясь руками в боковины стула, чтобы не упасть: голова после вчерашнего приступа все ещё сильно кружилась. – От того, что вы кричите ничего не изменится. Алла Денисова уже уволена с работы. Против нее, возможно, будет заведено уголовное дело. Причем непосредственно связанное с историей того, умершего ребенка.

– При чем тут уголовное дело? Вы хоть понимаете, что говорите!

– Я понимаю. Вы не понимаете... Если вы, действительно, помогли полтора года назад Алле и нашли для неё отказную девочку, то вам лучше сказать об этом сейчас. Если она хотя бы обращалась к вам с такой просьбой, но вы отказали, тоже скажите. Поймите, Алла Леонидовна даст показания. И если то, что она скажет не совпадет с тем, что скажете вы...

Бородянская нахмурилась, тяжело села на стул. Облокотилась обеими руками о стол, глядя в потолок, вздохнула.

– ... Нина Андреевна, вам, правда, лучше сказать. Никто не узнает, получили вы деньги за этого ребенка или отдали его бесплатно, но истории родов непременно поднимут. И ту студентку, которая отказалась от дочери, разыщут. И спросят, куда делся младенец... Лучше скажите. По сути, в этом нет ничего особенно страшного. Вы ведь никого не продавали, не крали и не убивали.

– Вот в прокуратуре и скажу, – заведующая отделением хмыкнула. Не особенно, впрочем, уверенно. – Если вызовут... И, вообще, девушка, вы являетесь в мой кабинет, не желаете показывать никаких документов и по какому-то праву спрашиваете!

– Я и не утверждаю, что работаю в милиции. Но если вы не скажете это мне и сейчас, вам все равно придется сказать это другим людям и потом. А от меня зависит, в каком тоне и с какими смысловыми акцентами будут задаваться вам вопросы.

Бородянская взглянула на неё с сомнением, наверняка, отметив и нездоровую бледность и отеки на лице и синеватый носогубный треугольник. Еще раз вздохнула:

– Девушка-девушка... Так и не хотите сказать, кто вы по должности?

– Не хочу и не скажу.

– Наверняка, не замужем, ведь так?

– Какое это имеет значение?

– Вид у вас такой... Вид человека, которого ещё жизнь не научила сочувствовать. Извините, конечно, за резкость. Вот вы делаете свою работу: не знаю, кем вы там числитесь – клерком, частным следователем...

Лиля неопределенно и многозначительно пожала плечами.

– ... Да кем бы ни числились! У вас, конечно, работа такая расследовать. Но что такое человеческое горе, вы из-за этой работы забываете!

"А ведь Бородянская, кажется, начинает торговаться?" – поняла она с тихим торжеством. – "Начались разговоры о горе, о добре и зле, об общечеловеческих понятиях. Сейчас скажет что-нибудь вроде того: я только нашла ребенку родителей, иначе он вырос бы никому не нужным детдомовцем... Скажет... Только что это даст, кроме подтверждения: да, Оленька, действительно, моя и только моя? Все окончательно запутается. Зачем солгала Алла? Какую игру она вела и имеет ли это какое-нибудь отношение к Олесе? Кто претендует на наследство и каким образом? Лжет ли Вадим?"

– ... Забываете-забываете! А я ведь, если разобраться, её спасла.

– Девочку?

– Ну, и девочку тоже. И Аллу... Аллу Леонидовну...

– Значит, вы все-таки помогли ей найти отказного ребенка? – Лиля распрямила плечи и чуть сощурилась. – Так?

– Так! – Бородянская наоборот глаза округлила. – А у меня был выбор? Она моей подругой была! Пусть не подругой – приятельницей хорошей. А вы вытаскивали когда-нибудь собственную подругу из петли? Я же табуретку из-под неё вышибла в буквальном смысле. И потом ещё месяц возле неё дежурила. Отпуск взяла и дежурила, чтобы она ничего с собой не сделала.

– Она что, пыталась покончить жизнь самоубийством? Почему?

– Вот вы бы сначала спросили – почему, а потом уже осуждали человека! Она ребенка спасти пыталась. Ну, не получилось: медицина не всесильна...

– Так это она из-за ребенка?

– При чем тут ребенок? – Нина Андреевна поморщилась и сняла с головы медицинскую шапочку. – Ребенок... Не в этом дело. Жизнь у человека поломанная. Все для других. Все! А ей за это все время – по морде, по морде!

– Объясните, пожалуйста...

– А я объясню! Объясню-объясню! Вы, девушка, не сомневайтесь! Вы, вообще, в этой истории хорошо ориентируетесь, или вам так, бумажку выписали "проверить такую-то такую-то. Допросить на предмет подделки документов на ребенка"?

Лиля ничего не сказала. Бородянская, впрочем, и не нуждалась в ответе. Все тело её колыхалось, как обычно бывает у тучных женщин в минуты волнения. Казалось, что она вот-вот свалится со стула от переполняющих её эмоций.

– Объясните, надо же! Да если бы вы только слышали, как она в трубку рыдала: "Помоги, Ниночка!" Я сначала отказалась. Спокойно так, серьезно. Дескать, не хочу в такие дела лезть. Она сразу трубку и повесила. Я заволновалась, домой к ней после работы поехала. Толкнулась – дверь открыта. Зашла, а она уже с табуретки спрыгнула, качается и хрипит. Хорошо, что я – врач, не растерялась. На пять минут бы позже зашла – и все!.. Откачала её, а она хрипит: "Он же теперь меня проклянет! Проклянет! Он подумает, что я специально ребенка убила" "Кто?" – спрашиваю. И тут выясняется, для кого она эту малышку спасала...

В кабинете было по-прежнему светло. Веселое летнее солнце пробивалось сквозь белые казенные шторы, но у Лили перед глазами потемнело.

– Для кого? – переспросила она, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Для хахаля своего бывшего. Любовь всей её жизни! Вот дура Алка, всегда я ей это говорила!.. Роман у неё был чуть ли не на первом курсе с одним молодым кобелем. Вадимом звали, в техническом ВУЗе учился. Он с ней, простите уж за такую подробность, переспал и расстался преспокойненько, а она потом сколько лет страдала! Все "люблю его, не могу". Он, значит, завел себе девку. То ли фотомодель была, то ли какая-то "мисс" – в общем, красивая очень. Собирался на ней жениться. Алка плакала, конечно, но потом смирилась. Сама замуж собралась. Солидный человек за ней ухаживал, с деньгами. А тут этот Вадим с девкой своей разбегается, девка беременная, на аборт опоздала, ложиться делать искусственные роды... Вы слушаете, девушка?

Она слушала. Она ловила каждое слово. Но, кажется, уже знала, что услышит дальше.

– ... Так вот. Алла – добрая душа, звонит ему и предупреждает: "Видела твою подругу. Она к нам в клинику легла". Тот летит в клинику, умоляет Аллу спасти девочку и отдать ему. Она тоже долго отказывалась. Он говорит: "Я её выращу". Тогда она ему объясняет, что, в таком случае, надо жениться, чтобы оформить фиктивные документы, да и, вообще, за ребенком нужно ухаживать... Вот вы бы девушка на ком после таких слов женились? Учитывая то, что между ними когда-то существовали отношения, а у Вадима этого в тот момент на примете точно никого не было – он же все по свой беременной страдал!

– Вы имеете в виду, что он должен был жениться на Алле?

– Хочу! – Бородянская уперлась обеими руками в пышные бока и склонила голову к плечу так игриво, будто собиралась танцевать "Калинку". – Хочу! Потому что это было бы честно! Тем более, Алла и красавица, и умница, и готовит прекрасно, и любила его так. А кроме того.., – она подалась вперед. – Мне кажется, он все-таки дал ей повод на что-то надеяться! Алла тут же отношения со своим женихом разорвала, счастливая ходила, костюм новый купила, платье... А этот паразит взял и женился на какой-то молодой сучке. Просто взял и женился и в лицо это Алке бросил. Поиздевался над ней. Причем пригласил её в ресторан, типа того, что поблагодарить за ребенка, там и сказал. Она-то рассчитывала, что он ей в этот день предложение сделает. Вот так... А ребеночек как раз на следующее утро умер.

– Спасибо, – Лиля судорожно сглотнула. – Вы очень помогли. Теперь да, теперь все предстает в другом свете...

Нина Андреевна отмахнулась:

– Помогла! А-а-а! Пусть увольняют! Ладно бы за дело, а то ведь спасла двоих считай! И ребенка, и Алку... Ничего, будем с ней на досрочной пенсии вместе сидеть, помидоры выращивать. Или вон к метро газетами торговать пойдем, там как раз продавцы требуются... Наказывайте! Только вот беременную эту, которая своими руками заявление подписала, чтобы плоду жизнь не сохраняли, никто почему-то не наказывает. И Вадима с работы не уволят, будьте уверены! Будет себе жить, растить дочь, спать с молодой женой... Хотите я вам, кстати, его покажу?

Она поднялась. Тяжело переваливаясь, подошла к шкафу, пошарила в журналах и книгах, достала коричневую общую тетрадь. Открыла, рассмотрела на свету какую-то фотографию, подозвала Лилю:

– Вы подойдите, подойдите сюда, девушка!

Лиля подошла, заглянула Бородянской через плечо. Фотография была старая, черно-белая. Комната в студенческом общежитии, стол. На столе сковородка с жареной картошкой. Вокруг сковородки семеро молодых людей с вилками в руках и улыбками на физиономиях. Двое парней, один из которых Вадим, остальные девчонки.

– Вот он, – Нина Андреевна ткнула в лицо Бокарева розовым пальцем. Кобель чертов! А вот она...

Алла тоже улыбалась и неуверенно пыталась склонить голову на плечо Вадиму. Он, похоже, не особенно этого жаждал. Гораздо больше его привлекала картошка, кособокой горкой поднимающаяся над сковородкой.

– ...Всю жизнь о нем думала. Свет в окошке! Он, он, только он! Ноги ему была готова мыть и воду эту пить, но чувств своих не показывала. Мне вот плакалась только да ещё Надежде... Вот, кстати, Надежда, – палец переместился к лицу хорошенькой темноволосой девушки. – А он... Уж не знаю, каких он там прелестниц себе выбирал, что в первый раз, что во второй. Не знаю, чем они так были лучше Аллы...

– Простите.., – Лиля, очнувшись, вздрогнула и отвела, наконец, взгляд от фотографии. От рук с вилками. От семи рук с вилками, тянущихся за картошкой. – Простите, я немного отвлеклась.

Бородянская прерывисто вздохнула:

– Да я ничего такого особенного и не говорила. Просто надо было видеть Алку, когда она в истерике заходилась, когда я от неё все ножи и ножницы в доме прятала, а она кричала: "Все равно жить не буду! Или сама умру или его убью. Или подстилок этих чертовых, которые два раза его у меня отняли!"

– И убила, – тихо проговорила она.

– Что?

– Убила, – внятно и спокойно повторила Лиля. – Это я так думаю. Ваша Алла, похоже, просто сдержала свое обещание. Убила одну из "подстилок" и ещё надеется убить вторую... Руки с вилками. Она ведь была врачом, она изучала медицинские карточки рожениц, ведь правда?

Отдала фотографию, повернулась на каблуках и стремительно вышла из кабинета.

* * *

Она снова думала о белых волосах, когда стояла перед книжным шкафом в Маринкиной комнате и задумчиво теребила кисточку на хвосте игрушечного львенка... Белые волосы или дорогой хороший парик?

– Твоя замечательная подружка Света, она не носит парик случайно? спросила Лиля прямо с порога. Маринка опешила:

– А какая разница? – Потом задумалась: – Может и носит? Черт её знает! У нее, знаешь, прическа такая интересная: челочка, каре внутрь подвитое, а сверху обязательно шляпка соломенная. Ну, или что-то вроде кепочки пляжной.

– Значит, это вполне мог быть парик?

– В общем, да... Я только не пойму, к чему ты это все спрашиваешь?

– Да это я так, о своем. О том, что проще надо быть, – Она хмыкнула. Женщину вспомнила из кафе, которая синими пальцами народ пугала. Тогда я почему-то не собиралась искать среди черноволосых – сразу про парик подумала.

– Света при чем, ты объясни? – не отставала Марина.

– Ты с ней до сих пор видишься?

– Да так как-то... В принципе, нет. Давно уже не встречались. Пропала. Дела, наверное? А может в отпуск уехала?

Лиля спокойно подвинула к ней телефон:

– Координаты её есть? Звони!

– Зачем? Мы с ней так-то не очень близкие подруги... Нет, погоди, ты мне сначала все объяснишь!

– Если ты не хочешь мне помочь, я обращусь к Валерке. Точнее, к его жене. У неё тоже появилась белокурая подруга, которая очень бурно сетовала на то, что все мужики бегают к своим бывшим любовницам. Так бурно и так целенаправленно, что к моменту появления милиции Тома Киселева уже считала меня врагом номер один и очень оперативно назвала следователю мое имя.

– Но Светка.., – начала было Марина.

– Твоя Светка расспрашивала про Валеркину дачу, ведь так? Как бы невзначай? Где находится, да по какому шоссе ехать? Наверное, в плане обмена информацией: а мы были на даче там-то, а вы где?

– Лиля, я уже не помню!

– А я поклясться могу, что ты и координат её не найдешь. Потому что их у тебя нету. Или есть телефон какой-нибудь прачечной. Мне такой тоже давали. Ну, давай, звони!

Марина растеряно подтянула к себе красную записную книжку, пролистнула несколько страничек, глядя при этом прямо перед собой. Потом сказала неуверенно и почти испуганно:

– А ведь, ты знаешь, Лиль, у меня, действительно, нет её телефона. Записывала где-то: "Света с Автозаводской" и все. Ну, сколько мы встречались? Раз пять, может быть. Два раза по магазинам шлялись, однажды в кафе сидели... Она как-то сама появлялась: "Привет-привет! Чем занимаешься? Пошли гулять!"

– Как твоя Света выглядела?

Та испугалась ещё больше:

– Как? Да обыкновенно! Я же тебе, по-моему, говорила: белая, фигуристая, размалеванная. В общем, ничего особенного. Пятнадцать раз на улице встретишь и не запомнишь.