Текст книги "Авалон"

Автор книги: Вера Космолинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– У тебя еще остался ты сам, – напомнила Лорелей.

Часть 8

Конечно, я так и не сказал им – да.

Часть 9

Как обычно – прекрасное утро. Свежий ветер врывался в окна весло и беззаботно, ероша мои волосы. Я поднял голову и бессмысленно огляделся – я лежал на полу, скорчившись на великолепном пушистом ковре, еще со вчерашнего дня полностью одетый, разве что успевший расстегнуть воротник и развязать галстук, в смятой и перекрученной одежде, будто после хорошей пьянки.

Господи, какая жуткая ночь…

Кто бы знал, что вспоминать – это так больно.

Но достаточно. Теперь я помнил все – достаточно для того, чтобы сделать теперь больно кому-то другому.

Я поднялся, чуть пошатываясь, и начал тщательно приводить себя в порядок – никто из них не должен заподозрить, что я снова научился видеть кошмары.

– Милый, – сказала Лорелей с металлическими нотками в голосе, – тебе все равно придется нам подчиниться. В здравом уме и твердой памяти, или нет. Это уже неважно. Хотя, пожалуй, играть свою роль ты сможешь гораздо хуже, зато проблем с тобой станет куда меньше. – Она презрительно щелкнула пальцами. – Ты станешь игрушкой, идиотом, твое сознание будет просто белым листом бумаги – чистой доской[1]1
  Чистая доска (tabula rasa) – понятие, введенное Аристотелем, в связи с представлением, что сознание младенца есть чистая доска, на которой свои письмена пишет затем жизнь.


[Закрыть], на которой мы напишем все, что нам будет угодно. По сути, ты вынуждаешь нас совершить еще одно убийство – твоего сознания. И знаешь, милый, не такой уж это безболезненный процесс, к тому же и в становлении твоей новой личности нам понадобится элемент дрессировки – на самом примитивном уровне. Ну, так как?

– Дорогая, – сказал я, с ничуть не меньшим презрением, чем она, тем же ледяным тоном, – воспитание не позволяет мне плюнуть в лицо женщине по-настоящему, но считай, что я это сделал. Ты ведь прекрасно знаешь, что при малейшей возможности я постараюсь свернуть тебе шею. Так что, давай не будем играть в кошки-мышки. И не ищи себе оправданий. Катись к черту.

Лорелей залепила мне пощечину. Она все еще была склонна актерствовать. Глаза ее сверкали почти праведным гневом.

– Ты сам во всем виноват! – воскликнула она. Бог ты мой, неужели она действительно все еще искала себе оправданий?

– А что, ты ждала, что я испугаюсь? – спросил я. – Ну уж нет, не дождешься.

– Ты испугаешься, – пообещала она. – Ты будешь очень меня бояться. Но тогда будет уже поздно что-то менять.

– Что ж, – сказал я сухо. – Поздравляю с новым предметом мебели. Мне все равно. Мы оба знаем, что сознательно я буду стремиться только к тому, чтобы уничтожить тебя.

– Отлично, – сказала Лорелей после короткой паузы. – Тогда приступим. А все странности в твоем поведении легко будет списать на последствия стресса и ранений. В конце концов, все государства Вселенной в курсе, что сейчас ты практически при смерти. А это может изменить кого угодно.

Она последний раз заглянула мне в глаза. О, этот взгляд… Неужели лишь у чудовищ может быть такой взгляд? Почему? Почему ей понадобилось становиться чудовищем? А если бы она не лгала мне – полюбил бы я ее? Если бы не чувствовал смертоносной притягательности ее сути под кажущимся блеском? Если бы она не манила к себе, как бездонная пропасть – бездонная пропасть в ее глазах?

– Я думала, ты любил меня больше, Бард, – негромко сказала она, голосом, то ли мертвым, то ли мертвящим.

– Я любил тебя смертельно, – ответил я так же тихо. – Так же, как теперь ненавижу.

Она медленно кивнула, приблизилась, и, нагнувшись, поцеловала меня в губы – страстно, настойчиво, нежно… Боги, как мне хотелось ей ответить… Но я не ответил.

– Прощай, Бард, – сказала она.

Часть 10

– Доброе утро, любимый! – воскликнула она, бросаясь мне на шею. Да, так она делала на людях всякий раз. Я слегка вздрогнул от ее прикосновения, будто меня ударило током. Ну, в конце концов, когда-то так оно и было… И примерно так случалось каждый раз, так что уже вошло в привычку. Она ничего не заподозрила и, как обычно, взяв меня за руку, ввела в тронный зал.

Зал выглядел пустовато. Единственно, чего здесь хватало с избытком, так это света и воздуха. Я обвел его рассеянным взглядом. Ага, а вот и вся эта милая компания за троном… разве что начальник стражи теперь другой – теперь им был брат Лорелей – Виктор, а прежний – мне смутно припомнилось – был расстрелян за то, что так плохо справился с той давешней ситуацией, как козел отпущения. Пожалуй, в этом была своя ирония судьбы. И случилось это уже давно. Хотя, не так уж давно. Прошло «всего» три года с тех пор. Ровно столько, чтобы все могло успокоиться, все могло забыться.

Самые жуткие истории бесследно поглощаются бесконечным пространством.

Обнаружив внезапно, что весь дрожу от гнева, я с трудом взял себя в руки.

Под звуки фанфар к нам приблизилось посольство Денеба.

Боже, что за игра?!

К чему вся эта пышность? Напыщенные этикеты и правила?! Ах да, помню – все это лишь для того, чтобы завуалировать пустое место – то есть, меня. Или, что еще любопытнее, завуалировать тот факт, что кто либо из королей Веги вовсе не пустое место… Как бы оно ни было, все должно быть по правилам, как по нотам. И любой на моем месте должен был бы отказаться от слишком многого, если не от своей личности. Может быть, я никогда этого не хотел… Боже, остановись! – приказал я самому себе. О чем я думаю?! Это все не имеет значения. Настоящий лик тьмы мне известен. И прописные истины тут ни при чем. Они существуют лишь для того, чтобы прикрыть другие истины – частные и неприглядные, в каждом конкретном случае.

А Лорелей и впрямь ловко удавалось отвечать отказом на все претензии и требования денебцев, при моем полнейшем попустительстве…

Часть 11

Послы удалились в гневе. Но не все были столь недовольны…

Я старался обдумать грядущее, каждый свой шаг. В этом мире, в этом дворце не осталось ни одного честного человека. Исправить все это? Исправить все?

Невозможно.

И не нужно.

Я посмотрел на Лорелей, и по ее глазам понял, что она придет ко мне сегодня. Это трудно было назвать любовью, но что-то от этого слова между нами все еще было.

Просто, она не умела любить иначе.

Я пропускал ее волосы, как черные струи, меж своих пальцев, как темные нити времени и судеб.

– Если бы ты знал, Бард, – сонно пробормотала она. – Если бы ты знал, что я до сих пор люблю тебя. Быть может, именно потому, что когда-то ты смог раздавить эту любовь, и вместе с ней самого себя. Но если бы ты мог понять это, тебя бы со мной сейчас не было. Или меня с тобой.

Мы помолчали.

– Знаю, любовь моя, – сказал я полунасмешливо, полусерьезно.

Сперва она не поняла, а потом застыла… Один взгляд, один миг понимания, один миг ужаса…

Но больше она ничего не могла сказать. Мягко и ласково, и очень быстро, я свернул ее точеную шею.

Уходи в небытие, Лорелей, в мир настоящего чистого листа… Tabula rasa. Только там нет места для памяти, и для ненависти.

Я вышел из комнаты не таясь. Меня словно бы не было. Для посвященных – я не был человеком, и не мог быть опасен. Свернув несколько раз в коридорах, я отыскал неприметную дверь, за ней был еще коридор, несколько потайных дверей, лестница, никаких лифтов, никаких обычных механизмов, что могли бы одним своим пробуждением привлечь внимание.

Наконец я оказался в самом низу, где, как черный паук в глубине сознания, притаилось устройство, о существовании которого знали лишь члены королевской семьи. Лорелей могла бы узнать о нем, если бы спросила меня, но она не знала, о чем спрашивать.

Все очень просто, нужно было лишь сказать вслух пароль – время от времени он менялся, последний раз он изменился в тот самый день… «Артамис» – произнес я имя сестры. И черный паук ожил, загоревшись сотней зловеще алых и золотистых глазок. Восемь рычагов по кругу усеянной огнями сферы были подняты. Я обошел вокруг, один за другим опустив их все, не задержавшись ни на мгновение перед тем, как опустить последний.

«Один час» – сказал я, и пошел прочь, а черный паук за моей спиной тихонько удовлетворенно урчал и пощелкивал, проникая во все дворцовые системы. Он явно был рад тому, что я дал ему приказ сделать то, для чего он был создан. Ровно через час все выходы, все окна дворца, все вентиляционные и прочие шахты будут заблокированы, а потом он взорвется. Вместе со всеми, кто здесь обитает. Час мне нужен был лишь затем, чтобы уйти отсюда.

Я вспомнил, что меня разбудило. Картина Артамис, перевезенная в тот загородный дом. Лорелей посчитала хорошей шуткой сохранить ее, причем в том варианте, где был изображен я. В тот раз картина попалась мне на глаза, а потом я увидел зеркало… Артамис… Я помнил, что она сказала мне в тот день. «… есть где-то ангел, похожий на тебя, который всегда готов защитить меня от всего плохого, что есть в жизни. И быть может, когда-нибудь именно он унесет меня к звездам…» Я не мог защитить тебя. Но я унесу тебя к звездам.

Маленький корабль, столь же годный к перелетам в атмосфере, как и к полетам в космическом пространстве, быстро доставил меня к вилле. Вся электроника приняла меня за своего… Логично, верно?

Я вынес картину, отнес ее в корабль, поставил перед собою, глядя на собственное изображение. Я был прав тогда – мои крылья должны быть черными. Я осторожно открыл палитру, и поменял на картине их цвет – черные, с отблесками адского пламени, и меч, полыхающий кровавым огнем, затем быстро переключил план.

– Артамис, здравствуй, ты все такая же…

Я поднял корабль. Знаю, все это мне лишь представилось – что я слышал гром, с которым стоявший веками дворец королей Веги рассыпался в раскаленный и быстро стынущий прах.

Все это прах.

Я уносил Артамис к звездам.

Мы оба останемся там.

Часть 12

Вечная звездная ночь. Конец и начало. Небытие. Холодная безграничность. Пусть это иллюзия. Вот они – звезды. И мой корабль – как маленькая звезда. Он вспыхнет ярче, на мгновение, чтобы погаснуть, как всякая звезда, как всякая человеческая жизнь. Всего лишь разными единицами для нас отсчитывается время.

Я долго смотрел на картину, на улыбающееся детское лицо ангела, прежде чем дать кораблю единственный приказ – стереть нас из пространства и времени.

Нашему королевству остается начать все заново, с чистого листа. Новый шанс, новая жизнь.

Прежнюю мы стерли. Лорелей, и я. Остается только последний штрих.

Я долго смотрел на Артамис, а потом убрал руку с кнопки, так ее и не нажав. С чистого листа? В этом мире не бывает совершенно чистых листов, не так давно я сам это доказал.

И значит, имело не так уж много значения, насколько они не чисты. Но все-таки, новый шанс у нас был. Начать все с иного начала, с иной строки, с иного имени… с будто бы чистого листа… С новых звезд.

Ангел Артамис уносила меня к звездам.

04.11.2001

СВИНЦОВЫЙ ФОКСТРОТ

Стена. Она выступила из-за ветвей деревьев в пустынной утренней подворотне постепенно, подспудно, вдруг полностью обрисовавшись в то, чем была с самого начала.

«Ты попался,» – неожиданно резким ударом всплыла в моем мозгу четкая мысль, заставшая меня врасплох.

С чего бы?.. Нет, я уже знал, «с чего», но не мог понять – почему это вызвало у меня такую реакцию. Я озадаченно пригляделся к этой стене – торцу обычного четырехэтажного кирпичного здания – неприятно слепой, однородной, сплошь выкрашенной в холодный, болезненный бледно-голубой цвет. Или просто в цвет бледный? В ней не было ни одного окна. «Ни одного выхода», поправил внутренний голос. Просто глухая, непристойно голая, бледная и унылая субстанция, неотвратимая, как сама смерть.

Не замедляя шага, я недоуменно моргнул и слегка тряхнул головой, прогоняя наваждение. Да что это со мной? Обычная стена дешевого дома, в котором есть и выходы, и окна, пусть с других сторон.

Хотя, нет, в глубине души я знал, что те стены, с дверьми и окнами не имеют к этой никакого отношения. Они находятся совсем в другом мире.

И все-таки, все равно совершенно необязательно влетать в нее с разбега, чтобы вышибить себе мозги. Все, что нужно, это просто наплевать на нее, обойти, пройти мимо.

Но что за странное ощущение? Будто возвращающее в детство, в тот старательно забытый момент, когда впервые как следует осознаешь, что когда-нибудь не кому-нибудь, а именно тебе придется однажды отбросить копыта? Или во время еще более раннее, сдобренное первобытным страхом остаться навеки в становящейся тесной утробе. А может, моя душа окунулась еще глубже, в ту непонятную вечность, что предшествовала моему появлению даже в этой утробе. Если эта вечность была того же самого сорта, что и та, что приходит после смерти. Кажется, именно на это она и походила.

Хотя, сильно сомневаюсь, что мертвые могут как-то оценивать свое состояние, так же, как еще не рожденные.

Я прошел мимо, но гнусное ощущение осталось, так, будто эта стена будет передо мной всегда, куда бы я ни пошел.

Странно, я должен был видеть ее много раз, проходя этой дорогой, а обратил внимание только теперь. Или ее не так давно покрасили? Вот так номер.

Я миновал еще один двор, увидел знакомую вывеску, толкнул дверь с табличкой «закрыто», и спустился в темное полуподвальное помещение, прокуренное с ночи настолько, будто его посетители задались целью выкурить самих себя из собственной шкуры. Неудивительно, что к утру они все разбежались. В ядовитом дыму пьяно покачивались висящие на проводах электрические лампочки.

– Привет, Брэйди, – дружелюбно пропыхтел бармен Вилли, выныривая откуда-то из-под стойки. – Тебе как обычно?

– Ага… – выдавил я.

Движением фокусника мой приятель подхватил с подноса стеклянную кружку, и неторопливо нацедил пинту горького. Благодарно кивнув, я тут же отхлебнул треть кружки. Немного полегчало.

– Крейг еще не появлялся? – спросил я.

– Пока еще нет. Ты всегда приходишь первым, – рассудительно заметил Вилли.

Я снова кивнул и с легкой улыбкой выложил на стойку зеленую дискету. При взгляде на нее Вилли как будто заколотило.

– Это продолжение?

– Последние главы.

– Книги, которая никогда не будет издана, – с горечью сказал Вилли. – Не понимаю, почему ты не хочешь заняться этим всерьез.

Я пожал плечами.

– А стоит ли оно того? Мне нравится писать, а не заниматься сбагриванием своей писанины за большие деньги, тем более, за маленькие. И мне не нравится, когда меня редактируют.

– Но ты же отлично пишешь, – упрямо сказал Вилли.

– Это всего лишь развлечение. Мне никогда не убедить себя самого в том, что это серьезно. Так зачем же убеждать других? Все равно, это будет нечестно. Да и заниматься только этой ерундой – честное слово, кажется мне чем-то вроде паразитизма. В этой вещи нет насущной необходимости, она ничего не открывает, никого не сделает лучше и счастливее – этого не делает ни одна книга. Либо это есть в человеке, либо нет, а обратное – лишь досужие вымыслы и вранье, оправдывающее существование этого паразитизма. Впрочем, когда делать нечего, почему бы и нет.

– У тебя странное отношение к себе самому, – обиженно сказал Вилли, бережно пряча дискету в карман.

– Просто честное. Разве это такая уж странность? Но, надеюсь, твои внуки действительно получат от этого какое-то удовольствие, – улыбнулся я.

Вилли с готовностью закивал.

Звякнул дверной колокольчик. На пороге появился Крейг. Я лениво помахал ему рукой. Вилли подхватил с подноса еще одну кружку, и принялся аккуратно наполнять ее.

Крейг задумчиво посмотрел в пустующий зал и решил, что нет пока смысла занимать столик.

– Что новенького? – спросил он, когда Вилли отошел, поставив перед ним наполненную кружку с шапкой пены, неловко устраиваясь на табурете, не слишком подходящем его огромному росту. Это напоминало попытку сенбернара разместиться на жердочке в курятнике.

– Отсутствие вестей – добрые вести, – сказал я. – Кажется, нам пока удается оставаться почти незамеченными.

– Почти, – угрюмо буркнул Крейг. – Никаких вестей от Керри уже год.

– С кем угодно может произойти несчастный случай о котором никто ничего не узнает. Хотя, конечно, вряд ли, – заключил я.

– Но вполне вероятно, что раз нам пока никто не помешал, это может и не иметь последствий.

Я посмотрел на Крейга с раздражением. Само собой разумеется. А я, собственно, о чем толкую? Крейг – надежный парень, но иногда бывает страшным занудой. Наверное, поэтому и надежен. У всякой медали есть две стороны. К чему, например, приводит отсутствие свободы и будущего? К тому, что нас пока еще не уничтожили, только возвратили на пару веков нашей истории назад, чтобы гарантировать то, что мы не сумеем составить конкуренции никому из правящих народов Галактики. Уничтожать нас подчистую, для их высокоразвитой цивилизации, показалось им неэтичным, а вот с тем, чтобы законопатить нас безвылазно на нашем голубом шарике, никаких моральных проблем не было.

Пока мы не высовываем носа и ведем себя примерно, они не обращают на нас внимания. Вот только, введен полный запрет на развитие науки, если кто-то сделает или раскопает хоть мало-мальски интересное открытие, он будет уничтожен, вместе со всеми результатами своего труда. Когда-то казалось просто странным, почему наши корабли не могут долететь ни до одной приличной планеты. С тех пор нам все объяснили. Их просто уничтожали, надеясь, что мы сами потеряем интерес к этим безуспешным попыткам. Ну, а раз не потеряли, пришлось объясниться с нами начистоту и положить предел всем нашим детским шалостям и иллюзиям. Внушение было жестоким. Две трети населения Земли, и в первую очередь все ученые, были истреблены – остальные – для профилактики, и для снятия напряжения проблемы перенаселения. Меньше народа – больше кислорода. Человечеству был нанесен удар, оправляться от которого было прямо противопоказано для здоровья.

Доживайте свой век сами, как хотите, только не высовывайтесь. Вот только, очень трудно не высовываться и оставаться при этом самими собой. Вряд ли это возможно вообще.

Наша организация, вернее, ее идея, стара как сам этот конфликт. Мы собираем все то, что осталось от старых времен и восстанавливаем утраченное по кусочкам. Мы подстраиваем для наблюдателей несчастные случаи, как делали когда-то они для наших кораблей или для любых слишком смелых экспериментов. Мы перехватываем их радиопередачи, собираем все возможные сведения, и пока просто копим их, выжидая более удобного момента.

Даже если в итоге это приведет к поражению и гибели, а не к победе, это будет хоть что-то. Единственный шанс все еще чувствовать себя человеком, а не обитателем огороженного жердями скотного двора.

Конечно, не все с нами согласятся. Жизнь, даже на таких условиях, все равно имеет свою ценность, и далеко не всем нужно какое-то будущее, если есть возможность сыто и спокойно прожить ее от начала до конца. Наверное, они тоже просто зовут это выжиданием лучших времен.

Что ж, природа движется к выживанию разными путями.

Крейг успел пропустить кружечку, а я уполовинил свою, когда дверной колокольчик снова звякнул и появился Обри, как всегда подтянутый, в вечно воодушевленном настроении. Он самый молодой из нас. На этот раз мы дружно поднялись и пересели за столик в углу. Почти тут же к нам подоспели Шейд и Эдди. На сегодня компания была в сборе.

Эдди щелкнул антикварным серебряным портсигаром и не менее антикварной зажигалкой и меланхолично затянулся сигаретой, еще более усугубляя атмосферу. Впрочем, терять уже было нечего, так что никто не возражал.

– Ну как? – жизнерадостно поинтересовался Обри. – Похоже, все тихо?

– Слишком уж тихо, – пробурчал Крейг. – И что случилось с Майклом Керри, мы до сих пор не знаем. Но это не значит, что этого не знает вообще никто.

– Керри, – задумчиво протянул Шейд. – Может, он просто вконец обкурился? – Эдди без выражения посмотрел на Шейда сквозь очки и выпустил колечко сизого дыма. – В конце концов, бесконечные походы по притонам до добра не доводят.

У Майкла была привычка после каждого дела «залегать на дно» в самом прямом смысле слова. И чем глубже дно, тем лучше. Это успокаивало его паранойю – там, по его мнению, никто не стал бы искать следов, а если бы и стал, то моментально сбился со следа в густо заквашенной клоаке. Мы сбились. Никаких следов нашего приятеля нам найти не удалось. И вряд ли при всех его странностях он просто ударился играть в столь глубокую партизанщину.

Пепел к пеплу.

– Что ж, нашим последующим предприятиям это пока не помешало, – пробормотал я.

Нам удалось благополучно устранить нескольких наблюдателей, одного, даже, собственно из «них» и даже прихватить кое-какие клочки информации об утраченных технологиях. Правда, пока не было никакой возможности их применить. Не хватало ни технических средств, ни достаточно профессиональных специалистов для того, чтобы заполнить все бреши в картине. Но мозаика потихоньку складывалась. Может, и есть какой-то шанс на то, что когда-нибудь она сложится достаточно для того, чтобы мысленно дорисовав оставшееся, можно будет восстановить что-то действительно серьезное. Ведь многое нам уже удалось узнать и сделать, только применять это на практике и выпускать на свет мы пока остерегаемся, чтобы не засвечиваться.

– Вот только толку-то от всего этого? – проворчал Эдди. – Если это не помогло нам, когда мы знали куда больше, чем теперь, на что вообще можно рассчитывать?

– Тогда нас застали врасплох, – сказал я. – Мы были зелены и представления не имели о том, с чем столкнемся.

– А теперь имеем, – меланхолично сказал Эдди.

– Когда-нибудь, и мы по-своему сможем застать их врасплох, – сказал я.

– Сильно сомневаюсь, – сказал Эдди.

– Тогда, какого черта ты среди нас? – поинтересовался Обри, сердито хмурясь.

– А куда я теперь денусь? – рассудил Эдди, хладнокровно гася окурок в пепельнице и доставая новую сигарету.

– Есть множество вариантов, – сказал я самым коварным тоном.

– Шутник, – скептически хмыкнул Эдди. – Все равно отступать уже поздно. Да и чем еще прикажете заниматься в этой дурацкой жизни?

Крейг пожал плечами и выдвинул предположение:

– Жить.

– Смешно, – загробным голосом проговорил Эдди.

– Не очень, – почти огрызнулся я.

Обри фыркнул и бросил на стол бумаги.

Я протянул руку и мельком просмотрел чертежи, потом пригляделся к некоторым листам попристальнее.

– Да ты гений, – сказал я с уважением. – Не думал, что кому-то удастся собрать эти куски в одно целое.

– Ничего сложного, если мыслить логично, – скромно ответил Обри, тихо дуясь от гордости.

Я слегка улыбнулся.

– Так когда-то говорил мой отец. Но увы, мыслить как он, я так и не научился. Мозги по-другому устроены.

– Думаешь? – усомнился Шейд. – Он ведь умер давно. Вряд ли ты можешь по-настоящему сравнить.

– Он был ученым. А я всего лишь дилетант, во всем, за что бы ни брался.

– Боже, – посмеиваясь сказал Шейд. – И этот человек нас возглавляет.

– А ты как думал? Просто компания младенцев, играющих в шпионов.

– Да… одного у тебя точно не отнять. Ты настоящий романтик.

Вилли принес нам еще по кружечке.

Обри получил свою порцию славословий, а потом…

Легкий хлопок, и на светлый лацкан Обри выплеснулась кровь, будто хлынуло сквозь ткань вино из оброненной бутылки.

Кажется, я пялился на это винно-красное пятно целую вечность. Как и Обри целую вечность сидел с живым изумлением на лице, прежде чем его взгляд начал стекленеть, и он безвольно упал лицом на свои чертежи.

Но на самом деле, никакой вечности не было.

Я тут же развернулся, опрокинув стул, но не поднимаясь во весь рост, и дважды выстрелил в стрелявшего. Браунинг оказался в руке будто сам по себе. Грохот отшвыриваемой мебели и выстрелы, зал затянуло совсем не сигаретным дымом.

Я смахнул навернувшиеся слезы.

Нападавшие не ожидали такого отпора. Конечно, вряд ли эти кретины полагали, что при нас нет оружия, но, наверное, думали, что мы растеряемся и будем хлопать ушами после первой крови.

Четверо рухнули на пол, еще трое бросились к задней двери.

Я выстрелил одному в поясницу, и он, споткнувшись, взвыл и ополз по стойке, царапая ногтями скользкую панель. Шейд и Эдди яростно расстреляли двух оставшихся.

Крейг подошел к раненому и, схватив за шиворот, швырнул его на стол, не обращая внимания на душераздирающие вопли.

– Сколько вас тут? Как вы вошли?

В подсобке что-то упало. Я бросился туда, вышиб хлипкую дверь и встретился взглядом с Вилли, трясущимся под столом.

– Я ни при чем, Брэйди! – воскликнул он голосом, срывающимся на истерический визг. – Что происходит?!

– Что происходит? – повторил я с ледяным спокойствием. – Даже самые заштатные охотники за призами никогда не входят в одну дверь, когда хотят кого-то застать врасплох, даже если это задняя дверь. Почему не звякнул колокольчик, Вилли?

– Я не знаю!..

– Кого еще ты вызвал? Есть кто-нибудь снаружи?

Душераздирающие крики в зале стали громче, если это было возможно. Вилли обливался потом, будто оказался вместе со всем своим жиром а персональной Аравийской пустыне я ясный полдень.

– Я никого не вызывал, никого не вызывал, Брэйди!.. Не убивай меня, я же невинен, я ни при чем… у меня внуки!

– У тебя внуки, а у Обри не было даже детей, и никогда теперь не будет. Почему такие скунсы как ты всегда живут дольше по-настоящему хороших людей и всегда обзаводятся многочисленным потомством?

Вилли молитвенно сложил руки.

– Брэйди, ты же хороший! И книги у тебя отличные, добрые! Не убивай меня!.. – Из зала донесся еще один мучительный крик, и лицо Вилли приобрело землистый оттенок.

– Я же говорил, что книги не меняют людей, даже наши собственные, – сказал я, приподнимая дуло, направленное ему теперь точно между глаз. – Если тебе больше нечего сказать, прощай, Вилли. Колокольчик не звякнул, но колокол прозвонит.

– Нет!!!.. Я не виноват!!!

Я выстрелил, и отчаянная мольба оборвалась, сменившись сдавленным писком. Вилли сжался, зажмурившись – я всего лишь отстрелил ножку стола.

– По крайней мере, в честь прошлой дружбы, я не выбиваю из тебя признание кулаками. Тебе есть что сказать мне?

Вилли, продолжая жмуриться, сотрясал стол.

– Прости! – сказал он наконец. – У меня не было выбора…

– Кому ты сказал? Кого вызвал?

– Отдел «зет», – выдавил Вилли, и хоть все равно дело когда-нибудь кончилось бы этим, пистолет в моей руке дрогнул. – Но они прислали пока только охотников.

– Да, мы заметили, – проговорил я.

– Ты убьешь меня?

Я выстрелил, прежде чем ответить. Его тело мешком упало под покосившимся столом. Из кармана выскочила зеленая дискета. Я отрешенно смотрел на нее мгновение, потом подошел и раздавил ее каблуком.

– Да, – ответил я, и вышел в зал, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Как дела? – спросил Крейг, глянув на меня исподлобья.

– Потом расскажу. Ты все узнал, что хотел?

– Нет, но наверное, все, что мог.

– Тогда прикончи его, и пошли отсюда. Нечего терять время.

Крейг кивнул, и свернул страдальцу шею. Сразу стало тихо.

Шейд аккуратно собрал все чертежи и печально посмотрел на Обри.

– Что нам делать с ним?

– Оставим здесь. Помочь ему мы уже ничем не можем. Только сперва заберите все из его карманов. Там может быть что-то, чему не место в чужих руках.

Эдди мрачно кивнул и обыскал мертвого Обри, почти автоматически, да и никому не хотелось вникать в такое дело.

– Теперь осталось только последнее, – хрипло сказал он и поглядел на меня. Все сделали то же самое. Никому не хотелось брать это на себя.

Я молча кивнул. Потом взял новенькую поблескивающую беретту Обри, никогда еще, наверное, не бывшую в деле, проверил, заряжена ли, взвел курок и помедлил минуту, глядя на его мальчишескую голову, с таким чистым лицом, пушистыми русыми волосами и великолепным мозгом, который был теперь мертв. Мертв, но еще не разрушен настолько, чтобы не дать информацию тем, по чьему приказу он был убит. Мое сердце обливалось кровью. Но ничего больше поделать было нельзя.

Я наклонился и поцеловал его умную голову, потом отступил на шаг, и выстрелил в нее. Послышались тяжелые вздохи. Шейд перекрестился. Вот и все наши похороны.

– Покойся с миром, – сказал я, и облизнул пересохшие губы.

– Идем, – негромко позвал Крейг.

Мы молча, не оглядываясь, вышли через заднюю дверь.

Здесь было все так же тихо, и светило солнце. С некоторых пор перенаселение в наших краях не ощущается. Не исключено, что никто и не слышал выстрелов – стены в кабачке Вилли были толстые – хоть у нас, в отличие от охотников, и не было глушителей. Значит, пока оставалось только убраться отсюда подальше.

– Есть предложения?

– Дно, – сказал Шейд.

Никто не стал спорить. Возвращаться сейчас куда бы то ни было, было чистым безумием.

– Вилли дал знать о нас отделу «зет», – наконец сказал я. – Если все дело только в нем, он знает только нас.

– Я бы на это особенно не надеялся, – проворчал Крейг. – Там ниточка, здесь ниточка – сам понимаешь.

– Естественно. Поэтому и говорю – «если только в нем». Радует только то, что мы все-таки не единственные на этом шарике. Так что, даже по ниточкам полную картину все-таки не составишь.

– Не отдал бы за это свой последний шиллинг.

– Отлично, отдашь его за такси. Кстати, имеет смысл разделиться. Встретимся-ка… в «Красном драконе», через пару часов.

«Красный дракон» – один славный опиумный притон, прикидывающийся наполовину респектабельным ресторанчиком. Мы взяли его на заметку, когда искали Майкла. Одним из главных достоинств притона было то, что Майкл в него не захаживал.

Эдди и Шейд свернули в один переулок, мы с Крейгом – в другой.

– Они знали, в кого стрелять, – сказал Крейг.

– Да. – Ученые подлежат уничтожению в первую очередь и бесспорно. Тогда как с другими можно еще и поволынить. Черт побери, и некоторые еще называют это жизнью.

– По-моему, это значило, что убивать остальных им было необязательно, по крайней мере, в тот самый момент.

– Вероятно. Что сказал последний?

Крейг процедил сквозь зубы ругательство.

– Обычный тупоголовый охотник в отряде дилетантов. Похоже, они надеялись, что мы тут же сдадимся, стоит нам увидеть, что они настроены решительно, и их семеро против оставшихся четверых.

– На редкость тупо, – согласился я. – Они не вывели из строя никого, кто умел отстреливаться. – Я помолчал. – Но что ни говори, а удара сильнее они нам нанести не могли.

Крейг угрюмо кивнул.

– Кстати, – обратил он мое внимание. – У тебя кровь на руке.

Я посмотрел на свою правую кисть и достал клетчатый носовой платок. Темная клетка отлично маскирует все могущие броситься издали в глаза странные пятна.

– Спасибо. – Я стер брызги крови и прежде чем положить платок в карман, поднес его к губам. Это была кровь Обри. Подожди, мальчик, скоро мы все к тебе присоединимся.

Я вытащил из другого кармана замусоленный потрепанный синий конверт и бросил в ближайший почтовый ящик.

Крейг остановил проезжавшую мимо машину и мы отправились на другой конец города.

Этот другой конец города даже в первой половине дня выглядел поживее.