Текст книги "Подвиг жизни шевалье де Ламарка"
Автор книги: Вера Корсунская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА VII
DIXI – СКАЗАЛ!
Лебединая песнь
Пламя одинокой свечи в шандале освещало только тот угол комнаты, где стояла кровать. На ней лежал Ламарк, распростершись на спине и подняв глаза кверху.
В комнате холодно и пусто. Бедность, почти нищета поставили свою неумолимую печать на всем в этом жалком жилище и на ее обитателях. Убогое ложе, где покоился Ламарк, с ворохом старого тряпья на стынущих ногах; в другом углу некое подобие кресла, на котором полулежа дремала младшая из его двух дочерей, Корнелия.
Тихим, часто прерывающимся голосом он говорил:
– Что такое дух? Под этим выражением можно подразумевать при помощи воображения все, что угодно.
Примостившись у изголовья постели отца, Розалия, старшая дочь, пишет под его диктовку. Он умолк, и она не тревожит отца вопросами, не переспрашивает, если ей что-нибудь становится неясно. Опустив худые руки на колени, Розалия сидит в полной неподвижности. Изредка она привычным жестом снимает нагар со свечи и снова застывает с пером в руке, пока в тишине, голосом, похожим на шелест бумаги, отец не начнет…
– …представление, которое мы имеем о духе, лишено всякого положительного знания…
Дочь пишет, но при каждом шорохе за дверью она вздрагивает и прислушивается. Розалия выпрямляется и смотрит на дверь. Сестры ждут кого-то. Но кто захочет навестить это печальное место?
Послышался чуть внятный стук. Розалия вскочила и тихой тенью скользнула из комнаты, захватив с полки стопку книг и несколько больших аккуратных коробок. Из-за двери слышен шепот.
Корнелия тоже встала. Она закашлялась, заговорила довольно громко:
– Как себя чувствует дорогой отец. Лучше? Совсем хорошо? Как она рада! Отец позволит поправить подушку?
И непонятно, почему она вдруг нарушает тишину, которую так благоговейно оберегала несколько мгновений тому назад.
Слезы сжимают ее горло, когда, склонившись над отцом, она близко видит его лицо. Как он изменился, похудел, глаза потухли.
Ему пошел восемьдесят шестой год.
Уже несколько лет он не покидает комнаты. Сердце дочери полно жалости и любви: бедный отец, он стал как малое дитя на руках ее и сестры.
Розалия возвратилась в комнату.
Корнелия, поймав ее безмолвный знак рукой, облегченно и в то же время грустно вздохнула: видимо, сделка удалась.
Отец не знает, сколько книг, гербариев, изумительных коллекций моллюсков и кораллов исчезло безвозвратно. Конечно, он сам приказал распродавать их, но он не подозревает, что скоро не за чем будет прийти к ним хотя бы еще одному букинисту.
Немногие книги, гербарии, коллекции, имевшиеся у Ламарка (он никогда не мог истратить лишнего гроша на книги), дочерям приходится продавать, чтобы купить чашку молока и кусок хлеба творцу «Флоры Франции», «Философии зоологии», «Естественной истории беспозвоночных» и «Аналитической системы» и многих других трудов.
Что делать! Жизнь очень дорога, у них нет никаких средств к существованию, кроме ничтожной пенсии в тысячу двести франков в год.
– Нам известны только существа физические и то, что до них касается, – почти шепчет старец… Голова его совсем ушла в подушку.
Может быть, сознание оставляет его? Дочери с тревогой ждут. Проходят долгие минуты… Ветер воет за закрытыми жалюзи. Где-то стучат колеса запоздавшего фиакра. В комнате так тихо, что, кажется, можно услышать биение собственного пульса.
– Природа есть порядок вещей, составленный из материальных предметов, которые могут быть определены, – раздается в тишине, – путем наблюдения над телами, и совокупность которых образует силу, неразрушимую в своей сущности, подчиненную во всех своих действиях и действующих всюду на все части физического мира.
– Отец, мудрый отец, – улыбается из своего совсем темного угла Розалия, принимаясь наводить порядок в их жалком домашнем скарбе. Она привыкла работать без малейшего шума, чтобы никому не мешать.
«Нет, невозможно, чтобы потомство не оценило прекрасных мыслей отца. Настанет время, и люди будут восхищаться им», – пробегает в голове Корнелии. Она вся – внимание, напряжение, сосредоточенность, – записывает теперь она.
– По моему мнению, величайшей услугой, которую можно оказать социальному человеку, было бы предложить ему три правила:… Правила эти выражаются в трех принципах:
Первый принцип. Всякое знание, не являющееся непосредственным продуктом наблюдения или результатом выводов, полученных из наблюдений, не имеет никакого значения и вполне призрачно.
Второй принцип. Во всех отношениях между особями и между составляемыми ими обществами или между народами и их правительствами согласие взаимных интересов является принципом добра, разлад же в этих интересах – принципом зла.
Третий принцип. Как бы ни были сильны привязанности социального человека к различным окружающим его предметам, кроме естественной привязанности к семье или к людям, которые имели к нему отношение в дни его молодости, эти привязанности никогда не должны становиться в противоречие с общественными интересами, то есть с интересами нации, к которой он принадлежит.
Иногда Ламарк начинает говорить быстрее и громче. Не видит ли он перед собой слушателей в аудитории Королевского Сада? Или он обращает к будущим поколениям свою страстную речь?
Современное общество далеко от идеала. Немудрено, – оно построено на принципе частной собственности. В руках одних людей – класса собственников – сосредоточены огромные богатства. И эти люди думают лишь о себе, – себялюбцы, они создают страшное неравенство между людьми. Люди бедные не владеют ни материальными богатствами, ни знанием природы и потому легко впадают в предрассудки и невежества. Темнотой же их пользуются имущие классы, чтобы держать в зависимости народные массы и извлекать из этого личную, предела не знающую выгоду.
Люди, имеющие власть, злоупотребляют ею во зло народу и приносят его счастье в жертву своим страстям…
Не светлая ли тень гражданина Женевы, чей прах пока еще покоится в Пантеоне рядом с Вольтером, витает у изголовья умирающего Ламарка… Не его ли бессмертные речи о свободе, равенстве и братстве оживают в устах философа-натуралиста!
Но нет, Руссо отвергал науку и цивилизацию потому, что они, по его мнению, служат только богатым. Назад к золотому первобытному веку, когда люди не знали ни наук, ни искусства, – звал Руссо.
Вперед к истинному и полному знанию природы и ее реальных предметов, – зовет Ламарк со смертного одра! На пороге смерти, уже почти в ее власти, он не боится и не думает ни о чем сверхъестественном. Ум его свободен от какого-либо мистицизма и суеверия.
Одну великую заповедь, выше всех других, хочет он оставить будущим поколениям, – заповедь неустанных поисков истины только в пределах того круга предметов, который доставляет природа.
Человек познает природу только при помощи органов чувств и связанных с ними умственных процессов, и он может познавать лишь тела природы и их взаимоотношения. Вне этого «поля реальности» нельзя получить никакого знания, но зато неизбежны заблуждения и иллюзии, которые всегда вредны.
Много страниц написано прилежной рукой Розалии.
Иногда отец проводил целые недели в безмолвии, вспоминая свои прежние труды, обдумывая новые главы. Тогда Розалия спешила разобрать накопившиеся записи и обработать их литературно.
В другие дни Ламарк без устали диктовал, словно боясь, что конец застигнет его не успевшим высказать свои мысли.
Да, да, надо все передать людям, все, над чем размышлял в течение долгой и многотрудной жизни, чтобы спокойно заключить о самом себе: Dixi – сказал, высказал!
И Розалия снова покрывала страницы своим ровным почерком:
– Первое. Наиболее важным из всех знаний для человека есть знание природы, рассматриваемое во всей ее полноте.
Второе. Изучение это не должно ограничиваться искусством различать и классифицировать произведения природы, – твердо произнес Ламарк, приподняв голову от подушки, – оно должно вести к познанию самой природы, ее сил, ее законов, по которым она производит свои действия и свои изменения, и того пути, которым она постоянно следует во всех своих проявлениях.
Третье. Наиболее должны привлечь внимание человека и побудить его к исследованиям те законы природы, которые управляют деятельностью и явлениями человеческой организации, его внутренним чувством, его склонностями и прочее, а также те, которым подчинены внешние деятели, оказывающие благотворное или, наоборот, вредное влияние на его интересы.
Четвертое. При помощи знаний, полученных им из этого изучения, он легко согласует свои действия с законами природы, сумеет освободиться от различных бедствий, наконец, извлечет из этих знаний величайшие выгоды.
Розалия пишет все быстрее, с тревогой замечая волнение отца; она боится потерять хотя бы одно слово.
Потом ночью она перепишет все это набело. Аккуратными красивыми строчками лягут на странице за страницей мысли отца. Она будет сидеть за столом, пока не догорит последняя свеча. Тогда она уснет неглубоким, беспокойным сном, продолжая и во сне прислушиваться к его неровному дыханию.
С первым же лучом утренней зари она снова будет работать, безмолвная и бледная той прозрачной бледностью, которая разливается по лицу человека, давно не дышавшего свежим воздухом.
Новая Антигона,[9]9
Антигона – как говорит греческая легенда – дочь царя Эдипа, добровольно разделившая участь отца, подвергшегося изгнанию; олицетворение любви к родителям, и самоотверженности.
[Закрыть] она безотлучна при слепом отце, запершись вместе с ним в этой печальной комнате, в кругу его последних мыслей. Несколько лет она не покидала комнаты.
Корнелия иногда выходила из дома, чтобы сделать нужные литературные справки, заказанные отцом, или скромные покупки. Она сменяла Розалию, когда у той из онемевших пальцев падало перо, и продолжала записи.
Так были написаны два последних тома «Естественной истории беспозвоночных» и лебединая песнь Ламарка «Аналитическая система положительных знаний человека».
Эта книга вышла через год после смерти Ламарка. В ней Ламарк высказал свои нравственные и общественные воззрения. Они показывают великий труд всей его жизни над исследованием жизненных явлений и условий совершенствования животных и человека.
Жестокое осмеяние, которому была подвергнута «Философия зоологии», ничуть не охладило и не остановило ее автора.
Он чувствовал себя солдатом, защищающим свою родину. Этой родиной, страной обетованной, куда пришел он после долгих и мучительных странствий, многих лет сомнений и раздумья, была «Философия зоологии». И он твердо и смело продолжал путь провозвестника своего нового учения о природе, созданного и выношенного упорным трудом.
Годы шли, ослабло зрение, руки начали дрожать, походка стала медленной и нетвердой, но светлый дух бойца не остывал. Ламарк продолжал свою работу. Во всех дальнейших произведениях он развивал и пропагандировал учение об историческом развитии природы, изложенное в «Философии зоологии».
После «Философии зоологии» он написал семь томов «Естественной истории беспозвоночных». Ей он предпослал «Введение», в котором снова, более сжато, изложил разработанное им учение.
До конца своих дней Ламарк оставался на посту борца за установление эволюционного взгляда на всю природу.
Его поносили, бранили, над ним издевались, вытесняли с оплачиваемых должностей. Превратно толковали учение Ламарка, а он, старый, почти слепой, лишенный всех средств к существованию, вдохновенно думал о земле, о жизни, о законах природы и писал, писал…
Больше он не мог рассматривать под лупой животных. Это счастье было утрачено, подобно тому, как судьба отняла у него еще более высокое наслаждение – склониться над микроскопом. Пока зрение позволяло писать, не все было потеряно.
Но быстро надвигалось горе, настоящее и неотвратимое.
Все чаще приходилось обращаться к дочерям с просьбой записать его мысли под диктовку: слабые глаза не позволяли подолгу писать самому. А написанное так трудно было разобрать. Для Ламарка потянулись бесконечные сумерки.
Теперь старое больное тело часто нуждалось в покое, и Ламарк лежал в постели. Ум же не искал покоя и не прекращал неустанной работы.
Однажды Ламарк не увидел строчек, вышедших из-под его пера… Ведь он их написал, – в этом он был твердо уверен! Где же, где они? На бумаге их нет, перед ним только смутно различимое светлое пятно. Все было кончено.
Мрак сомкнулся вокруг него, мрак, который нельзя разрезать ни одним светлым лучом. Ламарк ослеп.
Жалкий старец, слепец! Нищий, всеми забытый, он живет в вечной тьме еще многие годы.
Старческая слабость приковала его к постели. Редко приходит кто-либо навестить дряхлого старца. Одни успели забыть, другие всегда не любили этого «мечтателя» и «фантазера», третьи признали его «глупцом», оставившим свои действительно полезные труды по систематике ради нелепых предсказаний погоды и опасных бредовых идей о древности Земли и жизни, о непрестанных изменениях природы. Но могучий ум, хоть и в дряхлом теле, не мог остаться бездеятельным. Что мрак для глаз, если мысль светлая! Что значит нищета для старого ученого, если он богат своим внутренним миром, если еще так многое он хочет сказать людям, передать им свое заветное.
И он говорит слабым, тихим голосом, говорит… Розалия пишет… Вот он, свет, не оставивший Ламарка до последнего дыхания, луч во тьме, жизни в умирании: он диктует дочери, он продолжает работать, он живет, он борется за свои идеи.
Кто назовет другой пример такого служения истине?
Конец пришел тихо и незаметно. Перевернута последняя страница жизни… догорела свеча. Остановилось перо в руке Розалии…
Шевалье Жана-Батиста де Ламарка, философа-натуралиста не стало 18 декабря 1829 года.
Двадцать третьего декабря 1829 года в газете «Moniteur Universeb» появилась скромная заметка о том, что три дня тому назад состоялись похороны профессора Жана-Батиста Ламарка на кладбище Монпарнас.
У могилы его Латрейль сказал надгробное слово от имени Академии наук; оно было опубликовано. Почтил память покойного также Жоффруа Сент-Илер словом лично от себя и коллег-профессоров. Это были единственные почести, возданные бренным останкам старого ученого…
…Спустя несколько лет Корнелию видели в гербарном отделе Музея, где ее отец был профессором. Получая ничтожное вознаграждение, по целым дням она прикрепляла на листы белой бумаги высушенные растения. Ей дали там место лаборантки, а Розалии оставили пенсию отца.
Будь они дочери министра или генерала, говорит Шарль Мартен во вступлении к «Философии зоологии», изданной в 1873 году, им дали бы хорошее обеспечение, «Но их отец, с горечью и иронией продолжает он, – был только великим натуралистом, прославившим свою страну в настоящем и будущем, и поэтому их участь – забвение, что и случилось в действительности».
Сколько раз среди растений в руки Корнелии попадали те, которые в свое время определил и описал ее незабвенный отец. Слезы застилали глаза, боль утраты и обиды, за отца наполняли ее сердце. Благоговейно прикасаясь дрожащими пальцами к сухим стеблям, она снова слышала его голос: «…в мире физических явлений нигде нет абсолютного покоя, нет отсутствия движения и нет неподвижных и неизменных масс…»
Благодарное потомство отомстит за вас!
Прошло больше полувека… Монпарнасское кладбище… Вот уже несколько раз почтенного вида человек прошел взад и вперед по одному и тому же квадрату, на которые разделен этот город мертвых.
– Все наши поиски, к сожалению, безуспешны, – говорил он, обращаясь к смотрителю кладбища. Это доктор Мондиер. Он решил отыскать могилу Ламарка. Исчезла, даже следов ее не обнаружено, хотя он действительно был похоронен именно на этом кладбище. Мондиеру попалась заметка в старом номере газеты, и он упорно искал могилу.
К счастью, смотритель кладбища оказался человеком, которому не совсем были чужды эволюционные идеи.
Услыхав, что речь идет о месте успокоения такого большого ученого-эволюциониста, он очень заинтересовался поисками и принял в них живое участие. Они вместе пересмотрели все регистрационные записи в кладбищенской конторе. Увы, Ламарка в них не было! Но заметка? Ошибка?
Снова и снова они перелистывали книги, нет Ламарка! И вдруг доктор вспоминает: у Ламарка же была вторая фамилия, Монэ.
И вот она, желанная находка в книге: «Де Монэ де Ламарк похоронен 20/XII-1829 г. (85 лет) в 3 квадрате, 1 отделении, 2 ряду, 22 могила». Могила Ламарка была зарегистрирована на букву «М», а не на «Л».
Отправились на место по этому адресу и испытали ужасное разочарование. Ничего похожего на его могилу не оказалось. Никаких следов!
Да, впрочем, какие же следы можно было найти! Ведь Ламарк был похоронен сроком только на пять лет! Это означало, что к концу этих пяти лет, так называемой «концессии», надо было внести еще некоторую сумму, чтобы не тревожить праха усопшего.
Это никем не было сделано…
«Одним словом, могила не была куплена, и кости Ламарка, вероятно в этот момент, – рассказал доктор Мондиер, – смешались в катакомбах с костями всех неизвестных, что там находятся».
Чуть ли не четверть Парижа построена над обширными катакомбами, оставшимися от древних времен.
Они служат для хранения останков, перенесенных сюда из многих парижских кладбищ, – праха бедняков, которым покупали могилу на небольшие сроки. Бессрочная могила черными глазницами выложена бесконечными рядами вдоль стен…
Доктор Мондиер хотел отметить место, где хотя бы временно покоились останки Ламарка.
В регистрационной книге против записи о нем он приметил такую пометку, сделанную чьей-то дружеской рукой: «Слева от Дассаса». О, это уже могло служить руководящей нитью! Надо искать в книге адрес могилы Дассаса. Он был найден без труда.
Списав его, доктор вместе с любезным смотрителем и рабочим-могильщиком снова отправились на поиски.
Несмотря на точное обозначение места захоронения Дассаса, оно не было найдено. Новые и новые могилы, и ничто не указывало на могилу Дассаса. А она была единственной ориентирующей точкой!
– Все бесполезно, – повторяет доктор. Но все еще на что-то надеется и не уходит.
Вдруг он заметил площадку, окруженную решеткой и поросшую травой, она привлекла его внимание своей правильностью.
Он покопал немного почву и натолкнулся на камень, еще попробовал, – надгробная плита.
Могильщик быстро очистил поверхность. «И я признаюсь, с каким живым чувством, удовольствием и волнением мы читали имя Дассасов», – вспоминал доктор.
Место было найдено, но только место временного успокоения Ламарка. Останков его там не было…
Прошло еще больше двадцати лет, и однажды историограф Ламарка, Ландрие, в свою очередь также захотел почтить его память, посетив кладбище Монпарнаса.
Он нашел могильный камень семьи Дассасов, но все кругом, «самое место, где был похоронен Ламарк, – пишет Ландрие, – было покрыто теперь свежими могилами, и они стерли навсегда следы последнего жилища великого натуралиста. Его кости покоятся теперь в катакомбах, этом некрополе забвения и тишины».
«Несмотря на легкость, с которой воздвигают во Франции статуи, – продолжает Ландрие, – подчас славе слишком эфемерной, Ламарк до сих пор лишен этой чести».
Действительно, до 1909 года самое большое, что было сделано для увековечения памяти Ламарка во Франции, – это медальон его в большой Зоологической галерее Музея и бюст в новой Галерее сравнительной анатомии. Правда, в Париже, Тулузе и Амьене – в каждом из этих городов было по одной улице, носящей имя Ламарка.
В 1909 году, в столетний юбилей выхода в свет «Философии зоологии», у главного входа в Ботанический сад, где Ламарк трудился почти всю жизнь, ему был поставлен памятник, на средства, собранные по международной подписке.
Ламарк изображен сидящим в глубоко задумчивой позе… А на одном из барельефов – он же, но уже слепым старцем, устремив безжизненный взгляд к небу, а рядом с ним Корнелия.
Она произносит: «Отец мой, благодарное потомство будет восхищаться вами, оно отомстит за вас!»
Трагедия ученого
«Ламарк! Кто не снимет шапки при имени человека, гений которого был не признан, и который умер, измученный нападками!» Эти слова принадлежат одному из его восторженных последователей, французскому ученому Жиару, и невозможно не согласиться с ними.
Жизнь Ламарка – только труд и борьба с тяжкими ударами, непрестанно посылаемыми ему судьбой.
…Он, хранитель королевского гербария, с упоением занимается любимой ботаникой, – интриганы готовят ему увольнение. Ламарк не сдается и доказывает необходимость своей работы. Но он уже на пороге нового испытания. Его посылают в «страну хаоса и неведомого», – и он превращает ее в науку о беспозвоночных животных.
Еще печальная страница! Хотят изъять из Музея коллекции, в которые он вложил столько труда. Но упорным же трудом Ламарк отстоял их, подготовив взамен дубликаты.
А когда пруссаки были у ворот Сада, грозя все уничтожить, – что тогда пережил он?
Ежегодники… как любовно и заботливо создавались они и лишь страдания и унижения доставили автору.
И так всю жизнь… всю жизнь… Едва несколько наладится с заработком и в семье, как снова и снова неприятности, смерть близких, нужда, насмешки, оскорбления и, наконец, последний акт – слепота и полное забвение.
Поразительны не только светлый ум Ламарка, его широкие взгляды, работоспособность, но и его мужество, его моральная сила, с которой он переносил все бедствия, никогда не прекращая неустанной работы.
Был ли то его личный труд, что готовил он к печати, или отзыв на чужой, – неизменны глубокое понимание ответственности, аккуратность и порядочность.
Даже слепым, он продолжал посещать собрания Музея и собрания Национального института наук и искусств, членом которого состоял и где одно время был профессором.
Независимый во всех своих взглядах, искренний республиканец, Ламарк ни перед кем не заискивал, ни у кого не добивался милостей. Ничуть не беспокоился он, нравятся ли его взгляды сильным мира сего или нет. С увлечением он развивал свое мировоззрение, свою философию не оглядываясь на впечатление, которое она производит на окружающих.
Ламарк не давал своему учению никакого определенного названия: «трансформизм», «эволюционное». Но он всю жизнь до последнего дыхания преданно служил эволюционной идее.
Жоффруа Сент-Илер справедливо сказал, что совесть была для Ламарка главным судьей его поступков, заставляя идти вперед и искать истину. Этот же неумолимый судья указывал ему, высокий жребий – проповедывать и проповедывать свои взгляды.
Прекрасно понимая, что они встречают на первых же порах одно недоброжелательство (вспомним отзыв Кювье о «Гидрогеологии»), Ламарк не отказался от них, а наоборот, все оставшиеся годы развивал наступление на учение о постоянстве видов, на антропоцентризм, на учение о том, что духовное предшествовало материи.
Одну за другой штурмует он эти старые, веками стоящие цитадели «Гидрогеологией», «Философией зоологии», «Естественной историей беспозвоночных» и всеми другими работами.
И умирающий, – солдат науки, он возглашает потомству итог всей своей жизни, отданной познанию хода живой и неживой природы: «Аналитическую систему положительных знаний человека». Этот всеобъемлющий ум, это преданное служение науке, этот благородный характер и мужество, горячее сердце, – как оценили их современники?
Лишь непонимание, неприязнь и холодное равнодушие встретила «Философия зоологии».
«Никто не считал ее достаточно опасной, чтобы удостоить ее нападением», – пренебрежительно бросил Кювье в «Слове» на смерть Ламарка.
Но действительность была иной. Вот правда о жизни Ламарка после опубликования «Философии зоологии», рассказанная Ж. Сент-Илером.
«Атакованный со всех сторон, даже оскорбляемый зубоскальством, Ламарк, слишком возмущенный, чтобы отвечать на колкие эпиграммы, переносил нападки со скорбным терпением. Ламарк прожил долго – нищий, слепой, покинутый всеми – но не мной: я любил и почитал его всегда».
А потом пришла смерть, и у Ламарка не оказалось даже последнего пристанища, – могилы.
Утрачены личная переписка, вещи, окружавшие его при жизни, – все, что обычно бережно и свято сохраняется как живая память.
В доме Бюффона квартира его была во втором этаже. Но, к сожалению, при больших перестройках этого дома никто не позаботился отметить ее для потомства.
Не сохранена память о нем и в бывшем базантенском замке. К началу XX века он еще уцелел, но уже был необитаем и служил хлебным амбаром и дровяным сараем. В некоторых его помещениях оставалась старинная мебель XVII–XVIII веков. Сад, где когда-то маленький Жан горько печалился о предстоящей ему участи аббата, к тому времени давно вырубили и превратили в пастбище, на котором мирно паслись коровы.
Цел ли «замок» до нашего времени, или давно снесен, и на месте его вырос новый, современный дом, в котором живут люди, ничего не знающие о скорбях и радостях прежних владельцев, – неизвестно; и о судьбе его нам не представилось возможности узнать.
Никто из современников Ламарка не оставил описания, как он выглядел внешне, не дал обстоятельной характеристики его духовных качеств, хотя о последнем больше известно, чем о физическом облике Ламарка. А так интересно было бы представить себе и наружность ученого, с трудами которого мы знакомимся.
К счастью, портрет Тэвенена запечатлел Ламарка. На этом портрете он удивительно моложавый для своих почти шестидесяти лет, в костюме академика.
Высокий лоб мыслителя, крупный нос с горбинкой, несколько пренебрежительная складка у рта и особенно взгляд, глубокий и острый, придают его правильному лицу выражение покоя и энергии.
И это выражение сохраняется и на другом портрете, работы Тардье, где Ламарк изображен уже слепым. Безжизненные глаза придают оттенок грусти его лицу, но оно дышит все тем же спокойствием и достоинством, которое он не утратил даже из-за физических и моральных страданий последних лет.
Богатейшее духовное наследие Ламарка много лет оставалось забытым.
В науке безраздельно господствовала идея Кювье о постоянстве видов и смене их только во время катастроф.
Под влиянием учения Кювье почти все натуралисты отказались от эволюционных представлений. «Ими были не только отвергнуты, – писал Н. Г. Чернышевский, – но и забыты большинством их всякие мысли о происхождении нынешних видов растений и животных от прежних».
И это понятно: в эпоху реставрации и особенно в годы черной реакции во всей Европы после революционных событий 1848 года крамольной считалась даже сама мысль об эволюции органического мира. Эволюционная идея казалась похороненной на долгие годы. Ученые собирали факты, факты и факты.
О Ламарке никто из ученых-натуралистов ни на Западе, ни в России и не упоминал. А если кто-нибудь ссылался на его работы, то только на те из них, которые относились к области систематики и зоологии.
Имя Ламарка – создателя первой эволюционной теории – забыли. И забыли настолько основательно, что многие ученые, возобновив интерес к проблемам эволюции, начинали все сначала.
И все же в это трудное для развития эволюционных проблем время в России, где уже с конца XVIII века складывался к ним серьезный интерес, прозвучал голос, воскресивший забытое и осмеянное имя Ламарка.
Это был голос молодого ученого-зоолога Рулье.
В первых же своих научных трудах он заявил о себе как эволюционисте. Очень простым, легким для понимания языком он говорил о происхождении современных многообразных видов растений и животных от немногих простейших форм.
Как и Ламарк, труды которого он высоко ценил, Рулье считал, что изменчивость организмов вызывается прежде всего условиями среды.
Еще обстоятельнее, чем Ламарк русский ученый остановился на изменениях домашних животных и культурных растений под влиянием человека.
Вслед за своим учителем он придавал большое значение возникновению и развитию нервной системы в эволюции животных. И даже в самых сложных проявлениях ее деятельности у высших животных Рулье не видел ничего загадочного и таинственного.
Как и Ламарк в свое время, Рулье стремился перенести вопросы об инстинктах и психике у животных из области чудес на научную почву и объяснить их физиологическую сущность.
Но Рулье не только излагал учение Ламарка, он сам был оригинальным ученым, предложившим, по тому времени самую передовую, теорию эволюции органического мира.
Он отбросил «внутреннее стремление к прогрессу», «к усовершенствованию», «флюиды» и многие другие заблуждения Ламарка, вложил новое полное содержание в понятие «среда», включив в него отношения между разными видами и отношения между организмами одного вида.
Больше того, Рулье заметил «войну в природе», хотя и не дошел до понимания естественного отбора. Он понял, что в процессе эволюции виды вымирают полностью, сменяясь другими, а не просто уничтожаются человеком, как думал Ламарк.
И если кто-нибудь мог бы возвестить Ламарку, что знамя, выпавшее из его рук, через несколько лет в другой далекой стране высоко поднимет молодой ученый, – его бедное сердце было бы согрето живительным теплом…
Немногие ученые правильно понимали Ламарка! В Англии его геологические взгляды разделял большой друг Дарвина, известный геолог Лайель, а общие натуралистические воззрения высоко оценил столь же известный зоолог Гексли, «цепной пес» дарвинизма, как он сам себя называл.
В Германии идеям Ламарка сочувствовал Геккель. Борец за эволюционную идею, он постоянно искал и находил поддержку для нее в произведениях великого французского натуралиста.
Еще отряды пламенных сторонников его во Франции: Бленвиль, Бургуэнь, Ш. Мартен, М. Ландрие, Додэ. В России – Рулье, позднее – В. В. Половцов и особенно П. Ф. Лесгафт, в наше время – В. Л. Комаров.
«Есть в самом деле что-то трагическое в судьбе „Философии зоологии“ Ламарка», – так пишет в 1882 году Геккель, считавший это произведение капитальным трудом даже для такого замечательного литературного периода, каким было начало XIX века. «Философия зоологии» недолго и слабо привлекала к себе внимание, а через несколько лет была совсем забыта.
«Только после того, как Дарвин влил новую жизнь в трансформизм, за 50 лет до того основанный Ламарком, это погребенное сокровище было вновь обретено, – продолжает Геккель, – и теперь ничто не мешает нам признать в нем наиболее замечательное изложение эволюционной теории, которое было дано до Дарвина».
И все-таки в широких читательских кругах, как правило, и до сих пор царит полная неосведомленность о Ламарке и его роли в создании эволюционного учения. Часто имеют представление о нем, как о каком-то чудаке, придумывавшим нелепые гипотезы и забавные примеры.
Если полное забвение, постигшее «Философию зоологии» в первые десятилетия по выходе ее в свет, поистине можно назвать трагическим, то дальше произошло еще более худшее.
Некоторые «последователи» Ламарка отнеслись к его наследству недобросовестно. По своему произволу они выбирали из него ту или другую сторону, забывая и умалчивая о нем в целом.
