Текст книги "Такая как есть (Запах женщины)"
Автор книги: Вера Кауи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
Но случилось иначе. Еву с ребенком привезли домой. Их устроили в комнатах, где все уже подготовили к приезду, где имелось все, что только могло понадобиться ей или ребенку. В том числе и помещение для няни и медсестры по соседству. И вот тут Кристофер нечаянно выпустил кота из мешка.
– Нет, ты когда-нибудь видела такого красивого ребенка? – воскликнул он, склоняясь над колыбелькой сына. – Я, например, в жизни не встречал такого.
– Все родители считают своих детей самыми красивыми на свете, – ответила Ева, наслаждаясь тем, что стала матерью наследника Бингхэмов, и тем, что ее положение отныне становится непоколебимым. Она с обожанием смотрела на своего мужа – благодаря ему исполнилаcь ее давняя мечта. Она поднялась на последнюю ступеньку – ступеньку победителя в жизненных гонках. И именно Ева подарила мужу то, чего так давно требовала от Кристофера его мать – наследника рода.
– Нет, – возразил Кристофер, – ребенок красив не только с моей точки зрения. Спроси любого. Да хотя бы эту девчушку.
– Какую девчушку? – безмятежно переспросила Ева.
– Мне тут попалась одна на кухне, когда мы отмечали рождение нашего малыша. Одни глазищи и нос. Сестра Урсулы.
По его словам Ева сразу догадалась, о ком идет речь, и осторожно перевела разговор на другое:
– А ты собираешься и дальше называть сына малышом?
– Да, как и меня называли долгое время.
– Я не согласна. Пусть его называют только Кристофером.
Кристофер-старший не стал возражать.
– А когда мы сможем показать его матери?
– Как только я сама оправлюсь и смогу поехать к ней.
– Там мы его и окрестим. Как всех Бингхэмов.
– Как хочешь, дорогой, – кивнула Ева.
А вот то, что хотелось бы сделать ей, Ева определила со свойственной ей безжалостностью. Не только Урсула, но и Элен, и миссис Бюншли исчезли из жизни Алекс. Кончились путешествия на кухню, ожидание и вознаграждение за ожидание. Люди, которых Алекс полюбила, исчезли из ее жизни, как это уже было однажды. Словно существовал закон против тех, с кем она успевала сродниться. Снова она оказалась предоставленной самой себе. До тех пор, пока не явилась новая няня, Уилсон. Это была довольно живая, неглупая пятидесятилетняя женщина. Она была построже, чем Урсула, и глаза ее не светились тем мягким светом, как у миссис Бюншли. Но и не злая – главной ее заботой было то, чтобы Алекс следовала заведенным правилам. Но девочка поняла, что ее няня относится к тому типу людей, который она никогда не сможет полюбить. И так продолжалось до тех пор, пока не приехала мисс Паттерсон, которая должна была давать ей уроки. С ее появлением Алекс словно возродилась – она не только полюбила сама, но и, о счастье, полюбили наконец и ее. Няня Уилсон так и осталась для Алекс навсегда няней Уилсон. Зато Маргарет Паттерсон вскоре превратилась просто в Пэтси.
Как-то, когда Алекс устроилась на своем излюбленном месте – на подоконнике, она увидела, какая суматоха царит у дверей. Из дома к машине сновали слуги с чемоданами. Это означало одно: кто-то собирался уезжать.
– Что там такое творится? – спросила Алекс у няни Уилсон.
– Мистер Кристофер хочет отвезти сына в Америку.
– А мне тоже придется поехать с ними?
– Нет, мы останемся здесь.
– А остальные?
– Кое-кто из прислуги – кто будет готовить, стирать, убирать дом, – тоже останутся с нами.
– А мисс Паттерсон?
– Разумеется, она останется здесь.
– А госпожа когда-нибудь вернется сюда?
– Ну а как же! Ведь это ее дом.
Чуть позже няня Уилсон говорила с Маргарет Паттерсон:
– Вопросы, сплошные вопросы, и, надо сказать, я бы тоже не отказалась получить на кое-какие из них ответы. Вам отдали какие-нибудь распоряжения относительно девочки?
– Только заниматься, как и прежде. И слава Богу, потому что она занимается с большой охотой.
– Да, она совершенно не похожа на нынешних детишек. Непривычно тихая и смирная для шестилетнего ребенка.
– Но тем не менее весьма сообразительная. Мне еще не попадались дети, которые бы учились с такой жадностью и с таким интересом. Она учится с наслаждением.
– А что ей еще остается делать? У меня такое впечатление, что девочка очень одинока, вряд ли она была кому-нибудь нужна.
– Мне тоже так кажется.
Но именно ей, Пэтси, когда они сблизились, Алекс рассказала о себе всю правду. Про то, что ее отец всегда уверял, что мать Алекс умерла. А Мэри Брент – Алекс никогда не называла ее бабушкой – почему-то привезла ее сюда, на виллу, и сказала, что рыжеволосая женщина – Пэтси заметила, что даже упоминание о ней повергает Алекс в ужас, – это и есть ее мама. И она совсем не умерла, а, наоборот, очень даже жива.
– Ты ведь никому ничего не расскажешь? – спрашивала ее Алекс. – Не думаю, что я нравлюсь ей, и я боюсь, что она выгонит меня отсюда. А теперь мне этого совсем не хочется.
– Никто не собирается тебя выгонять, – успокоила ее Пэтси. – Ты будешь жить здесь, и за тобой будет присматривать няня Уилсон, а заниматься ты будешь со мной. Ни единая душа ни о чем не прознает. Это будет наша с тобой тайна.
Алекс рассказывала и про Мэри Брент.
– Никто не любит меня, – грустно призналась Алекс. – Даже Мэри. Когда папа умер, она сказала, что я – плод греха. Почему? Разве я плохая?
– Конечно же, нет. У этой Мэри Брент устаревшие представления о жизни – только и всего. Так частенько случается со старыми людьми. – Но ты ведь не старая? – с нежностью глядя на Пэтси, спросила Алекс.
– Не такая уж молодая, детка, но надеюсь, что и не очень старая.
И чудесные денечки потекли один за другим. С тех пор как умер ее отец, Алекс впервые снова почувствовала себя счастливой.
Но через четыре месяца все вернулось на круги своя – приехали хозяева. И Пэтси снова следила за тем, чтобы Алекс никому не попадалась на глаза. Они занимались с девяти до часу дня, а потом с черного хода спускались в сад, и Пэтси рассказывала, как называются цветы в саду, кустарники и деревья. Иной раз они оставались на лужайке и читали там под деревьями, играли в прятки или даже бегали наперегонки. И вдруг однажды их обеих позвали к хозяйке.
– Мадам хочет видеть девочку, – важно заявила няня Уилсон. – Переоденься в самое лучшее платье. И поторопись, нельзя заставлять мадам ждать.
Алекс, побледнев, взглянула на Пэтси широко раскрытыми от ужаса глазами.
– Ей хочется узнать, как идут твои дела, – успокоила ее Пэтси. – Посмотреть, как ты выросла и похорошела, я уверена.
– Идем со мной, – попросила Алекс… – Пожалуйста.
Маргарет Паттерсон взглянула на Уилсон – та кивнула.
– Так, наверно, будет лучше, – сказала она. – Встреча пройдет спокойнее.
Когда они подошли к дверям, няня взяла Алекс за руку и ввела в комнату мадам, отделанную зеленым с золотом. Сама мадам сидела в большом золотом кресле. Вместе с ней в комнате находился еще один человек – пожилой мужчина, одетый в черное.
– Вот ребенок, – без всякого выражения проговорила рыжеволосая женщина.
Мужчина улыбнулся и протянул руку.
– Значит, это и есть Алекс, – сказал он. – Подойди поближе. Дай я погляжу на тебя.
Алекс посмотрела на няню, которая слегка подтолкнула ее вперед:
– Иди же и будь вежливой, как я учила тебя.
Алекс шагнула вперед и вежливо поздоровалась с незнакомцем.
– Ну хорошо, – добродушным тоном проговорил мужчина. – Ты стала уже совсем большой симпатичной девочкой. – И он начал расспрашивать Алекс о том, сколько ей лет, что ей больше всего нравится делать и молится ли она каждый вечер перед сном. Алекс кивала. Он очень осторожно расспросил ее и о том, как она себя чувствует. Хорошо ли ест. Счастлива ли. Кто присматривает за ней.
– Няня Уилсон и Пэтси, – ответила Алекс.
– Няню я вижу, а где же Пэтси?
И когда появилась Пэтси, то ей тоже – как и няне– было задано несколько вопросов. Все это продолжалось не очень долго, и Алекс показалось, что рыжеволосая женщина, которая смотрела все это время в окно, на самом деле слышала каждое слово.
После того как их отпустили, Алекс устремилась вперед, чтобы поскорее оказаться в той части дома, где она чувствовала себя в безопасности, но все-таки она расслышала, как няня и Пэтси переговариваются между собой.
– Что бы это могло значить? – удивлялась няня Уилсон, сгоравшая от любопытства.
– Наверное, это какой-нибудь ее опекун, – предположила Пэтси.
– Да, он расспрашивал обо всем, – и, помедлив, няня добавила, – нет, хотела бы я, чтобы кто-нибудь объяснил, в чем тут дело.
А Пэтси размышляла о Еве Черни. Эта женщина ни разу даже не взглянула в сторону девочки, не сказала ни одного слова. Она делала вид, что всего лишь исполняет некий долг и ничего более. «Наверное, она через некоторое время пришлет за мной», – решила Пэтси. Но вызова так и не последовало.
И жизнь в доме как бы снова раскололась и потекла, разделившись на два не пересекавшихся потока. В одной жизни царствовал ребенок, которому отдавалось все внимание и вся любовь. Его няня и горничная были француженками и не говорили по-английски. Пэтси, которая довольно бегло говорила по-французски, не обращала внимания на их высокомерные выходки. Частенько бывало, когда она с Алекс прогуливалась по саду и вдруг встречалась с французской няней мальчика, та тут же сворачивала на другую аллею, или когда горничная, сталкиваясь с миссис Паттерсон и Алекс на лестнице или в дверях, отскакивала в сторону, словно боялась прикоснуться к ним.
Об Алекс заботились, ей покупали красивые платья, в ее комнате всегда было убрано, но на родительскую ласку и намека не было. Няня Уилсон по-своему была добра и внимательна, но всю свою любовь Алекс обратила на Пэтси. И добрая умная Пэтси отвечала ей тем же.
Самое лучшее время было то, когда они были предоставлены сами себе. Это случалось, когда Ева уезжала куда-нибудь по делам вместе с сыном. Тогда наступал настоящий праздник. Алекс могла шуметь, сколько хотела, бегать взад-вперед по деревянной лестнице на третий этаж, а затем снова на первый, где повсюду были расстелены ковры, совать нос на кухню – что ей очень нравилось, потихоньку утаскивать лакомые кусочки прямо из-под рук повара. Она, смеясь, носилась по саду вместе с Карро – огромной собакой, которая принадлежала Леону, главному садовнику. Когда приезжала мадам, Карро тоже исчезал из поля зрения. Очередное появление мадам слуги встретили с особенным воодушевлением, поскольку стало известно, что она снова зачала, а хозяин сам не свой от счастья. По этому поводу тотчас после приезда было устроено празднество. Весь дом сиял, объятый светом, играл оркестр, голоса гостей доносились до верхнего этажа дома. Чаще всего в этом гуле слышался громкий смех мадам и ее мужа. Про Алекс все словно забыли. Мадам не вспомнила о ней и тогда, когда отметили ее день рождения. У Алекс на столе в тот день стоял пирог со свечками, она получила и подарки – их было всего три. И как всегда – ничего от мадам.
Но однажды наступил день, когда ставший привычным ход вещей нарушился. Ева занималась своими делами, а ее муж улетел в Америку для участия в больших соревнованиях по игре в поло на Палм-Бич. В этом не было ничего необычного: он летал через Атлантику чаще, чем Пэтси ездила в свой родной Тонон. Алекс у себя в комнате пила чай с кексом, когда услышала крики. Крики были страшными и протяжными, словно кого-то терзали на дыбе.
– Что такое?! – няня Уилсон бросилась к двери, выбежала в коридор и перегнулась через перила.
Крики стали еще громче, еще пронзительнее.
– Что-то там очень скверное произошло… – решила Уилсон. – Допивай чай, а я спущусь вниз и погляжу, что стряслось.
Алекс послушно допила чай. Но поскольку няня так и не появилась, Алекс вышла из комнаты, перегнувшись через перила, посмотрела, что творится внизу. Крики не умолкали. «Наверно, кто-то сильно ушибся», – решила про себя Алекс и, вернувшись в детскую, устроилась на своем любимом месте на подоконнике и открыла книгу, наверное, уже раз в третий перечитывая так полюбившуюся ей «Ласточки и амазонки».
Неожиданно крики раздались прямо у входа, под окном, у которого она сидела. Алекс встала на коленки и выглянула наружу. Рыжеволосая женщина, одетая в тончайшее розовое платье, которое, развеваясь, летело за ней следом, сбежала с крыльца в сад. Лицо Евы уже не напоминало ледяную маску, совсем напротив. Продолжая кричать, мадам бежала, не обращая внимания на клумбы, прямо к озеру. Несколько человек – мужчины, женщины, среди них и няня Уилсон – выскочили следом за нею.
– Она побежала к озеру, – крикнул кто-то из них. – Ради Бога, ее надо остановить…
Один из лакеев – проворный молодой человек – бросился ей наперерез, а остальные гуськом бежали по дорожкам вслед за мадам, напоминавшей сейчас персонажа сказок – привидение, предвещающее смерть.
А потом эта процессия проследовала назад. И Алекс снова могла сверху разглядеть все. Сильный молодой человек шел впереди. Он нес на руках рыжеволосую женщину, руки которой бессильно свисали вниз, а сквозь разметавшееся пламя волос проступало белое, как полотно, лицо. Идущие за ними говорили сразу на нескольких языках – от волнения каждый заговорил на своем родном. Потом дверь за ними захлопнулась.
Алекс знала, что бесполезно расспрашивать о чем-либо няню, когда та поднялась наверх. Она долго не могла заснуть. Лежа в постели, она гадала, что бы такое могло заставить так испугаться рыжеволосую хозяйку дома.
На следующее утро вернулась Пэтси. И няня о чем-то ей тихо принялась рассказывать. И хотя Алекс находилась довольно далеко от них, ей удалось разобрать несколько обрывков фраз:
– …никогда прежде не видела такого истерического припадка. Она металась по дому, рвала на себе одежду, разбивала вещи, царапала грудь и все время твердила только одно слово —…нет…нет…нет! Ее пытались удержать, но только Фредерик сумел схватить ее. Но вы бы видели его лицо после этого – он был исцарапан, словно сражался с дикой кошкой.
– Шок, – сказала Пэтси.
– Так что мы оказались там вовремя и смогли увести ее назад в дом. Конечно, это такая трагедия. Совсем еще молодой человек, всего тридцать восемь лет. И ничто не предвещало несчастья. Хорошо хоть он умер мгновенно…
Сквозь опущенные веки Алекс видела, как няня метнула в ее сторону быстрый взгляд.
– …он уже однажды падал с лошади и сломал ключицу. Но в этот раз копыто ударило его в висок, – миссис Уилсон, поцокав языком, продолжала… – Боюсь, что у нее может случиться выкидыш… Все же в Англии женщина никогда бы не позволила себе такое. – Она неодобрительно покачала головой. – Ни при каких обстоятельствах. Всегда надо держать себя в руках.
На следующий день они опять шептались с Пэтси:
– …ночью…ребенок…говорят, тоже мальчик…бедняжка…и муж, и сын. Господи Боже мой, подряд две таких потери.
«Потеря… ребенок…» Два этих слова заставили сердце Алекс забиться. А вдруг рыжеволосая женщина захочет и ее тоже потерять? Это означало, что из ее жизни исчезнет Пэтси, ощущение безопасности, покоя и мира.
Пэтси тотчас заметила, что Алекс взволнована и не может проглотить подкативший к горлу комок.
– Что такое? – спросила Пэтси.
– Я не хочу, чтобы меня тоже потеряли, – прошептала Алекс. – Я не хочу, чтобы меня отправили отсюда…
– Никто не собирается тебя никуда отправлять. То, что произошло, не имеет к тебе никакого отношения – повторяю еще раз – никакого отношения! Это несчастный случай – вот и все. Мистер Бингхэм погиб, и мадам страшно огорчена. Она ждала ребенка, но он тоже умер.
– О! – вздохнула Алекс. – А мне показалось, что она потеряла его, и я боялась, что она рассердится на меня. Решит, что это все из-за меня.
А Пэтси подумала о том, что хозяйка никогда не вспоминает о девочке. Она видит ее только в те дни, когда приходит мужчина в черном.
– Нет, – ответила Пэтси, – мадам не на тебя рассердилась. Но мы должны вести себя потише, потому что она больна и ей нужен покой.
– Я буду сидеть тихо, как мышка, – облегченно вздохнув, проговорила Алекс.
«Да, это ты умеешь, – подумала Пэтси. – Но не исключено, что случившееся заставит твою мать вспомнить о том, что у нее есть и дочь. Хотя, зная ее, трудно поверить в хорошие перемены».
Пэтси оказалась права. Ева Черни и ее сын отправились в Америку, где мистера Бингхэма должны были похоронить в семейном склепе. И она не скоро вернулась на свою виллу.
11
Швейцария, 1988
Новые сведения о жизни матери поставили Алекс в тупик. И дело здесь было не в том, что именно узнала Александра. То, как вела себя юная Анна Фаркас, вполне соответствовало тем представлениям о Еве, которые давно сложились у ее дочери. Она ничуть не удивилась тому, что мать использовала мужчин в своих целях. Иначе нельзя было понять и объяснить, каким образом неопытная девушка могла заняться делом, которое требовало высокой квалификации и знаний. Зато Ева великолепно знала, как вести себя в постели. «И незачем всплескивать руками и повторять: «Как она могла!» – убеждала себя Алекс. Могла, потому что, в отличие от меня, у нее есть к этому способности. И окажись я на ее месте, мне бы пришлось изыскивать другие способы, поскольку ни мое лицо, ни фигура не были бы востребованы на этом рынке. Тогда что же так потрясло меня? То, что один из ее покровителей оказался русским? Один из оккупантов родной страны Евы, которых так ненавидели в Венгрии? Или то, что другой ее любовник числился в местной полиции? Ну а если снять с них форму? Чем они будут отличаться от других мужчин? Но Анну Фаркас как раз и привлекала их форма. Вернее то, что она символизировала. Власть. У нее не было ни семьи, ни денег, ни друзей. Только она сама и дар, полученный от Господа Бога, – красота, благодаря которой она только и могла добиться власти».
«Неудивительно, что Ева не смотрела никогда в мою сторону, – думала Алекс. – Как может Венера Боттичелли смотреть на монстра».
Зная свою мать, Алекс предположила, что Ева предпочла забыть о своем прошлом совсем не потому, что стыдилась его, а потому, что это могло шокировать тех ее клиентов, которым она поставляла свою продукцию. Вот почему официальная биография ее начинается с 1960 года. На все расспросы о том, чем Ева Черни занималась до того и как жила прежде, следовал легкий вздох и взмах рукой: «Я не так стара, чтобы иметь такую длинную историю». Неудивительно, что красота занимала такое место в ее жизни: с ней Ева пришла в мир, и красота всегда оставалась залогом ее успеха. Только одно существо никак не вписывалось в тот круг совершенства, который творила Ева. Это была ее собственная дочь. Поэтому она так и злилась всегда!
«Тогда почему же она не отправила меня куда-нибудь в другое место? Если я постоянно напоминала ей о чем-то неприятном, о том, что она хотела бы забыть? А может быть, под ее нежеланием даже взглянуть в мою сторону скрывалось что-то другое?»
И точно так же, как в детстве, несчастная, измученная мыслями Алекс снова пришла к неутешительному выводу, что мать не могла смотреть на дочь только из-за того, что не выносила ее жалкого вида. Где-то в глубине души Алекс запечатлелись слова Мэри Брент: «Тебя пометил сам Сатана». Но сколько она ни глядела в зеркало, она не могла найти этого знака, – после чего пришла к выводу, что все дело просто в том, как она выглядит. Ей помнилось, как бабушка говорила отцу: «Да, в мать она не пошла. Красота и уродство! Какое сочетание!» Джон пришел в такое негодование, в каком Алекс его никогда не видела прежде. Он закричал на свою мать, требуя замолчать и никогда не говорить при девочке подобных вещей. Мэри Брент перестала говорить об этом при сыне. Зато когда его не было, она не упускала случая уколоть Алекс. И к тому времени, когда Алекс оказалась у матери, она уже уверилась в том, что ее никто и никогда не сможет полюбить, потому что она уродлива. Урсулу, Элен и миссис Бюншли отослали из-за того, что они подружились с ней. И няня Уилсон тоже всякий раз начинала ворчать, когда замечала, что Алекс стоит перед зеркалом, и не раз повторяла ей, что в один прекрасный день, она увидит там сатану.
«Да, видно, всю жизнь жить мне с этим, – подумала Алекс. – А может, дело вовсе не в этом? Может, она не выносила моего вида, потому что я напоминала о том, что она хотела забыть?» Она порывисто вскочила и принялась мерить шагами маленькую гостиную. «Сила бессознательного в человеке безмерна, неистребима, – думала Алекс. – Она может ослепить, парализовать, сделать человека глухим ко всему. Может быть, я ошибалась, и Ева не переносит меня не из-за того, что я своей некрасивостью нарушаю гармонию в ее мире красоты, и не потому, что я напоминаю о том, о чем она сама предпочла забыть. Ева, не отдавая себе отчета, не переносит меня такой, какая я есть».
И Алекс сделала то, что делала только в крайних случаях. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Длинное, лошадиное лицо, выступающий подбородок, высокие скулы, большой нос. И неопределенного цвета глаза: то зеленые, то карие, в крапинку, как у форели. Правда, брови четко очерчены – ей никогда не приходилось выщипывать их. «Рот большой, но хорошей формы, – попыталась она приободрить себя, но итог все равно получился малоутешительный. – Может быть, я выгляжу так непривлекательно еще и потому, что я мало улыбаюсь?» – подумала она и попыталась растянуть губы. В этой улыбке было так же мало жизни, как и в бумажных цветах. Нет, дело было не в улыбке…
Подавленная Алекс вернулась на свое «сиденье мыслителя» – на подоконник, на котором провела столько времени в детстве. До чего же это все несправедливо! Ни для кого не имело значения, что скрывалось за ее неинтересной внешностью. Ее ум, ее чувство юмора, талант – все это меркло. А мать никогда ни в чем не испытывала нужды только по той причине, что судьба одарила ее красотой. Если бы она хоть чуточку походила на меня, насколько по-иному сложилась бы ее жизнь. Насколько упорнее ей пришлось бы работать, насколько вообще тяжелее пришлось бы ей в жизни. И всего бы надо было бы добиваться самой, потому что мужчины уже не проявляли бы к ней никакого интереса. Осталась ли бы она в таком случае такой же самонадеянной? Или же стала бы такой же неуверенной, как сама Алекс?
«Вся твоя беда в том, – заметил как-то Алекс ее коллега, гомосексуалист, – что ты воспринимаешь себя только как личность. А если ты сама себя не ценишь как женщину, как же в таком случае другие смогут ценить ее в тебе? Я понял, что ты необычная женщина. Но ведь и я необычный мужчина. Разница между нами в том, что я осознал, кем являюсь, и в согласии с этим живу. А ты убедила себя в другом и поэтому не способна сама ничего предпринять. Ты абсолютно не права! Если ты несчастлива – значит, тебе надо что-то изменить в своей жизни».
«Легко сказать, но трудно сделать, – подумала Алекс. – Давнюю привычку трудно искоренить. Мой ум – мой дом. А тело – просто то, что надо подкармливать, одевать и содержать в чистоте.
И тем не менее я жива. А Крис, который получал всю ту любовь от матери, о которой я не смела и мечтать, умер. А ведь, видит Бог, он был красив. Люди на улицах оборачивались, когда видели их вместе. И это ей страшно нравилось. Зато как ловко она избегала появляться на улицах со мной. Ладно, может быть, и вправду не мне осуждать ее, но до чего же это было обидно!»
«Ну хватит! – оборвала себя Алекс. – Довольно! Чем больше я узнаю, тем больше шансов разобраться во всем до конца».
Следующий человек на пути следования Евы к вершине славы и успеха – Генри Бейл, которого она неизменно называла «мой дорогой друг и наставник». Не он ли сотворил духи «Суть Евы»? А если да, то чем расплатилась Ева? Натурой? В конце концов он тогда числился в списке ведущих парфюмеров мира.
В поисках ответа Алекс перерыла все книги о парфюмерии в шкафу у матери, ее внимание привлекла та, где говорилось о значении запахов в мире красоты. Сама не заметив, она погрузилась в завораживающий безбрежный мир, о существовании которого даже и не подозревала. Например, Алекс понятия не имела о том, что Клеопатра, судя по всему, написала первое руководство о том, как стать красивой. Узнала о том, какими косметическими средствами пользовались греческие куртизанки – гетеры. Впервые услышала о том, что римские красавицы раскрашивали зубы. Но настоящее потрясение Алекс пережила, наткнувшись на книгу Овидия «Искусство любви». Не просто потому, что в библиотеке у Евы оказались эротические стихи, которые она, несомненно, перечитывала не раз, что было видно по заметкам на полях – привычка, вызывавшая отвращение у Алекс. Для нее книги всегда являлись чем-то живым. Но краткие замечания Евы сами по себе поразили ее. Например, высказывание, подчеркнутое карандашом. «Разве я не твердил тебе: «Перестань красить волосы. И вот теперь тебе уже больше нечего красить». Ева на полях сделала коротенькую приписочку: «Она могла бы красить волосы и не облысеть, если бы пользовалась моими красителями».
Алекс поймала себя на том, что невольно усмехнулась: она никак не ожидала, что Ева способна на проявление какого-либо чувства юмора. Оторвав глаза от книги, она невидящими глазами уставилась в окно. «А ведь по сути, – думала Алекс, – я ее совершенно не знаю. Это моя мать. Но она для меня как загадочная марсианка».
Алекс встряхнулась, отгоняя посторонние мысли, и снова погрузилась в странный завораживающий мир – рассказ шел о раннем периоде христианства, когда мужчины пользовались косметикой и когда шли споры о том, как выглядит Господь Бог. Чтение так увлекло ее, что она прослушала удар гонга, призывавший к ланчу. Макс зашел за ней и удивленно покачал головой:
– Что, принимала очередную порцию печатного слова? Ну что ж, это, несомненно, лучше, чем наркотики.
Алекс подняла на него глаза:
– А ты знал о том, что для Чосера идеал красоты могла олицетворять только безбровая женщина?
– Нет, но теперь знаю.
– А я и представления не имела, что у матери такое дивное собрание книг. Но ведь мне было запрещено переступать порог этой комнаты, так что ничего удивительного в этом нет. А вот еще, взгляни – книга Хью Платта «Услада дам», опубликованная в 1602 году. «Чтобы отбелить лицо и стать красивее, умывайтесь розмарином, кипяченным в белом вине. Вы будете неотразимы». Разве это не прелестно?
– В зависимости от того, собираешься ли ты последовать этим советам или нет.
Он чувствовал, что привычный холодок сдержанности все равно сохранялся в глубине души Алекс, несмотря на внешнюю оживленность. Тем не менее она усмехнулась и коротко ответила:
– А почему бы и нет, если это возымеет действие?
Макс не часто отпускал замечания по поводу внешности Алекс. Она знала, что она для него всего лишь Алекс, которую он знал как облупленную, изучил ее как самого себя, так, что, можно сказать, едва замечал ее. Правда, не настолько, чтобы перестать бранить из-за ее упорного нежелания сбросить с плеч гранитную глыбу, которую она сама на себя взвалила. Ему, тонкому ценителю женской красоты, никогда не приходило в голову, как может ранить Алекс то, что он не воспринимает ее как женщину.
И вот теперь – под влиянием того, что она узнала о матери, словно при вспышке молнии, Алекс поняла, что вовсе она не уродина, какой привыкла себя считать, и потому заслуживает внимания мужчин.
Того же Макса, к примеру. Свет нового знания позволил ей взглянуть на него совершенно другими глазами. И он предстал перед ней не таким, каким она видела его раньше – дорогим ее сердцу, добрым Максом – дядей Максом, как она называла его до тех пор, пока он не объяснил, что между ними не такая уж большая разница в возрасте, – а просто Максом Фабианом – привлекательным во всех отношениях мужчиной.
– Что такое? У меня вырос второй нос? – спросил он, заметив, как Алекс смотрит на него.
Она никак не могла прийти в себя:
– Нет… просто так… я подумала… – ее вдруг обдало жаром.
Макс обошел вокруг стола, наклонился и накрыл ее руку ладонью. Она невольно посмотрела на его плечи. Рукава рубашки были закатаны наверх, выше локтей, так что она могла разглядеть на коже светло-золотистые волосы. Его рука с длинными пальцами была сильной и крепкой – Алекс не раз видела, как он выжимает сок из целого апельсина. Она ощущала тепло его тела, от которого исходил острый запах одного их лучших Евиных лосьонов.
– Хмм… – очень интересно, – проговорил он, – но я зашел к тебе затем, чтобы узнать, не составишь ли ты мне компанию на ланч. Мора уехала в Женеву, Памела снова удалилась в часовню. А я, как ты знаешь, терпеть не могу есть один. С детства привык, что за столом должно сидеть не менее десяти человек. – Его голос, как всегда глубокий, звучал словно смех с Олимпа, но Бог-Макс тут же пережил, как Зевс, очередное превращение – больше в этом свете он ей не увидится.
Она вымученно улыбнулась, опустив глаза к странице. Макс неожиданно настолько взволновал ее, что Алекс впервые почувствовала себя неловко в его присутствии – сердце у нее забилось, дыхание перехватило. Пытаясь взять себя в руки, она подумала о том, что всегда была уверена, что всякое сексуальное начало в ней подавлено. Но оказалось, это была своего рода затянувшаяся спячка.
– Если хочешь, мы можем перекусить здесь, – предложил Макс. – Как в добрые старые времена, помнишь? Когда тебе приходилось готовиться к экзаменам. Мы уже давно не сидели так вместе.
– Вообще-то я не голодна, – сказала Алекс. (Это было что-то новенькое. Прежде она всегда ела с удовольствием.)
– Зато я голоден. А ты можешь сидеть и смотреть.
Алекс неохотно повиновалась. Лучше бы он удалился в столовую и оставил ее здесь в разобранном виде. Смотри-ка, всего лишь одна вольная мыслишка, и что получается?! Но Макс был очень наблюдателен: стоит ему увидеть свободный конец нити, так и потянет, пока до конца не распустит чертов свитер. Нельзя давать ему заметить, что что-то не так.
Уж лучше не давать ему повода для беспокойства – иначе он примется допытываться, что это с ней происходит.
– А как идут твои разыскания? Оправдал ли Питер Брюстер свое прозвище Всевидящее око?
Алекс даже рот открыла от удивления:
– Ты что, следил за мной?
– А как же, черт возьми! Один из пунктов моего контракта с компанией Евы Черни – следить за тем, чтобы ничто не повредило ее репутации. А твои поиски и приемы превращают тебя прямо-таки в слона в посудной лавке. Разумеется, мне приходилось следить за тобой. Ведь кому-то надо выгребать навоз!
Алекс во все глаза смотрела на него.
Макс вдруг удивленно заметил:
– Ты знаешь, у тебя глаза зеленые, как трава.
– Может быть. Но я-то сама не такая уж зелень, как ты думаешь. Какие бы там контракты ты ни подписывал с компанией Евы Черни, они никакого отношения не имеют ко мне. Я не желаю иметь с ними ничего общего. Куда я иду, что делаю – мое личное дело. И, надеюсь, ты больше не будешь совать свой нос в мои дела.
