Текст книги "Эликсир жизни"
Автор книги: Вера Крыжановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Звон колокола, призывавшего к обеду, прервал их разговор, и они отправились в столовую залу, где собравшиеся братья чествовали союз Нары с Супрамати.
Еще два дня прошли как во сне. Морган осматривал таинственный дворец, грандиозное убранство которого возбуждало его восхищение, и знакомился со своими новыми братьями. В разговорах, полных интереса, часы летели, как минуты.
Незадолго до времени, назначенного для отъезда, Нара имела последний разговор с Супрамати и советовала ему прямо отправиться в Париж, а для себя избрала Венецию. Она дала ему также адрес дома, которым владел Нарайяна в столице Франции. Но переписываться с ним молодая женщина наотрез отказалась,
ссылаясь на желание, чтобы он считал себя совершенно свободным. Затем, дружески простившись с ним, Нара ушла, и он уже больше ее не видел.
Когда наступила ночь, Морган, Агасфер и Дахир взошли на корабль, и скоро таинственный остров исчез в тумане.
На следующее утро оказалось, что Агасфер куда-то исчез, а корабль-призрак быстро направлялся к берегам Франции.
Глава пятая
Около шести часов вечера Супрамати вышел из вагона в Париже и медленно направился к выходу из вокзала. Он знал, что его ждут, так как известил телеграммой о своем приезде.
Скоро он увидел лакея в такой же ливрее, какую видел в Венеции на слугах Нарайяны, и подозвал его. Несколько минут спустя изящный экипаж быстро мчал в новый дворец.
С чувством удовольствия и особенного благосостояния откинулся он на атласные подушки кареты.
«Право, я не могу понять, как можно утомиться вести такую приятную жизнь, продолжайся она хоть тысячу лет, вечно пользуясь здоровьем и наслаждаясь роскошью. О! Если бы надо было быть бедным и страждущим, быть нагим, голодным и вечно работать, как ломовая лошадь, тогда, конечно, я поблагодарил бы за такую вечную пытку», – думал он.
Супрамати никогда не бывал в Париже, а потому не имел ни малейшего понятия о том, куда его везут, и с любопытством смотрел по сторонам. Очевидно, они ехали по предместью; затем экипаж свернул в дубовую аллею и въехал в тенистый парк, обнесенный высокой бронзовой решеткой.
Скоро показалось здание в стиле Людовика XIV, у которого экипаж и остановился.
В прихожей выстроился весь персонал служащих для приветствия своего господина. От старика дворецкого Супрамати узнал, что бельэтаж предназначался для приемов, а личное помещение принца находится в первом этаже.
В предшествии дворецкого и в сопровождении своего будущего камердинера. Супрамати поднялся по лестнице, покрытой ковром и убранной редкими растениями, и обошел свои новые владения.
Меблировка всюду была сделана сообразно стилю строения, во вкусе Людовика XIV. Здесь гораздо больше, чем в Венеции, все напоминало Нарайяну. Очевидно, он здесь живал подолгу. В гостиной, обтянутой белым штофом, висел в массивной золотой раме портрет покойного во весь рост. В кабинете, на столе, лежала открытая книга. На бюро валялись письма – одни распечатанные, другие нет – лист бумаги с несколькими написанными на нем строчками и небрежно брошенный в пепельницу небольшой столбик золотых. Спальня также носила многочисленные следы пребывания своего последнего владельца. Книги и журналы, грудой наваленные на ночном столике, вперемежку с разными безделушками, разбросанными по дивану и кушетке у окна, свидетельствовали о том, как тщательно наблюдали за тем, чтобы хозяин дома, вернувшись, нашел все в таком же положении, как оставил.
Отдав должную честь изысканному обеду и приказав подать себе халат (на этот раз он запасся необходимым гардеробом в портовом городе, где высадился), он отпустил слугу и уселся в кабинете, где в камине ярко и весело пылал большой огонь.
Увидев полузакрытую тяжелой портьерой дверь, он открыл ее и вышел на балкон, убранный цветами. На улице было холодно; свистел осенний ветер, встряхивая полуобнаженные деревья, а сверху сыпался мелкий и частый дождик. Но Супрамати с самодовольством вспомнил, что ему нечего бояться простуды, и стал осматривать свои новые владения.
Несмотря на наступившую ночь, еще можно было рассмотреть большой прекрасный сад, белевшие сквозь ветки дерев статуи и бассейн, где должен был бить фонтан. Внизу расстилалась терраса, гораздо больших размеров, чем балкон. Терраса эта была обнесена балюстрадой, и широкая лестница из белого мрамора вела в сад. Очевидно, на эту террасу выходили апартаменты, которых он еще не видел.
– Положительно, я – пастух, превращенный в царского сына, – пробормотал Супрамати, возвращаясь в спальню и ложась на диван с целью выкурить сигару.
Следя рассеянным взглядом за тонкими кольцами дыма, он задумался над тем, что будет делать в этом чужом для него городе, где у него не было ни одной знакомой души.
Прежде всего он осмотрит, конечно, музеи и побывает в театре. Это удовольствие он позволял себе и во времена бедности. Теперь же все затруднение состояло в выборе и в отдаче приказания взять ложу и запрячь экипаж. Положительно, этот мягкий диван с вышитыми зелеными бархатными подушками куда лучше соснового гроба и одинокой могилы на кладбище. Как ни красиво описывают поэты смерть, приближение ее вызывает дрожь даже у самых мужественных людей, а о загробной жизни имеются только самые смутные намеки.
Нет, он – счастлив, что живет, и употребит эту долгую жизнь на то, чтобы делать добро своим ближним. Сколько нищеты можно облегчить, сколько слез осушить!
Он вспомнил несколько семейств из своей прежней практики. В одном из них отец, страдающий ревматизмом, нуждался в продолжительном пребывании в теплом климате. В другом – сын был маньяк, но не хватало средств для его лечения, пока болезнь не перешла в совершенное умопомешательство. О! всему этому он радикально поможет.
Но самое живое воспоминание сохранил он об одной молодой девушке, которая скромно жила со своей вечно больной матерью и которая внушила ему симпатию, весьма близкую к любви.
Маргарита Вильсон была хорошенькая стройная девушка с большими, темными и нежными, как у газели, глазами и короткими вьющимися волосами.
Ральф Морган часто мечтал сделать этого чистого и милого ребенка подругой своей жизни. Она любила бы его и ухаживала за ним с таким же полным самоотвержением, с каким ухаживала за своей матерью. С волнением вспоминал он самоотречение молодой девушки, работавшей без отдыха и отказывавшей себе в необходимом, чтобы окружить довольством свою мать. Теперь Маргарита – сирота. Два года тому назад умерла ее мать, и молодая девушка зарабатывала свой хлеб, по целым дням бегая с урока на урок, несмотря ни на какую погоду, хотя была слабого здоровья и расположена к чахотке.
Кроме всего этого, бедная Маргарита должна была сильно беспокоиться. Несмотря на ее скромность и сдержанность, Ральф Морган догадывался, что молодая девушка интересовалась им и, может быть, даже в глубине своего сердечка любила. От Патрика она узнала, несомненно, об его таинственном отъезде и теперь не знала, что и думать об этом.
Тяжелый вздох вырвался из груди Супрамати. Он знал, что между ним и Маргаритой все было кончено. Он был женат на Наре, ослепительная красота которой оставляла в тени скромную девушку с нежным и ясным взглядом. Но он мог помочь ей и сделать ее независимой. Разве не располагал он неистощимым богатством?
Захваченный этой мыслью, он вскочил с дивана и стал быстро ходить по комнате. Да, завтра же он пошлет мисс Вильсон анонимный дар. Он не хотел терять даже дня, чтобы оторвать ее от истощающей силы работы.
Схватив свой бумажник, он высыпал его содержимое и пересчитал привезенные им с собой деньги. По его мнению, этого было мало; утвердиться же в правах наследства, исполнить все формальности и затем обратиться к банкиру – все это казалось слишком долгим для нетерпеливого молодого человека.
– Надо поискать здесь! Нарайяна всегда держал капиталы в шкафах и ящиках, – проворчал он, оглядывая комнату.
У стены он увидел такую же шифоньерку, какая стояла в кабинете в Венеции, с той только разницей, что та была сделана из черного дерева, а эта из розового. Надо было только открыть ее. Если заметка, оставленная Нарайяной, гласила правду, то маленький золотой ключ, висевший у Супрамати на часовой цепочке, должен отпирать все шкафы, находившиеся в личном пользовании его предшественника.
Быстро отцепив ключ, Супрамати попытался ввести его в замочную скважину. Ключ вошел, легко повернулся и шифоньерка открылась.
Очень довольный, он придвинул стол, поставил на него зажженный канделябр и приступил к осмотру.
Он очень скоро нашел то, что искал. Перламутровая шкатулка была набита золотом и банковыми билетами. Тем не менее Супрамати продолжал рыться в шифоньерке, удивляясь громадному количеству женских вещей, хранившихся в ней.
Один из ящиков был набит шелковыми чулками, перчатками, фишю и носовыми платками, тут же лежала пара красных атласных туфель; нашлись даже две черные женские рубашки, отделанные дорогими кружевами.
В другом ящике оказались искусственные цветы, целая коллекция вееров и шкатулка с драгоценностями.
– Надо признаться, что мой предшественник был порядочный повеса, – пробормотал Супрамати, качая головой. – Ничего нет удивительного, что Нара такого дурного мнения о браке.
Опорожнив самую большую из шкатулок, он положил туда большую сумму денег и прибавил к этому два убора: один – бриллиантовый, другой – из рубинов, из которых каждый представлял целое состояние, и два веера, которые показались ему лучше всех. Затем, заполнив оставшееся свободное место более мелкими драгоценностями, он закрыл шкатулку.
«Завтра утром я прибавлю еще записку, которая уведомит Маргариту, что подарок посылает бывший должник ее отца», – подумал очень довольный Супрамати.
И, напевая песенку, он начал кидать обратно в шифоньерку вынутые оттуда вещи; но когда он толкнул довольно сильно одну шкатулку в глубину шифоньерки, послышался легкий треск. Супрамати с любопытством наклонился и к крайнему своему удивлению увидел, что металлический угол шкатулки ударил по скрытой пружине, которая открыла тайное отделение. Он отодвинул доску и достал белый сверток.
Сверток этот оказался наскоро свернутой какой-то батистовой одеждой, отделанной дорогими кружевами, в середине которого чувствовался какой-то твердый и длинный предмет. Все более и более заинтересовываясь своей находкой, Супрамати принес лампу, развернул пакет и страшно побледнел.
Вещь, которую он держал в руках, была женский пеньюар с широкими открытыми рукавами. На высоте груди виднелся разрез, окруженный широким пятном темно-красного цвета. Весь низ пеньюара и кружева были, по-видимому, смочены кровью. Небольшой восточный кинжал с кривым лезвием дамасской стали и рукояткой, отделанной драгоценными камнями, еще висел, прилипнув к пеньюару, а также был покрыт черноватыми пятнами. Онемев от изумления, смотрел молодой доктор на этих молчаливых свидетелей преступления.
Но кто его виновник? Конечно, Нарайяна, владелец шифоньерки. Но возможно ли, чтобы он был убийцей? И с какою целью совершил он это убийство? Как могла исчезнуть эта женщина, не возбудив ни в ком подозрения? Как никто не искал ее? Наконец, кто была эта жертва?
Шифоньерка быстро приобрела для него совершенно новый интерес. Может быть, в тайнике найдутся еще какие-нибудь указания?
Супрамати стал жадно искать и минуту спустя вытащил комок смятой бумаги и золотую цепочку с медальоном, на крышке которого бриллиантами было выделано: Лилиана. В медальоне находился портрет молодой женщины необыкновенно оригинальной красоты. Большие, черные, как бархат, глаза смотрели презрительно, на полуоткрытых губах блуждала страстная улыбка. Короткие, кудрявые волосы покрывали эту очаровательную головку, придавая ей большое сходство с знаменитой Гортензией Манчини. Что же касается комка бумаги, то он оказался афишей, и о нее убийца вытер свои окровавленные пальцы, отпечаток которых ясно был виден на бумаге.
Развернув лист, Супрамати прочел: «Бенефис певицы мисс Лилианы». Афиша эта была отпечатана немного более года назад.
Не будучи в состоянии объяснить себе, почему Нарайяна не уничтожил таких опасных свидетелей своего преступления, страшно взволнованный Супрамати положил обратно в тайник печальные воспоминания кровавой и неизвестной драмы. Затем, убрав шкатулку, предназначенную для Маргариты, и тщательно заперев шифоньерку, он лег спать, но долго не мог заснуть, думая о своем странном и ужасном открытии.
Супрамати проснулся поздно. Он только что кончил свой первый завтрак и просматривал новые журналы, когда лакей подал визитную карточку, на которой крайне удивленный Супрамати прочел: виконт Марсель де Лормейль.
– Этот господин уже несколько раз приходил справляться, не приехала ли ваша светлость, – прибавил лакей.
– Давно вы служите здесь?
– Нет, всего только неделю. Как мне говорили, весь прежний состав служащих был отпущен г. Джемсом. Теперь же, в ожидании возвращения вашей светлости, дом был заново обставлен, и Джемс, уезжая, назначил управляющим господина Гремье.
Супрамати задумался. Очевидно, этот виконт был одним из знакомых его предшественника и не знал еще о смерти Нарайяны. Может быть, для него, ни души не знающего в Париже, эта личность сделается приятным товарищем, благодаря которому ему удастся завязать кое-какие знакомства.
– Проводите виконта в гостиную и попросите его минутку подождать меня, – сказал он, вставая.
Быстро одевшись, Супрамати направился в гостиную, но прежде чем войти туда, выглянул из-за портьеры.
Молодой человек лет тридцати, необыкновенно изящно одетый, нетерпеливо ходил по комнате. Его можно было бы назвать красивым, если бы болезненная бледность, темные круги под глазами и преждевременные морщины, бороздившие его увядшее, состарившееся раньше времени лицо, не портили его привлекательного в общем облика.
«А он, кажется, вполне насладился жизнью!» – подумал Супрамати, входя в гостиную.
Услышав шум открывшейся двери, стоявший перед портретом виконт быстро обернулся и радостно вскричал:
– Наконец-то ты вернулся к нам, Нарайя…
Он умолк, увидев перед собой незнакомого ему человека, и слегка сконфуженно извинился.
– Простите меня, но мне сказали, что принц Нарайяна вернулся из путешествия. Как один из самых лучших друзей его, я позволил себе явиться так рано.
– Никаких извинений, прошу вас, виконт! – с улыбкой сказал Морган, подавая ему руку. – Вам сказали правду: я принц Нарайяна Супрамати, младший брат и наследник вашего покойного друга.
– Нарайяна умер! – пробормотал виконт, побледнев как полотно. – Возможно ли это?…
– Увы! это печальная истина.
Виконт был так расстроен, что у него дрожали даже руки. После минуты тягостного молчания он растерянно пробормотал:
– Просто невероятно! Нарайяна был так здоров, бодр и полон жизни, что, казалось, мог прожить сто лет.
– Даже больше, – ответил Морган, внутренне забавляясь последней фразой. – Не болезнь унесла моего бедного брата, а несчастный случай на охоте в Альпах. Он упал и убился насмерть. Я застал уже только его похолодевший труп.
– Какое несчастье! Я положительно в отчаянии от потери такого друга, всегда любезного и обязательного, одним словом – истинного друга.
«Держу пари, что добрейший виконт только потому нетерпеливо ждал Нарайяну и теперь так убивается по нему, что рассчитывал сделать у него заем», – насмешливо подумал Супрамати.
Затем, предложив гостю сесть, он любезно сказал:
– Я очень тронут тем участием, какое вы принимаете в понесенной мною горестной потере, и надеюсь, виконт, что вы не откажете уделить мне частицу той дружбы, какой дарили моего покойного брата. Я только недавно прибыл в Европу и положительно никого не знаю в Париже, так что был бы счастлив, если бы вы взяли меня под свое покровительство.
Приятное удивление отразилось на бледном лице виконта и в его сдавленном сердце зародилась надежда, что эта новая дружба будет так же выгодна для него, как и дружба покойного.
– Я в полном вашем распоряжении, принц! Располагайте мной, – с живостью ответил он.
– Напротив, виконт, это я – в вашем распоряжении. Надеюсь, что вы будете так добры и составите программу, по которой я мог бы ориентироваться в Париже. Мне хотелось бы осмотреть достопримечательности столицы, а также немного поразвлечься.
Виконт вскочил, как наэлектризованный.
– Будьте покойны, принц, я основательно займусь этим вопросом и надеюсь вполне удовлетворить вас. На сегодня я вот что предлагаю. Прежде всего мы совершим прогулку в Булонском лесу, где вы увидите и «свет», и «полусвет». Затем мы пообедаем у меня, если вы сделаете мне честь и примете мое приглашение. У себя я вам представлю двух прекрасных молодых людей, моих друзей. Вечером, наконец, мы прослушаем новую оперетку. Затем ужин в ресторане, где я вас познакомлю с несколькими театральными дамами и артистами – моими друзьями. Ведь на нас – знати – лежит долг покровительствовать талантам.
– Программа весьма полна и даже, может быть, слишком весела, ввиду моего недавнего еще траура, – заметил Супрамати.
– Но все равно! Она так соблазнительна, что я принимаю и благодарю вас за нее.
– В таком случае, принц, позвольте мне оставить вас на полчаса. Я хочу достать ложу.
– О! Для этого вам не стоит беспокоиться. Я сейчас отдам приказание, – ответил Супрамати, нажимая пуговку электрического звонка.
Час спустя Супрамати ехал с виконтом в великолепной коляске. Чудная упряжь, а также красавец незнакомец, сидевший рядом с виконтом Марселем, произвели известное впечатление среди обычных посетителей Булонского леса, особенно же среди дам «полусвета», сгоравших от желания узнать, кто бы это такой был. Виконт, однако, не торопился удовлетворять любопытство прекрасных грешниц. Ссылаясь на сырость, он отговорил Супрамати от прогулки пешком, а затем прямо увез его к себе.
Виконт занимал на бульваре Госман изящную холостую квартирку, уютно и даже роскошно обставленную.
Хозяин с гостем беседовали, куря сигары, когда приехали друзья виконта и тот представил Супрамати барона Роберта де Лонзак и капитана Шарля де Марин. Оба они знали Нарайяну и были крайне удивлены его неожиданной смертью, а также прибытием его наследника. Позже, когда виконт показывал своему новому другу коллекцию портсигаров и трубок, барон прошептал на ухо капитану:
– Экое счастье этому проклятому виконту, немедленно же овладевшему наследником того дурака! Попомните мое слово: благодаря этой новой дружбе он заплатит все свои долги.
– По всей вероятности! Но зато между нашими дамами произойдет целая баталия, кому достанется такой жирный кусочек, как этот набоб, – так же тихо ответил офицер.
Обед был прекрасный. Изысканные вина текли рекой и Супрамати отдал им должную честь. Но разговоры, все более и более оживлявшиеся по мере того как пустели бутылки, внутренне коробили его. Разгульные речи, скоромные анекдоты и бесстыдный цинизм, с которым обсуждался всякий вопрос, угнетали трезвого и скромного доктора, которому никогда еще не приходилось присутствовать в подобном обществе. Легкомысленно и зло собеседники марали и набрасывали тень на репутацию многих женщин, имена которых были неизвестны Супрамати, и насмехались над честными семьями, которые, по их мнению, имели слишком много детей. Этот интересный разговор до такой степени увлек их, что они даже не замечали, какое неприятное впечатление производит их болтовня на Супрамати, не проронившего почти ни одного слова.
«Великий Боже! – думал он. – Возможно ли, чтобы люди интеллигентные тратили свою жизнь на подобные пустяки, прозябали в позорной лени и занимались бы только сплетнями, кутежами, шатанием по улицам и рассказыванием сальных анекдотов, забывая, что им придется жестоко расплачиваться за это беспутство, и что преждевременная старость, бороздящая морщинами их лбы и обнажившая их черепа, это – сама смерть, протягивающая к ним свою холодную руку».
Супрамати овладело неудержимое желание увидеться с Дахиром. Тот понимал его; с ним можно было говорить обо всем, что интересовало обоих в их бесконечном существовании. Молодому врачу потребовалось известное усилие над собой, чтобы снова найти необходимый тон и принять участие в разговоре, когда, наконец, виконт обратился прямо к нему, заметив молчаливость своего дорогого гостя.
По окончании обеда все перешли в гостиную. Увидев на столе несколько альбомов, Супрамати стал перелистывать их. Вдруг он вспомнил о своей зловещей ночной находке; а вместе с этим воспоминанием у него явилось желание узнать хоть что-нибудь об этой таинственной драме. Если жертва, – что, впрочем, казалось несомненным, была актрисой, и ее карточка находилась в одном из альбомов, то он мог узнать ее биографию и то, что предполагали об ее исчезновении, так как виконт, конечно, хорошо знал всю закулисную хронику.
Но тщетно просмотрел он один, а затем и другой альбом; той, кого он искал, не было среди этой коллекции всевозможных знаменитостей. Наблюдавший за ним хозяин дома подошел к молодому человеку и, дав ему самый большой альбом, сказал, смеясь:
– Смотрите и выбирайте, принц! Всюду вы будете приняты с радостью. Здесь у меня специально все театральные знаменитости и звезды полусвета. Конечно, вы не встретите здесь выдающейся красоты, но среди этих дам есть очень забавные и приятные женщины.
Супрамати начал перелистывать альбом. На этот раз ему не пришлось долго искать интересовавшую его особу. Да, это была ее кудрявая головка и вызывающая улыбка; только вместо бального платья на ней был оригинальный костюм Коломбины.
– Вот эта мне нравится,– сказал Супрамати, показывая виконту портрет.
Все наклонились с любопытством, а капитан вскричал:
– Ба! Красавица Лилиана! Вот что значит симпатия крови! Ваш покойный брат с ума сходил по этой женщине.
– Вам не везет, принц! Именно только одной этой женщиной, так понравившейся вам, вы не можете обладать, разве только женитесь на своей невестке. Но как могло случиться, что вы не видели на похоронах Нарайяны его вдовы? Или вы не знали, что он был женат? – заметил виконт.
– Нарайяна давно уже женат, и я знаю его жену. Это очаровательная блондинка, не имеющая ни тени сходства с оригиналом этого портрета, – ответил Супрамати.
Присутствующие обменялись удивленными взглядами.
– Скажите, пожалуйста, какой скрытный человек! Он ни словом не обмолвился, что женат, и вел здесь жизнь холостяка, – сказал Лормейль, покачивая головой.
– Во всяком случае, принцесса никогда не приезжала сюда и не подавала знака о своем существовании, – прибавил барон де Лонзак.
– Но что же заставило вас предполагать, что мой брат хотел жениться на этой мисс Лилиане?
– Лилиана сама говорила нам, что она – невеста принца и скоро сделается его женой. Затем в один прекрасный день она исчезла, ни с кем не простившись. Это было недель за шесть до отъезда Нарайяны, и мы предположили, что во избежание лишних разговоров они уехали венчаться в какое-нибудь укромное место. Во всяком случае, брак с этой опереточной певичкой, да еще с таким, таким… громким прошлым, был бы чудовищным мезальянсом для принца. Говорили также, что Нарайяна ревновал одного итальянца, сильно ухаживающего за Лилианой. Позже этого господина нашли мертвым в постели. Много болтали про то, что его убил отъезд Лилианы; но я полагаю, что он слишком много выпил и это вызвало разрыв сердца, – со смехом закончил барон.
– Ах! Всегда много болтают разных вещей, не имеющих ни малейшего смысла. Из того, что, когда на покойного принца находили мрачные часы и он запирался, становясь невидим даже для своих лучших друзей, мы заключили, например, что он – колдун или индийский махатма, что-то вроде мага. Предполагали также, что ему известны тайны изготовления золота и сохранения вечной юности. Впрочем, если я вам стану рассказывать все пересуды про Нарайяну, то я не закончу и до завтра. Итак, бросим эти глупости и вернемся к главному: Лилиана вам нравится и я предсказываю, что вы будете иметь ее. Так как Нарайяна не женился на ней, то в один прекрасный день она вернется к нам и, конечно, будет счастлива найти нового покровителя, такого же красивого и щедрого, как и тот, которого она потеряла.
Супрамати ничего не ответил. Конец разговора он слушал рассеянно. Вся его мысль сосредоточилась на мрачной драме, следы которой он открыл.
Что красавицу актрису убил Нарайяна, в этом он не мог больше сомневаться. Но действительно ли ревность служила поводом к этому убийству? Это было невероятно! Наконец, этот итальянец, его соперник – действительно ли он умер от разрыва сердца или был жертвой второго убийства?
Поглощенный этими вопросами, роившимися в его голове, Супрамати мало принимал участия в общем разговоре. Он только тогда очнулся, когда виконт объявил, что пора ехать в театр. Виконт предложил барону и капитану сопровождать их, на что те охотно согласились.
В те времена, когда он еще был Ральфом Морганом, Супрамати не посещал оперетки. Болезненный, экономный, вынужденный строго рассчитывать свои расходы, он предпочитал прослушать серьезную оперу или хороший концерт, так что спектакль, на котором он присутствовал, был для него новостью. Пикантность положений и свобода исполнения очень забавляли его. Кроме того, его самолюбие было польщено триумфом, выпавшим на его долю.
Множество биноклей было наведено на него: множество блестящих и, видимо, любопытных взглядов искало его ложу. Супрамати наивно забавлялся этим первым публичным выражением почтения к своей особе. Скромный врач лечебницы для душевнобольных, будучи в театре, никогда не привлекал на себя ничьего внимания; он забыл только, что с тех пор он сделался принцем и миллионером. Он не знал также, что благодаря виконту и барону, которые имели в зрительном зале массу знакомых, уже понеслась весть, что он – индийский набоб и наследник принца Нарайяны, хорошо известного в веселящемся мире.
По окончании представления все общество отправилось в первоклассный ресторан, где уже заранее были заняты кабинеты и заказан ужин.
Супрамати находился в отличнейшем расположении духа. Он смеялся и любезно принял известие, что пригласили от его имени нескольких дам и мужчин, принадлежавших к сцене.
– Это все перворазрядные таланты, полубоги искусства и наши интимные друзья, – сказал виконт. – Я надеюсь, дорогой принц, что вы будете довольны, познакомившись с этими известными лицами.
Первыми явились мужчины, и виконт представил Горация Даниэля, драматического артиста, и Рафаэля Пинсона из французской комедии. Первый был человек средних лет, обладавший солидной полнотой и богатой артистически взбитой шевелюрой. Другой, высокий и худой, имел жеманный вид и был нарумянен. Господин Пинсон занимал амплуа первых любовников и всегда был в своей роли.
Оба, видимо, были очарованы знакомством с набобом. Виконт представил их в таких лестных выражениях, что Супрамати должен был почувствовать себя необыкновенно польщенным, что может пожать руку столь выдающимся особам.
В разговоре Даниэль упомянул, что близко знал покойного принца Нарайяну, человека необыкновенно великодушного, просвещенного покровителя искусств и талантов.
Супрамати понял, что он не может, не компрометируя себя, оставаться равнодушным к заслугам «искусства» и «таланта», и решил в душе быть таким же блестящим меценатом, каким был его предшественник.
Немного спустя приехали дамы, которых виконт, очевидно, пригласил для того, чтобы его новый друг мог сделать выбор. Это были Барети из цирка, Пьеретта из Альказара и Камилла Мушерон.
Все три были красивы и задорны. У одной из них, правда, был еврейский тип, и виконт шепнул на ухо Супрамати, что мать прекрасной Пьеретты была турчанка, но что ни одной капли израильской крови не течет в жилах этой «звезды Альказара».
Самая молодая, красивая и смелая из них оказалась девятнадцатилетняя Мушерон, с ослепительным цветом лица и большими голубыми глазами. Мушерон тотчас же села рядом с Супрамати, беззастенчиво выказывая, что она решила овладеть им: страстно глядя на набоба, она обстреливала бешеными и угрожающими взглядами обеих соперниц. Взгляды эти ясно говорили: «Посмейте только оспаривать его у меня – и вы увидите, на что я способна!»
Виконт заметил грозовые тучи, омрачившие горизонт праздника, и как искусный распорядитель пира принял меры, чтобы враждебность эта не перешла в баталию; шампанское не переставало течь рекой. Наэлектризованный разговором собеседников и перекрестным огнем острот, трезвый и сдержанный Супрамати осушал стакан за стаканом, позволяя ухаживать за собой героиням полусвета и забавляясь их соперничеством. Он был уже достаточно пьян, когда отдал наконец пальму первенства Пьеретте, проводив ее домой в собственном экипаже, несмотря на ярость Мушерон.
Само собой понятно, что прекрасная грешница не отпустила его от себя. Они еще раз поужинали вдвоем и впервые в жизни Супрамати предался одному из тех безумных наслаждений, которые до сего времени ему были неизвестны.
На следующее утро, благодаря чудесным свойствам эликсира жизни, Супрамати чувствовал себя свежим и бодрым, будто он спокойно отдыхал, а не провел ночь в оргии. Но душа его тоже отрезвилась и краска стыда выступила на щеках, так как он ясно припомнил, что говорила ему Нара о распущенности мужчин. И она была права, презирая его раньше, чем узнала!
Прошел всего один только день, как он приехал в Париж, а он уже сделал неверность, и притом одну из самых недостойных, так как она была сделана не под влиянием сердечного увлечения, а винных паров. Он изменил жене с развратной и бесстыдной женщиной. Он даже не чувствовал большого удовольствия, присутствуя на оргии, устроенной в его честь: только мелочный триумф его нового положения польстил его самолюбию и возбудил его прежде дисциплинированные чувства.
Однако это чувство стыда мало-помалу перешло в досаду на Нару. Если бы она не отсрочила их окончательного союза на год, он скромно и честно жил бы в Венеции или в каком-нибудь другом месте и, конечно, не бегал бы по кабакам в обществе погибших женщин. Но раз Нара сама захотела этого, то нужно же было ему как-нибудь убивать время. И почему бы ему не покровительствовать «талантам», как это делал Нарайяна? Благодаря Богу, ему нет надобности скаредничать.
Правда, он не имел еще случая оценить таланты людей, с которыми познакомился накануне. Мужчины выказали только грандиозный цинизм и подозрительную нравственность, что же касается женщин, то ему не приходилось еще встречать подобных. Бедный чахоточный доктор не мог поднимать взоры на закулисных звезд и кокоток высшего полета, не имея средств покупать благосклонность жриц наслаждения, которые, как гиены, оспаривают друг у друга богатого и щедрого любовника.
