Текст книги "Эликсир жизни"
Автор книги: Вера Крыжановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
С тяжелым чувством я спустился в свою каюту. Здесь я убедился, что в убранстве корабля произошла значительная перемена. Все междупалубное пространство, некогда занятое моими матросами, было разделено на несколько кают. В одной, самой обширной из них, стоял стол, на котором лежала большая книга в черном переплете. В глубине, на цоколе, высился крест, у подножия которого горела лампада, распространявшая ослепительный свет, а рядом висел металлический колокол. Наконец, совсем в стороне стояло что-то большое, закрытое черным сукном.
Я с удивлением рассматривал эти вещи, когда в каюту вошел Агасфер.
– Я пришел, брат мой, дать тебе необходимые объяснения, – сказал он. – В книге, которую ты видишь, заключается первое посвящение. Ты должен изучать ее в течение семи лет и знать основательно ко времени твоего возвращения в святилище. Если ты позвонишь в колокол, то звуки его приведут тебя в сношения с дворцом Грааля и ты получишь ответ учителя. Перед крестом ты должен произносить молитвы очищения. Лампада же – магическая и будет неугасимо гореть в течение семи лет. Наконец это, – он снял сукно и открыл металлическую пластинку, отливавшую всеми цветами радуги, – магическое зеркало, в котором ты будешь видеть все корабли, обреченные на гибель. Ты будешь являться им вестником несчастья и смерти; но твой долг – стараться всеми человеческими средствами и, не выдавая себя, спасти хоть одного из потерпевших крушение. Ты не рискуешь при этом жизнью, но ты будешь нести все неудобства, усталость и усилия обыкновенного моряка, жертвующего собою для спасения ближнего.
На следующее утро я уже был один. Мой корабль, управляемый невидимыми руками, носился с распущенными парусами по волнам, презирая бури. Во время самых ужасных штормов он кокетливо покачивался на гребнях волн.
Однажды, во время одной из страшных бурь, у меня явилось непобедимое желание посмотреть в магическое зеркало. Я сбросил сукно. Сначала я ничего не видел и только отдаленные крики ужаса доносились до моего слуха. Затем в глубине блестящего и разноцветного диска, как на картине, вырисовался бушующий океан и большая галера со сломанными мачтами, явно подвергавшаяся страшной опасности.
Я понял, что мне предоставляется один из случаев спасения, о котором говорил Агасфер, и быстро выбежал на палубу.
Мой корабль с неимоверной быстротой несся по бушующим волнам, и я скоро увидел тонувший корабль, мимо которого пронесся, подобно видению, почти коснувшись его борта.
Когда мы исчезли из вида погибающих, мой корабль остановился. Я вошел в небольшую лодку и с большим трудом достиг места крушения, где плавали обломки погибшего корабля. Мне удалось спасти двух детей. Так как я не мог оставить их у себя, то при первой же возможности высадил их на берег, снабдив в изобилии золотом.
С тех пор, как я уже говорил вам, я веду такую же монотонную и одинокую жизнь. Я много изучал большую книгу, которую и вам придется изучать, так как эликсир жизни дается не только
для того, чтобы жить и наслаждаться, но требует от своих адептов такой же долгой работы, как и та жизнь, которую он дает.
Вы тоже, Супрамати, узнаете из этой книги удивительные, ужасные тайны, и перед вами откроется новый мир. Но я не имею права говорить вам больше в эту минуту и смущать вас раньше времени.
Дахир умолк и задумчиво облокотился на стол. Морган тоже молчал и самые противоречивые мысли толпились в его уме. Минутами он спрашивал себя, не сошел ли он с ума и не был ли продуктом его больного мозга этот фантастический мир, где принимало плоть и кровь все то, на что гордые скептики XIX века смотрели, как на бессмысленные сказки?
Вдруг вспомнилось ему, как еще в детстве он жил с матерью в одной приморской деревушке, где подружился с одним старым моряком, жившим на покое. Этот моряк как-то рассказал ему, что сам видел призрачный корабль. Когда же Ральф, пропитанный уже неверием, насмешливо рассмеялся над такой галлюцинацией, старый морской волк нахмурил брови и сурово заметил:
– Не смейся, мой мальчик, над тем, чего не понимаешь. Повторяю тебе: я собственными глазами видел призрачный корабль и его капитана. Взгляд призрака бросил меня в дрожь. Можно сказать, что этот страшный вестник смерти сам страдает от своей зловещей миссии. Тогда я один только спасся от кораблекрушения.
И вот тот самый человек, которого старый Джо Смит называл призраком, сидит с ним за одним столом, и его печальные, глубокие глаза, заставившие дрожать смелого моряка, с легкой иронией смотрят на него. Действительно, было от чего сойти с ума! Горькое сожаление, что он так слепо бросился в этот лабиринт неизвестных тайн, тоской сжало его сердце.
Но, раз дело сделано, надо мужественно и с достоинством нести его следствия. Морган провел рукой по влажному лбу и спросил, чтобы отвлечь свои мысли:
– Знаете вы, Дахир, историю Агасфера и истинную причину его скитальческой жизни?
– Нет, подробности его жизни мне неизвестны. Я знаю только, что ему было доверено отнести флакон с эссенцией жизни одной личности, которая должна была сделаться членом общины и имела уже первое посвящение. Агасфер, узнавший, не знаю как, что он несет могущественное средство, сам выпил его. Затем, испуганный совершенным им злоупотреблением доверия, он бежал, опасаясь мщения учителей, могущество которых хорошо знал. Но, повторяю, подробности мне неизвестны.
Бросив взгляд на часы, Дахир поднялся со стула.
– Уже поздно, брат мой, и мы хорошо сделаем, если пойдем отдыхать. Несмотря на способность бесконечной жизни, нам тоже необходим сон – этот неоцененный дар, оставшийся нам от обыкновенного человеческого существования. Кроме того, признаюсь вам, вызванные мною воспоминания утомили мою душу, если не тело.
Невыразимая грусть и усталость звучали в голосе Дахира. Налив кубок вина, он залпом осушил его, а затем, отведя Моргана в небольшую каюту, где висел гамак, ушел к себе.
Морган поспешил лечь. Его собственная голова была тяжела и он чувствовал настоятельную нужду в отдыхе и забвении.
Сколько он спал, Морган сам не знал. Его разбудили прикосновение чьей-то руки и звучный голос, сказавший:
– Вставайте, Супрамати! Мы приближаемся к цели нашего путешествия.
– О! Я, должно быть, очень долго спал! – вскричал Морган, быстро соскакивая с гамака.
– Да, порядочно, – с улыбкой ответил Дахир. – Одевайтесь же скорей и пойдем ужинать; иначе вы рискуете остаться голодным до завтрашнего утра.
Когда Морган вошел в каюту, где его ждал Дахир, он увидал роскошно сервированный стол. Садясь ужинать, он спросил своего спутника:
– Скажите, Дахир, кто приготавливает вам такие изысканные блюда и когда вы делаете закупки фруктов и других тонких вещей, которые я здесь вижу?
– Я не делаю никаких закупок.
– Как так?
– В моем распоряжении есть слуги, которые снабжают меня всем необходимым.
– Где же они? Их никогда не видно, – спросил пораженный Морган.
– Настанет день, когда вы их увидите, брат мой. Но не спрашивайте меня слишком много за один раз.
Молодой человек понял, что снова коснулся тайны, в которую будет посвящен позже. Он умолк, с сожалением глядя на бледное и меланхоличное лицо своего собеседника и на его большие задумчивые глаза. Дахир внушал ему живейшую симпатию, и он решил подружиться с ним.
Выпив и закусив, оба собеседника вышли на палубу, где уже стоял молчаливый и сосредоточенный Агасфер.
Чтобы не нарушить размышлений старика, молодые люди прошли на нос корабля и стали смотреть на тихий и спокойный океан.
Ночь была чудная. Луна так ярко светила, что все предметы можно было ясно различать вдали. Когда из воды выступила черная масса скалистого острова, Дахир с улыбкой сказал:
– Вот дворец Грааля!
– Право, мне кажется, что я перенесся в какую-то страну грез, – заметил Морган. – Все здесь говорит против рассудка. Если бы в Лондоне я стал рассказывать в клинике, что ездил на корабле-призраке во дворец Грааля, в обществе Вечного Жида, мои коллеги немедленно же надели бы на меня сумасшедшую рубашку и заперли бы, как одного из самых опасных помешанных.
– О! Я отлично понимаю вас, так как пережил все эти волнения, только еще в более сильной и тягостной степени. Вы, Супрамати, – человек XIX века, человек недоверчивый, но развитой: представьте же себе положение брошенного в такую среду дикого пирата, не умеющего ни читать, ни писать, неспособного безошибочно прочесть «Отче Наш» и имеющего самые смутные представления о Граале и о Вечном Жиде! В течение долгих веков моей скитальческой жизни должен я был всему научиться, догнать цивилизацию и следить за ее открытиями. Помимо своей воли я стал современным человеком; время влечет меня, не старя и не давая смерти, но, если бы я сошел со своего корабля и вмешался в людскую толпу, меня, по всей вероятности, приняли бы за опасного колдуна.
Дахир умолк и задумчивый взор его застыл на таинственном скалистом острове, обнаженные и зубчатые контуры которого ясно вырисовывались на темной лазури неба.
– Посмотрите, Супрамати! Видите вы белую сверкающую точку там, на самой вершине скалы? Это Лора ждет меня.
Супрамати, – как мы и будем впредь называть Моргана, – положил руку на плечо спутника, и, лукаво заглянув в его задумчивые глаза, сказал:
– Я начинаю подозревать, что ненависть прекрасной Лоры давно уже превратилась в любовь и что не врага она ждет так нетерпеливо.
Дахир вздохнул.
– Это правда! Она любит меня, жаждет сочетаться со мной.
– И это заставляет вас вздыхать? Разве вы больше не любите это прелестное создание? Или она уже больше не красива? Если можно, я хотел бы посмотреть на нее в бинокль!
– Отчего же нет! Смотрите! – с легкой улыбкой ответил Дахир.
В три прыжка Супрамати спустился в каюту и вернулся оттуда с биноклем, который направил на белую фигуру, все ясней и ясней вырисовывавшуюся на скале.
– Великий Боже! Да она прекрасна, как небесное видение! Возможно ли, что вы не любите эту очаровательную женщину, так верно ожидающую вас?
– Нет, не люблю. Если бы она не поразила меня кинжалом, я остался бы тем, чем был, и Агасферу не пришло бы в голову наградить меня бессмертием. Я покоился бы теперь вместе со всеми предками, – ответил Дахир, лицо которого быстро потемнело. – Между Лорой и мною стоят ее проклятия, которые заставили меня блуждать и которые не может изгладить вся ее любовь. Я хотел бы любить существо обыкновенное, смертную женщину, нежную и хрупкую, как бабочка, которую боишься потерять, а не это вечное memento mori. Что же касается красоты, то она не имеет уже на меня такого влияния, как прежде. В моих жилах течет уже не прежняя горячая и буйная кровь гуляки. Когда вы, Супрамати, основательно изучите арканы тайн, вы тоже достигнете такого же спокойного подчинения чувств.
Легкая дрожь пробежала по телу Супрамати. Он боялся уже всего, что придется увидеть и изучить, и всех тех испытаний, которые, без сомнения, готовят тайны неведомой науки.
Он уже встречает третьего бессмертного человека, и ни один из них, казалось, не был счастлив своим бессмертием. Расстилавшееся перед ними безграничное время казалось им только бременем.
В эту минуту подошел Агасфер и корабль остановился, коснувшись бортом скалы. Супрамати пытливо взглянул на старца, который медленно трижды прокричал громким голосом свое имя. В темных глазах Агасфера читалось много ума и энергии, но не светилось ни малейшего намека на счастье.
Происшедшее явление отвлекло его внимание и он с любопытством смотрел на освещенный вход в таинственное место, куда готовился вступить.
Дальше все произошло совершенно так, как описывал Дахир. Мальчик отвел Супрамати в комнату, где он и провел ночь. Утром его одели в одежды ордена и отвели в большую залу, где совершилась удивительная служба, о которой упоминал голландец.
Когда первосвященник позвал Супрамати, тот подошел, дрожа от волнения. Старец смочил ему голову красной эссенцией и потом сказал:
– Наследник, избранный Нарайяной, ты принят в число братьев Круглого стола вечности. А теперь положи руку на эту чашу и поклянись, что будешь отвечать одну только правду на вопросы, которые я предложу тебе.
– Клянусь! – ответил тот, побледнев.
– Ты честного происхождения?
– Да! Я единственный ребенок безупречных родителей.
– Каковы были твои отношения к ним? Не предавался ли ты дурным страстям?
– Я любил свою мать всеми силами моей души и чтил память отца, как он того заслуживал. Что же касается моей жизни, то она была проста, полна труда и смущалась только одной болезнью. Я был доктором-психиатром и могу поклясться, что всегда обращался с бедными больными по своему разумению и познаниям, так как любил избранную мною ученую карьеру.
– Ищет ли твоя душа истину?
– Да, я всегда искал истину и верил в бессмертие, несмотря на привитые мне школой материалистические воззрения. Мне нечего признаваться ни в преступлениях, ни в излишествах; только умирая я взял эликсир жизни, поставленный у моего смертного ложа искусителем, имя которого я теперь ношу, – сказал Супрамати.
Все тело его потрясала странная дрожь, так как из чаши, на которой лежала его рука, казалось, исходил электрический ток, пронизывавший уколами его руку и тело.
Старик первосвященник благосклонно посмотрел на него.
– Ты стоишь, сын мой, на первой ступени великой лестницы и пришел к нам чистый душой и телом. Ни порок, ни преступление не связывают тебя; ни ненависть, ни проклятия не тяготеют над твоей головой. Но ты принял первоначальную материю и должен нести последствия этого. Скажи же мне, каким путем желал бы ты следовать в своей долгой жизни?
На минуту сверкающий взгляд молодого человека поднялся кверху, откуда на него глядело голубое и яркое солнце.
– Я хотел бы употребить свою долгую жизнь на служение человечеству, – ответил он затем своим ясным я звучным голосом, – хотел бы продолжать свою прежнюю дорогу, просвещенный светом вашего знания, чтобы бороться с жестокой смертью, которая безжалостно отнимает у огорченных семей любимых и полезных членов. Наконец, я хотел бы научиться действительно лечить душевные болезни, отнимающие у человека его самое драгоценное благо – разум!
Первосвященник привлек Супрамати в свои объятия и поцеловал его, между тем как невидимый хор запел радостный и торжественный гимн. Затем старец обратился к присутствующим и радостно сказал:
– Я счастлив, братья, что могу представить вам члена нашей общины, который с первой же минуты своего принятия выказал такие благие намерения. В его душе горит бессмертное пламя милосердия, а приобретенное знание он хочет употребить на служение человечеству. Благословляю тебя, мой сын, ибо ты избрал полезный и почтенный путь, который позволит тебе высоко подняться по лестнице совершенства.
Он взял с жертвенника выточенный в виде сердца, красный, как рубин, камень, внутри которого точно горело пламя, и повесил его на шею Супрамати.
– Получи, брат Супрамати, этот великий талисман-целитель! Исцеляй страждущих, никогда не отказывая им в своей помощи!
А теперь позволь мне дать тебе несколько советов и сделать несколько замечаний относительно твоего ближайшего будущего.
Ты еще не жил, в широком смысле этого слова. Бедный труженик, больной, вдвойне вынужденный беречь свои силы и избегать искушений, ты не можешь быть уверен, что не поддашься им; так как не забывай, что ты человек и что тебе присущи все человеческие слабости, тем более что воспринятая тобою эссенция жизни делает твои силы настолько неисчерпаемыми, что никакие безумства и излишества не в состоянии их истощить. Но для того, чтобы приобресть ясное спокойствие, необходимое для парения в высших областях чистого знания, необходимо осушить кубок жизни и изучить страсти, волнующие мир, куда ты вернешься. Итак, вмешайся в безумную толпу, растрачивающую свои физические и интеллектуальные силы на житейском базаре, где все покупается и продается и где всевластно царит эгоизм. Тщеславие ослепляет этих несчастных, зараженных и покрытых ранами, какими платит порок своим адептам; они пляшут у своей открытой могилы, не замечая, что ноги их уже скользят в черную яму. Тебе надо еще научиться со спокойствием мудреца и со снисходительностью божественного милосердия смотреть на адский и выразительный хоровод ослепленной толпы, которая в своей вечной погоне за новыми ощущениями кружится с идиотской улыбкой на устах, не замечая, что лица увядают, волоса седеют и приближается час, когда спросят отчет о погубленной всеми излишествами жизни.
Итак, иди, мой брат, и вмешайся в вихрь жизни! Когда же ты подчинишь себе все свои чувства, твоя кровь изменит свой состав, а излучения твоего очищенного мышления вознесут тебя выше только что описанного мною людского стада; когда, наконец, вся подготовительная работа будет кончена, тогда ты будешь способен открыть великую книгу высшего знания и искать причину причин.
Мне остается задать тебе последний вопрос: кого из здесь присутствующих братьев желаешь ты избрать себе в наставники для первого посвящения, когда настанет час и ты пожелаешь удалиться в уединение и приняться за работу?
Взгляд Моргана блуждал по блестящему собранию, по молодым и красивым лицам, которые приветливо улыбались ему, по лицам почтенных и величавых старцев и, наконец, остановился на Дахире. В белой одежде он не имел того мрачного и зловещего вида, какой придавало ему черное платье. Красивое, бледное лицо и большие, полные покорной грусти глаза показались Моргану невыразимо симпатичными.
– Могу я избрать того, кто приходил за мной и привел меня сюда?
Выражение радости и удивления осветило лицо Дахира.
– Хорошо, – ответил старец. – Пусть он будет твоим первым наставником!
Дахир подошел к Моргану и братски поцеловал его, и все присутствовавшие подошли поздравить нового брата. Минуту спустя старец, казавшийся главой собрания, сказал:
– Братья мои! Нам остается исполнить еще один долг; надо пресечь узы, связывающие изменника Нарайяну с делом, которое он бросил, вернувшись в невидимый мир раньше того срока, который ждет нас, когда наша миссия будет кончена.
Все отступили и образовали большой круг, в центре которого два мальчика поставили треножник с угольями и широкую маленькую чашку с белым веществом.
Тогда подошел первосвященник, поставил чашку на уголья и влил туда несколько капель из флакона, который достал из-за пояса.
Тотчас же послышались вдали удары грома и в зале сделалось совершенно темно. Вдруг сверху брызнула молния и зажгла на треножнике уголья, вспыхнувшие разноцветным пламенем. Поднялся столб дыма, который упал затем на пол, стал извиваться спиралью, напоминая собой кольца громадной змеи. Разыгралась настоящая буря. Удары грома и молнии беспрерывно следовали друг за другом. Земля дрожала и пришла, казалось, в движение. Отовсюду стали появляться странные и ужасные существа. Одни были крылатые, с головами сфинкса или птицы; другие – пресмыкающиеся, с человеческими лицами, но со зверским, хитрым и адски злым выражением.
Супрамати прислонился к колонне, с любопытством и со страхом смотря на отвратительную стаю, толпившуюся вокруг треножника и наполнявшую воздух пронзительными и раздирающими криками.
Вдруг со свистом и треском появился пурпурный облачный столб, который расплылся, открыв человеческую фигуру. Очертание и особенно голова фигуры резко вырисовывались на этом кроваво-красном фоне.
Сдавленный крик сорвался с губ Моргана: он узнал явившегося к нему незнакомца. Огненно-красная лента связывала Нарайяну с костром, на котором пылало таинственное пламя, распространявшее теперь удушливый аромат.
– Я разбил узы, которые не в силах был больше влачить, – произнес звучный голос Нарайяны. – Но я никому не сделал зла и нашел взамен себя человека, более достойного занять мое место, которого и сделал своим наследником.
– Ты желал свободы и получишь ее! Тебе предстоит раскаиваться в твоем поступке, а не нам оплакивать и сожалеть неверного служителя истины, – ответил первосвященник, поднимая обеими руками свой меч.
Он произнес несколько слов, которые Морган не понял, и меч с быстротой молнии опустился на огненную ленту, связывавшую Нарайяну с треножником. Раздался страшный крик, сопровождаемый раскатами грома, и фигура Нарайяны рассыпалась на тысячу искр. Столб огня и дыма с минуту кружился над треножником, а затем все угасло; темнота рассеялась и лучи солнца снова залили громадный зал своим радостным светом.
Моргану показалось, что он видел во сне эту ужасную сцену, хотя пустой и угасший треножник доказывал противное. С глубоким вздохом повернулся он и только теперь увидел Нару, стоящую с другими женщинами, среди которых находилась Лора. Сверкающий взгляд молодой женщины, видимо, искал в толпе высокую фигуру Дахира.
При виде своей невесты, которая показалась ему еще прекраснее, сердце Моргана усиленно забилось. Он хотел уже подойти к Наре, как вдруг первосвященник подозвал его и благосклонно спросил:
– Ты принял наследство Нарайяны? Согласен ли ты стать также супругом и покровителем его вдовы?
– Да! Это – для меня самая дорогая и священная часть его наследства, – ответил Морган.
В глубине души он был очень доволен этой необходимостью, так как Нара положительно очаровывала его.
– В такое случае подойдите и я соединю вас!
Два мальчика, убрав пустой треножник, положили перед жертвенником пурпурную подушку, вышитую золотом. Затем к Наре подошли две женщины, из которых одна несла венок из белых цветов, каких Морган никогда еще не видел, а другая – необыкновенно легкое и прозрачное покрывало. Убрав голову невесты, эти женщины соединили руку Нары с рукой ее будущего мужа. Нара и Морган опустились на колени на подушку. По бокам их стали два вооруженных рыцаря и скрестили над их головами свои мечи, на остриях которых пылало небольшое золотистое пламя.
Первосвященник взял с жертвенника блюдце и зажег на нем бесцветную жидкость, распространявшую острый, но приятный аромат.
Совершив несколько раз курение, он надел брачующимся кольца, а затем, подняв Нару, увел ее в святилище за жертвенником, закрытое вытканной из серебряных нитей завесой.
Через несколько минут оба вернулись. Нара казалась взволнованной и с опущенной головой заняла свое место на подушке.
Тогда первосвященник разломил над ее головой палочку слоновой кости, говоря:
– Я уничтожаю прошлое. Для тебя, Нара, существует теперь только настоящее и будущее. Будь достойна новой жизни! Будь верна и любяща, чтобы ты наконец получила свободу.
Разделив между собою кубок вина, Супрамати и Нара встали.
– Идите по одному пути! Огненные узы соединяют вас и ничто более не разлучит, – сказал старец.
Два рыцаря взяли новобрачных за руки и довели их до дверей залы. Остальные присутствующие тоже разошлись.
– До обеда мы можем наслаждаться обществом друг друга, – сказала Нара своим обычным небрежно-насмешливым тоном.
Морган был слишком доволен, чтобы обратить на это внимание.
– Не желаете ли вы пройти в мою комнату? – радостно спросил он.
– Отчего же нет? Проводите.
Когда они очутились в комнате Моргана, тот привлек Нару в объятия и поцеловал ее, пробормотав:
– Я и не мечтал, что счастье так скоро явится ко мне!
– Разве уж такое счастье наследовать вдову и к тому же бессмертную жену? – с насмешкой заметила Нара, освобождаясь от объятий Моргана.
– Я смотрю на это, как на счастье, и желал бы сейчас же решить вместе с вами, где мы будем жить. В данную минуту Венеция мне кажется неудобною, – сказал Морган.
– Вы спешите, Супрамати, забывая то, в чем уже раньше, условились! Свет знает нас только как обыкновенных людей, и сегодняшняя церемония не имеет для него никакого значения. До времени окончания моего официального траура мы должны оставаться чужими друг другу. Потом мы отпразднуем обручение и свадьбу, как и все остальные. А пока путешествуйте, осматривайте главные столицы и забавляйтесь.
– Как жестоко вы говорите, Нара, да еще в минуту, когда закон этого великого братства соединил нас! Я не настаиваю и уважаю вашу волю, но мне очень тяжела наша разлука.
– Вы все забываете, что эликсир жизни не лишил вас ни одного мужского инстинкта. Наша разлука кажется вам тяжелой только потому, что вы никогда еще не жили, здоровый и богатый, в большом городе, полном искушений и населенном целой армией женщин, существующих только развратом – открытым и профессиональным – как актрисы и кокотки всех категорий, – или тайным, как это практикуют светские женщины. Весь этот мир (кокотки и неверные жены) всегда жаждут молодого, красивого и, в особенности, богатого мужчину.
– Вы забываете, со своей стороны, что я человек женатый. Нара презрительно улыбнулась.
– О! Брак никогда еще не был препятствием ни для мужчины, ни для женщины, которая желает его заполучить. Царицы кулис считают за особую заслугу, если им удается ощипать какого-нибудь пижона, попавшего в их сети, в ущерб семье, которая остается в тени, чтобы не стеснять своих возлюбленных. По большей части законные жены не имеют ни малейшего понятия о достоинствах своего супруга, о его любезности, великодушии и снисходительности, которые он выказывает этим жрицам Венеры. Только в их будуарах могла бы законная половина составить себе истинное понятие о характере своего господина и повелителя, который нигде не бывает так скучен и капризен, как под супружеской кровлей. Не удивляйтесь: я говорю одну только истину. Вы, Супрамати, еще наивны и неопытны; но подождите и увидите, что будет, когда вы приедете в Париж, остановитесь в завещанном вам Нарайяной укромном отеле, и по городу распространится слух, что набоб прибыл. Со всех сторон появятся друзья и будут стараться всячески развлекать вас. А какое более благородное развлечение может быть, как не покровительство талантам, которыми кишит театральная богема! Вы не вкусили еще такого удовольствия как быть «своим» за кулисами, вовремя поднести какую-нибудь драгоценность или букет, устроить увеселительную поездку с «этими дамами», а – высшая награда – носить в петлице цветок, данный вам какой-нибудь театральной звездой. Как бы грязна ни была рука, давшая цветок, вы будете считать его очищенным талантом и презрительно станете сравнивать эту шикарную и очаровательную фею со своей законной супругой, существом глупым, стеснительным ярмом, которая осмеливается еще иметь на вас какие-то права и претензии…
Морган слушал, онемев от удивления. Острая горечь, звучавшая в голосе Нары, и мрачный огонь, вспыхивавший в ее глазах, указывали, что в эту минуту прорвались наружу долго сдерживаемые чувства. Нарайяна должен был глубоко оскорбить эту женщину с глазами сфинкса, чтобы внушить ей такое презрение к самым священным узам, соединяющим людей.
Теперь только он понял, почему та не пролила ни слезинки при известии о смерти Нарайяны.
– Несправедливо взваливать одну и ту же вину на виновного и на невиновного, Нара, – с живостью сказал он. – Я вижу, что другой заставил вас много страдать; но я, будьте уверены, слишком проникнут сознанием долга, чтобы пренебречь обязанностями, принятыми мною на себя сегодня.
Нара рассмеялась присущим ей легким и загадочным смехом.
– О! Долг – понятие растяжимое, а для мужчин оно служит синонимом эгоизма. У мужчины всегда и прежде всего стоит исполнение разных обязанностей по отношению к самому себе, а самая священная из этих – это тщательно скрывать от жены все тайные похождения своей интимной жизни для того, понятно, чтобы избавить ее от огорчений и не смущать домашний мир. Все, что я говорю, Супрамати, не относится прямо к вам. В настоящее время я не требую от вас верности, и до той минуты, когда мы окончательно соединимся, вы можете смотреть на себя, как на свободного человека. Живите и наслаждайтесь всеми удовольствиями. При такой долгой жизни надо все испробовать и все узнать. Свобода же, которую я вам даю до нашего возвращения в Венецию, избавит вас от необходимости придумывать массу лжи, чтобы скрывать и прикрывать ваши измены ложными клятвами.
– Как можете вы, Нара, так обижать меня, приписывая мне Бог знает что? По какому праву предполагаете вы, что я, проведя самые опасные годы юности в трудовой и честной жизни, начну теперь вести безумную и разгульную жизнь?
– Потому что вас еще не искушали два самых опасных соблазнителя: здоровье и богатство. Вы не хотите понять, что эликсир жизни нисколько не изменяет нашей человеческой природы, наших увлечений и слабостей. Мы доступны всем горестям, страстям и похмелью, терзающим людское сердце; только мы не находим успокоения в смерти. Мы остаемся пленниками плоти, вечно обновляемой неизвестным жизненным соком, пленниками наших упорных инстинктов, не желающих умирать.
– Нет, нет, Нара, вы несправедливы и неблагодарны в отношении чудесного дара, обеспечивающего нам жизнь. Я, напротив, смотрю как на благодеяние, что нам сохранена способность любить и ненавидеть, чувствовать горе и радость. Без этого так пуста и скучна была бы бесконечная жизнь, защищенная от смерти – этого дамоклова меча, висящего над головой всякого живого существа. Кроме того, разлучение тела и души – операция более чем болезненная, даже страшная, и только избранные покорно переносят ее.
– Придет время, Супрамати, когда вы станете смотреть на смерть, как на освободительницу. Вглядитесь повнимательней в членов нашего братства, и вы убедитесь, что большая часть их утомлены долгим жизненным путем и жаждут перемены.
– Может быть, когда-нибудь и я дойду до такого утомления, но в настоящую минуту мое сердце только полно доверия, энергии и благодарности за то, что передо мной открыто обширное поле для полезной работы; я могу только прославлять за то Бога. У меня остается лишь одно желание: убедить вас, Нара, что любовь – это чистое и божественное чувство – может излечить все душевные раны.
– Да, если бы она была такой, какой вы ее себе воображаете; но любовь между мужчиной и женщиной – это вечная борьба противоположных интересов; бескорыстную привязанность чувствуют только к детям, друзьям и животным. Но оставим этот разговор; у меня пока составилось на этот счет твердое убеждение. Я считаю всех мужчин изменниками и циниками, снисходительными ко всем порокам, которыми женщина может быть им приятна, но беспощадными ко всякому беспристрастному суждению об их собственной личности.
– Надо признаться, что наш первый супружеский разговор оказался не особенно лестным для меня, – заметил полураздосадованный, полуогорченный Морган.
– Я постараюсь вознаградить вас, когда мы соединимся и отпразднуем официально нашу свадьбу, – с веселым смехом ответила Нара. – К тому времени я постараюсь пропитаться любовью и доверием, чтобы даже не подозревать вашу добродетель, а буду вам такой покорной, слепой и влюбленной женой, какую вы только можете пожелать.
