Текст книги "АББА или Чай с молоком"

Автор книги: Вера и Марина Воробей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Юля, староста класса, всегда и со всеми была в хороших отношениях – к этому ее обязывало положение, а может, это просто были свойство ее характера. Но на Людмилу Сергеевну это ее качество не распространялось. Юля была воспитанной девочкой, но на уроках физики она не просто разговаривала вслух и грубила Людмиле Сергеевне: она как ни в чем не бывало могла встать посреди урока и, не говоря ни слова, выйти из класса, а потом, также не говоря ни слова вернуться. Людмилу Сергеевну это приводило в бешенство, и она хотела отомстить. Но ставить Юле двойки были не за что. Юля щелкала задачки как орешки. При этом становилась все более неуправляемой.

«А что я могу сделать? – говорил директор, когда Людмила Сергеевна приходила жаловаться на Юлю. – У нее хорошая успеваемость. Она – староста класса». И Людмила Сергеевна уходила ни с чем. «А что думает об этом Кахобер Иванович? – прашивал директор. – Кахобер Иванович – опытный педагог, дети его любят. Поговорите с ним».

«Людмила Сергеевна, дорогая, – говорил Кахобер Иванович, расплываясь в улыбке, отчего его усы шевелились – вы – жертва своей красоты». Он объяснял это так: Юля видит в Людмиле Сергеевне соперницу, потому что Коля Ежов в нее влюблен. Людмиле Сергеевне нравилось такое объяснение, но оно ее не вполне устраивало. И тогда Кахобер Иванович предложил научную версию. «Свойственная этому возрасту раздражительность, – как-то сказал Кахобер Иванович, с важным видом прохаживаясь по классу и по привычке, унаследованной от предков, стараясь произвести впечатление на Людмилу Сергеевну, – неуверенность в себе, тяжелые разочарования – ребенок пытается как-то это объяснить. А чтобы объяснить, он находит врага, человека, в котором видит причину своих несчастий, -так легче. Вы – ее враг». – «Я – враг?!» – И, хлопнув дверью, Людмила Сергеевна выбежала из класса. Оставшись один, Кахобер Иванович улыбнулся в усы, сложил в портфель тетради и отправился домой. Он плотно поужинал, открыл «Психологию подростка» и предался раздумьям. А между тем он мог бы не тратить времени впустую, а просто спросить у Юлю, что она обо всем этом думает. И она бы ответила без церемоний: «Кошкина – стерва". Как раз об этом думала сейчас Юля, забыв про пельмени и про Марину, которая сидела напротив грустная и, как ей казалось, никому ненужная.

– Знаешь, – сказала Марина, – можно, я сегодня у тебя останусь?

– Конечно – спрашиваешь. А папа не обидится?

– Марина равнодушно пожала плечами, и ее лицо изобразило презрение.

Евгений Николаевич не знал, что она собирается в город. Нельзя сказать, чтобы он обрадовался ее приезду: сначала он как будто даже не хотел пускать ее в дом, а потом, затолкав на кухню, нервно смеялся и говорил неестественно громко. Марина сказала, что приехала из-за Юли.

«Вот и хорошо, – обрадовался папа. – Юля наверняка дома. А мама знает, что ты сегодня не приедешь?»

«Что?!»– сказала Елена Викторовна, когда Марина объявила, что едет в город. Она лучше собственноручно убьет свою дочь, чем позволит ей на ночь глядя ехать одной в электричке. «Я позвоню папе; и он меня встретит». – «Хорошо. Но чтобы завтра ты была тут». – «Я приеду через неделю», – сказала Марина.

Елена Викторовна чуть не упала в обморок.

Ей здорово влетело – и все-таки Марина уехала. Папа не слишком ей обрадовался, и это расстроило ее окончательно. Наконец она отправилась к Юле. «У нее Ежов, – думала Марина, пока спускалась с пятого этажа на второй, – ей не до меня. Никому я не нужна».

И она села на ступеньку, закрыла лицо руками и заплакала.

– Знаешь что, – предложила Юля, – оставайся у меня.

Марина смотрела на нее с недоумением. Разве они только что не договорились?

– На все это время, – объяснила Юля, – пока нет папы. Будем жить вдвоем.

– Вдвоем?

В половине первого Марина позвонила папе и сказала, что, пока Юля одна, она будет жить у нее: – Что за идиотская идея?

– Пожалуйста, – перебила его Марина, – когда мама позвонит, скажи, что я пока поживу тут, хорошо?

– Во-первых, мама не разрешит,– сказал папа,– а во-вторых, две маленькие девочки не могут жить вдвоем. И я тоже не разрешу.– Он немного смутился. – Я не разрешаю.

– Во-первых, – ответила Марина, – мы не маленькие.

«А во-вторых, – хотела сказать она, – я не спрашиваю твоего разрешения».

Хотела сказать, но не сказала.

– Пожалуйста. И потом, ты же все время будешь рядом.

– Марина, у тебя есть дом.

– Папочка, пожалуйста.

– Хорошо, – согласился Евгений Николаевич. – но каждый день буду вас навещать.

– Ура! – закричали Юля и Марина.

А Евгений Николаевич сел смотреть футбол – один.

9

Пока Юля была в душе, Марина приготовила яичницу.

– У отца есть женщина, – сказала Марина, когда они сели завтракать.

Юля растерялась. Она встала, неловко толкнув стол, включила газ и поставила на огонь пузатый, сверкающий выпуклыми боками чайник, в котором, как в зеркале, отражались клетчатые занавески и двухэтажный холодильник, похожий на омнибус.

– Когда я вчера пришла домой, она была там. Юля молчала. От ветра занавески шевелились, и казалось, что там, за занавесками, кто-то спрятался и подслушивает.

– Любовница – не иголка, – сказала Марина, ее в рукаве не спрячешь.

И в том, как она это сказала, было что-то колючее и металлическое, какая -то жестокая правда, что-то такое, отчего в одно мгновение мир перевернулся с ног на голову.

Юля представила, как Евгений Николаевич и Людмила Сергеевна в неглиже бегают по комнате и в спешке собирают вещи. Наконец он заталкивает ее в шкаф, накидывает на плечи халат и идет открывать. С него градом льет пот. Он открывает дверь, и тут выбегает Людмила Сергеевна, потому что она забыла в прихожей туфли.

– Ты ее видела? – осторожно спросила Юля.

– Нет, но она была там.

Юля не сразу нашлась что сказать. Засвистел чайник. Юля выключила газ и достала из шкафа банку варенья – подарок Елены Викторовны.

– С чего ты взяла, что там кто-то был? – наконец спросила она. – Видела.

– Видела что? – не поняла Юля.

– Туфли в прихожей и пудреницу у зеркала.

Юля представила, как, слегка откинув назад голову, Людмила Сергеевна пудрится перед зеркалом. Ее отражение и тень на стене в точности повторяют каждое ее движение. Знакомые с детства предметы постепенно привыкают к этой двойственной жизни, к этому отражению, к тени, которая черным пятном легла на обои, потрескавшиеся в углу. И если обои заменить, страшная тень, как чернильное пятно, снова проступит на стене.

– Может, это мамина пудреница? – неуверенно спросила Юля.

– А туфли?

– И туфли.

Разве мало пылится на антресолях старой обуви, поношенной, но вполне пригодной. Елена Викторовна могла достать старые туфли, потому что хотела взять их на дачу, но каблук был слишком высоким, и она передумала. А Марина в суете их не заметила.

– Мамины?

Это на первый взгляд наивное объяснение казалось разумным. Когда-то у мамы были похожие туфли, красные, на каблуке.

– Я об этом не подумала.

– Значит, мамины?

– Мамины? – еще раз спросила Марина, как будто хотела проверить, как это звучит.

Это звучало убедительно. Но на всякий случай Марина сказала: Так я и поверила.

Но она верила. Верила, потому что нет на свете ничего страшнее лжи и предательства. Верила, потому что хотела верить.

10

У всех свои недостатки, но на предательство папа был не способен. Его странное поведение Марина объясняла своим внезапным приездом. Это простое объяснение показалось убедительным, и Марина больше к этому не возвращаться.

День прошел незаметно. Юля и Марина долго говорили и, как это часто бывает, когда лучшие друзья оказываются вместе, не заметили, как наступил вечер. Они говорили о Ежове, обсуждали Людмилу Сергеевну и строили планы. Теперь они могли пойти на дискотеку, в. кино на вечерний сеанс, могли часами говорить по телефону и сколько угодно кататься на велосипедах. Две старые «Камы» давно никуда не годились, но теперь, когда они стали обладателями двух новых велосипедов, полный приключений мир, где нет места девчонкам с их духами и открытками, снова распахнул перед ними, двери. Только их двоих соседские мальчишки допускали в свою компанию. Только им разрешалось со знанием дела говорить о велосипедах в их присутствии. И это было не просто увлечение, это был стиль их жизни.

Вечером Марина зашла к папе и вернулась с новеньким американским велосипедом – таким же, как у Юли. Их увлечение дорого обошлось родителям, но, чтобы получить такой подарок, не было жалко ни слез, ни обещаний. Главное, закончить учебный год без четверок – таким было условие, и они его выполнили.

Следом за Мариной пришел Евгений Николаевич с автомобильным насосом и накачал шины. Старые «Жигули» он продал в прошлом году, а насос остался.

– Готово, – сказал он. – Сегодня уже поздно, а утром можно кататься.

– Мы недолго, – хором сказали Юля и Марина. В голубых джинсах и одинаковых футболках они были похожи на близнецов.

– Папа, пожалуйста. Полчаса.

Через пять минут они были на улице.

– Двенадцать скоростей! – сказала Юля, сделав круг по двору. – Это тебе не старая «Кама».

– Еще бы!

Включив дальний свет и щелкая переключателями, они выехали на улицу.

– Купим воды? – предложила Марина.

Девочки пересекли парк и повернули к метро. Им было весело ехать вдвоем по ночному городу, распугивая поздних прохожих. Они сосредоточенно крутили педали и редко когда перебрасывались парой слов, потому что разговор отвлекает. А мечтать можно. Наверное, именно поэтому они так любили эти прогулки. Марина вспомнила деда и теперь думала о кладе. Она так и не рассказала Юле о деньгах забыла, а теперь это было как-то не к месту. «А может, не говорить?» – сообразила она. Вместо того чтобы купить себе пальто, которое через год все равно выйдет из моды, она могла бы сделать Юле какой-то подарок, чем-то ее удивить. Разве она этого не заслуживает? Например, Юля давно мечтала о роликах. Но теперь, когда им подарили велосипеды, об этом можно было забыть. Хорошо иметь новое пальто. Но разве это так важно? Действительно, она могла бы купить ролики: – себе и ей. Вот бы Юля обрадовалась.

–Ой! – сгорбленная фигура метнулась в сторону и застыла. – Вот, черти!

Гремя пустыми бутылками, старик в ветхом пальто долго грозил им вслед– в темноте Марина едва не сбила его с ног.

Одинокий старик чем-то напомнил ей деда. Она вспомнила его натруженные руки и доброе лицо, изъеденное морщинами. У него была семья, и он не бродил ночами по городу, собирая пустые бутылки.

Марина задела задним колесом урну и едва не упала. А Юля крикнула:

– Извините!

Но старик был уже далеко.

Утром Юля и Марина снова выкатили из подъезда велосипеды и,.выехав на проспект, повернули к метро.

Была суббота, площадь казалась·безлюдной.

У киоска стоял Сюсюка в застиранной майке и джинсах, обрезанных до колена. Он и его приятели собирались тут каждый день: курили, пили пиво, играли в карты. Однако на этот раз Сюсюка был один. Взвизгнули тормоза, и, выхватив у продавца банку колы, он отбежал в сторону.

– Смотреть надо, куда едес, – обиделся Сюсюка. Он пришепетывал, а когда говорил, вид у него был виноватый и в то же время обиженный.

– Извини.

Сюсюка равнодушно пожал плечами, и было видно, что он не обижается. Придерживая одной ногой скейт, он потягивал колу из запотевшей банки.

– Нисего велики, – сказал Сюсюка, разглядывая их велосипеды, и, обращаясь к Юле, спросил: Дас прокасисся?

– A ты? – спросила Юля.

Сюсюка неуверенно пожал плечами:

– На скейте?

В этом году он перешел в десятый класс, но красная бейсболка, повернутая козырьком назад, придавала его лицу какое-то детское, нелепое выражение.

– А тыумеес?

– Нет.

– И никогда не пробовала?

– Никогда.

Сюсюка сел на велосипед и исчез. Через пять минут он вернулся.

– Прибамбасов много. – сказал он деловито.

Но велик сто надо.

Теперь моя очередь, – напомнила Юля.

Велосипед они оставили Марине. Она бы, наверно обиделась,·что Юля вот так бросила ее одну с велосипедами, но Сюсюку Марина терпеть не могла, и обижаться было глупо.

Никогда раньше Юля не пробовала кататься на скейте.

– Надо работать ногами, – объяснил Сюсюка

Но как она ни старалась, ей не удалось сдвинуться с места.

– А ноги? – сказалСюсюка.

Юля попробовала еще раз. Потеряв равновесие, она схватила его за руку чуть выше локтя.

– Ногами надо работать, – сдавленным голосом сказал Сюсюка.

От этого прикосновения холодок пробежал у него по спине. Вот также он вздрагивал, когда к нему прикасалась Туся. Даже если она просто стояла рядом у него кружилсь голова.

В этот момент Юля напоминала ему ту, за которой он был готов идти на край света. Его сердце бешено колотилось, и он чувствовал, как к лицу приливает кровь.

Она не заметила его смущения и только смеялась доверчиво опираясь о его руку. Если бы она и заметила – на что он мог рассчитывать? Ей·все равно. И Тусе все равно. И так будет всегда.

– Стой!!!

Юля обернулась и увидела Марину: она металась по площади, кричала и размахивала руками.

– Юля! Кто-нибудь! Эй!

Ее окружили люди, и Марина что-то им говорила, показывая в сторону Останкинской башни, размытый силуэт которой можно было видеть у нее за

спиной, куда-то туда, где, по ее расчетам, должен был находиться велосипедист в оранжевой футболке. Но он ехал слишком быстро, и теперь яркое пятно было похоже на оранжевый воздушный шар.

Юля стояла неподвижно, чувствуя, как слабеют ноги, и осторожно прислушивалась к голосам которые доносились с площади.

– И куда только смотрит милиция, – сказал кто-то. И тут из-за угла появился милиционер, как если бы все это время он сидел в засаде и ждал, когда его позовут.

Марина объясняла что-то милиционеру – он кивал и недоверчиво смотрел туда, где только что стоял велосипед, ее велосипед, Юлин.

– Украли, – сказал Сюсюка, и его лицо приняло какое-то виноватое выражение. – Велосипед украли.

Юля молчала.

– Украли, – снова сказал Сюсюка, и на его лице появилась глупая улыбка...

Так бывает. «Какой ужас», – говоришь ты, а сам чувствуешь, как скулы сводит предательская улыбка. Так бывает – трудно сказать почему. Просто бывает – и все.

Юля молчала. Вид у нее был такой несчастный что Сюсюка едва не заплакал. И, чтобы не заплакать, он еще раз сказал:

– Украли.

11

Никого не было у Коли Ежова: ни бабушки, ни дедушки, ни сестры ни брата. И даже папы у него не было. А была только мама. И она часто плакала, плакала, потому что жалела Колю, который вырос без отца, и боялась, что, когда Коля станет взрослым, она будет ему не нужна, а иногда плакала просто от любви, потому что и от любви плачут. Ведь у Марины Николаевны, кроме Коли, тоже никого не было.

Отца Коля не помнил: он ушел от них, когда Коле было пять лет. Все, что осталось в памяти, смутный образ, какое-то размытое пятно, и это пятно было его отцом. Он помнил, как однажды у метро отец купил ему воздушный шар – это было похоже на кино, и каждый раз в одном и том же месте пленка обрывалась. Но само это слово как будто застыло с тех пор на губах, и казалось, он еще помнит, как сказал это впервые: па... Теперь это слово стало чужим. И он уже не понимал, что оно значит. И никогда не поймет. И это ему все равно. Он ненавидел своего отца. Но иногда это слово само просилось на язык, и, уткнувшись лицом в подушку, он глотал слезы, и губы искривляла судорога: слышишь, па...

Было воскресенье, и когда после долгих раздумий Сюсюка наконец позвонил в дверь, ему открыла Марина Николаевна. Она отвела его к Коле в комнату и отправилась ставить чайник, потому что как раз испекла пирожки с капустой. Коля никогда не приглашал домой своих знакомых, и Марина Николаевна была рада гостю, но Коле, как заметил Сюсюка, это не понравилось.

Тебе чего? – удивился Коля.

На нем были вытертые голубые джинсы и белая футболка – он был одет по домашнему и от этого как будто стал уязвимым, даже доверчивым, так что Сюсюка, который обычно его побаивался , сразу почувствовал себя уверенно.

– Дело есть, – объяснил Сюсюка

– Я больше с вами дел не имею.

– Я сам ресил завязать, честна.

Половины слав Сюсюка не выговаривал, на Коля к его пришепетыванию привык и давно не обращал на эта внимания. Он проста этого не замечал, потому что главное – человек, а как он, говорит и как выглядит – эта все равно.

– Тебя Коленый послал? – спросил Коля, смерив Сюсюку презрительным взглядом. На Сюсюке и теперь были все те же обрезанные да колена джинсы и красная бейсболка, повернутая козырьком назад.

– Я сам пришел. Поговорить надо.

– Ладно, – согласился Коля, – говори, если пришел.

Марина Николаевна принесла поднос с чаем и пирожками.

– Ты, наверное, Колин друг, в одном классе учитесь?

Но ей никто не ответил.

– Значит, друзья, – улыбнулась она и эта, как успел заметить Сюсюка, была грустная улыбка, неуверенная, на приветливая.

– Знакомые, – поправил ее Коля.

– Вот и хорошо.

– Меня зовут Толя – представился Сюсюка.

– А я Марина Николаевна, – снова улыбнулась она.

Коле никогда не приходило в голову, что Сюсюка бывает вежливым и даже, на человека мажет быть похож.

«А ведь у него имя есть – подумал он. – Даже странно. Толя, Коля...»

– У Юльки велик свистнули, знаешь? – сказал Сюсюка, когда Марина Николаевна вышла.

– Знаю. Ты и свистнул.

– Я не брал, – обиделся Сюсюка.

– Ты не брал. Твои дружки взяли, пока ты Юльке зубы заговаривал.

– Это и твои дружки. А про велик я не знал. Я ее на доске учил…

Коля ничего не сказал, но его лицо стало багровым, а кулаки непроизвольно сжались. Сюсюке это не понравилось, и он на всякий случай встал из крелса и отошел к двери.

– Я помочь хочу – нечего на меня кулаками махать. А к чужим девчонкам я не клеюсь – привычки такой нет.

– Это правильно, – сказал Коля. – Зачем пришел?

– Жалко велик – вернуть бы.

– А тебе-то что?

Сюсюка немного оробел. И зачем он лезет не в свое дело? Он даже хотел уйти, но передумал. И потом, пирожок хотелось попробовать.

– Была бы эта моя девчонка, я бы к тебе не приходил.

– Чай пей – остынет.

Сюсюка взял со стола пирожок и снова сел в кресло.

– Я в эта дело лезть не хочу: мне смысла нет, я помочь.

– Ладно, говори.

Убедившись, что Коля настроен мирно, Сюсюка опасливо огляделся. Эта была бедная квартира, но уютная. Иногда Коле удавалось где-то подработать, и все равно жили на мамину зарплату, так что о ремонте и речи быть не могло. Обои в некоторых местах отклеились, и выцвели на солнце. Но в комнате было чисто и уютно. На первый взгляд казалось слишком много мебели, а на самом деле – ничего лишнего: шкаф, тахта и письменный стол – вот и вся обстановка, если не считать старого кресла с лопнувшей на спинке обивкой.

– Я вчера у Каленого был: велик у его отца в гараже стоит.

– И что?

– А то, что Василича, который на рынке стоял, на прошлой неделе взяли, и покупателя у Каленого нет. Велосипед дорогой: если в хорошем магазине брать – триста зеленых, не меньше, а так – сотни полторы. Тут человек с деньгами нужен. А его еще найти надо.

– Ну?

– Если хочешь велосипед вернуть, надо это сейчас делать, пока Коленый покупателя не нашел.

– Интересно – как.

– Скажешь, про Юлькин велик случайно узнал. А что он у Каленого – догадаться нетрудно: это его район. Так, мол, и так, скажешь, покупатель есть.

– А деньги?

– Отдавать рано или поздно все равно придется – это правда, не в гараж же лезть. Но сейчас главное велосипед получить, а там, может, и деньги найдешь.

– А если нет?

– А если нет, он их из тебя все равно вытрясет. Хочешь не хочешь, а деньги достанешь.

Коля просто своим ушам не верил. Помог, называется. Он и без него знает, что велосипед у Каленого. Если бы ключ от гаража был – это другое дело. И все-таки Коля был рад, что Сюсюка пришел. Он и сам понимал, что, если это сделает, Коленый его в покое не оставит. Но ему совет был нужен, поддержка чья-то. Ему надо было с кем-то посоветоваться, просто с кем-то поговорить – и теперь такой человек нашелся. И это был Сюсюка. Если бы не он, Коля, может, никогда бы на это не решился. И теперь ему хотелось поблагодарить Сюсюку, что-то хорошее для него сделать, просто потому, что он пришел и теперь не так страшно. Но он не смог найти нужных слов и поэтому сказал:

– Это все?

– Я предложил, а ты смотри – дело твое. Но решать надо сейчас.

– Предположим, скажу я, что у меня покупатель есть. И что? Каленый товар в долг не дает.

– Раньше не давал, а теперь дает. У него гараж до отказа забит, а покупателей нет. Ему деньги нужны – он даст. Скажешь, покупатель хочет, чтобы ему велик в Митино привезли или в Северное Бутово. Не поедет же Каленый с тобой.

– А если поедет, или Рябого пошлет?

– Не пошлет. Ему смысла нет тебе не верить, потому что, если надо, он тебя из-под земли достанет.

– Оторвет он мне башку.

– Может, и оторвет. Но попробовать стоит.

– Поможешь?

«Помогу», – хотел сказать Сюсюка. Потому что какой мальчишка не мечтает стать героем? Но он молчал. Глупо красивые слова говорить и грудь выпячивать, а в последний момент испугаться – и все бросить. Может, он и трус, но подлецом он никогда не был.

– Коль, не могу: я Коленому денег должен. И потом, не мое это дело. Извини.

– Ладно, все равно спасибо.

Сюсюка простился с Мариной Николаевной и ушел. Оставшись один, Коля до вечера не выходил из своей комнаты: думал, как быть. Предположим, пойдет он к Коленому. А потом что? Не такой Коленый человек, чтобы просто так со своим добром расстаться. Но ничего, он этого так не оставит...

Был уже первый час, когда в комнату вошла Марина Николаевна.

– Коль, а ты что спать не ложишься?

– Я ложусь.

– Ну тогда я пойду. Спокойной ночи.

– Мам.

– Что?

– Мам, ты не обижайся, если что.

– Ты чего, Коль? За что мне на тебя обижаться. У меня, кроме тебя, никого нет.

– Марина Николаевна обняла Колю и поцеловала в лоб.

– Спи.

Коля почистил зубы и лег, но заснуть не мог. Он лежал с открытыми глазами, и в темноте казалось, что кто-то стоит за занавеской, и ему было страшно, потому что и смелым людям бывает страшно.

А дома у Юли не спала Марина. Она снова и снова прокручивала в голове тот день, и все время у нее перед глазами стоял Сюсюка. И надо же ему было в тот момент оказаться на площади. Если бы не он, ничего бы не случилось. И все-таки это Марина виновата. Но разве она знала? Стоило ей на, секунду отвернуться, и... Она даже его лица не успела разглядеть, и только оранжевая футболка ярким пятном навсегда врезалась в память. Это он, человек в оранжевой футболке, ворвался в их жизнь, когда они и были так счастливы, и все разрушил. Она успел схватить его за руку, но он ее оттолкнул, и, упав, она больно ударилась. Что она могла сделать?

«А может, велосипед можно найти? – думала Марина – Но как?»

У Марины был другой план.

12

Коля уже давно не работал на Коленого: не его это было. Сам он никогда воровством не промышлял и зеркала с машин не скручивал, но иногда ездил к пресловутому Василичу и, сдав товар, возвращал Коленому деньги. От тех времен у Коли осталось двадцать долларов. Деньги были грязные; и потратить их Коля хотел на что-нибудь хорошее: думал отдать Марине Николаевне, но она бы испугалась, стала спрашивать откуда. А его двадцать долларов все равно не спасут. И он решил при гласить Юлю в кафе.

Они встретились в половине первого у магазина «Наташа». Коля хотел как-то ее утешить, обрадовать, что знает, где велосипед, и поможет, но снова не нашел нужных слов и просто сказал:

– Привет.

Они потоптались немного у магазина и, не зная, что делать, пошли вниз по Бронной.

– Если честно, я этот район плохо знаю, – сказал Коля и, как всегда, покраснел, но прежней, неловкости уже не было, потому что теперь все в их отношениях стало ясно.

Он знал одно недорогое кафе, на углу, напротив почты, но этот день казался ему особенным, а там всегда было шумно и народа много.

– Может, сюда?

Бывают такие кафе: пока ты ешь салат, официант следит за каждым твоим движением и ждет, не позовешь ли ты его, и наконец не выдерживает и сам к тебе подходит и говорит: «Вы больше ничего не хотите?» Наверное, даже если заказать обед из трех блюд, кофе и мороженое, через пять минут он появится снова: «Что-нибудь еще?»

Кафе «Лира» – не лучшее место для свиданий, это правда. Но так вышло.

– У нас дорого, – сказал охранник, презрительным взглядом смерив Колю и заодно Юлю (а это уже было слишком).

– Хорошо, – сказал Коля и покраснел.

– Проходите, – предложил охранник тем же безразличным голосом.

Кафе только открылось, и все столики были свободы. Официант пришел сразу, но смотрел на них с недоумением: мол, не рано ли вам по ресторанам... Коля сразу обратил внимание, что это кафе, где каждый почему-то норовил их уколоть, открывалось в час и обслуживали тут, как в ресторане,

– Что будем заказывать?

– Кофе и коньяк, – сказал Коля решительно.

– Юля хотела что-то возразить, но от неожиданности потеряла дар речи.

Коля и сам был озадачен. Почему именно коньяк? И все-таки он· сказал:

– Кофе и коньяк.

– Извини, брат, – улыбнулся официант, и в этой улыбке было что-то оскорбительное, – не могу.

– Может, пиво?

Это тоже было глупо. При чем тут пиво. Коля совсем растерялся, но тут на помощь пришла Юля.

– Тогда кофе и мороженое, – сказала она. – У вас есть мороженое?

– Кофе и мороженое, – повторил официант и написал что-то в блокнот. – Мороженое у нас есть. Что-то еще?

Коле вдруг захотелось его ударить.

«Ну и рожа, – думал он. – Так бы и врезал». И только когда официант исчез за стойкой, он наконец вздохнул с облегчением.

Сначала разговор не клеился. Перебрав в уме общих знакомых, Юля решила остановиться на Сюсюке рассказала, как они катались нас скейте и как она чуть не упала.

– Он хороший парень, – сказала Юля, Коля пожал плечами:

– Нормальный.

– А мне кажется, хороший.

Постепенно разговор наладился, и Коля вдруг почувствовал, что ему никогда не было так хорошо, что так целую жизнь можно сидеть. Он смотрел на Юлю и не мог поверить, что это она сидит рядом с ним в этом странном кафе.

Так прошло около часа. И когда мороженое было съедено, когда кофе был выпит и официант в четвертый раз предложил им взять что-то еще, Коля вдруг перегнулся через стол, взял Юлю за руку и сказал.

– Я тебя люблю.

И на этот раз краской залилась Юля.

– Я тебя люблю, – повторил Коля.

И наступила пауза.

Коля позвал официанта и расплатился. Не говоря ни слова, они вышли на улицу.

13

Вот уже несколько дней шли дожди, Александр Иванович лежал на диване и в третий, а может, в пятый раз читал «Трех мушкетеров», Хотелось работать, хотелось куда-нибудь идти, но делать загородом в такую погоду нечего, и каждый вечер он отправлялся к Елене Викторовне пить чай. Так они сидели вечерами, разговаривали: мол, лето выдалось неудачное и град побил деревья. Генриетта Амаровна вспоминала как работала в институте и как студенты списывали на экзаменах. Александру Ивановичу нравились эти простые, ни к чему не обязывающие разговоры, и чай с мятой, и засахарившееся клубничное варенье. Но было так холодно, что даже чай не помогал. Спать за городом ложатся рано, и уже в десять Александр Иванович, как правило, был дома. Он забирался под одеяло и открывал какой-нибудь старый, найденный в кладовке журнал, но от холода, сразу засыпал.

Оставаться на даче в такую погоду не хотелось и было? Решено перебраться, в город. Ехать решили на машине все вместе: Александр Иванович, Елена Викторовна, Генриетта Амаровна. Дорога была размыта, и, подъезжая к шоссе, застряли. Колеса так глубоко увязли в хлипкой жиже, что, если бы не лесник, который оказался тут случайно, наверное, так и провели бы целый день под дождем на проселочной дороге. Лесник толкал машину, а Елена Викторовна с Генриеттой Амаровной стояли под дождем. Промокли до нитки.

Всю дорогу ехали молча: как-то тоскливо было, неуютно. Но как только въехали в город, сразу стало веселее, потому что в городе даже в плохую погоду кипит жизнь.

У подъезда встретили Евгения Николаевича, который как раз шел с работы. Он расцеловал Елену Викторовну и Генриетту Амаровну и, пожав руку Александру Ивановичу, принялся рассказывать новости. Мол, Марина так и живет у Юли, так что хорошо, что Александр Иванович вернулся. А на работе неприятности. Но это ничего: главное – чтобы дома было все в порядке. Дом – это главное.

– А я, наверное, на работу выйду, – сказала Елена Викторовна, когда они вошли в лифт. – На даче в такую погоду делать нечего, а дома – скучно.

– Я тебя понимаю, – согласился Александр Иванович. – Я, когда без дела сижу, тоже по работе скучаю.

– Это правда.

На втором этаже Александр Иванович вышел и разговор прервался.

Вечером, Марина собрала вещи и перебралась домой.

– Ты оставайся, если хочешь, – сказал Александр Иванович, когда она уходила. – Все-таки втроем веселее. Правда оставайся, а?

Но Евгений Николаевич был прав: у Марины есть дом, не может же она тут вечно жить. И она ушла.

– Пап, – спросила Юля, когда они сели ужинать, – у тебя есть женщина? – Александр Иванович нервно заерзал на стуле.

– Только честно.

– Я понимаю, – смутился Александр Иванович. – Ты уже большая.

– Вот именно. Поэтому ты честно скажи, хорошо?

Александр Иванович ничего не ответил, только плечами пожал.

– Так есть?

– Нет. Сейчас нет.

– Выходит, вы поссорились?

– Нет.

Их глаза встретились, и Александру Ивановичу стало неловко. Он боялся этого разговора: знал, что однажды это случится, и все равно боялся.

– Просто расстались – и все.

Юля задумалась, а Александр Иванович вздохнул было с облегчением. Он хотел перевести разговор на другую тему, но, как на зло, в, голову ничего не приходило.

– А я знаю, КТО это. Это Саша, медсестра.

Надо было что-то ответить, и Александр Иванович сказал:

– Это раньше было. Давно.

Он как-то боком, словно боялся, что его ударят, посмотрел на Юлю, и только теперь она заметила сколько было любви в этих глазах и сколько страха. Это он ее боялся, боялся с тех пор, как не стало мамы. Любил и боялся. Ему казалось, это он виноват, что мама умерла, и что котлеты они едят из кулинарии, и что с работы он приходит поздно. А тут еще это...

– А мне она нравилась,– сказала Юля задумчиво, как будто пыталась вспомнить, как выглядит эта самая Саша. – Жалко.

И снова наступила пауза. Тут бы и вспомнить какой-нибудь анекдот, историю какую-нибудь, но ничего у Александра Ивановича не выходило, и только какие-то глупые, бессмысленные слова вертелись на языке: «Ну, это, значит, того...»

– Пап, ты ее любил?

– Наверное, нет.

– Значит, есть другая женщина, так?

Александр Иванович молчал.

– Она замужем?

– Почему ты так решила?

– Ну раз она не с тобой, значит, замужем.

– Знаешь что, давай есть.

– Пап.

– Что?

– Обещай мне одну вещь.

Юля пристально смотрела на отца, и от этого взгляда у него мурашки бежали по спине.