Текст книги "Дети вечного марта. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вообще задумываться о своем житье-бытье Игорь начал только в последние годы. Первое время все силы уходили на вживание. Необходимо было продержаться до возвращения. Потом он привык. В его жизни мало что происходило. Он практически не покидал дворца. С утра ждали служебные обязанности, развод караулов, отчеты, проверки. Голубиная почта тоже была в его ведении. Немало сил ушло на наведение хоть какого-то порядка в дворцовом хозяйстве.

Прежний герцог придерживался либеральных взглядов. Все службы дворца жили и работали в пределах традиций. И как-то ведь справлялись. Игорю трудно было представить, что бы тут началось, отмени он ежедневные разводы и отчеты. Да людишки бы к обеду разбежались. На поварне устроили бы пьянку. На конюшне – вертеп. Голубятня еще! Хотя, там Игорь давно уже пристроил своего старого товарища по скитаниям. Сун, что в рабах, что в птичниках оставался точным и прилежным до занудства.

Или при герцоге аллари все во дворце вертелось, подчиняясь примитивному зову совести? Нет! Не могло огромное, сложное дворцовое хозяйство, – все как один, – следовать чистым душевным порывам. Людьми всегда правил страх, а управляла корысть.

Или сейчас правит страх, а прежде что-то другое? Игорь вспомнил, как они выходили с Шаком из лесов, как давали первые представления в затерянных городках, в темных деревнях. Как им было весело, страшно, голодно и тревожно. Как однажды попали в деревню изуверов и все бы погибли, не явись им спасением неуклюжий толстый застенчивый Ири. Шак до утра погонял, отрываясь от страшного места, а после чуть не прибил Игоря за то, что тот назвал его Апостолом, но выспросил, понял и даже принял новое имя.

И тот же Шак с холодной расчетливостью послал своих товарищей на смерть? Но герцог же привел свидетелей. Они подтвердили: конь загодя подготовился к встрече с братом, оставил Игоря и двух бывших рабов отвлечь егерей на себя, а когда запахло жаренным, ушел в свободный прыжок, забыв, о товарищах, вернее, предоставив выкручиваться самим.

Спасибо герцогу, не отдал палачу, даже оставил при себе, позволив отслужить…

Сун чистил лотки для корма. Он состарился. Плосковатое, смуглое лицо напоминало кусок сухого дерева. Светлые раскосые глаза слезились.

– Здравствуй.

– Здравствуйте, господин начальник, – поклонился бывший раб.

– Да брось, ты.

– Господин начальник хочет получить отчет?

– Нет. Я просто так зашел. Как живешь?

– У меня все хорошо.

– От Ири есть вести?

– Да. Он прислал привет на словах и пирог. Пирог дожидается Вас. Я его сейчас принесу.

Сун вышел, протопал вниз по лестнице, потом вверх, плечом открыл дверь, и предстал перед Игорем с небольшим плоским пакетом, который торжественно держал обеими руками.

– Когда пришла посылка?

– Три дня назад. Я просил, чтобы Вас известили.

– Я ничего не знал.

Ему не передали. Забыли, должно быть.

– А кого ты просил?

– Вашего второго заместителя.

Тогда, понятно. Мерик абсолютно на все испрашивал позволения у герцога. И не лень ему было, за каждой чепухой бегать в парадный зал и ползти, елозя на брюхе, к трону. Мерзковато, но герцог его не гнал, значит – так положено. Не исключено, Арий даже гневается на самого Игоря, за манкирование традициями.

Игорь развернул несколько слоев плотной бумаги, откинул в стороны листья мананы, в которую заворачивали продукты для длительного хранения, и увидел небольшой, в две ладони, но пышный, румяный пирожок.

Ири, перебивающийся в первое время при дворе, уже лет пятнадцать как обосновался в отдаленном южном княжестве, обжился, приспособился к новому хозяину, дослужившись до шеф-повара. О себе он много не распространялся: жив, здоров, чего и вам желаю. Как дела, как здоровье Его Превосходительства Начальника Внутренней Стражи? Всем привет. Сун отвечал примерно так же. То был не обмен новостями, а, фактически, извещение о том, что они пока живы.

Интересны ли они Игорю? Разумеется. Только эти двое сохранили память о недолгих годах свободы на земле аллари.

Игорь не впервые мысленно так именовал герцогство, и каждый раз вздрагивал. Давно и прочно укоренилось: аллари – угроза людям. Самому существованию людей. Угроза ему, Суну, далекому, почти забытому Ири…

– Растолстел, поди, как кадушка, товарищ-то… – Игорь запнулся, не зная как поточнее сказать. Надо бы: наш, а язык сам норовил выговорить: твой.

– Нет, господин начальник. Ири стал очень тонкий, он мало ест. Зачем много есть, когда еда всегда рядом?

– Ты так много слов сказал, что я запутался, – с натугой пошутил Игорь. – У тебя самого-то как дела?

– Хорошо.

– Заладил! Что хорошо-то?

– Чем больше я Вам расскажу, господин начальник внутренней стражи, тем больше мне потом придется повторять.

– Кому?

– На еженедельном допросе, герцогу.

– А, – у Игоря загорчило во рту. Разумеется. Он просто выпустил из виду. Раз в неделю герцог собирал старших слуг и спрашивал, о делах, о доме, о детях. Игорь был далек от мысли, что тем и кончалось. Герцог задавал и другие вопросы. Но не выпытывал же он у прислуги каждое слово!

– А ты не говори, – легкомысленно предложил он старому товарищу.

– Это невозможно, господин начальник внутренней стражи.

– Почему?

– Он смотрит и спрашивает. Ему нельзя не ответить. Солгать тоже нельзя, не возможно.

– И что, люди выбалтывают все подряд?

Сун не ответил, но так красноречиво посмотрел на Игоря, что тот спохватился: действительно, чего пристал к человеку.

Они разрезали пирожок и начали есть. Сун аккуратно отламывал и клал в рот. Игорь кусал. На камзол сыпались крошки. Пирожок был потрясающе вкусным. Герцогская кухня оставляла в смысле изыска желать лучшего. Синьор не переносил соли и специй, отсюда: вся пища была пресной до отвращения. Каждый подсаливал для себя, но это было уже не то.

Игорь давно уже не задумывался над странностями, происходившими в замке. Он привык. Даже к собственной изоляции привык. Друзей у него так и не завелось. За истекшие годы, несколько раз завязывались какие-то теплые отношения, но люди, с которыми он сходился, очень быстро исчезали из дворца. Их отправляли на новые места службы или жительства. Досадно, но так сложилось. Из всех, кого он давно знал, остался только Сун. Но, поселившись при голубях, тот стал страшно неразговорчив. Игорь относил это за счет полученной травмы. Суну в том памятном бою под стенами Сарагона пробили голову. Он вообще долго не мог говорить. Потом научился, но прежних вольных бесед между ними уже не случалось.

– Я обязан доложить господину начальнику внутренней стражи, – заговорил Сун, доев и утерев рот салфеткой. – Голубь, который сегодня вернулся из Невьи, заболел.

– И что? – вяло отозвался Игорь.

– У нас всего две таких птицы. Если эта умрет, некого будет послать. Герцог может разгневаться.

– Так обучи другого летуна.

– Это невозможно сделать быстро. Я пробовал. За последний год, птиц, которые могли бы летать в приграничье, не встретилось ни одной. Герцог может разгневаться, – с легким нажимом повторил Сун.

– Хорошо, я завтра доложу Его Светлости о твоих трудностях. Н-да, если птичка сдохнет, действительно могут последовать санкции. Пробовал лечить?

– Пробовал. Ее ранили.

– Кто?

– Я не знаю. Наверное, хищник.

– Ладно, лечи. А я завтра доложу.

Сун склонился в прощальном поклоне. Игорь спустился по дребезжащей витой лесенке и вновь оказался в, облицованных полированным камнем, коридорах и переходах.

"Он", упомянутый в голубиной почте, которую сегодня читали у герцога, обретался, получается, в Невье. Еще – известный конь…

Восточным приграничьем заправлял князь Пелинор. Как ни оторван был Игорь от жизни, но и он знал, что опальный медведь находится не в лучших отношениях с короной. И это еще мягко сказано. Последнему забулдыге известно: коснись нога князя земли герцогского домена, его тут же схватят и казнят. Медведь так насолил короне, что с ним даже формальных разборок не случится. А чем насолил, никто толком не ведает. Ну, провинился его младший брат перед Клиром, так то – брат. Однако и Влад Пелинор был вне закона.

Оно мне надо? – подумал Игорь. – Путаться в хитросплетениях заговоров, ломать голову над чужими, кровавыми загадками? Есть служба, есть свое место во дворце. И так ли уж страшно, что не отправят назад? Разумеется, иногда подступает комок к горлу и, хоть сдохни, хочешь домой.

По коридору к нему бежал личный посыльный герцога.

– Господин начальник внутренней стражи!

– Слушаю.

– Его Светлость срочно требует Вас к себе.

– Что случилось?

– Его Светлость срочно требует Вас к себе.

Спрашивать бесполезно. Его подчиненные, как и вся остальная обслуга, изъяснялись очень лаконично. Раньше это в глаза не бросалось. Игорь сам в последние годы привык обходиться в минимумом слов. Но его-то на еженедельные допросы не таскали. Его-то под гипнозом не пытали! Значит, "языковая среда" сыграла с ним затяжную шутку, под которую он, сам того не замечая, мимикрировал, превратившись в вышколенного, тупого и верного исполнителя воли герцога – в царедворца без страха и упрека.

Стоило поторопиться. Игорь спустился в подвал и пошел напрямик через катакомбы. Он сюда редко забредал, главным образом из-за наличия в подвале привидений. Начальник внутренней охраны прекрасно знал, что они совершенно безвредны, однако, сторонился, да и побаивался в глубине души, иррациональным страхом ребенка, попавшего в страну колдунов.

Впереди мелькнул клок плотного белого тумана и, мазнув стену, зацепился за угол. Игорь замер. Чего, казалось бы: топай по своим делам. Туман не укусит, похолодит голую ладонь, если подставишь. А за три шага вообще – ничего. Но нахлынуло вдруг нечто…

Тут разгуливают прежние хозяева? Но герцог как-то просветил, что аллари не принимают посмертных обличий, это – исключительно человеческая прерогатива.

Клок тумана всосался в узенький черный коридорчик. Даже пламя свечи не шелохнулось. Игорь перевел дух и пошел дальше. Оставался еще один переход шагов в десять и – все.

За спиной долго тихо вздохнуло.

О своей прежней жизни начальник дворцовой стражи в последнее время вспоминал редко. По правде сказать, та жизнь стала забываться, плотно подернувшись новыми впечатлениями: будто на тусклую затертую гравюру наложили яркую переводную картинку. Изредка, разве, выскакивало слово или понятие, о котором он иногда уже не мог с точностью сказать, что оно обозначает.

Это привидение коснулось, догадался Игорь, сворачивая от развилки в сторону лестницы

– Почему так долго? – крикнул герцог.

– Я проверял посты и службы, Ваша Светлость.

– Какие?

– Караул и голубятню.

– Голубятню? – глаза Ария сощурились и стали похожи на два тонких холодных лезвия.

– Она входит в мое подчинение, – пояснил Игорь.

– Почему именно сегодня?

– Прочел утреннюю почту и вспомнил, что давно туда не заходил.

А глазки– то… того. На шее появилось легонькое покалывание, как в жару перед грозой. Захотелось, чтобы господин отпустил. Ворохнулось чувство беспокойства и… беспомощности.

От приведения шарахнулся, теперь очко перед герцогом сыграло. С чего? Игорь давно и прочно уверился, что Арий друг. В смысле – не враг. Во время утренних докладов герцог обычно сидел расслабившись и только изредка, что-нибудь уточнял. Сегодняшний разговор больше походил на допрос.

Какого черта! Игорь прямо глянул в глаза Ария, и тонкие холодные лезвия будто обломились. Померещился даже едва уловимый надтреснутый звон.

Герцог уставился в стол. Голос стал почти что прежним, только холодным, вот-вот ледышки изо рта посыплются:

– Что на голубятне?

– Одна птица вернулась раненой.

– Уничтожили?

– Нет. Смотритель голубятни пытается ее лечить.

– Он так любит этого голубя?

– Смотритель говорит, что птиц, которые знают дорогу в приграничье, всего две. Одна ранена. Одна в запасе. Обучение новых, займет очень много времени.

– Что! Горностай не может лететь? Почему ты мне не доложил тотчас! – герцог выскочил из-за стола, взмахнул широкими рукавами и даже продемонстрировал свои детские кулачки. Бумаги на столе сами собой поехали в разные стороны, дробно покатилась печать. Игорь отшатнулся.

– Ваш посыльный застал меня как раз, когда я покидал голубятню.

– Когда птица сможет летать?

– Вряд ли она быстро встанет на крыло, – осторожно проговорил Игорь.

– Кто ее ранил?

– Неизвестно. Смотритель считает, что на нее напал ворон или сокол.

– Почему в самом центре герцогства остается возможность для случайности?! Я вас спрашиваю?! Государство должно работать как часы. Ты понял?

– Ваша Светлость прикажет переловить всех хищников в стране?

– Ты позволяешь себе шутить?! – герцог снизу вверх скосился на начальника внутренней стражи. Голос стал вкрадчивым. По коже Игоря опять поползли колючие искры.

– Я не знаю, что делать, Ваша Светлость, но выполню любой Ваш приказ. – начальник дворцовой стражи вытянулся в струнку и щелкнул каблуками. Осталось, быстренько изобразить тупое повиновение.

И стало скучно. Будто в спектакле, который вызывал настоящее сопереживание, случилась фальшивая сцена. Ты перестал чувствовать себя участником действа, сделавшись посторонним наблюдателем, которому жаль уходить с середины, хотя надо домой, или в буфет, или в туалет…

– Любой приказ? – ядовито переспросил герцог. – Замечательно. Вылечи больную птицу! Что кривишься? Не можешь? Ничтожество! Я много лет держал возле трона лживое ничтожество.

Ария вдруг сложило пополам. Он слепо побрел на подгибающихся ногах, схватившись руками за живот.

– Ваша Светлость! – подскочил к нему Игорь.

– Убирайся!

– Позвать лекаря?

– Убирайся. Иначе лекарь понадобится тебе!

Он уходил в сторону малой галерей, которая вела в башню. Даже со спины было видно, что ему больно, и что его тащит туда посторонняя сила.

* * *

– Ты придумал, как отправить почту в приграничье? – Арий ерзал на троне, будто в сидение натыкали гвозди.

– Если дело терпит, можно послать гонца…

Игорь пытался заснуть и уже почти преуспел, когда его грубо подняли с постели и, считай, под конвоем привели в личный кабинет герцога, бывший некогда библиотекой правителя аллари.

Полки с книгами раздвинули, точнее, задвинули в дальний угол. Посередине квадратной комнаты остался очень красивый широкий стол и два кресла. У стены примостилась лежанка под вышитым зеленым покрывалом.

Успевший за время пробега по дворцу проснуться и даже не на шутку встревожиться, Игорь не сразу сообразил, о чем его спрашивают. А когда сообразил, брякнул, первое, что пришло в голову.

– Не можно! Тебя что подвесить вверх ногами, чтобы кровь к голове прилила?

– Только голубь, Ваша Светлость?

– Думай!

Мысли ворочались с натугой. Хотя…

Когда герцог, будто его прохватило, рванул в башню, Игорь просто так, исключительно для себя, прикинул несколько вариантов выхода из сложной ситуации. Почему только для себя? По тому, что его советов обычно не спрашивали. Наоборот, пресекали инициативу, мотивируя тем, что он де незнаком с местными обстоятельствами, нравами и задачами текущего момента, историей Алларии, прогнозом погоды… Потом явились постоянные обязанности и заботы, да и активничать расхотелось. Жил себе и жил.

Не иначе, какие-то флюктуации в атмосфере происходят: съехавший с ума из-за паршивой птицы герцог, зачем-то будит, давным-давно по жизни заснувшего Игоря, и заставляет мозгом думать.

– Как я понял, голубь прилетел из Невьи… – осторожно повел начальник дворцовой стражи.

– Ну!

– Там сидит Пелинор.

– Я это и без тебя знаю!

– Его родственники… могут сноситься с князем, посредством голубиной почты.

– Болван! Они враждуют… хотя… а почему бы нет? А?

Герцог изогнул красивую светлую бровь и улыбнулся. Легкие, обрамляющие лоб кудри пошли золотыми искрами.

– Да, Мец не в лучших отношениях с Пелинором. Он предан мне и Клиру… но, кто поручится, что за нашими спинами он не ведет свою игру? Если предположить, что бурые и красные медведи… у Меца прекрасная голубятня. Помнится, отбывая на Границу, Пелинор часть своих птиц оставил кузену. Да! Вот и прекрасно. Поезжай в Мец и привези мне нужного голубя. Тем самым мы убьем двух зайцев. Но действовать будешь от собственного имени.

– Ваша Светлость, что я скажу Мецу? Да он велит меня с моста в ров кинуть.

– Купи у него птичку, – денег я тебе дам, – либо укради.

Герцог смотрел в пространство и разговаривал сам с собой. Подразумевалось, что дослушав, Игорь, очертя голову, кинется исполнять поручение. И – самое главное – исполнит.

Случая, что ли, раньше не подвернулось, или ночь сегодня была особенной? Вдруг показалось, что герцог тяжело болен тихой, но неотвратимой душевной болезнью. И что, что чудеса? Ну – чудеса. От них еще быстрее свихнешься.

– Ваша Светлость, я ровным счетом ничего не понимаю в пернатых, – твердо заявил начальник дворцовой стражи, возвращая синьора к реалиям.

– Какое это имеет значение?

– Вашему официальному посланнику, Мец, разумеется, отдаст горностаев. Или скажет, что у него таких птиц нет. Явись я сам по себе, мне впарят первую попавшуюся ворону.

У Ария задергался угол рта. Тупой слуга его не на шутку уже разозлил. Однако синьор справился и даже внял. А прислушавшись, изрек:

– Сколько человек служит на голубятне?

– Шестеро.

– Возьмешь одного с собой.

– Любого?

– Да! Все. Иди! Отправляйся прямо сейчас!

Глава 3

Горюта сидел на пороге казармы и прилаживал к сумке кожаную петлю. Саня сам не заметил, как вышел к северной стене крепости. Посидел в тени беседки, птичек послушал – верещат – и побрел куда глаза глядят.

Длинная приземистая казарма приросла к стене одним боком. С торца – дверь на распашку, а в ней скрюченный, занятый починкой старшина.

Домой не пошел. А у него там, между прочим, жена, дети. Интересно, какого лешего он на службе прохлаждается? И лицо у Горюты смурное, сильно задумчивое в тугую темную печаль.

– Службу исправляешь? – вместо приветствия спросил Саня.

– Угу.

Гукнул и опять уткнулся в сове рукоделие. Но кот не обиделся на такую непочтительность, наоборот, интересно стало, от чего это открытый, прямой Горюта глядит, будто кум обиженный.

– Что на границе? – спросил кот, усаживаясь рядом.

– Тихо, – последовал короткий ответ, в том смысле, что не пошли бы Вы, господин кот, по своим делам.

– Но Саня уже бы никуда не пошел: тащи – от ступеньки не оторвешь. За спиной старшины, в полутьме казармы стояли приготовленные в дорогу торока. На лавке распласталась кольчуга. Чуть в стороне в рядок – меч, короткий крутой лук, метательные ножи. И несло от Горюты. Не в смысле: конюшней или потом – черной тоской.

– Тебя Пелинор куда-то посылает? – понизив голос, спросил Саня.

– Иди, господин кот, – пробормотал Горюта. – Тебя медвежушка, должно, обыскалась. Иди, и так уже…

– Э – нет! Давай, выкладывай. Я от тебя теперь точно не отстану.

– На дальний кордон меня князь отправляет, на неделю. Неохота, да как откажешься, – покорно отозвался старшина. И было в том ответе правды ни на комариный чих.

– Выкладывай! – и голоса, вроде, не повышал, а получился рык. – Поручение князя касается меня?

– Нет.

– Моих друзей? Только не начинай врать сначала. Я лож за версту чую.

– Да, знаю я. Слушай, котовий сын, соврать ты мне, конечно, не дашь. Отвечу я… только на завтра в донжоне окажусь!

Вот и поспрошал! Право, разумеется, на твоей стороне, с какого боку ни посмотреть, но и человеческая жизнь на твою совесть ляжет. А это – не чистюка завалить. Там ты кругом прав, и все равно грызет. Это – знакомого хорошего человека за свое хотение медведям скормить.

Санька сдавил щеки ладонями.

– Обложили они меня, – пожаловался в кулак. – И вроде ладно говорят, все к моей пользе складывают, а только пользы мне той не надо.

– Мы как вчера вернулись, – решился вдруг старшина, – меня князь пытать начал, куда ездили, да о чем толковали. Я ему доложил, дескать, все как всегда. А утром…

– Стой, молчи. Сам разберусь!

– Твоих-то, говорят, тотошней ночью в телеги покидали, да вывезли на перекресток за лесом. Дальше чтобы сами…

– А тебя сегодня князь гонит, проверить, убрались они восвояси, или так и колесят по его земле?

Не дожидаясь ответа, Санька, оперся на плечо Горюты, поднялся, еще прихлопнул, давая понять, что зла не держит, и решительно зашагал в сторону княжеских хором. Из хаоса хозяйственных построек вырастали, витые столбики, ровно выструганные, покрытые веселым желтым лаком ступени, застеленного грубым шарганским ковром, крыльца. Выше – резные наличники и пестрые стекла оконных витражей, еще выше – кровля, из-за которой высовывается верхушка донжона. А над всем – бездонное, голубое небо. Только смотреть в него не хочется. Ничего вообще видеть не хочется. И слышать. И даже – дышать.

В углу на крыльце валялась железная курочка с одной ножкой. Вторую, должно быть, отломили ребятишки.

Эрика заступила ему дорогу, когда до княжеского кабинета осталось всего-ничего. Слишком нарядное для утреннего времени платье сидело на ней косо. И все лицо в слезах.

Опять, – обречено подумал кот.

– Ты к дяде?

– Да.

– Подожди…

– Эрика… я ничего не могу тебе дать, – сказал, как ухнул в ледяную воду. – Прости.

– Подожди!

– Нет! – Саня отодвинул девушку с дороги и пошел дальше.

Пелинор сидел за столом, разбирая бумаги. Кучкой лежали свитки, отдельно, стопой – толстые пергаментные листы. На непрошеное вторжение он свирепо вскинулся:

– Зачем пришел?

– Пошли в донжон.

– Недосуг мне.

– Тогда я сам.

– Там охрана…

– Поберег бы людей, княже.

– Ты как со мной разговариваешь? – пошел на обострение хозяин границы.

– Как ближайший помощник, которого ты князь, за дурака держишь.

– Подумал, прежде чем сказать?

– Нет.

– Для твоей же пользы стараюсь. Тебя оберечь. Ты – парень добрый, с государственными делами незнакомый. Не все, что во благо, с первого взгляда по душе придется. Так что, остынь, разберись сначала. А в донжон мы всегда успеем.

– Ты мне только что предлагал, на утреннюю голову решение принимать. Самое время. Но пока я твою яму своими глазами не увижу, ничего тебе не отвечу.

– Сдалась она тебе! Ну что же, пошли, раз приспичило. Только там, сразу предупреждаю, ничего интересного. Яма и яма. А что бывает я в нее и сажаю кого-нибудь, так то – скорбная необходимость. Порядок требует. Ответь: преступника, зверя в человеческой шкуре, да просто зверя, который ни страха, ни совести не понимает, куда девать? Тот-то и оно. Пойдем.

Пока шли, Саня взмок. Точно знал, что друзья уехали, пусть не своей волей, но живыми и здоровыми, а нет-нет, ворохалась дурная паника: что если и их…

Пелинор топал впереди, походя отдавая приказания встречным. По всему выходило, что он за собой вины не чуял. Саня задавил дурной, верещащий внутри голосок, и ступил за князем в полумрак донжона.

– Смотри, – бросил князь, отворачиваясь.

Стены тонули в тени. Сверху проистекал ленивый серый свет, обволакивающий предметы мутной слизистой тенью. Колодец, окруженный каменным парапетом, находился в самом центре. Саня шагнул. Как ни странно, света хватило, чтобы рассмотреть дно ямы – черную, утоптанную, изрытую кое-где когтями землю, две решетки, напротив друг друга, тросы подъемного механизма. Из ямы несло смрадом и смертью.

Можно было идти, жить дальше и даже радоваться. Разве вот: за одну из решеток зацепилась яркая тряпка – шапочка безумного ребенка, который отдал Сане свою игрушку.

Люди сходились на пятачок у крыльца. Стояли молча, разделившись на две половины. По живому коридору кот вел в поводу оседланного коня. Небо затянуло тонкой ребристой пеленой. Поднялся ветер, срывая с деревьев редкие листья. Князь стоял на крыльце.

Саня остановился, снизу глядя на Пелинора. Бурое от прилившей крови лицо князя дрожало. Но кот не торопился прыгать в седло и удирать от сиятельного гнева.

– Стража! – рявкнул Пелинор.

Несколько воинов встали по сторонам лестницы. Саня не двинулся с места. Пустит на него князь своих людей или нет, его как будто не волновало. Он смотрел в лицо недавнего друга.

– Хочешь меня остановить?

– Глупец! Ты не даешь себе труда подумать, куда тебя заведет дурная голова. Ты не найдешь Эда. Ты их не найдешь! Они ушли за границу моих земель.

– Посмотрим.

– Последний раз тебе предлагаю: оставайся.

– Нет.

– Тогда…

Толпа заволновалась. Саня обернулся. К нему шел Горюта. Поравнялся, поставил под ноги коня торока.

– Не откажи, господин кот, прими от меня в дорогу.

Теперь они стояли плечом к плечу. К ним примкнул Клим и еще кто-то. В затылок дышали.

– Тогда иди, – выдавил князь. Могучие плечи обмякли. Саня кинул ногу в седло, Горюта подставил руки под колено.

Верхом кот оказался с медведем глаза в глаза. Ожидал злости, черного гнева, ненависти, а увидел досаду. И рад бы князь остановить неразумного котейку, да вот не получается. Пока…

– Медведей против меня не посылай, – тихо сказал Саня, упреждая. – Пожалей родаков.

– Думаешь, осилить? – вскинулся Пелинор.

– И не думаю даже. Прощай, господин хранитель Границы. Не держи на меня зла.

– И ты…

– Людей, прошу, не трогай.

– Не трону.

Ворота растворились, невысокий крепкий конек пошел с места в хорошую рысь. Копыта простучали прощальную дробь по бревнам моста.

И вдруг встретило солнце. Пока переглядывались да переругивались с Пелинором, облачную пелену разметало прорехами, в одну из которых упали лучи. Саня не подгонял коня, тот сам перешел в галоп, будто не чая быстрее оставить крепость, пряничные хоромы, Границу, князя, княгиню, сопливую медвежущку, верных Пелиноровых воинов и того же Горюту, который, зная про яму, против воли господина пошел.

Прощайте золотые горы на шелковых коврах. Не жалко, особенно, если все время помнить про людоедов. Ты на этих коврах с девушкой обнимаешься, а за стеной…

Нельзя чтобы была яма. Поганого упыря, звероящера… это – да. Туда им и дорога. А безумного ребенка? А мужика в грязной шкуре, который за прутья решетки цеплялся, да с перепугу на Пелинора рычал? Но оставь их жить, придется заботиться, учить, кормить, пристраивать. А зачем князю такая обуза? Зачем ему ненужные люди? Ни проку от них, ни толку. У него высокая цель, тайная и тяжкая. И ответственность перед всеми аллари, а главное перед собственным родом. Князь осилит герцога, сядет на высокий престол и начнет править по справедливости, но от ямы уже никогда не откажется. Нипочем не откажется. У герцога, надо полагать, тоже своя яма есть. Неужели любая власть опирается на людоедов, схороненных от посторонних глаз в каком-нибудь донжоне?

Погоняй, котейка. Выходит, за без малого тридцать лет ничего-то ты не видел. Разве, Камишер родной, так там – ни князя, ни герцога. Там только друг за дружку держатся, иначе – конец – стопчут людей Дебри. От суровой жизни, что ли, там терпимости больше: человек, не человек – какая разница, лишь бы не кусался.

Вернуться в Камишер? Можно, только сначала надо товарищей найти.

Развилку за лесом, от которой арлекины двинулись восвояси, Саня и с закрытыми глазами бы не проехал. Что земля перерыта, и кусты помяты – полдела. В воздухе что-то такое витало. Кот натянул поводья, зажмурился, повел носом. Вот с Шаковой телеги сполз возница. Апостол перебрался на облучок.

Фасолька тихо, чтобы никто не услыхал, всхлипнула, утерла мокрый нос кулаком.

Эд легко прыгнул на свой облучок. Вокруг головы, будто темное облако. Саня вспомнил князя. Не соврал Пелинор, как есть, собака лапу к поспешному отъезду приложил. Но поворачивать и просить у хранителя Границы прощения, кот не станет. Догонит арлекинов, а там и разберется, с чего это Дайрен беременную Цыпу и ни в чем неповинных Апостола с Фасолькой, не дожидаясь Саниного возвращения, за собой потащил.

"Ты его не вини. У него судьба страшная…" Мученик! А по рылу он у меня все равно получит…

Саня повернул от развилки на южную дорогу. След и тут сохранился. Зря князь печалился, что котейка своих не найдет. Граница, не граница – нос он завсегда при тебе. И голова.

К полудню впереди замаячил дорожный камень. Такие по всему герцогству стояли. Стрелка налево – Землероевка, стрелка направо – Хрумки, прямо – Малоперекопанное.

На этом камне указаний не выбили. Зато на правой дороге виднелись следы огромных лап. Конь прянул ушами, совсем как Апостол. Саня подъехал ближе. Медведь был тут совсем недавно. Ушел в ближнюю балку, и по сей момент недалеко обретается. Кот на всякий случай привстал в стременах, оглядеться, но ничего особенного не заметил. Внял, стало быть, князюшка голосу разума, не послал родаков против сумасшедшего кота. Но медведь тут очень долго путь сторожил – старого и свежего помета полно.

Опять пришлось зажмуриваться и смотреть, что там было. А ничего, как выяснилось, и не было. Пришли повозки, медведь порычал, попугал, но не кинулся. Он остался на своем посту, они покатили на юго-восток.

* * *

– Не ходите туда, господин кот!

Девчушка пришла в рощу за ягодами и, нарвавшись сразу за опушкой на незнакомца, перепугалась до икоты. Пришлось спешиваться. Саня полез в торока, нашел мешок со снедью и уже развязал, собираясь достать угощение, когда за спиной раздался свирепый мужской голос:

– Отойди от ребенка!

Да кот и не приближался к ней. Девочка сидела в траве и икала шагах в пяти. Саня распрямился и начал тихо поворачиваться. Здоровущий мужик зажал в побелевших руках пику, какой рыбу острожат. Дернись, не задумываясь, пустит в дело. Саня показал ему пустые ладони.

– Ты кто? Что тут делаешь? – мужик еще грозился, но уже разглядел богатую одежду и тон немного сбавил.

– Я друзей ищу. Они по вашим землям дня три назад должны были проезжать. Две кибитки. На одной конь, на другой собака. И женщины с ними.

– Их медведи съели, – вдруг прорезалась, осмелевшая с приходом взрослого девчонка.

– Как съели! Не может быть! – кинулся к ней Саня. Мимо просвистела острога и воткнулась в землю рядом с девочкой. Та опять икнула.

– Остолоп! – заорал Саня, на мужика. У того уже не только руки побелели, все лицо стало известковым. – Ты же ее убить мог.

– Ляночка… – мужик сам икнул, споткнулся, не зная куда кидаться: на незнакомца или к чуть было не пострадавшей дочери. Выбрал все-таки дочь, подхватил в охапку и, только отбежав на край поляны, обернулся:

– Что тебе от нас надо? Уходи!

– Заладил. Никто ни тебя, ни твоего ребенка трогать не собирается. Ты что, слепой? Не видишь? У меня и в руках-то ничего нет.

– А мешок зачем развязывал?

– Хотел твоей дочери калач дать, чтобы не плакала.

– Покажи.

– Смотри.

Мужик вытаращился на калач, будто тот был невиданным и от того еще более опасным оружием. Зато девочка начала выбираться из отцовских объятий.

– Пусти. Я плюшку хочу.

Саня положил угощение на траву, взял лошадь под уздцы и увел на другой конец поляны. Девочка за это время успела выкарабкаться из родительских рук, подхватить калач и даже сунуть его в рот. Сейчас они побегут с поляны, а Сане останется идти в деревню и расспрашивать селян.