Текст книги "Кольца Джудекки (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Кажется, на этом месте с Илье приключился короткий обморок. Что короткий, сообразил, когда пришел в себя от толчков. Его поднимали вместе с пыточным снарядом, потом отвязывали. Щека, которой в беспамятстве припал к полу, не успела онеметь. Зато все остальное… Так, наверное, себя чувствует человек с травмой позвоночника: глаза видят тело, а органы, ведающие внутренними и внешними ощущениями, смятенно, отказываются то тело воспринимать. Оно есть, и одновременно его нет.

Потом поползли мурашки. Опять они родимые со мной! Вспомнился, кстати, Мураш. На суде его не было. Илья специально выглядывал. Что если и его – в черный колодец, для излечения от лишней честности и сострадания? Добавить к телесным мукам душевные? Явный перебор. Донкович эгоистично выкинул мысли о Мураше и его надломленной китайской статуэтке из головы. Будем считать, что они живы и здоровы. Гадство, как все же больно!

Он завыл, заскрипел зубами. Мимоходом сам удивился: будто камень о камень трешь.

Сергей так же…

Полубесчувственное тело за руки, за ноги втащили в зал трибунала, отперли низенькую дверцу узилища и запихали за решетку. Клацнул два раза, запираемый замок.

– Я смотрю, ты и впрямь Гаслану крепко занадобился, – заключил Сергей, растирая конечности Ильи.

– Гаслан – это Алмазов?

– Ага. Опять к себе заманивал?

– Очень изощренно. Говорит тебя, мол, все равно твой друг под Дуру толкнет, так что ты ухо-то держи востро. Жаль, мол, больше поговорить не придется, полюбил я тебя, интеллигента.

– Хорошо излагает. Мастер. С прежних времен человек.

– То, что он мне про нравы на очистных работах заправлял, – как из под удара уходят, с подставой ближнего своего, – действительно имеет место, или…?

– Всякое случается. Сам не видел, другие говорили. Только ты не обольщайся, умереть смертью героя, спасающего город Дит от утопления в дерьме, тебе не дадут.

Зуб даю, приставят подстраховку. Там обычно спускают две-три платформы. Первая ближе к решетке, на нее идет главная атака Дуры. Пока она с первой партией чистильщиков разбирается, спускают следующих. У тех крючья длиннее, чтобы удобнее было из-за спин ковырять. Третья партия – транспортировщики. Большие куски дерьма в корзинах поднимают наверх. Для третьей партии самое страшное, если в том куске жаброзуб или змееголов затаился. Тут смотри за пальцами.

Отгрызет, не посмотрит, что на руках перчатки из кожи тритона. Ты там не торопись, работай только инструментом, в кашу эту, вонючую, руками не лазь.

– Считаешь, меня в третью партию поставят?

– В первой пойду я.

– Алмазов?

– А как же. Он давно от меня хотел избавиться. А тут такой случай. Не упустит.

– Вы с ним близко знакомы?

– Не сказать, но встречаться приходилось, – уклончиво отозвался Сергей. Илья озлился: завтра вместе идти на смерть, а он виляет. С другой стороны: мог товарищ предположить, что в личной беседе с хозяином, Илья получил подробнейшие инструкции, как от него, Сергея, избавиться? Допустим, г-н Алмазов нечто туманное по этому поводу г-ну Углову намекнул… Тому намекнул, этому объяснил, достиг полного душевного консенсуса и в стене сгинул. Что за той стеной? Судя по расположению – скальная основа, камень, то есть. Значит, г-н Алмазов подземным ходом ходют. Ой, ходют! В груди закипал чудовищный, неуправляемый гнев. В башке мутилось. Сейчас сорвется, кинется на решетку и заорет на стражников, заматерится, двинет в первую попавшуюся рожу. За что его так?! 3а что ему Ад?!

И рожа надвинулась. Красная, квадратная, наискосок перерубленная шрамом. Глаза – полыхающие белые щели:

– Нюни не распускай, – просипела рожа. – Заткнись и сиди спокойно. Думать мешаешь.

Времени хватило только на замах. На отлете руку выкрутила дикая, рвущая болью сила, заломила и послала вместе с остальным организмом к дальней стене.

Соприкосновение же с холодной, твердой поверхностью, хоть и вышибло дыхание, зато вернуло в норму мыслительный процесс.

Не чинясь, Илья сел прямо на пол. Задница, конечно, подмерзнет, зато коленки отдохнут. Да и в голову на холодке, возможно, что иное придет, кроме слепого бунта. Не приходило. Сколько ни думал, перед глазами маячила гладкая оливковая физиономия бритого, мытого г-на Алмазова. А на ней, одновременно: сочувствие и угроза, и предупреждение, и намек на неиспользованные по глупости, по интеллигенсткому недомыслию возможности. Стало еще гаже.

Теперь Сергей как волк ходил вдоль решетки. Шесть шагов в одну сторону, шесть в другую.

Кажется, на Илью в городе Дите вполне и безоговорочно подействовал единственный принцип: не верь. Он, разумеется, не верил г-ну Алмазову, не верил Иосафатке.

Лаврюшке – и подавно. Но он не верил и Мурашу. Не мог понять вечно сонного, молчаливого, изначально непонятного Руслана. Он не верил Сергею, несмотря на то, что тот сделал для Ильи в городе Дите едва ли не больше всех остальных вместе взятых. Ну, не верил! Вокруг него шла жуткая игра в хоровод, где участники, взявшись за руки, стоят спиной к водящему, а тот должен хлопнуть по той спине, обладателя которой считает своим другом. Условие: ошибешься – обернувшийся монстр, тебя сожрет. Мало просто сожрет, будет употреблять медленно, по кусочкам, с прибаутками.

Илья впал в короткое забытье, но быстро проснулся. После пытки осталась боль в конечностях. Холод щупальцами поднимался снизу к лопаткам. Ладно хоть в голове чуть прояснилось. Встал. Осмотрелся в темноте. Вот так вот! В темноте!

Осмотрелся! Не прошло, осталось, возможно, на всю жизнь. Сергей спал, подстелив под бок куцую, но теплую куртку. Колени подтянул к подбородку. Посапывает настороженно. Стоило Илье подняться, зашевелился, сопение сбилось. Битый волк.

Такой и во сне наблюдает. За врагами и за друзьями. На той стороне, за решеткой тоже спали. Факел не горел. Чего тратить огонь? Ночью все должны спать. А что осужденному захочется при свете провести последние часы жизни, кого волнует?

Порядок. Ордунг! Мать его…

Когда-то Илье в руки попали "Колымские рассказы" Шаламова – клубок из вен, артерий, нервов и колючей проволоки. Они порастали друг в друга. Колючка жалила и рвала сосуды, а они ее питали. Симбиоз – как формула выживания. Вот и он, Илья, уже не верит, еще боится, и пока не попросил. Там выжили только те кто смог, – смог! – воплотиться в формулу, стать симбиотом мрака. Но это значит: перестать быть человеком…

А я не хочу!

А здесь – Ад. Не хочешь – не ешь.

Наконец дошло – он отчаянно, до спазмов, до тошноты боится завтрашнего дня. От того и на Сергея вызверился. Иш, лежит себе, полеживает на полу как на перине.

Тебе бы, – новопроявленцу, без адаптации, без понятий, – так влететь. Без году неделя в славном городе Дите, и уже очистные.

Сука ты, Илья Донкович! Слабовольная сука. Над собой трясешься! А над кем еще?

Вот-вот! Дома, в той жизни, тоже в основном над собой трясся. По тому трех жен развел. Или жизнь развела? А детей не завел. Не завелись? Работа, работа, работа…

Накачивай адреналин, чтобы из ушей фонтаном. Оперируй. Так никто больше на тысячу верст окрест не умеет. Выздоравливайте-ка ребята. Ух, как хорошо, когда ты прав. Когда кругом прав, когда они на ноги поднимаются, – даже те, кто и не должен был, – встают, и стройными рядами – на выписку. И ангельский хор: слава!

Слава! А дети, они ж маленькие, теплые, домашние. К ним бежать надо, на руках носить. Ручки к вечеру устают. Лучше лежать перед телевизором. Нет, не так – телевизор никогда не любил – лучше иметь свободу выбора: посмотреть с очередной женой мыльную оперу, или почитать Курсанова, покопаться, помыслить. Не долго. Не обязуясь ни жене, ни книге. Ни кому!

Дожился – попал в Ад.

Значит, все по справедливости! Отбываю наказание за эгоизм в особо изощренной форме. Бессрочное, хочется заметить, наказание. Без права на возвращение, на исправление ошибок в том мире. Ошибки можно исправлять только в этом, единственном теперь для тебя, Илья Николаевич, бывший человек.

Опять не так. Это Ивашка – бывший, Лаврюшка, Иосафат – бывшие. А Сергей? Да, пошло оно, все! Он меня не предавал. Я его тоже – не должен.

А вдруг это вторая попытка, которая дается только некоторым избранным?

Переиграть, прожить другую жизнь, не прикидываясь, не изворачиваясь… без лжи себе; не нянча собственное самолюбие, эгоизм, лень?

Смерть? Черт с ней! В Аду бояться смерти, по меньшей мере, глупо.

Он тоже снял куртку, расстелил на полу, улегся, свернувшись в позу эмбриона. И самое странное, почти мгновенно заснул.

– Кто бывал на очистных – шаг вперед.

Из короткой шренги выступили трое. Кто такие, видел ли раньше – не понять.

Маргинальные ремки всех ровняли под одну гребенку. У одного из под рваной куртки выглядывала до неприличия грязная рубаха из папира. Когда-то была новой, невообразимо мягкой на ощупь, белой. Затаскал.

Илья неосознанно постарался навести порядок в собственной одежде: отряхнул куртку, отколупнул шлепок грязи с рукава, и суеверно остановился: обираться – на тот свет собираться; замер, прислушался к рыку разводящего, медленно шествовавшего вдоль строя. Те, кого миновало, даже на вид становились мягче.

Расслаблялись. Что значит – пронесло. Мимо Сергея мужик прошел, не глядя; бурчал себе под нос, низко как троллейбус на старте. Рядом с Ильей остановился, посверлил мелкими в отечных складках глазками.

– Первый раз?

– Первый.

– Тогда…

Илья подобрался. Не прав был Сергей. Его, Илью, поставят в первую партию, в верные смертники.

Разводящий, потянув время, мотнул головой вперед:

– Туда хочешь?

Илья стоял, натянутый как струна, молчал и смотрел вдаль. Разводящий знает, что ему страшно. Не может не знать. Чего же тянет? Так велели, или сам придумал?

Удовольствие получает от чужих мук? Таких Донкович ненавидел, без разбору там ли, тут ли.

Не дождавшись ответа, разводящий, наклонился; пахнуло кашей, местным пивом:

– Велено на выбор, либо сам пойдешь, либо твоего товарища отправят. Тебе решать.

Сволочи!…жуткие, кровавые раны на лице, на руках, на животе; рубец на месте глаза… Заживет быстро, а что на человека не будешь похож, кому то в городе Дите надо?

В затылке стало жарко, будто приложили горячий компресс. Голова закружилась. И, ни одной мысли. Не вихрилось перед глазами, не стоял вопрос вопросов. Остались тупой ступор плюс сознание того, что сам, по своей воле Илья Донкович человека на смерть послать не может. Не может – и все! Нет у него такого свойства.

Шаг вперед, грудью потеснив пахучего разводящего.

Тот не ожидал даже слюной поперхнулся – острого, что ли, с утра поел? – отрыжка в полный рот слюны; пытается сглотнуть… Детали Илья видел отчетливо и как бы фрагментами: толстая налитая ряха; губы дергаются, глаз выпучен. Не ожидал.

Только и промямлил, поступившись назад:

– Ага. Иди…

Илья на негнущихся ногах двинулся в начало шеренги. Проходя мимо Сергея, услышал:

– Дурак. Меня все равно туда загонят. Дурак.

Не ответил. Что было отвечать? Что дурак, козе понятно. Что герой – чепуха.

Просто, сделал единственное, для себя возможное.

Теперь Илья стоял на отшибе. За спиной уже сформировали следующую бригаду, так сказать, умеренного риска, а за ней и третью. Не обернулся, даже когда окриком погнали вперед.

Пошли. Но на набережной, аккурат против двери в лекарню шеренгу остановили.

Теперь Илья посмотрел в конец строя. Сергей топтался в последней партии. Память услужливо подкинула: "Уголовник с очень бурным прошлым всегда сумеет…" Молодец г-н Алмазов, мастерски подпортил человеку последние минуты жизни.

На порожек лекарни тем временем выкатился Иосафат. Якобы с очередной проверкой тут ошивался. Придирчиво осмотрев шеренгу и отметив порядок распределения, председатель трибунала пошел в хвост, к разводящему. Все головы повернулись в ту сторону. Кое-кто смотрел с надеждой. На что? Удивился Илья. Вдруг очистные отменят?

И тут осенило: похоже, Сергей вчера был прав – предстояло переформирование бригад.

– Бля! Чего же они тянут?! Вода уходит. Гляди! – прорезался рядом бригадник из тех, кто попал на очистные по второму разу. Рецидивист тыкал пальцем в сторону русла. Там мутная масса, лениво ползущая к решетке, стала на глазах опадать. По граниту с внутренней стороны потекли слизистые дорожки. Кто-то мелко разбегался по отвесным стенкам. Посередине стрежня обозначился каменный гребень. Чем дальше уходила вода, тем лучше становилось видно: в остатке кто-то жил, бурно кишащей, жизнью, до озноба, до холодных пяток похожей на жизнь террариума.

Наконец в хвосте колонны договорились. Иосафат Петрович, подавшись к центру, провозгласил:

– Неправильно распределенные силы, завсегда наносят вред. Не подумал распорядитель наш, что новичок в первой бригаде такого натворит – три очистки потом не исправят.

Ай да Серега! Ай да господин Углов. Провидец! Ведут уже предсказамуса во главу.

А водичка-то уходит. Вот и битый рецидивист засуетился, выталкивает Илью из шеренги:

– Тебе в третью. Давай вали. Да молись. Тьфу. А, все одно – помирать.

Сергей, пробегая мимо, громко подтвердил:

– Двигай назад, да не суй руки, куда не надо. Помнишь? – и унеся, не дожидаясь ответа. Они уже все бежали к платформам.

Конструкция очистных платформ дизайн имела весьма примитивный. Тросы, перекинутые через блоки, удерживали на весу три помоста. Первый – у самой решетки. Второй – наискосок и чуть ближе к береговой линии. Третий – у берега, соответственно. На первую платформу можно было попасть, только по двум другим, перепрыгивая с угла на угол.

Как только трое – авангард – очутились на своей платформе, она пошла вниз.

Вторая партия загрузилась почти следом. Третью придержали.

Илья в это время разрывался: одним глазом смотрел на Сергея, как тот быстро орудует страшным крюком; другим, пытаясь наблюдать за противоположным берегом.

Там тоже спускали платформу. Илья толкнул соседа, следившего за работой своих:

– У них тоже очистные?

– Всегда так: они со своей стороны чистят, мы – со своей.

Люди на той стороне были одеты в одинаково нелепые длинные серые рубища. На головах у всех – остроконечные колпаки. Сосед пояснил:

– Шапки такие: все лицо закрыто, только прорези для глаз. Видать плохо, зато лицо почти всегда цело остается.

Илья отметил, что работающих с той стороны было не в пример больше чем с алмазовской. Сразу много провинившихся случилось или так всегда? Но спросить не успел, им скомандовали, грузиться.

Первая бригада орудовала не только с платформы. Люди соскакивали с шаткого, деревянного помоста в жижу и быстро, быстро, работая крюками, освобождали каменные ячейки. Когда третья бригада приготовилась принимать корзины, часть решетки уже была свободна.

Вторая бригада только-только пустила в дело свой инструмент, когда, наконец, в игру вступила владычица здешних мест: из ячеи как из дула выметнулась длинная, перламутрово поблескивающая, веревка. Она походила на изящное лассо. Петля пролетела метра три и распрямилась. Расчет на скорую поживу не оправдался, и Дура начала шарить по окрестностям отростком как пальцем. Когда чувствительные рецепторы наткнулись на край платформы, движения щупальца резко убыстрились.

Илья замер, смотрел, не мог оторваться. Его толкали, он не реагировал.

Первым зацепило человека, стоявшего на краю платформы. Он даже шевельнуться не успел, замотало как веревкой. Но было видно, что веревка – как то ни жутко – его выедает. Там где щупальца касались тела, оно таяло, как снежок под напором горячего, железного прута. Человек умер почти сразу. Его сволокло с помоста, а в ячейках появились новые отростки.

Однако удачной оказалась только внезапная первая атака. Люди уже вовсю отбивались крюками. Взвившееся гигантским вопросительным знаком щупальце, под самое основание подсек Сергей. Он был ниже других ростом. Ни с кем не спутаешь.

Остро отточенная грань крюка, легко, без видимой напруги срезала перламутровую плеть. На той стороне, у игнатовцев, тоже воевали. У них потерь было больше. Кое-кого, – вернее, останки, – уже вытаскивали на берег.

Илье залепили в ухо, чтобы не отвлекался на погляделки. Неча тут, когда другие работают. Втроем они втянули корзину с закаменевшей дрянью на помост. Памятуя наставления Сергея, Илья утрамбовал комья толкушкой и отодвинул емкость в угол.

За первой корзиной последовала вторая, за ней третья. Когда в работе наступил короткий перерыв, Илье удалось глянуть, что там твориться у решетки. Оба помоста оказались пусты. Над поверхностью жижи, за первой и второй платформой выпучивались из грязи какие-то кучи. Но не шевелились. И рой, нет – букет, извивающихся перламутровых щупальцев, которые пронзили все ячейки.

– Во бля! Говорил, опоздаем! Сколько народу погинуло, – сокрушался рядом давешний рецидивист.

– Где остальные? – Илья еще не осознал.

– Всем амба.

– А ты как спасся?

– Выскочил. Успел.

Не понимая, и не желая понимать, что делает, Илья кинулся на вторую платформу.

До нее доставали отдельные пальцы монстра. Он начал их рубить. Крюк отточен как бритва. Живые, перламутровые веревки просто срезало. Сзади заорали, чтобы он возвращался. Илья бежал. Из-под края первой платформы на секунду-две показалось перемазанное грязью лицо. Человек открыл рот, глотнул воздуха и опять нырнул в жижу.

Теперь у Ильи в руках было два крюка, – подобрал брошенный, – и дело пошло веселее. Голова еще раз показалась из грязи и тут же булькнула обратно. Над ней как плеть просвистело щупальце. Если спрыгнуть на первый помост, прикинул Донкович, и отбить у монстрицы угол, человек сможет выбраться из жижи.

Спину ожгло. Илья, крутнувшись на месте, разрубил сразу пучок склизких веревок.

Жечь, однако, не перестало. Потекло. Он яростно размахивал своим оружием. Откуда только сила взялась! Скажи кто еще вчера, что так сможет, сам бы первый посмеялся.

Против помоста, по всей длине торчали из каменных ячеек, извивающиеся обрубки.

Голова Сергея опять показалась у края площадки. Илья подскочил, ухватил друга за шиворот, потянул на себя. Не сразу, но получилось. Жижа чавкнула, выпуская свою жертву, и успокоилась. Теперь – хотя бы коротенькая передышка. Сергей не то что бежать и прыгать, рукой двинуть не мог. По, сплошь залившей одежду, грязи расползались кровавые пятна. Он тяжело с прихлюпом дышал.

– Давай! – Илья попытался подтянуть его за плечи. – Давай же! – Но, видел: не сможет – не хватит сил, а главное, времени. За решеткой нечто живое, переливающееся как масло в полиэтиленовом мешке, двигалось, прилипало к ячеям, выбухало. Ловило момент.

Углов таки поднялся. И уже сделан был первый шаг, когда к ним выметнулся сразу целый лес щупальцев. Развернулась, что ли, сволочь неповрежденной стороной?

Их буквально смело с помоста. Теперь оба стояли по пояс в грязи почти на самой границе с игнатовской стороной.

А там полным ходом шла эвакуация. Расслышать что-либо в невообразимом шуме, стоявшем над рекой, было невозможно. Но Илья успел заметить, что платформы игнатовцев моментально опустели. Люди скакали с помоста на помост, покидая поле боя. Только одна долговязая фигура осталась на ближней к ним платформе.

Сторожиха их настигла. Скользко-липкие плети прошлись по спине. Жгло и текло.

Силы убывали. Щупальца колосились над платформой.

Помост перекосило. Люди попытались под ним укрыться. Но отпусти монстрица деревянный щит, и оба навсегда лягут в жижу.

– Сюда, скорее! – долетело с игнатовской платформы. – Прыгайте!

Сергей прыгнул первым. Ухватил Илью за край куртки и рванул его на каменную перемычку границы. А тому уже все было безразлично. Мозг устал руководить истерзанным телом. Тащат, ведут, волокут… на съеденье? Все равно!

Но на поребрик он, все же, влез; потом, подталкиваемый в спину Сергеем – на помост, только тут сообразив: позвал их Руслан.

– Быстрее! Я ее держу-у-у…

Парень стоял лицом к решетке. Руки он поднял, развернув ладони в сторону монстра.

Щупальца провисли бессильно, как разорванные кишки – никакого шевеления. Илья прыгнул.

– Быстрее! Сейчас будет разряд!

Сергей! Только теперь Илья обернулся. Углов висел, ухватившись за край щита.

Платформу, оказывается, начали поднимать. В круговерти и шатании, Илья этого не заметил. Помост с чавканьем оторвался от жижи, однако, ноги Сергея еще полоскались в грязи. Если, будет разряд…

Он его тащил не руками даже, он тащил его всем своим существом. Он умудрился вцепиться зубами в воротник Угловской куртки. Рот тут же забило гнилой кашей.

Чепуха! Главное, неподъемное тело по сантиметрам вползало на помост.

Рядом что-то рухнуло. Илья не обернулся. Еще чуть-чуть… еще маленько. Неужели он умер?! Не шевелится… еще чуть…

Рука Сергея наконец ожила. Пальцы клешнясто вцепились в доски настила. Рывок больше похожий на спазм, и он навалился на помост грудью.

Взрыв ослепил, оглушил и пробил все тело мелкой дрожью. Стоявший на коленях Илья, свалился между хрипящим, матерящимся, истекающим кровью Сергеем и костлявой фигурой в сером грязном балахоне. Удержав на короткое мгновение щупальца монстра, Руслан отрубился.

Люди по обоим берегам реки орали как сумасшедшие; свистели, кто-то дудел в самодельный, хрипатый рожок. Тело сотрясалось в конвульсиях, а по лицу текли слезы. Текла кровь, Илья ее не вытирал. Она капала, на изгвазданные грязью и слизью доски настила, смешиваясь с чужой, густо пролитой сегодняшним днем.

***

Над головой в блеклом мареве плавали клубы света. Там парила высота. Там плыли ангельские голоса. Мелодия нарастала и снижалась, не достигая крещендо. Свет клубился и мерцал, не открывая источника. Ни темноты, ни яркости. Ни тишины, ни ярого грохота. Середина. В которой сосредоточилась боль.

Илья не шевелился и старался пореже дышать. Кажется, даже мысли приносили муку.

Сколько длилась эта пытка, он не помнил. Сколько будет длиться, не знал. Силы уходили только на то, чтобы не провалиться в… смерть.

Смерть?

Смерть.

Удержаться на кромке, на тонкой как лезвие границе боли и небытия.

Но удержаться не всегда удавалось, и он проваливался. Свет мерк. Он, не попрощавшись с сущим и с самим собой, уходил во тьму, чтобы через некоторое время опять вынырнуть на поверхность к клубам туманного свечения и ангельским голосам.

Иногда над ним склонялись лица. Он узнавал их, или не узнавал, из чего сделал парадоксальный вывод: кого узнал – призраки, морок, игра больного воображения; кого не узнал – реальные живые люди.

– Вот этого отнесите к дальней стене и бросьте на пол, нечего еретику лежать рядом с добропорядочными верующими.

Над головой, над глазами, почти утыкаясь в них, мреял тонкий кривоватый палец.

Перст, блин, указующий! Несколько рук подхватили и понесли. Достаточно осторожно.

Во всяком случае, дополнительным причинением боли носильщики не озаботились. И на том спасибо. Положили, кстати, не совсем на пол. Кто-то подтолкнул ногой, на причитающееся еретику место, охапку соломы. Люди дружно наклонились и дружно отступили от тела. А Илья остался лежать, теперь уже открыв глаза насовсем, и не собираясь больше их закрывать, пока сами…

Возвращение в себя так обрадовало, что даже темный угол показался вполне сносным местом. И что, что твердо и прохладно? Он только что пережил нечто более страшное, нежели простые неудобства. Он, – Илья был в этом уверен, – только что пережил собственную смерть и воскрешение.

Как перед своим неожиданным переездом из центра зала в угол, был момент страха и КОНЦА, так теперь – эйфория от НАЧАЛА.

Опасаясь еще делать резкие движения, но не в силах побороть любопытства, Илья приподнялся на локтях, осмотрелся. В обе стороны тянулись однообразные ряды топчанов. На каждом – лохматая или не очень голова хомо сапиенса. В ближайшей к нему шевелюре запутались водоросли. Слипшиеся волосы висели толстыми прядями.

Показалось или нет, что в них кто-то копошится. Илья побыстрее перевел взгляд дальше. Смотрел пока руки ни устали. Мелко-мелко задрожавшие мышцы, потянули за собой боль в спине. Ах, он ее вспомнил и благоразумно улегся на солому.

Всплывало потихоньку. От проявления, так сказать: мраморная плита, Мураш, Горимысл… бег от преследователей, невозможная, перепуганная человеческим страхом собачонка… платформа, на которую веером летят белые брызги, из разрубленного щупальца и красные брызги из оторванной человеческой руки… УДАР!

Эйфория кончилась. Илья зашевелился, – чего валяться-то? – сначала перекатился на бок, потом встал на четвереньки, следом – на колени. О, так уже виднее.

Помещение, в котором он находился, было похоже на не доброй памяти лекарню Алмазной слободы, только больше и светлее.

Да ничего подобного! Не было тут света. Темень. Но он все равно видел. Ах, да! – мертвый колодец, куда их с Сергеем спровадил многоуважаемый Гаслан Алмазов.

Недостающее звено встало на свое место в череде воспоминаний. А в голове, вопреки здравому смыслу, закружилась старая-престарая, шкодная песенка:

Если взять сто грамм аэрозоля,

Что от тараканов и клопов

И добавить жидкость для мозолей,

Капнуть капли три "Шанель" духов.

Влить туда резинового клея

И добавить жидкость для ногтей.

С этого и грузчики балдеют,

А я лишь только вижу в темноте!

Вот так вот. Вижу! И монстрица не отъела этого моего видения. Хорошо бы еще чего полезного рассмотреть. Сергея или Руслана, например.

Грандиозное зрелище, когда человеческие руки воздвигли невидимую стену между ними и монстрицей, вышибло из головы дурную песенку, завертевшуюся уже как истеричная пластинка.

А над головой вздымалась готика. Шестигранные колонны улетали к куполу.

Стрельчатые окна темнели черными провалами ночного неба.

Из-за вечной дымки не видно звезд.

Никогда не видно звезд.

От чего-то именно этот факт навалился на Илью глухой тоской. Только дымка на небе, да пыль на земле – все, что ему осталось. Захотелось, скрутится в тугой ком, зажать собственный крик, да так и умереть, пока еще память о звездах не выветрилась, не стерлось видение чистого неба.

Он уткнул лбом в колени и зажмурился до боли в веках, до синих кругов перед глазами. В ушах толчками нарастал шум крови. Набат грозил разнести голову. Илья до боли сдавил ее руками. И тут сообразил: звуки извне не прорывались. Чтобы удостовериться, он поднял голову. Люди на топчанах ворочались. Ближайшая голова раскрыла рот, наверное кричала. Но он-то ничего не слышал! И тогда, от накатившего страха он сам заорал. Истошно, истерично, пронзительно.

К нему подбежали двое. Один держал в руке стеклянный фонарь со свечей внутри.

Другой – кувшин.

– Чего орешь? – спросил тот, что держал фонарь. Его товарищ молча поднес к губам страждущего сосуд:

– Попей. Легче станет.

Не сразу дошло, что он их слышит.

– Простите, – едва выговорил запекшимися губами. – Думал, оглох. Простите.

Очнулся – ни звука. Сейчас уже все нормально.

– Бывает, – отозвался водонос. – Речь еще отнимается, или зрение. Не надолго.

– Ты как? – осторожно спросил фонарщик, – Встать можешь?

– Попробую.

Илья напрягся. Нельзя сказать, чтобы боли не было вообще. Но то, что сейчас скребло и тянуло спину не шло ни в какое сравнение с предыдущими муками. Тогда его рвало на части, сейчас мягко-шершаво растягивало. Он вывернул руку и коснулся спины между лопатками. Под рубашкой бугрился широченный рубец.

Ну и ладно. С этим он как-нибудь сживется. Главное почти не болит. И встал.

Фонарщик отодвинулся. Водонос – наоборот подошел, поддержал.

– Айда к нам в угол. Посидишь маленько.

Идти было трудно, но с помощью водоноса, короткую, в два десятка шагов, дистанцию, по заполненному искалеченными людьми помещению, он все же одолел.

"Ординаторская" – место, где расположились на отдых братья милосердия, сильно отличалась от таковой в алмазовской лекарне. Там хлипкая занавеска отгораживала угол. Здесь имелось отдельное помещение с дверью. Ее едва притворили: мало ли кто еще заблажит.

Илье указали на топчанчик. Вольготно не разляжешься – узковат, коротковат.

– Устраивайся, вот, – махнул рукой водонос. – Посиди, поешь с нами, да иди себе на место. До рассвета перебудешь, а там уж и не знаю, куда тебя определят.

– А тут и знать нечего, – перебил его товарищ. – В темницу. Куда еще?

– Строго у вас, – подкинул Илья для затравки разговора.

– Ты только не болтни, что у нас обретался. Нам и так искупать еще и искупать.

– Провинились?

– Нарушили, – уныло подтвердил водонос.

– Тебя как звать-то? – спросил второй санитар, устанавливая лампу на край стола,

– Меня вот Родригой кличут, а его…

– Диего, по-здешнему, – представился парень.

– Не похожи вы на испанцев. Физиономии у обоих абсолютно рязанские.

– Обижаешь. Я из Подмосковья из самого ближнего. Бутово. Может, слыхал? – обиделся на рязанца Родриго.

– Сколько ты здесь? – спросил Илья.

– А что? – насторожился собеседник.

– Бутово – уже район Москвы.

– Ох-хо-хо. Как время идет! А ты, стало быть, недавно проявился?

– Ромка! С ума сбрендил, такое говорить?

Родриго-Ромка с опаской покосился на Илью, но пояснил:

– У нас положено говорить: воскресенец. Дома выходит помре, а тут воскрес – Чудо Господне.

– Ты из какого года? – спросил у него Донкович.

– Из шестьдесят восьмого. На последнюю электричку торопился. Решил сократить дорожку и двинул по путям. Тут – маневровый. Смотрю, наезжает. Я от него. Вдруг вижу – он совсем маленький и как бы внизу. Потом меньше, меньше… потемнело все.

Потом тут очутился.

– Сразу в Игнатовку попал?

– Ага, – и глухо замолчал.

Понятно. Человек долго живет совершенно другой, отличной от прежней, жизнью, потом приходит любопытный новопроявленец и начинает пытать: что, кто, как, где.

А может, человек не хочет, может гонит свои воспоминания. Ему тут лучше, или наоборот хуже во сто крат, и память о другой жизни так или иначе ранит.

– Меня дома Денисом звали. Это тут имена всем новые дают, вот я в Диего и превратился. Сначала лякался, потом привык, – заговорил второй санитар.

Опасаясь, что и он уйдет в глухое молчание, Илья не стал приставать с вопросами.

Но тот сам начал рассказывать:

– Село Киберспасское Васькоского района Большеградской области. А прихватило меня в армии. Только забрали, в учебке еще. Лето как раз было. Погнали нас в поле: марш-бросок с полной выкладкой. Я пробежал маленько, да в лесочек и свернул, лег под кустик. В лесу тихо, чисто. Никто над ухом не орет, никто между пальцами горящую бумажку не сунет. Спать хотелось, спасу нет. Лег, значит, под кустик и быстро так засыпаю. Проснулся, рядом что-то ревет. Видеть – не вижу, но понимаю: оно на меня ревет, двигается, то есть. После все думал: танк это был, или вертолет мне на голову садился. Я и стал в куст вжиматься. Да так вжался, что аккурат на главной площади тут воскрес.

– А год? – осторожно спросил Илья.

– Семьдесят второй. Ты сам из какого?