Текст книги "Тышлер: Непослушный взрослый"

Автор книги: Вера Чайковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Мы знаем, что Саша Тышлер в Гражданскую не стрелял, едва ли он стал бы стрелять сейчас. Но желание быть в гуще событий,– я думаю, искреннее.

Письмо выдает некое «смятение чувств», но оно во всех смыслах иное, не такое, как прежние послания – бодрее и масштабнее. И вот последняя открытка перед отъездом в Москву, датированная 26 сентября 1943 года.

Теперь молчит Аристархова, и Тышлер волнуется:

«Дорогие мои!

Ну, что же это случилось? От вас я не имею вот уже 3 месяца ни звука, в чем дело? Я послал вам вос-треб. (до востребования. – В. Ч.)1000 рублей месяц тому назад. 27 сентября мы выезжаем в Москву. Я получил звание заслуженного деятеля искусств Узб. ССР. Я очень утомлен. 2 года труда сделал свыше… (цифра не прочитывается. – В. Ч.)постановок, из которых 2 узбекские. Пишите в Москву: ул. Кирова 24, кв. 82.

Целую, Саша».

Можно себе представить с каким наслаждением рука выводила прежний, многолетний московский адрес!

Мы прочли и перелистнули «ташкентскую летопись» художника в его письмах и открытках Татьяне Аристарховой и сыну. А теперь попробуем на то же самое взглянуть еще раз, пытаясь понять, почему это время и этот город стали для него своеобразным жизненным рубежом.

Число постановок, думаю, не случайно не прочитывается. Не все из них одинаково важны, некоторые делались «для пропитания», как, положим, опера «Улугбек», о которой упоминает Наталья Вовси-Михоэлс [173]173
  Вовси-Михоэлс Н.Мой отец Соломон Михоэлс. С. 157–158.


[Закрыть].

С 1941 года и вплоть до закрытия в 1949 году Тышлер – главный художник ГОСЕТа. В Ташкенте возобновили «Короля Лира». Хотели ставить без декораций, но Тышлер сделал – нарисованные на материи. И вообще он весь репертуар перевел на «писаные декорации».

(Интересно, что этот прием, и уже вовсе не от бедности, использовал недавно Юрий Купер в современной постановке «Бориса Годунова» в Большом театре.)

Во время одного из спектаклей «Лира» началось землетрясение. Публика заволновалась. Но Михоэлс продолжал играть, как будто ничего не произошло, и увлек своим мощным темпераментом зрителей. Тышлер отмечает, что в этом вечере «было что-то библейское, поистине шекспировское» [174]174
  Тышлер А. Я вижу Михоэлса// Михоэлс: Статьи, беседы, речи… С. 416. Эти воспоминания Тышлер написал в 1963–1964 годах.


[Закрыть].

В открытке к Аристарховой Тышлер упоминает два узбекских спектакля. Наиболее важной была постановка «Муканны» Алимжана в Государственном узбекском драматическом театре имени Хамзы. Поставил спектакль Михоэлс, оформил – Тышлер. Национальную специфику он любил и всегда хорошо чувствовал. Но в чем ее искать тут? Как оформить спектакль о народном герое, возглавившем освободительное движение в далеком VIII веке?

Сам Тышлер впоследствии красочно описал знакомому, как он вышел из положения: «Пьеса талантлива, автор – очень хороший человек. Но у меня совершенно нет никакого материала для работы. Как тут быть? И знаете, кто меня выручил? Один очень хороший, культурный и добрый человек. Председатель Совнаркома Узбекистана. Постойте, как же его фамилия? Кажется, Абдурахманов. Да, Абдурахманов. Я сказал ему, что у меня абсолютно ничего нет, никакого материала о той эпохе. В ответ он протянул ключ.

– Вот возьмите. Это от моей библиотеки в Совнаркоме…

Я пошел – и что вы думаете? Нашел! Знаете, что я там нашел? Скульптуру. Да, книги, в которых рассказывалось, что немцы делали раскопки и нашли скульптуру восьмого века. Я воодушевился. И задумал построить весь спектакль на скульптуре. Костюмы бедняков, крестьян, рабов – все строилось на скульптуре. Я всегда делал все сам – и костюмы, и декорации… У меня получилось неплохо. И весь спектакль вышел интересным, значительным» [175]175
  Анисимов Г. Великий художник. Об Александре Тышлере // Лехаим. 2000. № 11.


[Закрыть].

Можно представить, как Саша Тышлер радовался, что нашлось изображение архаической узбекской скульптуры! Ведь он был мастер «оживлять» древнюю пластику, вдыхать в нее новую жизнь! А архетип «скифской бабы» был важнейшим в его творчестве! И тут он сумел построить сценическое решение вокруг архаической скульптуры, соединив воедино живопись, скульптуру и архитектуру. Важно еще и то, что скульптура человека совпадала с тышлеровской внутренней интенцией: «сосредоточить все в человеке и на человеке» [176]176
  Таврог М.Беседы с художником Тышлером // Лехаим. 2002. № 9.


[Закрыть].

Премьеру «Муканны», состоявшуюся в 1943 году, Михоэлс не увидел – он уехал в Америку по правительственному заданию – собирать деньги на нужды фронта. Ехал навстречу своей гибели, так как в Америке явно превысил полномочия российского актера, стал «вестником», «пророком».

Я уже писала, что в Ташкенте Тышлер работал над оперой Бизе «Кармен» для русской труппы узбекского оперного театра. Спектакль в конечном счете сыгран не был – Тышлер в 1943 году уехал в Москву, а без него дело не пошло. Но, вероятно, это был плод вдохновения, недаром режиссер оперы Н. Варламов через много лет, в 1957 году, писал ему из Саратова «о своеобразном и оригинальном решении труднейшей для постановки оперы» и о работе, которая «надолго запомнилась» [177]177
  Сыркина Ф.Не мыслил себя без музыки. С. 96.


[Закрыть]. Видимо, и тут Тышлер проводил свой замысел, а режиссер шел за ним. Метафорическим центром спектакля стала арена, на которой возвышались деревянные скульптуры быков – некая «цитата» из «Кармен» в цыганском театре. И снова Тышлер узнавал себя в сценической ситуации.

Письма, открытки, рисунки, оформление спектаклей – все, что делалось Сашей Тышлером в 1943 году, словно подсвечивается незримым пламенем. Это пламя любви. За ним стоит молодая девушка, интеллектуалка и «книжница», рыжеволосая красавица, с которой он познакомился в Ташкенте. Судя по всему, именно в 1943 году она ответила ему взаимностью, а познакомились в 1942-м. Речь идет о Флоре Сыркиной – имя, которое уже не раз появлялось на этих страницах.

Обычно очень сдержанная в своих описаниях, о спектакле «Кармен» она пишет с воодушевлением: «Романтический образ пронизанной солнцем Испании, темы вольности, любви и рока – все, что заложено в музыке композитора, воплотилось в этих декорациях, в их живописных фонах, в прекрасных народных костюмах „с солнцем в крови“» [178]178
  Там же.


[Закрыть].

В тогдашней ситуации Тышлера и Флоры всего этого – «вольности, любви и рока» было предостаточно. Я уже писала, что в период эвакуации Тышлер рисовал очень мало. В альбоме военных лет есть несколько рисунков 1943–1945 годов, объединенных экспрессивной темой «мольбы»: это и старик-нищий, и воздевшая к небу руки женщина, и крылатая коленопреклоненная женщина-ангел. В это же время он рисует два карандашных Флориных портрета.

Но есть одна «отдельная» графическая работа, помеченная «роковым» 1943 годом и непосредственно связанная с Флорой и с отношением к ней Саши Тышлера. К ней примыкает более поздняя графическая «Модница» (1946), не только навеянная Флорой, но и несущая отпечаток необычной высоты возникших отношений.

Интересно, что даже знаменитая серия карандашных портретов Анны Ахматовой, выполненная Сашей Тышлером за один сеанс в 1943 году, тоже во многом, как мне представляется, «инспирирована» Флорой – она Ахматовой очень интересовалась, ходила в Ташкенте на ее поэтический вечер. И Саша Тышлер сумел продемонстрировать возлюбленной и свое знакомство с поэтессой, и свое блистательное мастерство – род импровизации.

В двух работах 1940-х годов – акварелях «Еврейская свадьба» (1943) и «Модница» (1946) – поражает одна особенность – в них художник и не пытается утаить некий «мистический» подтекст изображаемого, то, что он обычно тщательно «заземляет». Эти работы явно символического плана. Можно сделать вывод, что встречу с Флорой Саша Тышлер воспринял как некое откровение, «знак судьбы». Он Флору особым образом выделилиз всех своих женщин. В «Моднице», нарисованной акварелью на картоне и ныне хранящейся в ГТГ, дан некий «правариант» одной из Флориных ипостасей. Она и в дальнейшем будет частенько представать в образах «модниц», пусть и причудливых, но всегда привязанных к житейскому контексту и городской среде. Тут этого контекста практически нет и даже само понятие «модницы» (которой Флора и впрямь была!) достаточно условно.

Перед нами сидящая на стуле, как на троне, в обрамлении с двух сторон раздернутого занавеса, загадочная молодая дама в причудливом одеянии и высоченной шляпе героинь рембрандтовских фантазий. И только изящный башмачок на высоком каблуке, выглядывающий из-под платья, напоминает, что она «модница». Интересно, что Тышлер использует композицию «сцены жизни», когда занавес распахивается в «живую» жизнь с облачным темно-синим небом, небесным светилом (не то солнцем, не то луной) и едва намеченными силуэтами домов-башен. Это и комната, и космическое пространство, и город, и театр.

Такую композицию Тышлер будет впоследствии использовать в серии «Самодеятельный театр», где «декорациями» служит естественная природа вокруг подмостков. Но там этот «ход» заземлен, тут – явно символичен, что подчеркнуто атмосферой тайны и недосказанности – полузатененным лицом прекрасной незнакомки, сверканием складок ее одеяния, которому вторит сверкающий занавес.

Акварель получилась сумрачно-волнующая, предгрозовая, словно Саша Тышлер предчувствует непростую судьбу своих взаимоотношений с героиней. Она ему так же «явилась», как являлся «гений чистой красоты» Жуковскому и Пушкину.

Столь же таинственной аурой окружена акварель «Еврейская свадьба» с посвящением Флоре и отмеченными рукой Тышлера местом и датой – Ташкент, 28 мая 1943 года. Думается, что эта дата отмечает нечто важное в их взаимоотношениях, скорее всего – сближение, которое «освящается» темой акварели – это мистическая свадьба. Кстати, такой же ореол «мистичности» возникает в картине Марка Шагала «Венчание» (1918), где автопортретных персонажей (художника и Беллу) венчает сам крылатый ангел.

Тут обряд совершает громадная, вытянутая почти во весь лист фигура еврейского священника, «рембрандтовского старца»; условные, тоже вытянутые вверх фигуры новобрачных с неотчетливыми лицами стоят под ритуальным балдахином. Эта акварель – скорее некий «мистический знак», чем «произведение искусства», говорящий о нешуточных чувствах и нешуточных намерениях.

Но кто такая эта Флора? История их взаимоотношений обросла легендами, и сами герои старались все держать в тайне. Вплоть до того, что Флора Сыркина даже в каталожных «датах жизни» ни разу не указала, что была женой Тышлера. Но нет там и его детей. Жизнь художника была столь сложна, что они оба постарались оставить как можно меньше свидетельств о своих, тоже очень непростых, взаимоотношениях. Посылая Флоре Сыркиной в начале 1960-х годов написанную по ее просьбе автобиографию, Тышлер признается, что пропустил какие-то важные события – например встречу с ней… Лишь после смерти художника Флора Сыркина, посещавшая Мелитопольский музей на предмет дарения работ Тышлера, кое-что и в самых общих чертах рассказала о их романе местному литератору Авдеенко, и тот впоследствии пересказал это украинской журналистке [179]179
  Олейник С.Если я умру, женись на Флоре //Деловая столица. 2005. № 35. http://www.zn.ua/3000/3760/51151/


[Закрыть].

Но, повторяю, весь «сок» романа они скрыли, оставили для себя.

Итак, Флора Сыркина. В 1943 году ей 23 года, она на 22 года младше Саши Тышлера, впрочем, всегда выглядевшего гораздо младше своих лет, с чертами «устойчивой юности». В Ташкент военной поры она приехала с матерью. У той в Ташкенте жила сестра, то есть у Флоры проблемы «комнаты» не было. В Москве остался Флорин отец – академик. До войны она поступила в престижный московский институт – ИФЛИ [180]180
  Институт философии, литературы и искусства.


[Закрыть]и в 1941 году, когда его расформировали, доучивалась на искусствоведа в МГУ. Повезло! Успела доучиться до начала войны. Были кое-какие художнические склонности. В юности она посещала художественную студию Радакова, потом слушала лекции по анатомии (это уж совсем непонятно зачем). Остался живописный автопортрет, кажется, единственная дошедшая до нас живописная работа, – вполне грамотный и точный. На автопортрете у нее очень красивое, правильное, спокойное лицо и пышные рыжеватые волосы. Внешниеприметы облика схвачены. Но для работы профессиональным художником таланта явно недоставало. После войны она поступит в аспирантуру Третьяковки по театрально-декорационному искусству. Станет театроведом, специалистом по сценографии (в чем, безусловно, сказалось знакомство с Тышлером и его работой сценографа).

Как она оказалась в ГОСЕТе? Как произошло знакомство? Когда? Чем она занималась в театре? Познакомились уж точно не в Москве (как предполагают некоторые исследователи), и в театр ее взяли вовсе не «историком и критиком». Нет в театрах такой рабочей единицы, а уж тем более в театре военной поры. Как ни странно, взяли ее… помощником художника, хотя в Ташкенте было полным-полно безработных профессионалов-художников (да тот же Александр Лабас!) и все они осаждали просьбами Михоэлса!

Поскольку тут «факты молчат», я решаюсь воссоздать возможный вариант встречи,обретшей в жизни и творчестве Александра Тышлера почти мистический смысл. Изменившей судьбу обоих…

Родственники, друзья и знакомые Флориной мамы решили посодействовать «трудоустройству» Флоры в Ташкенте, где она занималась явно неподобающей ей работой – убирала хлопок и расписывала платки.

Какой-нибудь местный парикмахер-еврей или интеллигентная дантистка прожужжали уши Михоэлсу, когда он оказывался в их кресле, о «невиданной девочке» из Москвы. Она непременно должна работать в театре. Можно она к вам подойдет? Михоэлс, морщась от боли, устало спрашивает:

– А к театру она имеет отношение?

– Она просто помешана на театре! На вашем театре!

– Пусть приходит, – соглашается Михоэлс, которому легче отказать незнакомой девочке, чем лечащему его зубному врачу.

И вот является Флора в какой-нибудь закуток драматического театра имени Хамзы, где Михоэлс делит с Сашей Тышлером «кабинет». Тышлер разбирает эскизы. Приход Флоры прервал их оживленный спор (потому что они постоянно спорят).

– То, что вы такая красивая, – нам подходит, – улыбается Михоэлс, – а зовут вас как?

– Флора.

– Флора? И имя подходит. Правда, Саша? Кажется, у Рембрандта есть портрет жены в образе Флоры? Или я путаю?

– Миха, ты не путаешь, – подтверждает Саша Тышлер. Он смотрит на Флору своим веселым, слегка насмешливым взглядом, каким всегда смущал и привлекал женщин. Флора отвечает ему спокойным и горделивым взглядом ясных зеленых глаз, и это так неожиданно, что смущается и отводит взгляд он. Он отворачивается к столу и начинает поправлять эскиз.

– Милая Флора, – ласково говорит Михоэлс. – Вы, как мне говорили, умеете петь, танцевать, не раз выходили на сцену?

– Нет, – улыбается Флора. – Никогда не выходила!

– Как?! Но вы ведь знаете идиш?

– Ни словечка! – улыбается Флора, словно не понимая, что «проваливается».

– Саша! Она не знает ни словечка! – поворачивается к Тышлеру Михоэлс, но тот занят делом, не реагирует.

– Мне сказали, что вы бредите театром! Ваша тетушка или знакомая сказала!

– Да, я по профессии театральный критик.

– Она критик! – Михоэлс опять обращается к Тышлеру. – Ты слышал? Зачем нам критик? Нас и так без конца критикуют!

И сконфуженным тоном, готовясь отказаться от услуг и почему-то сожалея об этом:

– А чем вы в Ташкенте занимались?

– Собирала хлопок в Трудфронте, а потом знакомая художница из Москвы научила меня расписывать платки. Знаете, с национальным узором… Я когда-то занималась в художественной студии…

– Платки… студия, – бормочет Михоэлс и снова оборачивается к Тышлеру: – Саша, ты ведь мне давно говорил, что не справляешься, что нужен помощник…

Саша Тышлер поднимает голову и с заметным усилием пытается вникнуть в то, что говорит ему Миха. По-видимому, он думал о чем-то другом. На Флору он не смотрит. И молчит.

А Флора не сводит с него глаз, словно не ее судьба решается, а она пришла поглядеть на интересных людей.

– Саша, не возьмешь эту юную даму себе в помощницы? Уж если она расписывала платки… Вы сможете расписывать сценические задники, Флора?

– Не знаю, – в интонациях Флоры впервые слышится неуверенность. – Я никогда этого не делала.

– Научим, правда, Саша? Или ты ее не берешь?

– Я ее беру! – отвечает Тышлер с неожиданной горячностью. Но тут начинает колебаться Михоэлс.

– Саша, подумай! Она ведь – критик. Всех нас будет критиковать!

– Отобьемся! Не впервой, – улыбается Тышлер, не глядя на Флору.

– Но она умеет только расписывать платки. Давай возьмем лучше настоящего художника! Откажись! Кто будет расписывать задники?

– Сам распишу, – огрызается Тышлер. – Подумаешь, задники! Зато мне будет с кем поговорить об искусстве. Да и кого послать за редькой на базар. Верно, Флора?

Он впервые обращается прямо к ней.

– Что? – она неуверенно кивает. Видно, тоже думала о чем-то своем…

Так, а возможно, совсем не так произошла их первая встреча, поменявшая судьбу обоих и принесшая обоим, особенно Тышлеру, много страданий. Он женат и не может бросить Настю – на этом «решении» стоит весь его человеческий и творческий мир. Но как втолковать это юной, обворожительной девушке, даже в военном Ташкенте «моднице», окруженной поклонниками, умной и начитанной?!

Но пока что оба купаются в счастье – и весь 1943 год, год их сближения, счастьем пронизан.

В этом году в Ташкенте прошла вторая персональная выставка Тышлера – вероятно, рисунков и эскизов к местным спектаклям. Гораздо позднее Флора напишет, как он ей демонстрировал в Ташкенте свою невероятную способность работать «по воображению» – рисовал «с закрытыми глазами», изображая известных им обоим людей… Первая женщина, которая вполне могла оценить его талант… Нет, была еще Лена Гальперина… Кажется, что давным-давно. Тоже «книжница». На волне счастья Саша Тышлер посылает ей и девочкам в Москву посылку с ташкентскими дарами – изюмом, курагой, луком, – которая произвела фурор. Он хочет, чтобы все были счастливы. Но Настя, Настя несчастна, устраивает истерики, не верит, что он встречается с Флорой «по рабочим делам». Всегда тихую Настю не узнать, она свирепеет, когда слышит имя Флоры, а ему трудно его не произносить.

– Она помощница, только помощница, расписывает театральные задники, да так бестолково!

Настя умолкает до следующего взрыва…

Флора без ума от Ахматовой, ее поэзии, ее «страннического» облика, и Саша Тышлер загорается идеей Ахматову нарисовать. Он знает Ахматову давно. Еще в начале 1930-х годов она приходила к нему в мастерскую на Мясницкой вместе с Осипом Мандельштамом и его женой Надеждой. Мы помним, что в 1934 году, когда она вновь навестила Тышлера, произошло его более тесное знакомство с соседкой – Еленой Гальпериной, которая пришла послушать Ахматову. Но прежде Тышлер Ахматову не писал и не рисовал. И вот, невероятно загруженный работой, он все же нашел время пойти к ней в ташкентскую «балахану» (комнатку на втором этаже с внешней лесенкой), хотя она не просила и портретов ее никто не заказывал.

Переполнявшее душу, неожиданное счастье дарило небывалые творческие удачи.

Карандашные портреты Ахматовой – из лучших в ее богатой иконографии. Тышлеру удалось создать очень простой, без обычных для него фантастических деталей, но невероятно поэтичный, молодой, детски безыскусный образ поэтессы. Его вдохновила «тишина», которую она излучала в очень «громкой», насквозь пропитанной бытом, обстановке ее ташкентского жилья, где соседи беспрестанно просили у нее то сахар, то яйцо.

Сама Ахматова, которой художник отдал лучшие портреты, оценила их очень высоко (что не помешало ей позднее, по свидетельству Евгения Рейна, вооружившись карандашом и ластиком, уменьшить горбинку на своем носу на знаменитом профильном портрете).

Интересно, что Флора летом 1946 года, еще до постановления, тяжело ударившего по Ахматовой, посетила ее в Ленинграде в Фонтанном доме. Ахматова ее не знала, но дала ей переписать рукопись «Поэмы без героя» и на следующий день, когда Флора вернула рукопись, подарила ей свою фотографию в виде карточной «пиковой дамы» с дружеской надписью. По всему видно, что двери ахматовского дома открылись перед Флорой благодаря «магическому» имени – Тышлер.

Через много лет, когда Флора была уже женой Тышлера, они навестили приехавшую в Москву Ахматову вдвоем. Это случилось в 1964 году, и Тышлер в своей короткой заметке «Я помню Анну Ахматову» как раз упоминает, что был у нее с женой Флорой [181]181
  Тышлер А.Я помню Анну Ахматову // Панорама искусств: 1977 / Научно-популярный сборник. М., 1978. С. 285.


[Закрыть].

Возникает ощущение, что и Флора, и Саша Тышлер как-то связали свой «ташкентский» роман с образом «пиковой дамы» Ахматовой, ставшей тайной Музой их любви…

Глава девятая
ТРАГИЧЕСКИЕ ТРУБЫ

Оставь меня, но не в последний миг…

В. Шекспир. Сонет 90

Возвращение в Москву. Оно не было триумфальным. Вещая душа художника чувствовала нависшие над ним и его близкими, над всей страной тучи. Правда, год победы увенчался поставленным в ГОСЕТе спектаклем «Фрейлехс» (в тышлеровском оформлении), получившим Сталинскую премию. Фальшивый дар перед истреблением.

В основу спектакля был положен традиционный народный свадебный обряд – оформлять такие спектакли Тышлеру приходилось неоднократно – фольклор, тем более еврейский, он хорошо, «генетически» чувствовал.

Дочь Михоэлса пишет: «Спектаклем „Фрейлехс“, одновременно трагическим и жизнеутверждающим, который сверкнул, как молния, фактически закончилась жизнь ГОСЕТа» [182]182
  Вовси-Михоэлс Н.Мой отец Соломон Михоэлс. С. 183.


[Закрыть].

А Флора Сыркина останавливается на своеобразном тышлеровском решении, когда красно-белый тент «одновременно играл роль и потолка (в доме жениха и невесты, в зале, где происходило свадебное пиршество) и хупе – палантина, под которым совершался свадебный ритуал» [183]183
  Сыркина Ф.Не мыслил себя без музыки. С. 95.


[Закрыть].

Тут можно вспомнить акварель «Еврейская свадьба», подаренную Флоре в Ташкенте, где жених и невеста стоят под таким палантином. Вообще ситуация «свадьбы», «невест», «женихов» Тышлера, судя по всему, необычайно захватывала, давала пищу для личных размышлений и фантазий. Внутренне он «вечный жених», несмотря на свою приверженность Насте.

Тышлер чувствует, что все вот-вот обрушится. В 1945 году он страстно мечтает оформить пушкинский «Пир во время чумы»; предлагает Шостаковичу написать на этот сюжет оперу. Шостакович не пишет, но Тышлера не удержать – он делает эскизы, понимая, что упоение от победы – это «пир во время чумы».

А несколько раньше, в 1944 году и тоже без всякого заказа, по собственному желанию начинает работать над «Отелло», и каким «Отелло»! Впечатление, что он «изживает» собственные мучительные коллизии – ревность, ожидание неминуемого ухода Флоры, неминуемой катастрофы всей его жизни. Уж не тышлеровский ли двойник этот возникающий на эскизах Отелло – подозрительно светел лицом, молод, хорош собой?! Прямой нос, красивой формы голова. Такого безумного, но не экзальтированного, а глубоко упрятанного отчаяния, как в акварельном эскизе с рыдающим Отелло, закрывшим лицо руками и словно бы пошатнувшимся – фигура дана чуть наклонно, – мы у Тышлера, пожалуй, больше нигде не увидим! И не его ли это слезы? Флора ускользала, а он не мог ей предложить простого выхода, когда двое любят друг друга – свадьбы.

Той самой свадьбы, которую он напророчил и пообещал в знаменательной акварели 1943 года.

И Дездемона на эскизах – точно Флора! Ведь именно этот чеканный, правильный, задумчиво-самоуглубленный профиль будет впоследствии появляться в посвященных ей «Днях рождения». Именно он возникнет в наброске, ознаменовавшем их новую встречу через много лет…

В 1946 году появляется графическая серия «Блудный сын». Там Шекспир, тут Библия и любимый Рембрандт. Я уже писала, что в серии обыгрываются мотивы взаимоотношений Тышлера и Михоэлса. Но она имеет и более глубокий подтекст – «капризный ребенок», дерзкий художник, победитель женских сердец, – окончательно растерялся, не знает, как ему быть. И припадает с мольбой к «рембрандтовскому старцу», року, судьбе. Эти «моления» начались, как мы помним, уже в альбомных рисунках военных лет.

Смятение, ревность, пылкая любовь к Флоре, жалость и угрызения совести по отношению к Насте, к Елене Гальпериной, стремление найти какой-то выход из безысходной ситуации – вот трагический фон личной жизни Саши Тышлера второй половины 1940-х годов.

Флора внешне необычайно хороша, и это для Саши Тышлера важно, хотя ее яркая, чувственная красота привлекает мужчин, заставляя его ревновать. Быть может, беспочвенно, как случилось с Отелло?

Тышлер любит красоту как древний эллин. В его поздних высказываниях, записанных Флорой, есть очень не банальные размышления о красоте женщин, в частности, о Сарре Лебедевой, замечательном скульпторе.

Тышлер считает, что Сара [184]184
  РГАЛИ. Фонд А. Тышлера (Тышлер рассказывает. Машинопись). Имя С. Лебедевой везде написано с одним «р».


[Закрыть]была «самой красивой женщиной в Москве». К ней многие тянулись, и не потому, что она была хорошим человеком («хороших людей много, но это не значит, что к ним тянутся другие»). К Саре же тянулись потому, что «она была красива».

Саша Тышлер выделяет не талант, не ум, не доброту Сарры, – а ее красоту! И делает ее центромличности. Настоящий гимн красивым женщинам!

Позже, в 1961 году он нарисует свою красивую Флору с изобретательностью Рембрандта и словно вспоминая работу над «Отелло». В акварели, хранящейся в ПТ, Флора предстает в облике молодого пажа с копной пышных рыжих волос вдоль щек и с плоской черной шляпой, чуть набекрень, напоминающей бархатный берет. Лицо с рефлексами голубоватого и оранжевого, с яркими красными губами буквально светится на фоне черного берета и рыжих волос. Оно столь же прозрачно, что и голубоватый «воздушный» фон. Высокая шея, как у рембрандтовских женщин, убрана драгоценностями, а синие глаза под изломанными бровями задумчиво опущены. От «Отелло» этот молодой, бурлящий задор и сама похожесть на «венецианского» юношу-пажа.

В 1946 году он рисует ее удобно устроившейся на домашнем диване и читающей книгу. В квартире ее родителей, где он теперь частый гость. Где же еще им теперь встречаться? Флора – вольная птица, ушла из ГОСЕТа, учится в аспирантуре. Весь мир открыт перед ней. А он? Женат. С двумя детьми от разных женщин, которых должен (и хочет!) опекать, гораздо старше. Ему уже около пятидесяти, а ей нет и тридцати. Он ревнует, она смеется или сердится. И говорит о любви к нему. И вот-вот упорхнет. Он чувствует…

Критик Александр Каменский, познакомившийся с Тышлером в конце 1940-х годов, был поражен его молодостью – «производил впечатление совершенно молодого человека». При этом «жизнь в нем просто бурлила. Он буквально лучился улыбками, охотно отзывался на любую шутку, заливаясь смехом» [185]185
  Каменский А.Александр Тышлер в жизни и зазеркалье // Наше наследие. 2001. № 57. С. 33–39.


[Закрыть].

Тут снова мы встречаемся с тышлеровской способностью не то чтобы «скрываться» и «лгать», но не демонстрировать окружающим свои «переживания», быть в общении «легким». Но перед близкими он раскрывался.

Сохранилось два его письма к Флоре, написанных в 1946 году.

Вот первое, датированное 11 января 1946 года. Флора угодила в больницу (что впоследствии частенько с ней случалось), и Тышлер пишет туда. (Письма, судя по всему, передает мать.)

«Милая моя Флоринька!

Крепко, крепко Вас целую в самое Ваше больное место, а вдруг поможет. Я договорился с мамой (речь о матери Флоры – Мириам Вениаминовне Нейман-Сыркиной. – В. Ч.), что я не приду, чтоб Вас не волновать, хотя мне очень хочется на Вас посмотреть. Я ясно вижу Вас через окошко, бледную, в халате, а я стою в снегу и жестикулирую, руками хочу Вам все сказать, чего не сказал словами. Меня особенно терзает то, что я не знал несколько дней, что Вы так серьезно заболели. Я в это время возился со своим фурункулом, который еще до сих пор причиняет мне много неприятных ощущений. Миленькая моя, абсолютно уверен, что Вы будете здоровы, Вы любую болезнь положите на обе лопатки, и все-таки я волнуюсь, уж слишком „Вы неожиданны в своих поступках“!

Вы должны быть здоровы потому, что Вы у меня – единственная. Итак, Флорик, до свидания. Целую и обнимаю Вас крепко, крепко, как только можно.

Ваш А. Т.».

И вот второе письмо в больницу, написанное 14 января, на третий день после первого:

«Милый мой Флорик!

Последний разговор мой с мамой меня очень обрадовал. Я и не сомневался в Вашей могучести. А теперь я уже не вижу Вас бледной и печальной, смотрящей в окошко, я не стою в снегу и не размахиваю рукой. Я вижу Вас в Вашей маленькой комнатке, сидящей на стуле, а себя в „моем“ кресле. (Видимо, у Саши Тышлера в этой комнатке было любимое кресло. – В. Ч.)И все так, как было и как будто ничего не случилось. Прибавить только можно серию больничных рассказов, печальных и радостных, бутылку вина (подчеркнуто Тышлером. – В. Ч/.)и еще много замечательного, что, может быть, и не было у нас. О себе могу сказать, что ничего собственно не изменилось в моей жизни, работе. Состояние беспокойства и тревоги не покидает меня все время. Если у меня спросить, как я поживаю, ответить могу: очень переживаю… видимо, человеку в жизни, в работе без этого не обойтись. И сопутствовать ему должны всегда черное и белое. Вот сейчас, когда я пишу Вам, настроение, вернее, состояние у меня хорошее.

Был я у Вас, сидел в Вашей комнате и разговаривал с мамой. Какая она чудесная. Но без Вас не сиделось, как-то в комнате было слишком чисто, слишком пустынно, и я делал вид, что тороплюсь.

А вот сейчас я опять еду к Вам, увижу маму в коридорчике. Вы меня возьмете под руку и пойдете меня провожать».

Флора поясняет, что эти проводы с квартиры на улице Обуха часто «сильно затягивались».

Что удивительно в этих письмах? Да все удивительно! Этот легкий, шутливый, но такой любовно заботливый тон! Эти «зримые» картины воображения! Это романтическое «Вы», которое даже заставляет сомневаться в характере отношений. Может, роман был платоническим?

Но нет. В поздних записях Флоры встречаем сетования Тышлера на то, что у них нет общих детей. У него был бы духовный наследник, сын…

Флора: «Почему же ты не хотел, чтобы я родила тебе наследника тогда, в 40-е годы?

Тышлер: Я берег тебя, любил и берег. Ведь я не мог оставить Настю, ты знаешь…» [186]186
  РГАЛИ. Фонд А. Тышлера (Тышлер рассказывает. Машинопись).


[Закрыть]

Но все равно остается ощущение какой-то «недосягаемости» Флоры. Они во многом похожи – она по гороскопу тоже Лев и тоже «непослушна» – «слишком неожиданна в своих поступках» (особенно в сравнении с уютной, домовитой Настей).

В бытовые, шутливые интонации вплетаются нешуточные признания. У Тышлера вокруг – множество женщин, но Флора – единственная.Это признание дорогого стоит, и, я думаю, Флоре было важно еще раз услышать, что она на особом счету, она выделена (хотя все работы, ей посвященные, буквально кричат об этом!). Но не в этом ли одна из важнейших причин той тревогии тех переживаний,о которых он ей пишет во втором письме?

Конфликт трагически неразрешим. Флора не из тех женщин, которые удовлетворяются ролью единственной,но возлюбленной! Да и что скажет отец-академик? И «чудесная», любящая Сашу Тышлера, но заботящаяся о счастье дочери мама?

– Помнишь, Флора, этого высокого рыжеволосого красавца, он еще писал тебе в Ташкент с фронта? Не знаешь, где он теперь?

Флора неопределенно улыбается. Отелло, рыдая, закрывает лицо руками. Дездемона печально склоняет головку, глядя в сторону…