Текст книги "Тусклое золото"

Автор книги: Вениамин Рудов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

III

Майор Дудин рассчитывал быстро провести совещание, но помимо его воли оно затянулось. В общих чертах он передал помощникам содержание разговора с Геннадием, затем высказал и свои мысли:

– Главное, мне думается, заключается в том, чтобы поскорее выяснить личность «артиста», иначе он нам много хлопот наделает. Я не убежден, что он – залетная птица. Вероятнее всего, это местный «деятель», но куда умнее и изворотливее Голодко и некоторых других. Да, кстати, должен вам напомнить, товарищ

Шариков, что расследование по делу Голодко вы слишком затянули.

Старший лейтенант Шариков, немолодой уже человек с болезненно худым, бледным лицом, поднялся из-за стола.

– Не так-то просто, товарищ майор,– смущенно возразил он.

– Если бы просто, нам с вами здесь нечего было бы делать,– заметил в ответ Дудин, и по худощавому его лицу пробежала гримаса недовольства.– О Голодко поговорим после.

Короткая вспышка обычно сдержанного начальника смутила старшего лейтенанта. Он слегка покраснел, пожал худыми плечами и сел.

Расследование по делу Голодко действительно затянулось. Вот уже больше года, как устроился он стрелочником на Центральном узле и использует скромную должность для прикрытия своих контрабандных махинаций. В последнее время он широко стал скупать валюту. В неброской железнодорожной форме, неприметный с виду, Голодко чувствует себя как рыба в воде. Много ли времени требуется для сделки? Пять-семь минут, и стрелочник продолжает осмотр своего участка дороги…

Мысли эти быстро пронеслись в голове Шарикова, и он подумал, что зря майор сделал ему замечание,– в ближайшие дни Голодко ответит за все свои темные делишки. И тут большая надежда на помощь ребят из вагонного депо.

Поглощенный своими планами, старший лейтенант услышал лишь заключительные слова начальника:

– Итак, товарищи, за дело! – Дудин пригладил рукой густую свою шевелюру.– «Артистом» я сам займусь. Остальное вам ясно.

Когда все разошлись, майор мысленно определил круг вопросов, которые нужно сегодня разрешить. Прежде всего он навестит Геннадия, поговорит с его матерью и посоветует ей не оставлять сына одного без присмотра. Затем подумал, что неплохо бы определить мальчика куда-нибудь в пионерский лагерь. Кроме этого, предстояло поехать в штаб народной дружины н договориться о комсомольских постах в тех пунктах, где всего вероятнее появление «артиста» или его пособников. Потом…

Телефонный звонок нарушил ход мыслей: докладывал дежурный, что к майору просится какой-то паренек.

Геннадий вбежал в кабинет и сразу возбужденно выпалил:

– Дядя, скорее! Я только что на нашей улице видел «артиста». Честное пионерское, видел!

Пока подошла машина, майор оглядел Гену с головы до ног. В коротких штанишках, выутюженных так же тщательно, как и белая рубашка, мальчик выглядел очень нарядным. Дудин понимающе улыбнулся:

– Мама вернулась из рейса?

Геннадий переступил с ноги на ногу, ответил нетерпеливо :

– Вернулась, вернулась. Поедемте скорее и отдадим тому дяденьке его монеты. Ведь пограничник должен быть честным, правда?

Больше часа они проездили по улицам города н снова безрезультатно. Генка пригорюнился и, нахохлившись, как воробышек, молча сидел на заднем сиденье машины.

– Ладно, Гена, не горюй,-успокаивал Дудин.– Никуда твой знакомый не денется. Мы его обязательно разыщем. А сейчас поедем-ка лучше к тебе домой.

– Зачем? – удивленно спросил мальчик.

– Как это зачем? Должен же я знать, где ты живешь. Ты теперь мой главный помощник. Или раздумал?

– Ну, вот еще! Ничего я не раздумал.

– Тогда едем.

Насчет «главного помощника» Гена, конечно, усомнился. Но быть и просто помощником – хорошо. Ох и завидовать же будут ребята! Сидя рядом с майором, Геннадий представлял себя уже в форме пограничника и, как полагается, с пистолетом на боку. Зеленая фуражка с кокардой. Впрочем, он тут же согласился и на простую солдатскую звездочку… Лопнут мальцы от зависти. Очень это нужно, играть в диверсантов и стрелять из деревянных «наганов». У него настоящий будет. Держись теперь, шпионы! Ни один не уйдет!

Но вместо воображаемого диверсанта, нарисованного буйной детской фантазией, Гена возле калитки своего дома, густо увитого плющом, увидел маму и услышал ее сердитый голос:

– Где ты пропадаешь, супостат? Третий раз завтрак разогреваю.

«Супостат» юркнул за спину майора и плутовато выглядывал оттуда. Быть бы ему поротым…

Но женщина умолкла на полуслове, сразу узнав пришедшего вместе с сыном офицера. Она не раз его видела на вокзале, встречалась в депо и теперь невольно испугалась: уж не натворил ли чего сын?

И Дудин не раз видел проводницу резерва проводников, знал, нелегко ей живется одной. Он тепло поздоровался с нею.

После первых же приветливых слов майора она успокоилась, пригласила его в дом.

– Беда мне с ним,– жаловалась она, усадив гостя.– Один у меня. Уеду в рейс – и доглядеть некому, кроме соседки. А у нее своих трое.– И, повернувшись к сыну, сказала: – Поешь иди. Твое счастье, что Александр Михайлович здесь.

Геннадий не заставил себя долго уговаривать. Он быстро разделался с завтраком, прошмыгнул мимо матери и уже в дверях сеней крикнул:

– Мам, я погулять пошел.

Мать проводила его затуманенным взглядом.

– Безотцовщина. Ему и горя мало,– вздохнула она.– Пока мой жив был… Эх, да что говорить. С малого и взятки гладки.

Дудин хорошо понимал женщину, он сам рано осиротел, знал, как тяжело доставалось матери, вечно занятой на работе.

– Ничего, Мария Ивановна,– проговорил он сочувственно.– Подрастет, поумнеет. Мал еще.– Затем после паузы добавил: – Хорошо бы Гену определить в пионерский лагерь. Пожалуй, сумею помочь вам. Пусть побудет там несколько недель, отдохнет. Да и вам спокойнее. Думаю, согласитесь?

– Что вы, Александр Михайлович! Только спасибо скажу. От всего сердца спасибо!

– Вот и чудесно,– поднялся Дудин, прощаясь.– Хороший у вас сын растет.

Он ушел, твердо решив про себя не выпускать Геннадия из виду. Долго ли мальчишке попасть под влияние привокзальных проходимцев…

IV

Николаю снилось, будто гуляет по берегу Веснянки с какой-то девушкой. Солнце озаряет ее лицо, золотит волосы. Девушка жмурится, теплая улыбка блуждает на ее свежих губах, а Николай никак не может догадаться, кто же она, как ее зовут. Вера Холендро? Нет, Вера уехала на все лето к тетушке на Украину. Или Света из девятого «Б»? И не она. Может быть, Клава? Ну да, конечно же она! Таких красивых волос Николай ни у одной девчонки не видел.

А Клава тормошит его, щелкает пальцами по носу. Становится больно, но Николай терпит. Ради нее можно перенести и боль поострее. Губы растягиваются в блаженной улыбке: пусть забавляется, если нравится ей! И вдруг Клава совсем не девичьим голосом кричит в самое ухо:

– Проснись, рыцарь печального образа! Хватит разлеживаться.

Николай испуганно дернулся, открыл глаза и увидел Виктора, опять нацелившегося было щелкнуть его по носу.

– Ты? – Николай удивленно протер глаза.

– Представь себе – я! – ухмыльнулся Виктор.– Я, собственной персоной.

– Зачем ты пришел?

– В любви объясниться,– промолвил Виктор с издевкой.– Ты что же, только водочку лакать за чужие деньги горазд, а как до дела дошло, так «зачем пришел»? Ну-ка, вставай.

– Какого дела?

– Ах, тебе и память отшибло? Всю ночь балабонил: «я», «я»! А теперь в кусты.

Николай сразу сник, вспомнив и вчерашний вечер, и дружка Виктора, и какие-то свои обещания. А Виктор продолжал наседать:

– Хватит вертеть хвостом! Поднимайся и с Клавой пойдешь в одно место. Тут, недалеко. Проводишь ее до третьей столовой. Хотя…– что-то соображая или при-поминая, Виктор наморщил высокий, с ранними залысинами лоб.– Нет, не до столовой. Сегодня придется… Словом, Клава знает куда. И только без фокусов. Раз идешь, то смотри в оба, хвост не потяни за собой,– заключил он тоном приказа и уселся на подоконник.

Что-то страшное уловил Николай в многозначительном предупреждении Виктора. А тот, опершись о степу, дымил сигаретой и щурил глаза, точь-в-точь, как его вчерашний приятель. Будь это в иной обстановке, хотя бы в школе, где вместе учились, кривлянья «приветика» только бы вызвали ироническую улыбку. Но сейчас было не до смеха. «Отказаться, что ли? – подумал Николай, поспешно одеваясь. Он и сам не понимал, почему так торопится.– Вот прогоню его сейчас к чертовой бабушке. Подумаешь, командир нашелся! Только рассчитаюсь за вчерашнюю попойку». От мысли этой даже легче стало. Рука полезла в карман, но там лишь глухо звякнуло несколько монет.

– Давай-ка в темпе! – строго сказал Виктор.– Чего копаешься? Вечер скоро, и Клава вот-вот подойдет.

– А ты не очень командуй,– огрызнулся Николай.– Мог бы и сам пойти.

– Уж это мое дело. Я по счету плачу чистоганом. Не то что некоторые…– Виктор поморщился и ловким щелчком выбросил окурок через окно.

Почему-то этот пренебрежительный жест Виктора, подчеркивающий его превосходство куда больше, чем оскорбительные слова, вызвал в Николае бурный протест.

– А ну-ка выматывайся отсюда, друг ситцевый! – Он шагнул к Виктору со сжатыми кулаками. И сам удивился тому, с какой холодной сдержанностью прозвучал собственный голос.– Давай, давай, не задерживайся,

Вот уж чего самоуверенный Виктор меньше всего ожидал! Вид у него сразу стал глупый, даже несколько жалкий. Он и голову в плечи втянул.

– Ты что? Я пошутил…

– Ты все сказал! Хватит!

– Коленька,– заговорил Виктор примирительным тоном.– Зря обиделся. Если я сказал лишнее – извини. Но, понимаешь, дело не во мне. Деньги – что? Наплевать. Не в них дело… Клаве нужно помочь. Она сегодня прибежала ко мне и очень пробила, чтобы ты ее проводил в одно место. Сама просила. Да и ты вчера обещал ей.

– Я? Обещал?

– Конечно. Клянусь тебе! Я собственными ушами слышал.

Николай молча нахлобучил на голову кепку:

– Пойдем.

Сгущались летние сумерки. Солнце, опускаясь за реку, окрасило пурпуром и притихшую водную гладь, и прибрежные кусты, и дома.

Вместе вышли на улицу. Николай был зол на себя и не очень внимательно слушал напутствия «приветика». У кинотеатра Виктор завернул за угол, скрылся.

Николай немного постоял в тревожной нерешительности и отправился к остановке автобуса. Клава поджидала его. Он смущенно ей улыбнулся:

– Здравствуйте.

Девушка ответила сдержанным кивком головы и, не вступая в разговоры, села в подошедший автобус. Николай прошел вслед за нею. Машина была переполнена, а сзади все поджимали и поджимали. Осипшая кондукторша без конца просила пассажиров продвинуться вперед.

Сжатый со всех сторон, Николай видел перед собой

Клавин затылок. Даже не затылок, а густую копну отливавших медью волос. Они щекотали ему лицо, льнули к губам. От близости этой, от теплой Клавиной спины у парня голова кружилась. Казалось ему, что тик бы ехал не одну, не две остановки, а всю ночь напролет.

У кирпичного завода они вышли. Было совсем темни. Краешек луны только-только выплывал из-за горизонта. Стройная фигурка девушки едва угадывалась впереди. Клава шла не оглядываясь, и Николай удивился веселой легкости ее походки.

Но он ошибался: отнюдь не веселые думы одолевали Клаву. Что-то располагающее находила она в Николае, в этом увальне, как мысленно она окрестила его. Парень ничем не напоминал нахального и развязного Виктора, помощника Иннокентия, вечно бахвалившегося показной галантностью. Но стоило ей вспомнить об Иннокентии, как она содрогнулась и нахмурилась.

«Видно, тоже хорош,– подумала о Николае,– если водится с такими.– От этой мысли, пришедшей внезапно, и Николай стал сразу противен.– Прикидывается тихоней, интеллигентным, а сам не лучше их». Она еще могла простить дружбу с Виктором – как-никак они вместе в школе учились. Но с Иннокентием, исковеркавшим жизнь ей и матери,– никогда. В тот лень, когда Иннокентий переступил порог их квартиры, все пошло кувырком. Поначалу тихий, богобоязненный, какой-то даже пришибленный, жалкий, он уже месяц спустя заставил маму бросить работу, превратил ее из жизнерадостной женщины в рабски покорную исполнительницу всех его приказов…

Клава ускорила шаг, и, не поспеши Николай за нею, потерял бы ее из виду.

То ли темнота вдруг подействовала, то ли отчужденность девушки, но Николаю невольно захотелось плюнуть на все и вернуться домой. Должно быть, так бы и поступил, но неожиданно Клава остановилась, подозвала к себе.

– Видишь тот дом? – шепотом спросила она.

В стороне от дороги виднелись два тускло освещенных окна. Дом был тих, словно все в нем уснули или замерли, притаившись. Слабый свет, пробивавшийся сквозь окна на улицу, как бы подчеркивал гнетущую обстановку.

– Вижу,– также тихо ответил Николай, немного поколебавшись.

– Оставайся здесь и жди, а я зайду. Если увидишь, что кто-нибудь пойдет в тот же дом, крикни: «Саша, автобус уходит!» Только погромче. Сумеешь?

Какой ни странной была ситуация, Николай улыбнулся.

– Видимо, смогу.

– Тогда хорошо,– бросила Клава и побежала к дому.

Николай тут же потерял ее из виду. Потом она на миг показалась в открывшейся двери, а минуту спустя во дворе послышались крики:

– Стой! Стой!

– Дима, вот она, держи!..

Одновременно вспыхнули лучи нескольких карманных фонариков. В их свете Николай заметил фигуры людей, кусок забора и открытую настежь калитку. Он не знал, что случилось, но понял: Клаве грозит опасность, и бросился на шум голосов. Не успел он пробежать и десяти метров, как едва не столкнулся с девушкой, стремглав выбежавшей на улицу, услышал приглушенный голос:

– Колька, беги! – Клава промчалась мимо.

Повторного оклика он не стал дожидаться. Страх в голосе девушки мгновенно передался Николаю. Он тоже сорвался с места, побежал вслед за нею, через канаву и кусты, по направлению к кладбищу.

«Только бы не попасться! Только бы не посадили за решетку! – сверлила мысль.– К черту рыцарство! Ни за какие блага не стану больше впутываться в такие истории».

Они остановились перевести дыхание лишь тогда, когда достигли противоположной стороны кладбища, среди густых зарослей. Клава поправила волосы, платье, затем не спеша направилась к автостраде. Выждала, пока подошел Николай, спросила:

– Испугался? – и, взглянув на растерянное, поглупевшее лицо парня, негромко рассмеялась.

– Ты чего? – обиделся Николай, откинув с потного лба прядь волос.– Мне-то чего пугаться! – И вдруг совершенно непроизвольно с языка сорвалось: – Дура! Я за тебя переживал.

Он думал, Клава сейчас рассердится за «дуру», и готов был извиниться.

По кто их разберет, этих девчонок! Клава стала еще пуще прежнего хохотать. От смеха даже слезинки выступили.

Николай удивленно глядел на девушку.

– Что ты на меня смотришь? – спросила Клава, внезапно успокоившись.– Глупый ты, глупый. Да мы медь чуть было не влипли! Понимаешь, чудачок-рыбачок?

Видимо, вид у Николая действительно был глупый-преглупый: в глазах девушки снова вспыхнули смешливые искорки. В свои восемнадцать лет парень оставался стеснительным и до того робким, что не раз вызывал насмешки со стороны одноклассников. Он и сейчас не знал, как поступить: и обида заговорила в нем, и желание не показаться чудаком в глазах нравившейся ему девушки заставляло сдерживаться. Он лишь буркнул, покраснев густо:

– Ничего смешного не вижу.

Они стояли друг против друга в неярком освещении полной луны. Лицо Клавы казалось мертвенно-бледным и оттого еще более красивым. Тоненькая и стройная, как тростинка, она выглядела подростком. Легкий ветерок колыхал подол платья, слабо шумел в листве придорожных посадок.

– Чудак,– сказала Клава. Ничего не добавив больше, повернулась и торопливо зашагала по обочине автострады.

«Хорош финал,– подумал Николай огорченно.– Ни с того ни с сего и «глупый» и «чудак». Пойми их, этих девчонок…» Он немного постоял, глядя в спину удаляющейся девушки. И вдруг, будто подхлестнули его, побежал вдогонку.

V

Сконфуженные неудачей дружинники сгрудились вокруг Шарикова и старшины Кубладзе. Старшина молчал, по привычке покуривая в кулак. На скуластом его лице трудно было прочесть что-либо. Он равнодушно слушал «разнос» старшего лейтенанта.

– Разве вам можно доверить серьезное дело? – выговаривал дружинникам Шариков.– Позор! Что же вы, товарищи! Куда смотрели? Ведь я предупреждал: в дом пропускать всех, из дома – никого…

Пятеро ребят виновато молчали. Да и что возразишь, если прошляпили? Но старший группы дружинников Антон Бирюля не сдержался:

– Вы же сами запретили догонять девчонку! А ведь ее без труда можно было задержать.

Не в ней дело,– уже мягче и тише проговорил старший лейтенант.– Если бы сразу не дали уйти, тогда п разговор другой. Сейчас поздно.

– Ничего не поздно,– горячо зашептал Дима Колчин, секретарь комсомольской организации вагонного депо.– Разрешите, товарищ Шариков, я мигом ее доставлю. Можно?

– А вы знакомы с ней?

– Конечно! Глухареву все ребята знают. Мы ее не-давно из комсомола исключили. Помнишь, Антон?

В темноте Колчин не заметил, как Антон недовольно поморщился. Уж кто-кто, а он и сейчас иногда вспоминает то собрание…

– Что же будем делать, товарищ старший лейтенант? – спросил Бирюля, не ответив Диме.– Может, в самом деле привести сюда Глухареву?

– Поздно, ребята. Да и ни к чему это сейчас. Она ведь может сказать, что, мол, ни сном, ни духом вас не видела и преспокойно спала в кровати. Докажи потом. Вот так-то.– Шариков усмехнулся и уже деловым тоном распорядился: -По местам, товарищи! И чтобы ни звука. Будем ждать Голодко.

Парни бесшумно разошлись по своим местам.

Обнесенный высоким забором дом Голодко скрывался в глубине сада. Теперь таиться незачем было, и Шариков велел хозяйке погасить свет в окнах. Шел двенадцатый час ночи. Растревоженные недавним шумом, хрюкали свиньи в хлеву. Дима Колчин лежал рядом со старшиной у самого хлева, где была запасная калитка на огород. Где-то рядом тяжело вздохнула корова. Потом послышалось, как она поднялась, оступившись на осклизлом полу.

Дима весь превратился в слух. Каждый нерв у него напрягся. С озера потянуло свежестью, стало прохладно. Прошелестел ветер и замер в деревьях. Изредка в тишину поздней ночи врывались паровозные гудки. И опять убаюкивающая тишина августовской ночи. Голодко не появлялся. Незаметно Дима начал дремать, но часто спохватывался, по-птичьи вертя головой.

Старшина первым заметил слабый свет велосипедной фары.

– Видишь? – толкнул он Колчина локтем.

– Кто? Где? – Колчин резко поднял голову. Остро блеснули его очки.

– Тише! – предостерегающе прошептал Кубладзе и весь сжался, готовый к прыжку.

Велосипедист приближался. Вскоре послышался знакомый мотив «Катюши». Хриплый тенорок Голодко беззаботно и фальшиво звучал в ночной тишине.

– Сейчас ты у меня запоешь! – невольно сорвалось у Колчина.

Но велосипедист вдруг неожиданно, на полуслове, оборвал песню, круто развернул машину и стал усиленно нажимать на педали.

Одним махом Антон перескочил через забор и, прежде чем Голодко успел повернуть за угол, одной рукой вцепился в руль велосипеда, другой – в ворот.

– Слезай, «Катюша», приехали!

– Кара-а-ул! Гра-а-бят! – Голодко истошно заверещал и, ловко извернувшись, наотмашь ударил Антона в лицо.

Антон на миг опешил, закрылся руками, но в ту же минуту подбежали остальные ребята. Рассерженные, они набросились на обидчика.

– Отставить! – прикрикнул Шариков на парней.

Как ни зол был он на осточертевшего ему контрабандиста, но допустить расправу над ним не мог.

– А он имеет право кулаки в ход пускать? – возмутился один из дружинников.– Ух ты…– выдохнул ом с ненавистью.

– Прекратить разговорчики! – Шариков поискал глазами старшину.– Кубладзе, где вы?

– Здесь я,– откликнулся старшина.– А, старый знакомый,– протянул он, подойдя вплотную к задержанному и осветив его фонариком.

– Обыскать! – приказал старший лейтенант.– А вы, ребята, посветите как следует.

Голодко рванулся в сторону, опрокинув велосипед. Пять острых лучей скрестились на нем.

– Эй, дядя, полегче! – предупредил Антон.– Так и упасть можно.

– Не имеете права обыскивать рабочего человека! Это вам не панский режим.– Злые глаза Голодко жмурились от яркого света.– Хватать по ночам честных людей. Ответите за насильство над передовиком! Ответите!

На какое-то мгновение Кубладзе усомнился в правильности приказа: вспомнил, что в городском парке на Доске почета действительно видел портрет Голодко.

– Ну, довольно,– сказал он спокойно.– Поговорили, высказались…– И тут же начал ощупывать одежду задержанного.

Обыск ничего не дал. Дружинники тем временем осмотрели велосипед. Дима Колчин даже переусердствовал – выпустил воздух из камер. И непонятно для чего склонился к ниппелю, прислушиваясь к тоненькому свисту воздуха.

– Ты еще понюхай или языком лизни,– ухмыльнулся Голодко.

– Вас не спросим,– огрызнулся Дима.– Лучше помалкивайте.

– Помалкивайте? – взвизгнул Голодко. Сбросил с себя пиджак, рванул ворот рубахи. Он вскипел в неподдельном гневе.– Мне рот заткнете! Ты, старший лейтенант, ответишь за это! Думаешь, управы не найду на тебя? Найду, будь уверен! И вы, молодчики, меня попомните.

Диму явно обескуражил безрезультатный обыск, и он попытался было успокоить разбушевавшегося Голодко :

– Зря ругаетесь, дядя Макар.

– Волк в Беловежской пуще твой дядя. Понял?

– Вот вы какой,– все так же примирительно продолжал Колчин.– Ну извинимся, если вышла ошибка.

– На кой ляд мне твое извинение? Шубу я из него пошью? Шантрапа несчастная.

Пока Дима препирался с Голодко, Антон с трудом сдерживал негодование. Его так и подмывало расквитаться за синяк под глазом. И тут он не стерпел: эта мокрица смеет обзывать шантрапою лучших ребят депо! Но помешал старшина:

– Спокойно, не волноваться! – сказал он Антону.– Давай-ка еще раз велосипед посмотрим. Извиняться будем потом.

Голодко почему-то сразу притих.

Кубладзе склонился над велосипедом, потом для удобства стал на колени, вытащил из кармана плоскогубцы. Опытные руки бывшего слесаря без особого труда отделили одну за другой полые трубки рамы. Руль снялся легко. Не торопясь, словно он находился в сборочном цехе завода, старшина аккуратно складывал детали. А ребятам казалось, что делает он пустую работу, только время теряет. Но вот и последняя де-таль – короткая трубка. Старшина приподнял ее на уровень глаз, повертел и встряхнул. Внутри что-то приглушенно звякнуло.

– Вот теперь некоторым можно извиняться! – насмешливо проронил Кубладзе.– И жаловаться можешь, кацо.

Парни сгрудились вокруг старшины, посыпались вопросы:

– Что там?

– Покажите…

– Вот это да! – воскликнул Колчин, разглядывая золотые десятки. – Сорок семь… сорок восемь…– И когда счет дошел до семидесяти, вспомнил о Голодко : – Жаловаться он будет…– И осекся.

Ребят настолько поразила находка, что на время они забыли о главном виновнике тревожной ночи. И вспомнили о нем, когда услышали голос старшего лейтенанта:

– Слушайте, Голодко, не дурите. Сейчас же возвращайтесь обратно. Не стану же я с вами драться…

– Сказал – не пойду, и не приставай! Хотите мне дело пришить? Не выйдет, начальник!

Не дожидаясь, пока старший лейтенант позовет, Антон, а за ним и Дима побежали на голоса. И только сейчас оба поняли, что, не будь Шариков настороже, контрабандиста и след бы простыл. Голодко успел отбежать довольно далеко.

Окруженный возбужденными дружинниками, Голодко понуро плелся к машине. Парни шутили, смеялись, а Дима даже завидовал огромному синяку под глазом Антона.

– Все равно не попутаешь,– бубнил Голодко.– Никакого золота не видел, не знаю.– И вдруг, осклабившись, добавил насмешливо:-Если хочешь знать, и машина не моя. Прихватил ее возле станции. За это и в ответе буду.

– Надо же так! – подхватил старшина, подлаживаясь под тон Голодко.– Подвела человека машина. Подвела и подвезла.

Перехватив недовольный взгляд старшего лейтенанта, Кубладзе умолк. Зато без конца говорили дружинники. Им впервые пришлось столкнуться с таким серьезным делом. Как можно не радоваться успеху! А Шарикову было не до восторга. Не радовал его результат операции…