Текст книги "Клятва юных"

Автор книги: Вениамин Каверин

Соавторы: Борис Лавренев,Николай Тихонов,Александр Кононов,В. Фраерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Н. Тихонов
Семья

– Даша, иди-ка, мать, сюда, разговор один есть, – сказал Семен Иванович.

Даша посмотрела на мужа так, как будто видела первый раз перед собой этого широкоплечего, серьезного человека с неторопливыми движениями и суровыми глазами, давно уже не улыбавшегося и не отпускавшего шуток по ее адресу. Она вытерла руки о передник, села на стул и сказала, отводя взгляд куда-то в угол:

– Да знаю я твой разговор, Семен.

– Знаешь? Откуда же ты знаешь?

– Сердцем чую… Ну, уж говори…

– Притвори дверь, чтоб Оля не слышала…

– Оля ушла за водой, а я тебе сама подскажу, ты только меня поправь, если что не так… Я ведь вижу, как ты после смерти Кости мучаешься. Ну что же, Костя погиб, защищая Ленинград, хорошей, чистой смертью умер, а этим фашистским выродкам надо мстить, Семен Иванович, надо мстить ежедневно, ежечасно… Чего они творят, мерзавцы, не перескажешь, язык не поворачивается – такой страх; презираю я их и ненавижу. За Костю, за брата, мстить им хочешь, на фронт решил. Да? Права я?

Семен Иванович ударил ладонью по колену, встал, подошел к ней, обнял ее, поцеловал и – сказал:

– Эх, ты, угадчица! Правильно, все так и есть. Чтобы не раздумывать, я уж и бумаги оформил. Вот, мать, какие дела – одним бойцом больше стало. Не могу я работать, душа кипит. А я старый солдат – империалистическую всю прошел, стрелять не разучился. Только, мать, времени у меня мало. Собери, что там нужно со мной вещичек…

– Все будет в порядке, – сказала тихо Даша.

Она подошла к окну и взглянула на улицу: не идет ли Оля. На улице было множество людей, как в праздник. Все шли пешком, потому что трамваи не ходили. Люди тащили саночки с дровами, с какими-то мешками, на иных санках сидели старики или старухи, закутанные в платки, обмотанные шарфами.

Воду везли тоже на санках. Ее везли в детских ваннах, в бидонах, в ведрах, в жестяных ящиках. Люди скользили на мостовой, вода выплескивалась и замерзала ледяным языками. Мороз был жестокий. Порывы ветра налетали с залива, бросали в глаза людям пригоршни колючего снега, ледяной пыли. Люди обвязали себе лица до рта черными повязками и шли как бы в полумасках, как ряженые. Даша некоторое время смотрела на пестрые толпы, двигавшиеся беспрерывно. Под полумасками намерзали от дыхания ледяные кружева. Белый пар клубился изо рта пешеходов. Трудно было увидеть Олю с ведром в густоте этого человеческого потока, Оля должна прийти с минуты на минуту.

– У меня тоже есть разговор, – сказал отвернувшаяся от окна Даша. – Я тоже решила: раз ты на фронт, я тебя – заменяю. Не перебивай меня, Сеня, послушай, что я скажу. Город наш в осаде. Невесть какие мученья люди принимают. Город фронтом стал – в газетах нынче пишут. И это правда. А если так, ты уходишь за брата мстить немцам, я на твое место встаю. Я еще женщина крепкая, выдержу, не беспокойся. Я понятливая, работу люблю. Тебя не подведу. Стыдиться жены не будешь… Дело понимаю… Ведь я с завода-то ушла только из-за детей…

– А сейчас? – сказал Семен Иванович.

– Что сейчас?

– Да ведь Петя мал еще. Да и Оле всего двенадцать. Слабенькая она. Как же дети-то будут, если я и ты из дому уйдем вместе? Завалится дом, мать, ты подумала об этом?!

– Подумала, хорошо подумала, Сеня. И вот что я надумала: отправлю детей на Пороховые, там у меня подруга старая есть, у ней тоже погодки с моими, попрошу ее их пригреть. Вот тебе и руки свободные. Не те времена, чтобы думать о семейной жизни. Может, увидимся, а может, и нет. Да и дома наши враг рушит. Надо бороться с ним, нечего руки сложа сидеть. Никто за тебя драться не будет, сама дерись… Правильно я говоря Сеня?

– Правильно, мать, – сказал Семен Иванович, – хорошо говоришь.

Вошла Оля. Оставив ведро с водой на кухне, она сразу, чтобы погреться, вошла в комнату, прошла к маленькой печурке и стала греть озябшие, посиневшие руки. Какими-то необычными показались ей сегодня отец и мать.

– Мама! – сказала она. – Отчего ты такая, ну, отчего вы такие? Что случилось? Кого еще убили? Нет, правда, вы что-то скрываете?..

– Нечего нам от тебя, девочка моя, скрывать, – сказала Даша, – вот раздевайся и слушай внимательно, что мы тут решили. – И скороговоркой, набрав сразу дыхания, она сказала: – Отец на фронт идет, а я на завод, а вас отправляю к тете Леле на Пороховые. Вот, дочка…

Оля подбросила в печурку два полешка и сидела перед печуркой, смотря в ее низкий, неохотно разгорающийся огонь. Не подымая головы, она спросила:

– А нас с Петькой зачем на Пороховые?

– А кто же в доме, девочка, управляться будет? И в очереди за хлебом ходить, и дрова доставать, и воду таскать, и Петю кормить. Он вот вернется от соседских ребят, надо за ним посмотреть, последить… Кто же тут управится, если меня не будет?

– Мама, не пойдем мы с Петькой на Пороховые, не люблю я тетю Лелю. Ну ее к богу! Она ворчит, ворчит целый день. А кто тут управится? Я управлюсь!

Она вдруг встала, резко сбросила, шубенку с худых, почти мальчишеских плеч, тряхнула головой и начала говорить:

– Плохо я сейчас управляюсь? Воду ношу, подумаешь, дрова я знаю, где брать, мне Валька из семнадцатого поможет, печку растопить, подумаешь, какие разносолы на обед, за хлебом с той же Валькой по очереди будем стоять; Петьку я и так каждый день кормлю. Не думай, что я маленькая. Теперь маленьких нет. Все мы большие. Идите оба, раз нужно, идите. Ты же домой приходить будешь? Будешь?.. Ну и ладно! А трудно мне будет, подумаешь, всем трудно. Ни на какие Пороховые я и не двинусь. Вот, мама, так и будет, мамочка, дорогая, все хорошо будет. Дай я тебя поцелую… Вот и все, подумаешь…

А. Кононов
Карыш[1]1
  Случай, о котором здесь рассказано, произошел осенью 1941 года. Герой рассказа сейчас боец Н-ской части. Он произведен в сержанты. – Автор.


[Закрыть]

Одна половина холма долго оставалась в тени – седая от раннего заморозка, а рядом – на восточной стороне – уже сверкали на листьях крупные капли, и в лиловом цветке репейника отогревался на солнце красавец шмель: плюшевый, черно-коричневый.

Тропинка круто подымалась вверх. По тропинке шел мальчик. Дойдя до середины холма, он оглянулся: внизу лежало озеро просторное и спокойное, как всегда.

Мальчик поднялся еще выше, и тогда стали видны трубы фарфорового завода и брошенные на берегу старые лодки, можно было даже разглядеть черные щели на их днищах. А чуть подальше, налево от завода, блестели, уходя к северу, рельсы узкоколейки.

Все кругом было спокойно. Даже птицы на холме – в ореховых зарослях – пели по-прежнему, как будто и не гудела в тот день земля, вздрагивая от далеких ударов.

Мальчик пошел дальше и вдруг услышал:

– Стой!

Из орешника вышел человек с охотничьим ружьем в руках. Мальчик поглядел на него, на ружье и сказал:

– А я вас знаю. Вы Кузнецов, с нашего завода.

– Ты что тут потерял? – строго спросил Кузнецов.

– Я дядю Васю ищу.

– Это что еще за дядя Вася?

Мальчик улыбнулся.

– Небось, знаете: один у нас дядя Вася.

Кузнецов помолчал, разглядывая мальчика.

– Товарищ Кузнецов, а что вы тут делаете? – спросил тот.

– Смотрю да слушаю.

Мальчик тоже прислушался: земля продолжала тяжко вздыхать от далеких взрывов. Когда взрыв раздавался сильней, птицы замолкали – не надолго, – а потом опять начисли петь.

– Ну-ка обожди, – сказал Кузнецов, прислонил ружье дулом к кусту орешника и, сложив у рта ладони, свистнул – три раз подряд.

Через некоторое время издалека, из лес донеслось:

– Ого-го-го-о-о!

Кузнецов опять взялся за ружье.

– Я теперь – арестованный? – с интересом спросил мальчик.

Кузнецов не ответил.

Мальчик начал разглядывать ружье в его руках.

– А что, можно немца застрелить из такого ружья?

На этот раз Кузнецов, хоть и не сразу ответил:

– Очень просто. Почему не застрелить?

А потом добавил сердито:

– Экой ты речистый! А ну помолчи, я тут при деле, со мной не разговаривай!

И они замолчали. По-прежнему пели невидимые за листвой птицы и далеким гулом гудела земля.

Хрустнули сучья – к орешнику вышел парень в клетчатой кепке, с топором за поясом. Ружья у него не было.

– Вот, – хмуро сказал Кузнецов, кивнул на мальчика, – дядю Васю спрашивает. Отведи, что ли.

Парень постоял, подождал, не скажет еще что-нибудь Кузнецов. Но тот молчал. Тогда, вспомнив что-то, парень засмеялся:

– Беда, понимаешь, дяде Васе: гвоздей не захватили с собой. Пилы, топоры есть, а гвоздя – ну что ты будешь делать? – ни одного!

Кузнецов и тут ничего не сказал. Видно, не охотник был до разговоров.

Парень сделал строгое лицо, поправил за поясом топор и распорядился:

– А ну, пацан, топай за мной.

Мальчик пошел за ним следом, стараясь попасть в ногу. Но это не удавалось – шаг у парня был размашистый.

– Я не пацан, – обиженно сказал мальчик. – Я Иван Карыш, пионер.

– Ах! – Парень сдернул кепку с головы. – Великодушно извиняюсь! Так-так-так… Карыш? А я и не знал.

Мальчик понял, что над ним смеются, и смолчал. И молчал на этот раз долго – до тех пор, пока не пришли в лес и он не увидел у большой сосны дядю Васю. Дядя Вася в новом стеганом ватнике сидел перед потухшим костром и, нахмурив густые брови, веточкой ворошил пепел: должно быть, думал о чем-то.

Увидав Карыша, он поднялся:

– Ты что, не уехал? А мать?

– Ее с эшелоном отправили. В город Уфу.

– Ну, глядите на него! – Дядя Вася хлопнул себя ладонями по бокам, от этого полы ватника распахнулись, и Карыш увидел на поясе у дяди Васи большой револьвер. – Глядите на него! Сбежал от матери?

– Нет, не сбежал, – ответил Иван Карыш. – Я в тот день в автороту ушел. Дядя Вася, а что, можно из этого револьвера…

– Постой! В автороту – зачем?

– Немцев бить. А бойцам в автороте некогда было… Если б я на день раньше пришел, может, меня и взяли б.

– А сюда зачем?

– Немцев бить.

Дядя Вася качнул головой, прошелся взад-вперед. Потом остановился перед Карышем и взял его за плечо:

– Ну, вот что, друг: иди-ка ты скорей домой. Может, еще пристроишься с каким эшелоном и в Уфу попадешь.

Мальчик молчал. Ресницы у него дрогнули, он отвернулся. Дядя Вася нагнулся к нему:

– Ты что?

– Значит, и ты гонишь меня, дядя Вася? – проговорил Карыш.

– Ну, поглядите на него! – сказал дядя Вася таким тоном, что Карыш обернулся: кого это он зовет поглядеть? Но позади никого не было. Парень в клетчатой кепке – и тот ушел куда-то.

– Ты ж меня знаешь, дядя Вася… – жалобно начал Карыш.

– Знаю!

Василий Лутягин, мастер фарфорового завода, по прозванию «дядя Вася», и в самом деле знал Ивана Карыша. Карыш приходил к Лутягину от имени своего отряда – звать на пионерский костер. Отказаться было никак нельзя: ребята знали, что дядя Вася в гражданскую войну был бойцом – у самого Котовского. Он прямо-таки обязан был рассказать об этом пионерам.

Костер… Должно быть, от него еще сохранился где-то тут, в лесу, сизый огромный круг с горстью углей… и с рыжей горелой хвоей по краям.

– Я тебя знаю, – повторил дядя Вася, – ты стрелять хочешь. В немца стрелять. А дай тебе дело попроще, тебе не подойдет.

– Подойдет!

– Скажем, надо дров наколоть, а ты…

– И дров наколю!

– Или, например, гвоздей принести…

– И гвоздей принесу.

Дядя Вася опустился на мох у самой сосны и сказал:

– Ну, иди сюда, садись.

Карыш сел рядом. Дядя Вася молчал, думал.

Карыш подождал, погладил мох рукой. Такой мох мать на зиму закладывала между оконными рамами, чтобы не было сырости на подоконниках; он внизу коричневый, а сверху зеленый. Карыш хотел спросить дядю Васю, есть ли у него дома такой мох для зимы, но тот перебил его:

– Тебе который год?

– Четырнадцатый.

– Четырнадцатый? – спросил дядя Вася. – А не хвастаешь? Рост у тебя что-то маловат… Ну, слушай, вот какое тебе задание. Знаешь ты в Семихатке Филиппа Иваныча?

– Это что в кооперативе торгует?

– Значит, знаешь. Сбегай в Семихатку, – думается, Филипп Иваныч еще не уехал, – скажи ему: Василий Васильевич просит, мол, гвоздей двухдюймовых… Ну, килограмма три. Постой, я тебе записку напишу.

– Дядя Вася, а зачем тебе гвозди?

– Гвозди зачем!? – переспросил дядя Вася, положил на колено бумажку и начал писать чернильным карандашом. – Зачем гвозди? – повторил он еще раз, подписался и встал. – Избу тут буду строить. Огород городить. Огород огорожу, огурцов насажу.

– Ты смеешься! – закричал Карыш.

– Ну, иди, исполняй задание. – Я теперь тебе не дядя Вася, а начальник партизанского отряда.

Он протянул Карышу записку.

В Семихатку вели три дороги: одна по шоссе, другая через ржаное поле, третья через болото. Третья была самая короткая, и Карыш пошел по ней.

Болото начиналось сразу за лесом, – очень нарядное, если посмотреть на него издали. Там еще доцветали не убитые морозом красноватые копья иван-чая; его было много, и рос он стебель к стеблю – длинной полосой; казалось, что это розовый ручей течет к озеру. И по всему болоту торчали зелеными бородавками кочки. Еле заметная тропка путалась между кочками, а к середине болота пропадала. Но люди и там проходили – перепрыгивали с кочки на брошенное кем-то бревнышко, а с него на другую кочку.

Карыш еще не добрался до этого места, когда услышал в небе далекое жужжание мотора. Оно разрасталось, становилось все слышней. Со стороны озера показался самолет. И сразу за ним – еще два. Даже не видя их, можно было сказать: это не наши. Мотор у нас не тот, и скорость не та, и люди не те… И поет наш самолет по-иному.

Карыш не успел испугаться, – машины, завывая, пронеслись над болотом в сторону Семихатки. На брюхе у каждой из них был ясно виден широкий черно-белый крест.

Когда они были уже далеко, передняя машина снизилась, и от нее отделилась беловатая точка. Карыш раньше думал, что бомбы летят быстрее пули, не поймать глазом. А тут было видно, как блеснувшая на солнце точка упала вниз и над землей сразу же вырос высокий черный столб. Раздался глухой короткий удар, землю тряхнуло, и Карыш, упав на кочку, замер. Прозвучал еще один взрыв, как будто ближе. «Это – в Семихатку», подумал Карыш и продолжал лежать, стараясь не двигаться. Послышались еще два взрыва – один за другим. Сколько времени Карыш пролежал на кочке, он не мог бы потом сказать.

Взрывы раздавались один за другим. Казалось, им не будет конца.

Тогда Карыш поднялся и пошел к Семихатке.

* * *

Может быть, в Семихатке и было когда-то всего семь хат. А теперь это большой поселок с клубом, школой и кооперативом.

Кооператив помещался на площади. Там стояла лошадь, запряженная в телегу. От крыльца к телеге носил какие-то ящики низенький усатый человек и грузил на телегу. Это и был Филипп Иваныч.

– Вам записка от товарища Лутягина, – сказал ему Карыш.

– От дяди Васи? Давай, давай, – тoропливо проговорил Филипп Иваныч, поглядывая на небо: – Вот гады, что делают!

Ящики на телеге подпрыгнули от нового взрыва, лошадь рванулась. Филипп Иваныч закричал на нее сердито; «Ну, качайся!».

Карыш подал ему записку, Филипп Иваныч прочел вслух:

– «Получено от зав. кооперативом поселка Семихатка три кило гвоздей для нужд обороны Советского Союза.

В. Лутягин».

Лицо у Филиппа Иваныча просветлело.

– Значит, дядя Вася уже при деле? Ну, и я – к нему… вот только доставлю на место казенное имущество.

– А я думал, это Семихатку бомбят, – сказал Карыш.

Филипп Иваныч опять глянул на небо. Там около вражеских машин были теперь видны частые разрывы зенитных снарядов – похоже было, что небо с размаху прокалывают раскаленной иглой.

– Нет, это станцию… – начал Филипп Иваныч и, вдруг замолчав, крепко схватил Карыша за руку: фашистская машина, вся в черном дыму, начала – одним крылом книзу – падать на землю.

– Так! – Филипп Иваныч с облегчением вздохнул: – Номер первый. За чем вор шел, то и нашел.

Он повернулся к ящикам, пододвинул к себе один из них, отодрал крышку:

– Ну, пионер, подставляй подол. Сегодня товар отпускаю без весу.

Карыш принялся рассовывать гвозди по карманам. Они были большие, как штыки. Или – немножко поменьше.

Филипп Иваныч начал привязывать кладь к телеге. Торопясь, он смастерил узел, потом ухватил веревку зубами, стал затягивать как можно туже.

– Ну, парень, – промычал Филипп Иваныч сквозь сжатые зубы, – беги к Василию Васильевичу, скажи: и я, мол… – он сплюнул в сторону кусочек веревки, – мол, и Филипп Иваныч в скором времени…

Все кругом дрогнуло от страшного удара, лошадь опять рванулась, Филипп Иваныч торопливо закончил:

– Беги, пионер, беги. Видишь, что делается.

Он взялся за вожжи и, подскакивая на одной ноге, полез на телегу.

Карыш побежал назад, к болотной тропинке.

Он бежал, и ему все ясней становилось что дядя Вася не станет сидеть на одном месте, его, Карыша, ждать: увидев вражеские самолеты, он, конечно, уже ушел поглубже в лес; а когда к нему соберется народ – придет Филипп Иваныч и другие, – тогда партизаны и начнут воевать по-настоящему. Он бежал, задыхаясь, вытирая пот, и остановился только на опушке. Из леса слышался частый стук топоров и злое повизгивание пилы.

Карыш стал пробираться вперед, хоронясь на всякий случай за кустами, пока не дошел до знакомого места. Там, у сосны, горел костер, над огнем на высокой рогульке висел жестяной чайник. В стороне, спиной к Карышу, стоял дядя Вася и тесал топором доску. Двое партизан пилили бревно. Одного из них Карыш узнал: это был рабочий фарфорового завода Шитиков. А другого – с веселым рябоватым лицом и золотистой бородкой – он видел впервые.

За ельником стучал топор, видно, рубили дерево. Пахло свежими стружками, дымком и еще чем-то необыкновенно приятным: лесным жильем, что ли.

Дядя Вася оглянулся:

– А, товарищ Карыш! Молодец, скоро управился.

Карыш вывалил перед ним кучей гвозди из всех карманов. Василий Васильевич выхватил из кучи один на пробу:

– Хорош!

И поглядел на потное лицо мальчика:

– Уморился? Садись чай пить. Я сейчас…

Он взял доску, прислонил ее одним концом к сосне и вколотил в нее гвоздь. Потом вбил другой, третий. И перевернул доску: все гвозди прошли навылет. Тогда, уже не останавливаясь, он пробил гвоздями – из конца в конец – всю доску. Одна ее сторона теперь была покрыта железной щетиной. Василий Васильевич схватил щетинистую доску и несколькими ударами обуха прибил ее к бревну – так, чтобы гвозди торчали наружу. И бросил любуясь:

– Хорош еж?

Два партизана перестали пилить, поглядели:

– Годится!

– До заката управимся, – сказал Лутягин. – А ну, товарищи, давай чай пить.

Чай пахнул дымом, но был очень вкусным.

Пришел Кузнецов, сменившийся с дозора на холме. Он достал из своего вещевого мешка кружку и молча сел к огню.

За чаем всех смешил парень в клетчатом картузе. Звали его, как оказалось, Гошкой. Он все рассказывал про какую-то тетю Мотю, которая вчера заперлась нечаянно в чулане, а ключ потеряла, никак не могла вылезти.

Партизаны, слушая Гошку, смеялись, особенно тот, с рябоватым лицом и бородкой: он все подмигивал Гошке, и казалось, что он вдвоем знают что-то веселое, по секрету от других. Все было так, как будто война гремела где-то далеко, за тридевять земель.

Но когда кончили пить чай, дядя Вася прислушался и сказал:

– Наши по шоссе начали крыть.

И Карышу гул орудий показался другим, дружелюбным: это ведь красноармейцы стояли за длинными зелеными дулами, целились во врага.

После чая все опять взялись за топоры и пилы. А Карыш стал собирать дрова в запас для нового костра.

К вечеру ежи были готовы, счетом десять.

Партизаны попарно взялись за них и понесли куда-то. Впереди шел дядя Вася. А Карыш бежал следом – ему дали нести лопаты, – и он уже никого ни о чем не спрашивал: было ясно, для кого ежи, – для немцев.

Лес стал редеть, впереди открылась широкая, заросшая травой просека. Видно, здесь когда-то прокладывали дорогу, даже канаву вырыли рядом, чтобы вода стекала. А может, это и теперь была дорога – лесная, по ней должно быть, возили сено из лесу.

Бревна скинули у канавы, Лутягин скомандовал «начинай», и партизаны взялись за лопаты.

Тут Карыш не вытерпел:

– Дядя Вася, а откуда ты знаешь, что сюда немцы поедут?

– Ну, это нехитро узнать, – сказал Лутягин и добавил: – по шоссе им сейчас итти нельзя, там чересчур жарко. Они попробуют сюда сунуться… Сперва, конечно, разведку пошлют.

Поперек просеки партизаны вырыли в разных местах канавки, положили в них бревна, всыпали землей, но неплотно. Карыш потрогал: из земли упрямо торчали – штыками – гвозди. Он нарвал травы и листьев и притрусил ими бревна, чтобы и в пяти шагах ничего нельзя было различить.

Уже начинало темнеть.

– Ну, по местам! – распорядился Василий Васильевич.

И партизаны, взяв кто ружье, кто топор разошлись, прячась за деревьями.

– А мое место где? – спросил Карыш.

– Сейчас покажу, – ответил Василий Васильевич, – идем!

Он повел Карыша в лес, туда, где деревья стояли гуще. Шли недолго. Дядя Вася остановился.

– Вот твое место.

Между деревьями уже залег сумрак, и Карыш не сразу заметил перед собой что-то темное – не то стог сена, не то кучу хвороста.

– Это наш шалаш, – сказал Василий Васильевич, – полезай туда, там тулуп есть, закройся им как следует, а то продрогнешь…

– Дядя Вася, я не хочу! Вы там без меня воевать будете!

– Чудак! Ты же видел, я всех в караулы послал. И тебе тоже велю караулить наше имущество. Тут у нас тулупы, посуда… Одним словом, нужные вещи.

– Ты меня все обманываешь!

– Ну, спорить мне с тобой некогда. Приказываю, слышишь? Оставаться в шалаше до моего прихода!

И дядя Вася, повернувшись, ушел, должно быть, назад – к просеке.

Стало совсем темно. Кто бывал ночью в лесу один, тот знает: в темноте все кругом кажется живым, словно кто-то притаился, слушает, ждет. Карыш и сам себе не хотел признаваться, что ему стало страшновато; он полез в шалаш, нащупал тулуп, сунул руку дальше – рука наткнулась на стенку из колючих еловых веток. Он с горя закутался с головой в душный тулуп и неожиданно заснул. Во сне он сперва все шел по берегу озера. Все шел и шел, и в руках у него были удочки, и солнце палило жарко. Потом он увидел знакомые ворота завода, из ворот серебряными струйками вытекали рельсы узкоколейки. По рельсам громыхал маленький вагон – один, без паровоза. Всадник скакал по темному полю к вагону и скалил зубы, алые от далекого пожара. На нем была бурка, как у Чапаева, он кричал: «В Уфу! Вагон отправляется в Уфу!» А где-то за вагонами стали стрелять. И пожар разгорался все шире, только не удавалось разглядеть, где горит, – свет слепил глаза. Карыш сощурил их, потом раскрыл и не сразу вспомнил, что он в лесу. Прямо в шалаш били косые лучи солнца. Неподалеку стреляли. Он скинул с себя тулуп и выскочил на волю. Никого кругом не было. Только на сосне, припав к самому стволу, сидел носатый дятел и глядел на Карыша. Где-то опять выстрелили. Дятел быстро побежал вверх по стволу, махнул яркими крыльями, скрылся. Ждать дальше было невозможно. Карыш, пробираясь сквозь кусты, побежав напрямик в сторону просеки. Скоро он услышал голоса. Среди них выделялся густой бас дяди Васи. Карыш пустился еще быстрей.

Дядя Вася стоял на просеке и разглядывал новенький автомат. К другому автомату примерялся – вешал его себе на шею – Кузнецов. Гошка вертел в руках немецкую каску.

– И что за знак такой – называемая свастика? Вот, ровно четыре виселицы срослись ну, не бывает поганей! И примерил бы, да не могу. Из-за поганого знака.

Гошка с огорчением, кинул каску в кусты. Она покатилась, Карыш провожал ее взглядом – каска легла рядом с зеленым мундиром: это был убитый фашист! И мотоцикл валялся рядом, а недалеко – другой. Карыш не стал больше разглядывать и кинулся к дяде Васе:

– Вы тут без меня! Без меня воюете!

Дядя Вася улыбнулся:

– Ну, разве ж это война? Война впереди. Мы так, маленько немецкую разведку… вот видишь, оружия добыли. Теперь и воевать можно.

– Ты меня все обманываешь! – запальчиво закричал Карыш. – Сам немцев бьет, а меня – в шалаш!

– Тихо! – Дядя Вася нахмурил брови и сжал губы, только с глазами ничего не поделать – глаза смеялись. – Постой, погоди: вот, пусть товарищи рассудят. Ребята, я, стало быть, посадил Карыша в шалаш, караулить наши вещи. И что ж? Он кинул все, а сам сюда прискакал.

– Дядя Вася!

– Постой, дядя Вася был, да весь вышел. Теперь я тебе – начальник отряда. Говори: тебя кто с караула снял?

Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы на просеке не показался старик с широкой кудрявой бородой; за плечами у него был мешок, в руках суковатая палка.

– Ваш пропуск! – с шутливой угрозой крикнул ему Гошка еще издали.

– Да это бакенщик Михеев, – проговорил кто-то.

Старик подошел поближе и тогда только сказал Гошке серьезно:

– Выйди на реку, там у меня… – он остановился, задохнувшись, – немцы избу жгут, вот тебе мой пропуск!

Он снял шапку и спросил:

– Кто тут у вас за начальника?

Он отогнул подкладку в шапке и вытащил серый конверт.

Дядя Вася взял у него конверт, вынул бумагу. Прочитав, он поглядел на партизан так, что все замолчали.

– Кузнецов, Пахомов, ко мне! – сказал – дядя Вася и отошел в сторону.

Незнакомый Карышу партизан с рябоватым лицом и Кузнецов последовали за ним. Они втроем поговорили негромко между собой, посоветовались и вернулись к отряду.

– Ну, товарищи, – сказал Василий Васильевич, – командование Красной армии доверяет нам большое дело.

Он помолчал, глянул на партизан, на бакенщика, на Карыша.

– Тут все свои, буду говорить открыто. Мы должны взорвать мост в тылу у немцев. Сегодня же. Вот… Надо обдумать, как лучше это сделать.

Кузнецов обернулся, обвел взглядом партизан, как будто подсчитывая.

Лутягин понял его и сказал:

– В открытую нападать – провалить все дело. Только шуму наделаешь.

– Ночью если… – проговорил Шитиков нерешительно.

– В том-то и суть, что ночи ждать не приходится, – ответил дядя Вася, – тут часы считаны.

Партизаны заговорили:

– Надо взять взрывчатку и пойти туда одному-двум, чтобы тайно…

– Перестреляют. Нет, тут либо с боем итти – напрямик, либо ждать ночи.

– Ночи ждать не приходится, – повторил Василий Васильевич.

Все замолчали. Прошла минута-две. Лутягин сорвал с себя шапку, вытер лоб:

– Эй, скорей бы думать надо!

Карыша будто что толкнуло:

– Дядя Вася… товарищ начальник отряда, разрешите: я пойду взрывать мост.

Лутягин повернулся к нему с досадой.

– Тебе что тут – игрушки… – начал он, но Карыш не дал перебить себя:

– Я кнут возьму… Или – нет кнута – хворостину. Будто корову ищу. Сперва все по-над берегом, по-над берегом пойду. Чуть что, встречу кого, сейчас плакать: корова пропала… – Карыш торопился все больше, спешил досказать: – Я одно место знаю, мы там с ребятами сколько раз… там кусты к самому мосту подходят.

– На словах выходит складно, – усмехнулся дядя Вася.

– Малый дело говорит, – сказал вдруг бакенщик Михеев.

– Дело! Подстрелят его, вот тебе и все дело.

– Что ж, могут и подстрелить, – спокойно ответил Михеев.

– Не подстрелят! – закричал Карыш.

Бакенщик перебил его:

– Погоди, теперь не твоя речь. Теперь речь моя. Вот как надо сделать, чтоб верней вышло. Парнишка пойдет к мосту с одного краю, а я с другого – начну на немцев шуметь, руками махать… Они мной займутся, а тут малый-то…

– Ты руками махать, а немцы рты разевать: «Ах, какой интересный старик!» Рты разинут, винтовки выронят. – Дядя Вася даже отвернулся: – Ну что ты, дед, как маленький все равно!

– Ничего не маленький. Немцы винтовок не выронят. Они в меня из винтовок стрелять будут. А пока мной, стало быть, займутся, малый будет действовать с фугаской.

– Не дело говоришь, дед!

– Ну, тогда ты скажи дело, товарищ начальник! – Михеев насупился, замолчал.

Дядя Вася тоже молчал.

Тогда вышел вперед рябоватый партизан:

– Василий Васильевич, позволь мне… Карыш верно говорит: если перейти железную дорогу, там кусты близко к мосту подходят…

Дядя Вася нахмурился, хотел перебить.

– Нет, ты постой, Василий Васильевич. – Партизан затряс рыжей бородкой, заторопился. – Постой, дослушай. Оружие у нас теперь есть. Удастся пионеру проскользнуть мосту – хорошо, не удастся – мы всем отрядом… да ну, погоди, не перебивай!.. Всем отрядом ударим из винтовок.

– Нет, не согласен, – сказал Лутягин.

– Товарищ Лутягин, – обратился, заминаясь, к дяде Васе Гошка, – я объясню, как надо сделать. Только ты мне автомат отдай, почему это его Кузнецов себе забрал? Я возьму автомат и пойду вместе с Карышем. Карыш – к мосту, а я засяду в кустах и – чуть что – начну немцев из автомата поливать. Приму огонь на себя.

Василий Васильевич присел на пенек у просеки.

– Ну, ребята, помолчите немножко, – распорядился он.

Все замолчали. Через просеку, обманутая тишиной, перелетела белка, разостлав по воздуху пушистый хвост. Гошка, не удержался, свистнул ей вслед и подмигнул Карышу.

Василий Васильевич задумчиво пошевелил носком сапога кленовый лист, желтый, в багровых брызгах. Все внимательно следили, как он перевернул лист наизнанку, показались выпуклые восковые прожилки. Лутягин наступил на них, поднялся с пенька:

– Ну, надо решать. Вот что: с Карышем пойдет Кузнецов. Не обижайся, Гоша, ты горяч, Кузнецов тут больше подходит.

Через минуту Ивану Карышу дали тяжелый полотняный мешочек.

– Это динамит? – спросил он обрадованно.

– Почище динамита, – сказал Кузнецов. – Ну, теперь гляди сюда, на шнур.

Он объяснил Карышу, как обращаться с взрывчаткой, как ее закладывать под мост, как держать спички и шнур при зажигании.

– Он до отказа короткий, шнур-то. Как только загорится, не вздумай мешкать.

– Ну, конечно, не вздумаю, – ответил Карыш.

Партизаны столпились вокруг него. Только Гошки не было. Гошка ушел строгать из орешника рукоятку для кнута. Скоро он принес ее; по толстому пруту кора была вырезана затейливо – винтовой нарезкой. Гошка привязал к пруту тугую крученую бечевку – и откуда только взял! – с узлом на конце. Кнут был готов. Карыш ждал, что Гошка теперь хлопнет бечевкой по осенним листьям – а крикнет лихо: «Ну и кнут!» или что-нибудь в этом роде. Но Гошка протянул кнут молча, глаза у него были грустные.

Карыш стал прилаживать полотняный мешочек себе на шею, под рубашку. Все теперь следили за каждым его жестом, как за минуту перед тем за движениями Василия Васильевича. Карыш стоял красный от удовольствия. Кузнецов подал ему коробку спичек, Карыш спрятал коробку в левый карман, правый оказался дырявым – это его пробили гвозди Филиппа Иваныча.

– Вот ты и воевать начал, – сказал дядя Вася изменившимся голосом.

Все немножко помолчали, как будто ждали чего-то.

Солнце стояло уже высоко над лесом. На еловых лапах заблестела влажная паутина. Пахло грибной сыростью, палым листом – осенью.

– Вот ты и начал воевать, – повторил Василий Васильевич.

Карыш не знал, как ответить дяде Васе. Надо было что-то сказать, а что, он не знал. И потому стоял молча и глядел на новый кнут. Коричневая полоска коры круто обрывалась: поближе к веревке рукоятка была гладко оструганная, белая и, должно быть, скользкая. Карыш потрогал: она и в самом деле была скользкая.

– Ну, – сказал Василий Васильевич, подошел к Кузнецову и снял шапку.