Текст книги "Клятва юных"

Автор книги: Вениамин Каверин

Соавторы: Борис Лавренев,Николай Тихонов,Александр Кононов,В. Фраерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Клятва юных
Рассказы

В. Каверин
Клятва юных

«Мы встречались всегда неожиданно, – сказал мои друг капитан-лейтенант. – В нем самом было что-то неожиданное, быстрое, меняющееся ежеминутно. Я как-то сказал ему, что он похож на детский калейдоскоп – повернешь, и разноцветные стеклышки вдруг ложатся – в новое сочетание. Каждый день он начинал жизнь сначала. По утрам – он будил меня, подражая охотничьему рогу. Вечерняя прогулка была для него путешествием в далекий неведомый край. Он был бескорыстен, обидчив и смел, и все вместе было рыцарским и мальчишеским одновременно. И в самой внешности его эти черты были заметны с первого взгляда. Высокого роста, голубоглазый, с широким добрым лицом, он в любом обществе легко становился главным человеком, и не потому, что блистал остроумием, а потому, что нельзя было оставаться равнодушным к его детской любознательности, к его быстрому доброму вниманию.

Он приезжал ко мне и уже на другой день бродил по берегу, окруженный толпой мальчишек. Он ездил с ними на рыбную ловлю, устраивал экспедиции за редкими камнями. Он рассказывал им множество историй, и самая обыкновенная жизнь всегда получалась в этих историях удивительной, странной, чудесной.

Я помню, как он однажды сказал маленькому чистильщику сапог в Феодосии:

– Ты будешь адмиралом.

И как худенький, запачканный ваксой мальчик вдруг положил щетки на землю и поднял на него огромные черные, вдруг загоревшиеся глаза.

В той же Феодосии он предложил школьникам организовать команду помощи семьям красноармейцев. И это было великолепно слаженной игрой, с тайными паролями, с товарищескими судами, игрой, за которой чувствовалось серьезное, высокое отношение к жизни. Впрочем, он говорил, что эту мысль подал им Ким. У него был сын, которого звали Ким и который был главным героем его историй. О Киме и его команде Г. впоследствии написал книгу. Кстати, я забыл сказать вам, что он был писателем и довольно известным».

Давно уже я догадался, о ком рассказывает мне капитан-лейтенант. Я любил Г., но знал его очень мало. Он отправился на фронт военным корреспондентом и пропал без вести в начале 1942 года. Понятно, с каким волнением я слушал рассказ капитан-лейтенанта.

Но вот началась война, – продолжал он, – и я потерял Г. из виду. Мы дрались под Гомелем, под Киевом, под Москвой. Весной 1942 года небольшая группа моряков под моей командой была заброшена в глубокий тыл, и десять дней мы провели в лесах, готовясь к захвату немецкого аэродрома. Командование отложило операцию. Наши запасы кончились, и пришлось выйти на поиски продовольствия.

В красноармейской гимнастерке, злой, и усталый, я залег в полукилометре от небольшого селения. Немцы ходили по дворам. Я видел, как они гнали по улице барана, жирного барана, который жалобно кричал, догадываясь, что его сейчас зажарят. Барана, будь ты проклят! – это и был мой план – пригнать в отряд барана. Кстати, все это происходило накануне 1 Мая, и нам до смерти хотелось отметить праздник приличным мясным обедом.

Прошло часа два, и на пыльной проселочной дороге, круто завернувшей к селу, я увидел мальчика лет шестнадцати, который ехал верхом на маленькой гнедой лошаденке. Он свернул в лес, прошел немного, ведя лошаденку в поводу, и остановился совсем близко от меня на опушке, прикрытой с дороги густой стеной старых елей.

Он свистнул прерывисто, нежно, подражая какой-то птице, и другой мальчик, поменьше, в мохнатой кепке, скатился откуда-то сверху и вытянулся, поднеся руку к козырьку.

Я не слышал, что он сказал ему. Но это был рапорт – вот что меня поразило. Как настоящий командир, первый выслушал его и, отдав честь, пожал руку. Потом предложил сесть, и они устроились на пеньках, разговаривая о чем-то серьезном сдержанными голосами.

– Ребята, – сказал я негромко, – эй, ребята!

Они обернулись, и тот, что поменьше, мигом исчез в кустах. Справа от меня чуть шевельнулись елочки. Он был уже там, по всем правилам военной науки обойдя меня с фланга.

– Поговорим, – сказал я первому.

Он подошел. Это был рыжий, широкоскулый мальчик, неуклюжий, с медленными движениями.

– Ты из этой деревни?

– Да, – спокойно отвечал он. – А ты кто, дяденька?

– Красноармеец. К своим пробираюсь.

Он промолчал.

– Ну, ладно. А что тебе надо?

– Хлеба.

Он помолчал.

– А это в лесу – тоже ваши?

– Хорошая разведка, – отвечал я. – Да, тоже наши.

– Ладно, дяденька, пошли.

– Куда?

– Не бойся, дяденька, – возразил он и усмехнулся, – за хлебом.

Второй мальчик присоединился к нам, и, пройдя болотце, мы скрылись в диком старом лесу. Лес этот был завален буреломом, под огромными елями было почти темно.

Я ступил на лежащую толстую ель, и нога до колена ушла в гнилую сердцевину.

Дорогой раза два нам попались мальчики, примерно такого же возраста, как мой рыжий предводитель. Шепотом – он сказал им несколько слов, вытянувшись по-военному; они выслушали его и пошли за нами.

Наконец мы остановились. Рыжий мальчик исчез в груде бурелома, образовавшего нечто вроде пещеры, и минуту спустя я как будто из-под земли услышал его громкий голос, а еще через минуту из «пещеры» показался Г.

– Леон Константинович! – сказал он громко, всей грудью, во весь голос. – Милый друг!

Да, это был он, изменившийся, похудевший, но с тем же добрым мальчишеским блеском в глазах…

Не помню, о чем мы говорили в первую минуту встречи. Он спрашивал, я не успевал отвечать.

– Да ты же голоден, черт возьми! – сказал он. – Саша, тащи барана, живо!

И рыжий мальчик исчез, а через несколько минут передо мной появились жирная баранья нога и хлеб – сколько угодно хлеба.

Вот как Г. оказался в далеком немецком тылу.

В самом начале войны он был в Пинской флотилии. В конце июля 1941 года моряки перетащили вооружение на берег, положили пушки на машины, пулеметы на лошадей и, обнажив головы, потопили суда.

С отрядом морской пехоты Г. прошел около тысячи километров, и «за три месяца тяжелого похода, – сказал он, – не было ни одного дня, когда бы мы не наступали».

Поздней осенью отряд получил приказание вернуться к своим, и Г. попросил разрешения остаться.

– С партизанами, – объяснил он, смеясь, – с особым отрядом – имени Кима.

Это был тайный союз мальчиков в округе против немцев, ворвавшихся в их дома и школы. Они видели все, эти мальчики. У одного была зарезана на глазах мать, у другого брат с доской на груди висел на городской площади, третий бежал из родной деревни, всадив нож в глотку немецкого солдата. Многие в свое время входили в местную команду помощи семьям красноармейцев. Теперь перед ними были другие задачи. Они подрывали мосты, закладывали на дорогах мины, они подпиливали телеграфные столбы. Отличные разведчики, они вели наблюдение за движением немецких эшелонов. Они обеспечивали связь между партизанскими отрядами и разрывали ее между немецкими частями.

И Г. с его великим романтическим вкусом ко всему необыкновенному в жизни командовал этими маленькими солдатами, которые его обожали.

Я остался в отряде имени Кима до утра. А утром – это было 1 мая – я был свидетелем картины, которая поразила меня и запомнилась навсегда.

На поляне, широко освещенной солнцем, стояли мальчики, кто в сапогах, а кто и босиком, но в безукоризненном воинском строю. Послышалась команда «смирно», – ее отдал рыжий Саша, который ради торжественного дня был одет в серый, широкий, должно быть отцовский, пиджак, украшенный красной лентой, – и Г. вышел на поляну. Двое ребят несли за ним знамя, выцветшее и измятое – настоящее боевое знамя.

Подтянутый и серьезный, но с веселым блеском в глазах, Г. поздравил отряд с праздником 1 Мая. Я был уверен, что сейчас услышу торжественное обещание, которое дают ребята, получая пионерский галстук. Но слова воинской клятвы вдруг прозвучали перед строем, сдержанно отдаваясь в глубине старого леса.

– Я, гражданин Советского Союза, – негромко говорил Г., и мальчики, бледные от восторга и волнения, повторяли за ним:

– Я, гражданин Советского Союза…

– Торжественно клянусь… – говорил Г.

– Торжественно клянусь…

Юные бойцы, они опустились на одно колено, произнося скупые слова партизанской клятвы. Готовые к черному, суровому труду войны, они клялись сражаться с достоинством и честью, мужественно и умело.

У меня в горле перехватило. Стыдно признаться – слезы невольно подступили к глазам.

– Ну и ребята, ну и ребята! – повторял я шепотом. – Ну и ребята…

Г. отпустил мальчиков, и мы остались одни.

– Ha днях я рассказал им, – сказал он, – что немцы распилили и увезли из Петергофа статую Самсона, и ты бы видел, с какими лицами они слушали меня. Ты прав, это наше будущее. Кто, если не эти мальчики, будет строить новые города, сажать леса, подымать опустевшие земли? Вернется Самсон, а если немцы переплавили его на снаряды, эти мальчики отольют нового Самсона, и он так же будет блистать на солнце, подымая тост за здоровье нового поколения, которое ничего не уступило духу смерти без ожесточенной борьбы. Ты скажешь, это романтика, поэзия! Ну что ж, я старый романтик, а поэзия – на вооружении в отряде имени Кима. Кстати, зайди к нему, когда ты будешь в Москве…

В полдень я вернулся к своим, и праздник 1 Мая был отмечен великолепным обедом. Мальчики не только притащили нам целого барана, но и зажарили по-своему, с чесноком и луком.

Мы просидели в Брянских лесах еще неделю. Нужно сказать, что для немцев это были самые спокойные дни. Прекратились почти налеты на немецкие обозы, минирование дорог, убийства часовых. Это было сделано по моей просьбе – я боялся, что действия партизан привлекут к нам внимание немцев.

Но разведка – тщательная, подробная – продолжалась, и в этом деле неоценимую помощь оказал нам отряд имени Кима.

Наконец приказ был получен. Не стану подробно рассказывать о захвате Н-ского аэродрома, в свое время об этом писали в газетах. Скажу только, что, вернувшись, я имел счастье доложить, что тридцать восемь фашистских машин больше никогда не будут бомбить наши города и села.

В Москве я позвонил Киму, и высокий, румяный юноша в форме курсанта военно-морского училища явился ко мне и, отдав на пороге честь, сказал:

– Товарищ капитан-лейтенант, явился по вашему приказанию.

Я рассказал ему об отце, передал привет, и он выслушал меня, держась прямо и глядя прямо в лицо решительными и мечтательными глазами.

– Отряд имени Кима? – немного покраснев, переспросил он. – Значит, отец уверен, что из меня выйдет толк. Ну что ж, я постараюсь не обмануть его ожиданий…

Б.Лавренев
Большое сердце

Он стоял перед капитаном – курносый, скуластый, в куцем пальтишке с рыжим воротником из шерстяного бобрика. Его круглый носик побагровел от студеного степного суховея. Обшелушенные, посинелые губы дрожали, но темные глаза пристально и почти строго были устремлены в глаза капитана.

Он не обращал внимания на краснофлотцев, которые, любопытствуя, обступили его, необычного тринадцатилетнего посетителя батареи – этого сурового мира взрослых, опаленных порохом людей. Обут он был не по погоде: в серые парусиновые туфли, протертые на носках, и все время переминался с ноги на ногу, пока капитан разбирал препроводительную записку, принесенную из штаба участка связным краснофлотцем, приведшим мальчика:

«…был задержан утром у переднего края… по его показаниям, он в течение двух недель наблюдал за немецкими силами в районе совхоза „Новый путь“… направляется к вам как могущий быть полезным для батареи…»

Капитан сложил записку и сунул ее за борт полушубка. Мальчик продолжал спокойно смотреть на него.

– Как тебя зовут?

Мальчик выпрямился, вскинув подбородок, и попытался щелкнуть каблуками, но лицо его свело болью, он испуганно взглянул на свои ноги и, понурясь, тороплива сказал:

– Николай Вихров, товарищ капитан.

Капитан посмотрел на его туфли и покачал головой.

– Мокроступы у тебя не по сезону, товарищ Вихров. Ноги застыли?

Мальчик потупился. Он изо всех сил старался удержаться от слез. Капитан подумал о том, как он пробирался ночью в этих туфлях по железной от мороза степи. Ему самому стало зябко. Он передернул плечами и, погладив мальчика по красной щеке, сказал:

– Добро! У нас другая мода на обувь… Лейтенант Козуб!

Маленький крепыш лейтенант козырнул капитану.

– Прикажите начхозу немедленно подыскать и принести мне в каземат валенки самого малого размера.

Козуб рысью побежал исполнять приказание. Капитан взял мальчика за плечо:

– Пойдем в мою хату. Обогреешься – поговорим.

В командирском каземате, треща и гудя, пылала печь. Краснофлотец помешивал кочережкой угли. Оранжевые отблески дрожали на белой стене. Капитан снял полушубок и повесил на крюк. Мальчик, озираясь, стоял у двери. Вероятно, его поразила эта сводчатая подземная комната, сверкающая эмалевой белизной риполина, залитая сильным светом лампы.

– Раздевайся, – предложил капитан, – у меня тут жарко, как на артекском пляже в июле. Грейся!

Мальчик стянул с плеч пальтишко, аккуратно свернул его подкладкой наружу и, привстав на цыпочки, повесил поверх капитанского полушубка. Капитану понравилось его бережное отношение к одежде. Без пальто мальчик оказался маленьким и очень худым. Капитан подумал, что он, наверное, крепко поголодал.

– Садись! Сперва закуси, потом дело. Чай любишь крепкий?

Капитан налил доверху свою толстую фаянсовую кружку темной дымящейся жидкостью. Отрезал здоровый ломоть буханки, наворотил на него масла в палец толщиной и увенчал это сооружение пластом копченой грудинки. Мальчик почти испуганно покосился на этот чудовищный бутерброд.

– Клади сахар!

И капитан придвинул гостю отпилок шестидюймовой гильзы, набитый синеватыми, искристыми, как снег, кусками рафинада. Мальчик исподлобья посмотрел на капитана странным взглядом, осторожно взял кусочек сахару поменьше и положил рядом с чашкой.

– Ого, – засмеялся капитан, – вон как ты от сладкого отвык! У нас, брал, так чай не пьют. Это только напитку порча.

И он с плеском бухнул в кружку увесистую глыбу сахара. Худое лицо мальчика сморщилось, и из глаз на стол закапали неудержимые, очень крупные слезы. Капитан вздохнул, придвинулся и обнял костлявые плечи гостя.

– Ну, полно! – произнес он весело. – Брось! Что было, то сплыло. Здесь тебя не обидят. У меня, понимаешь, вот такой же пацан, вроде тебя, есть, только Юркой зовут. А во всем прочем, как две капли, и нос такой же, пуговицей.

Мальчик быстрым и стыдливым жестом смахнул слезы.

– Это… я ничего, товарищ капитан… я не за себя разнюнился… Я маму вспомнил.

– Вон что, – протянул капитан, – маму? Мама жива?

– Жива. – Глаза мальчика засветились. – Только голодно у нас. Мама по ночам от немецкой кухни картофельные ошурки собирала. Раз часовой ее застал. По руке – прикладом… До сих пор рука не гнется…

Он стиснул губы, и из глаз его уплыла нежность. В них родился жесткий и острый блеск. Капитан погладил его по голове.

– Потерпи… Маму выручим. Ложись, вздремни.

Мальчик умоляюще посмотрел на капитана:

– Потом… Я не хочу спать. Сперва расскажу про них.

В его голосе был такой накал упорства, что капитан не настаивал. Он пересел к другому краю стола и вынул блокнот.

– Ладно, давай!.. Сколько, по-твоему, немцев в совхозе?

Мальчик ответил быстро, без запинки:

– Первое – батальон пехоты. Баварцы. Сто семьдесят шестой полк двадцать седьмой дивизии. Прибыли из Голландии.

Капитан удивился четкой точности ответа.

– Откуда ты это знаешь?

– Видел на погонах цифры. Слушал, как разговаривали. Я по-немецки в школе хорошо занимался, все понимаю… Потом рота мотоциклистов-автоматчиков. Взвод средних танков. По северному краю совхоза окопы. Два дота с полевыми и противотанковыми пушками. Они сильно укрепились, товарищ капитан. Все время цемент грузовиками таскали. Я из окошка подглядывал.

– Можешь точно указать местоположение дотов? – спросил, подаваясь вперед, капитан. Он вдруг понял, что перед ним не обыкновенный мальчик, а очень зоркий, сознательный и точный разведчик.

– Большой дот у них на бахче за старым током… А другой…

– Стоп! – прервал капитан. – Это здорово, что ты так хорошо все выследил. Но, понимаешь, мы же в твоем совхозе не жили. Где бахча, где ток – нам неизвестно. А морская десятидюймовая артиллерия, дружок штука серьезная. Начнем гвоздить наугад, много лишнего перекрошить можем, пока точку посадим. А там ведь и наши люди есть… И мама твоя…

Мальчик взглянул на капитана с недоумением:

– Так разве у вас, товарищ капитан, карты нет?

– Карта есть… да разве ты в ней разберешься?

– Вот еще, – сказал мальчик с небрежным превосходством, – у меня же папа геодезист. Я сам карты чертить могу… Папа теперь тоже в армии, он командир у саперов, – добавил он с гордостью.

– Выходит, что ты не мальчик, а клад, – пошутил капитан, развертывая на столе штабную полукилометровку.

Мальчик стал коленками на табурет и нагнулся над картой. Лицо его оживилось, палец уперся в бумагу.

– Вот же, – сказал он, счастливо улыбаясь, – как на ладошке. Карта у вас какая хорошая! Подробная, как план… Вот тут за оврагом и есть старый ток.

Он безошибочно разбирался в карте, как опытный топограф, и вскоре частокол красных крестиков, нанесенных рукой капитана, испятнал карту по всем направлениям, засекая цели. Капитан был доволен.

– Очень хорошо, Коля! – Он одобрительно потрепал плечо мальчика. – Просто здорово!

И мальчик, на мгновение перестав быть разведчиком, по-ребячьи прижался щекой к капитанской ладони. Ласка вернула ему его настоящий возраст. Капитан сложил карту.

– А теперь, товарищ Вихров, в порядке дисциплины – спать!

Мальчик не противился. Глаза у него слипались от еды и тепла, он сладко зевнул, и капитан ласково уложил его на свою койку и накрыл полушубком. Потом вернулся к столу и уселся за составление исходных расчетов. Он увлекся и не замечал времени. Тихий оклик оторвал его от работы:

– Товарищ капитан, который час?

– Спи! Тебе что до времени? Начнется драка – разбудим.

Лицо мальчика потемнело. Он заговорил быстро и настойчиво:

– Нет, нет! Мне же назад надо! Я маме обещал. Она будет думать, что меня убили. Как стемнеет, я пойду.

Капитан изумился. Он и предположить не мог, что мальчик всерьез собирается вторично проделать страшный путь по ночной степи который случайно удался ему однажды. Капитану казалось, что его гость еще не вполне проснулся и говорит спросонок.

– Чепуха! – рассердился капитан. – Кто тебя пустит? Если даже не попадешься немцам, то в совхозе можешь угодить под наши снаряды. Спи!

Мальчик насупился и покраснел.

– Я немцам не попадусь. Они ночами от мороза по домам сидят. А я все тропочки наизусть… Пожалуйста, пустите меня.

Он просил упрямо и неотступно, и капитану на мгновение пришла мысль: «А что, если весь рассказ мальчугана – обдуманная комедия, обман?» Но, заглянув в ясные детские зрачки, он отбросил это предположение.

– Вы же знаете, товарищ капитан, что немцы не позволяют никому уходить из совхоза. Если меня хватятся утром и не найдут, маме худо будет.

Мальчик явно волновался за судьбу матери.

– Есть… все понял, – сказал капитан, вынимая часы. – Сейчас шестнадцать тридцать. Мы пройдемся с тобой на наблюдательный пункт и еще раз сверим все. Когда стемнеет, тебя проводят. Ясно?

На наблюдательном пункте, вынесенном, вплотную к пехотным, позициям, на рубеже, капитан сел к дальномеру. Он увидел холмистую крымскую степь, покрытую голубыми полосками снега, нанесенного ветрами в балки. Розовый свет заката умирал над полями. На горизонте темнели узкой полоской сады далекого совхоза. Капитан долго разглядывал массивы этих садов и белые крапинки зданий между ними. Потом он подозвал мальчика.

– Ну-ка взгляни! Может, маму увидишь.

Улыбаясь шутке капитана, мальчик заглянул в окуляр. Капитан медленно поворачивал штурвальчик горизонтальной наводки, показывая гостю панораму родных мест. Внезапно Коля отстранился от окуляра и мальчишески радостно затеребил капитана за рукав.

– Скворечня! Моя скворечня, товарищ капитан! Честное пионерское.

Удивленный капитан нагнулся к окуляру. В поле зрения, высясь над сеткой оголенных тополевых верхушек, над зеленой в пятнах ржавчины крышей, темнел на высоком шесте крошечный квадратик. Капитан видел его со всем отчетливо на бледно-сизом небе. И это натолкнуло его на неожиданную мысль. Он взял Колю под локоть, отвел его в сторону и тихо заговорил с мальчиком под недоуменными взглядами краснофлотцев-дальномерщиков.

– Понял? – спросил капитан, и мальчик, весь просияв, кивнул головой.

Небо потемнело. С моря потянуло ледяной колкостью зимнего ветра. По ходу сообщена капитан провел Колю на рубеж. Он вызвал командира роты, рассказал ему вкратце дело и приказал вывести мальчика скрытно за рубеж. Два краснофлотца канули с мальчиком в темноту, и капитан смотрел вслед, пока не перестали белеть новые валенки, принесенные мальчику в командный каземат начхозом батареи. Капитан ждал с тревогой, не грянут ли в этой тьме внезапные выстрелы. Но все было тихо, и капитан ушел к себе на батарею.

Ночью ему не спалось. Он без конца пил чай и читал. Перед рассветом он был уже на наблюдательном пункте. И как только на востоке посветлело и можно было различить в этой светлеющей полосе крошечный квадратик, он подал команду. Первый пристрелочный залп башни расколол тишину зимнего утра. Гром медленно покатился над полями. И капитан увидел, как темный квадратик на шесте качнулся дважды и, после паузы, в третий раз.

– Перелет… вправо, – перевел для себя капитан и скомандовал второй залп.

На этот раз скворечня не шевельнулась, и капитан перешел к огню на поражение обеими башнями. С волнением артиллериста он наблюдал, как в дыму разрывов полетели кверху глыбы бетона и бревна. Он усмехнулся и после трех залпов перенес огонь на вторую цель. И снова скворечня вела с ним дружеский немой разговор. Огонь обрушился туда, где красный крестик на карте отметил склад горючего и боеприпасов. На этот раз капитану повезло с первого залпа. Над горизонтом полыхнула широкая полоса бледного огня. В туче дыма исчезло все – деревья, крыши, шест с темным квадратиком.

Запищал телефон. С рубежа просили прекратить огонь. Морская пехота, пошедшая в атаку, уже продвинулась к немецким окопам. Тогда капитан вскочил в коляску мотоцикла и в открытую помчался по полю на рубеж. От совхоза доносился пулеметный треск и удары гранат. Ошеломленные немцы, потеряв опорные точки, сопротивлялись слабо. С околицы уже мигали – веселые флажки семафора, докладывая об отходе противника. Бросив мотоцикл, капитан побежал напрямик, через степь, по тому месту, где еще накануне появление человека вызывало шквал свинца. Над садами совхоза плыл серо-белый дым горящего бензина, и в нем глухо рычали рвущиеся снаряды. Капитан торопился к зеленой крыше между надломленными тополями. Еще издали он увидел у калитки закутанную в платок женщину. За ее руку держался мальчик. Завидев капитана, он кинулся ему навстречу. Капитан с ходу подхватил мальчика и стиснул его. Но мальчику, видимо, не хотелось в эту минуту быть маленьким. Он уперся руками грудь капитана и рвался из его объятий. Капитан выпустил его. Коля стал перед ним, приложив руку к рыжей шапчонке:

– Товарищ капитан, разведчик Вихров задание выполнил.

Подошедшая женщина с замученными глазами и усталой улыбкой протянула руку капитану.

– Здравствуйте! Он так вас ждал… Мы все ждали. Спасибо, родные!

И она поклонилась капитану хорошим глубоким русским поклоном. Коля стоял рядом капитаном.

– Молодец! Отлично справился!.. Страшновато было на чердаке? – спросил капитан, привлекая мальчика к себе.

– Страшно!.. Ой, как страшно, товарищ капитан, – чистосердечно ответил мальчик. – Как первые снаряды ударили, так все и зашаталось, будто проваливается. Я чуть не махнул с чердака. Только стыдно стало. Сам себе говорить начал: «Сиди… сиди!» Так и досидел, пока склад рвануло. А после и не помню, как внизу очутился.

И, сконфузясь, он уткнулся лицом в полушубок капитана, маленький русский человек, тринадцатилетний герой с большим сердцем – сердцем своего народа.