Текст книги "Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий"

Автор книги: Венди Голдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Настроения рабочих

Хотя советские достижения порождали энтузиазм и гордость, недостаток продовольствия, несчастные случаи и напряженная работа стали причиной ослабления поддержки политики партии. Многие рабочие задавались вопросом, почему революция так мало сделала для улучшения их бедственного положения. Осуждая политику за то, что она сделала в настоящее время, а не за то, что она обещала сделать в будущем, они обвиняли государство в стремительном падении уровня их жизни. Большевики расценивали эти высказывания как проявление «политики живота», узким, политически наивным требованием мгновенного удовольствия. ^{70} На Ленинградском машиностроительном заводе «Красный Путиловец», известном своими революционными традициями, партийные активисты установили большую доску, на которой рабочие могли вывешивать свои вопросы. Доска была испещрена многочисленными жалобами. В одной из них говорилось:

«Почему не снабжают детей молочными продуктами? Ведь Ленин сказал: “Нужно молодое, здоровое поколение”, а с одного черного хлеба ребенок не будет здоров. Ведь не все в состоянии покупать молоко с водой по 2 руб. или стоять в очереди по 3 часа в “Молокосоюзе” за литром молока по 1 руб. У нас в турбинном цеху висит плакат на стене, что в 1932 году положение с молочными продуктами улучшится. Но на факте ничего нет. Мы сейчас переживаем все трудности, для наших детей строим социализм, но как видно, им не дождаться социализма». ^{71}

Рабочие спрашивали, какие средства они должны пожертвовать на финансирование индустриализации. Когда на текстильной фабрике им. Щербакова в Москве стоимость стакана чая увеличилась втрое, рабочие почувствовали, что они доведены до предела: им не хватало сил, чтобы работать, питание было слишком скудным. Один их них воскликнул: «Они строят социализм наизнанку, нас грабят. Мы не можем работать не жравши». ^{72} Некоторые жаловались, что их положение стало хуже, чем до революции. Один рабочий сердито заявил: «Послушайте, все знают, что раньше нас эксплуатировали капиталисты, но жизнь была лучше. Теперь мы говорим об экономике, но эта экономика душит нас». Механик сказал директору: «Нам нужно снизить цены, чтобы мы могли прокормиться, потому что я не могу даже выполнить свою норму». ^{73} Когда одного старого рабочего Московского каучукового завода перевели на другую работу в 1934 году, его зарплата снизилась до 120 рублей в месяц. Он отправился в заводской комитет, и, сняв шляпу, сказал представителю завкома: «Спасибо вам и в вашем лице советской власти, что за 35 лет работы мне обеспечена голодовка». ^{74} Многие рабочие сомневались, сможет ли партия, складывая средства в тяжелую промышленность, когда-нибудь наладить потребление. Ученики школы ФЗУ Ижорского машиностроительного завода в г. Колпино Ленинградской области в 1933 году написали в ВЦСПС письмо с жалобой на условия жизни. Заводская администрация в течение четырех дней не выдавала 150 учащимся пропуска в столовую. «Уборных до сих пор нет. Ребята ходят, куда попало, т. е. вокруг своего общежития». Не было дров или угля для отопления, у большинства молодых людей не было обуви. Ремесленники горько шутили; «К концу второй пятилетки будем есть тракторы». ^{75}

Рабочие не доверяли политике партии не только в том, что касалось капиталовложений и заработной платы, но и в отношении сельского хозяйства. Многие новые переселенцы, рабочие, имевшие родственников в деревне, составляли значительную часть рабочей силы; они не верили партийным сводкам о коллективизации и процветании сельского хозяйства. На московской швейной фабрике передали записку профсоюзному работнику, выступившему с трибуны с бодрыми речами. В ней говорилось: «Как долго вы будете продолжать обманывать нас? Вы говорите, что государство и колхозы засевают больше земельных площадей и увеличивают поголовье скота, но нас все хуже и хуже обеспечивают продовольствием. Мы больше вам не верим. В первой пятилетке нас кормили костями, во второй – будут кормить собачьим мясом». ^{76} Многие рабочие также не верили объяснениям партии, что в нехватке продовольствия виноваты кулаки. Рабочий металлургического завода им. Дзержинского в Днепропетровске категорично заявил: «В деревне кулаков никаких нет. Отбирают последнее у нищих в лаптях». Рабочий механического цеха выразил более мрачную точку зрения: «В Советском Союзе полная голодовка. Это – крепостное право. Колхозы находятся в рабском положении. Люди на станциях едят (картофельные) очистки. Газеты пишут, что за границей голод, а голод-то, наоборот, у нас». ^{77} Свежие новости из деревень приносили на заводы потоки переселенцев из сельской местности. В бараках завода № 45 около сорока рабочих приняли участие в жаркой дискуссии по вопросу коллективизации. Один из них заявил: «Что ты, докладчик, нас убеждаешь в достижениях. Ведь коммунисты довели страну до того, что начали торговать человеческим мясом. Покупая колбасу, я обнаружил человеческий палец с ногтями». Другой рабочий горько заметил: «Читал на днях в газете “Известия” статью самого т. Сталина, где он пишет, что нужно 35% населения уничтожить». Когда остальные рабочие запротестовали, лежавший на кровати мужчина, с сарказмом спросил у молодого человека, новичка на заводе: «Скажи, Ваня, что вынудило тебя бросить деревню, голод или богатая жизнь?». «Конечно, голодовка», – ответил Ваня. «Скажи, пожалуйста, – продолжил рабочий, – а где хлеб мужика?». «Отобран государством», – сказал Ваня. «А где скот? Коровы и лошади?». «Коров отобрали, – просто ответил Ваня, – а лошади погибли с голоду, нечем кормить». В разговор вмешалась уборщица барака, заявив, что только советская власть освободила от нищенской сумы ее и ее мать. Рабочий презрительно усмехнулся: «Только вам и дана жизнь». ^{78}

Недоверие к государственной политике иногда оборачивалось открытой враждебностью по отношению к партии. На машиностроительном заводе «Пролетарский труд» один пожилой рабочий заявил: «Большевики довели до того, что скоро все подохнут с голода. Всюду опять очереди. Пай прибавляют, а ничего не дают». ^{79} Одна работница спросила: «На что нам колдоговор. На кой черт так творить революцию, когда с голода дохнут? Разве фабком этого не знает, что некоторые рабочие пухнут от голода. Ленин был бы, было бы лучше». ^{80} Многие начинали понимать фальшь оптимизма профсоюзных и партийных работников. Устав выслушивать длинные речи, один из рабочих Ленинградского машиностроительного завода «Электросила» спросил с сарказмом: «Сколько еще коммунисты будут мучить народ своей “правильной” политикой?» А маляр Мытищинского вагоностроительного завода воскликнул: «Хорошая власть была бы без коммунистов. Коммунисты только могут много обещать улучшить положение рабочих. А когда же мы, наконец, мы увидим это улучшение? Пятилетку уже кончили, а где же ваше обещание?» ^{81} Другой рабочий пришел к простому заключению: «Коммунисты – все воры и бандиты». ^{82}

В 1931 году Сталин произнес речь на конференции руководителей, призывая положить конец «уравниловке» и ввести резкую разницу в оплате труда квалифицированных и неквалифицированных рабочих. ^{83} Для обеспечения мотивации труда партия детально разработала иерархию потребления и привилегий, которые были разными для рабочих, занятых в тяжелой либо легкой промышленности, различались по регионам, а также зависели от уровня квалификации. К иждивенцам в семьях рабочих, так же, как к самим рабочим применялся метод дифференцированного распределения продовольствия. Например, члены семьи, зависимые от кормильца, работавшего в тяжелой промышленности, получали больший рацион, чем те, кто работал в легкой промышленности. Целью этой политики было создание у рабочих стимула к повышению квалификации, но в то же время подобная дифференциация вызывала чувство обиды на тех, у кого было больше привилегий. Занятые на предприятиях легкой промышленности считали несправедливым дифференцированное распределение рациона для их семей, и не видели в этом никакой логики. Рабочий из Саратова – член партии, спросил в сердитом изумлении: «Хлеба у нас не хватает. Почему же неправильно распределяют хлеб? Например, жена рабочего завода “Комбин” получает 400 граммов хлеба, а жена рабочего-швейника одежды получает 100 грамм». Пожилой рабочий-швейник назвал этот стограммовый паек, получаемый его женой, «медленным умиранием». «Когда устраивали Октябрьскую революцию, – заявил он, – то говорили, что будет равенство и братство, а на деле его нет. Наши рабочие опухают от голода. Почему в Москве швейники хорошо питаются, разве мы не равны?» ^{84} Рабочие московских предместий возмущались тем, что столица лучше обеспечивалась, чем другие регионы. Рабочий Люберецкого завода по производству сельскохозяйственных машин написал: «Рабочий класс, благодаря политике партии, ведет полуголодное существование, В то время как Москва – этот паразит трудящихся всего Союза, – получает промтовары и продукты с избытком, которых хватает не только для личного потребления, но и для продажи приезжим из пригородов. У нас ничего нет. Неужели нам в Люберцы нельзя подать хотя бы керосин. Рабочий, утром идя на работу, не может себе чаю согреть». ^{85} Другие рабочие были убеждены, что евреи и представители других национальностей используют русских в своих интересах. Рабочий завода им. Фрунзе удивленно покачал головой, послушав речи руководства об экономических достижениях: «Они так хорошо говорят, наверное, они евреи или армяне. Мы, русские, так не говорим». ^{86} Рабочие внимательно присматривались к разнице между своими заработками и зарплатами партийных и профсоюзных руководителей. В зависимости от уровня квалификации и от отрасли промышленности, основная зарплата рабочего составляла 150-500 рублей в месяц (без учета сверхурочных или сдельной работы). В 1936 году секретари ВЦСПС получали 1100 рублей в месяц, руководители профсоюзов – от 700 до 900 рублей, а председатели республиканских, областных и районных комитетов профсоюзов получали от 600 до 800 рублей. Профсоюзные работники, также как и рабочие, получали дифференцированную зарплату – в зависимости от того, работали они в Москве или за пределами Москвы или Ленинграда, в профсоюзе тяжелой или же легкой промышленности. Размер их зарплат был трудно сопоставим с зарплатами партийных или государственных чиновников того же уровня. ^{87} Официальные лица были наделены многочисленными привилегиями, включая регулярные продуктовые заказы и доступ в магазины с лучшим ассортиментом товаров. Разделяющие рабочих и чиновников разница в зарплате и привилегии, были невелики, но даже самая незначительная разница провоцировала негодование тех, кому досталось меньше. Один строитель спросил: «Почему мы, рабочие, не имеем права покупать в магазинах, предназначенных для инженерно-технического персонала? Нам тоже нужны продукты». ^{88} Многие рабочие выступали за уравнивание заработной платы. Другие были настроены более критично, утверждая, что за счет их труда создается новая элита. Шпульница фабрики «Красная Талка» на политбеседе в 1932 году удивленно спрашивала: «Долго ли будем терпеть такую жизнь? Ведь никуда не годится: кто-то сыт, а рабочему – одна корка хлеба, и работай за нее! Они доведут нас до могилы». ^{89} По словам рабочего станкостроительного завода, государство богатеет по мере того, как худеют рабочие. Протестуя против уменьшения нормы хлеба весной 1932 года, он отметил: «Рабочих кормят костлявой рыбой, а свинину отправляют в Кремль». ^{90}

Обещание изобилия

Экономическая программа партии предусматривала кратковременные жертвы во имя будущего долгосрочного процветания. ^{91} Рабочие, не сумевшие понять эту идею, считались политически «отсталыми», неспособными воспринять какую-либо политику, кроме урчания их животов. Ничто не делало это обещание отсроченного изобилия таким очевидным, как государственные для финансирования индустриализации. Займы, вкладываемые в значительной степени в государственный бюджет, обеспечивали только 10% планируемых государством поступлений в бюджет в 1931 году. ^{92} Партийные и профсоюзные чиновники призывали рабочих подписываться на займы, делая отчисления из зарплат. Хотя займы считались добровольными, на практике у рабочих не было другого выбора, кроме как подписаться на них. Деятели партии и профсоюзов, на которых давили сверху, демонстрировали единодушную поддержку займов, упрашивали рабочих, приставали к ним и угрожали до тех пор, пока те не соглашались.

Реакция рабочих на кампанию займов показала, что не все они безоговорочно поддерживают политику государства. В некоторых случаях возмущение рабочих было настолько велико, что они отказывались подписываться на займы целыми коллективами. Например, рабочие лесопильных заводов в Минске, Борисове, Гомеле и других белорусских городах просто отказывались подписываться. В Минске рабочие кузнечного и литейного цехов машиностроительного завода «Коммунар» отказались подписаться на новые займы в 1932 году. Один рабочий заявил от имени всех: «Мы больше ни на что не собираемся подписываться». Бригадир подтвердил: «Вы не получите ни копейки на новый заем». А другой рабочий выкрикнул в поддержку: «Ни копейки! Пусть подписываются ударники». Даже коммунисты и члены заводского комитета сердито говорили: «О займах они не забывают, а о спецодежде уже забыли». Когда организаторы кампании пытались заставить рабочих подписаться, один из них заявил: «Товарищи, мы еще не подписались, а [они] только душат. Жалованья не прибавляют, а цены ежегодно набавляют. Как же тут работать? Совершенно обдирают, [с повышением цен] мое дело плохо. Если я куплю себе и жене ботинки, а цены новые, почти что рыночные, то дети босяком пойдут, и в питании придется урезать, а у нас заем. Определенно заявляю, я на заем подписываться не буду. Пусть делают со мной, что хотят. У меня больше нет сил. Нужно прекратить работать». После угроз и грубого нажима со стороны агитаторов большинство рабочих, наконец, проголосовало за займы. Один рабочий воздержался, при этом с горечью заметив, что слишком ослабел от голода, чтобы поднять руку: «Дожили, хоть вешайся». На машиностроительном заводе им. К. Е. Ворошилова в Минске рабочие котельного цеха на призыв к займам сердито отвечали: «Что еще подписываться на заем, и так наша прибавка идет государству. Никто не имеет права заставить нас подписаться». «Пусть вернут нам деньги за прошлый заем, а потом мы проголосуем за новый». Из 200 рабочих только 14 человек проголосовали за заем. Один рабочий объяснил, почему рабочие не могут подписаться: «Очень уж стало дорого. Зарплата не увеличивается, а цены растут. Молоко стоило двадцать семь копеек, а теперь оно стоит сорок пять копеек». Когда другой рабочий спросил у него, каким образом рабочие могли бы помочь государству, тот цинично ответил: «Кому помочь? Тем, кто по двадцать раз ездит на курорты?» В кузнечном и ремонтном цехах рабочие срывали со стен плакаты, призывающие к займам, и ставили закорючки вместо подписей на подписных листах. ^{{93} ,} [11]11
  Рабочие стекольной фабрики в западном регионе также отказались подписаться и сорвали лозунги со стен. Об отрицательных настроениях, выявленных в кампании по займу // ГА РФ. Ф. 5451. Оп. 43. Д. 12. Л. 114.


[Закрыть]Обманутые в своих надеждах, беспредельно уставшие, рабочие повсеместно срывали собрания гневными криками: «Снова заем! Снова обкрадывают народ! Пусть сначала накормят нас, а потом спрашивают! Выдайте по 4 кг муки!» Собрание закончилось скандалом. ^{94}

Основанием для большинства рабочих протестов была низкая зарплата и дороговизна продуктов. Рабочий кондитерской фабрики объяснил: «Я получаю 75 рублей в месяц. Я не могу подписаться на заем, так как невозможно жить на эти деньги». Многие доказывали, что они не могут подписаться, так как им зарплаты «на жизнь не хватает». В Минске работницы фабрики им. Н. К. Крупской объясняли: «Мы на заем подписываться каждый год не будем. Плохо кормят». Особенно возмущались требованиями партии рабочие, получавшие самую низкую зарплату. Посудомойка с бумажной фабрики отметила с возмущением: «Включите нас в первую очередь в список на продовольствие, и тогда мы подпишемся на заем. У нас маленькая зарплата, нет спецодежды, мы получаем 250 г хлеба. Мы голодны, а нас одаривают займами!» ^{95} Эти рабочие сопротивлялись подписке на займы не из принципа, а из-за бедности.

Однако многие рабочие критически относились не только к займам, но и к политике партии. Они жаловались, что им нет никакой выгоды от принудительной подписки. Рабочий трамвайного депо сказал: «Государство дает нам мало хлеба, еще больше урезает пайки и к тому же просит денег, принуждают нас подписываться на ежемесячные отчисления. Только дурак подпишется на это. Они выжали все соки из рабочих». У других вызывала отвращение практика государства представлять, будто бы каждая кампания инициировалась самими рабочими. Бывший троцкист машиностроительного завода им. К. Е. Ворошилова в Дружково на Украине сказал группе рабочих: «Сейчас нас ведут за собой, прикрываясь красивыми фразами. Говорят, что рабочие требуют новых займов… За них единогласно голосуют на заводах, проводят кампании от нашего имени». Возмущенный отсутствием демократии на заводах, он считал заем ни чем иным как принудительным сбором средств. Бывшие троцкисты – рабочие московской обувной фабрики целой группой также отказались подписаться, но капитулировали после того, как им пригрозили увольнением. ^{96}

Массовое сопротивление привело в замешательство партийных и профсоюзных активистов, и они приступили к угрозам. На деревообрабатывающей фабрике в Иваново, рабочие рассказывали, что должностные лица «замучили их до смерти» призывами к займам. На бесконечных собраниях они «исчерпали терпение» рабочих, которые подписывались по причине крайней усталости. Мастер цеха текстильной фабрики решительно заявил: «Кто не подпишется на заем, сниму со станков и поставлю в запас». ^{97} Руководители партии и ВЦСПС критиковали подобные методы, однако местные активисты часто чувствовали, что у них нет выбора. Ответственные за сбор подписей признавались, что они не представляли, как убедить своих товарищей. Бригадир текстильной фабрики в г. Клин спросил партработников: «Что я должен делать с рабочими, которые не хотят подписываться? Я сказал им, что они должны подписаться в поддержку других рабочих, но они отказались, и мы до сих пор не закончили это дело». Некоторые более честные активисты просто советовали рабочим не падать духом в трудной ситуации: «Неважно, что нет выхода. Вы должны подписаться, и лучше сделать это сейчас. По крайней мере к вам не будут приставать каждые две недели, так как вы уже заплатили». ^{98} На другой фабрике рабочий безнадежно развел руками: «Они доверили мне сбор подписей, и смотрите, – сказал он, – я пошел к рабочим. Но я стыжусь этого, так как знаю, какое положение рабочих в настоящее время. Один рабочий сказал мне: “И не стыдно тебе говорить мне о займе, у меня дети голодные?”» ^{99}

Роль профсоюзов

В 1920-е годы профсоюзы играли активную, хотя и ограниченную роль в защите интересов рабочих. Они обсуждали условия трудовых и производственных договоров, успешно защищали интересы рабочих во время многочисленных споров по поводу оплаты труда, компенсационных выплат, найма и увольнения рабочих, а также техники безопасности на производстве. Забастовочная активность в 1920-е годы была различной. Количество забастовок уменьшилось после 1922 года, и снова возросло во второй половине двадцатых годов. В большинстве своем они были кратковременными и ограниченными, в них участвовали рабочие одного завода или цеха. Профсоюзы призывали рабочих – вместо забастовок, – добиваться рассмотрения своих жалоб через официальные каналы, в арбитраже. Профсоюзы обладали значительным влиянием, являясь частью управляющего «треугольника» на предприятиях, в который также входили представители руководства и партии. Они сохраняли свою ограниченную, но явную независимость от государства. Например, в 1926-1927 годах они отстаивали интересы рабочих в горячих дебатах по вопросам зарплаты и производительности перед Высшим Советом народного хозяйства. ^{100}

При всем этом в 1920-е годы профсоюзы не являлись полностью независимыми представителями рабочих. Их роль в «треугольнике» давала им большее влияние, но также компрометировала их взаимоотношения с руководством. Председатель ВЦСПС М. П. Томский признавал, что объединение интересов руководителей и представителей профсоюзов причиняет вред рабочим. С принятием первого пятилетнего плана, плановики из центрального аппарата установили производственные задания и зарплаты, узурпировав роль профсоюзов в обсуждении условий коллективных договоров. Профсоюзы, лишенные своих функций, были переориентированы на улучшение трудовой дисциплины и повышение производительности труда. На 8-м Съезде профсоюзов в декабре 1928 года И. В. Сталин и его сторонники выступили с нападками на профсоюзных лидеров, защищавших «так называемую “сугубо рабочую точку зрения”» в ущерб индустриализации. Л. М. Каганович – верный союзник Сталина сидел в президиуме ВЦСПС и был противовесом М. П. Томскому, который отказался от должности председателя ВЦСПС. Борьба обострилась весной, когда Центральный Комитет партии подверг критике деятельность М. П. Томского, Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова за «настраивание профсоюзов против партии» и умалчивание о «тред-юнионистских» тенденциях. В июне 1929 года Томский был отстранен от работы в ВЦСПС. Смещение его с должности и принятие первого пятилетнего плана, ознаменовали конец ограниченной независимости профсоюзов, которую они имели в 1920-е годы. Впоследствии Сталин и Каганович контролировали чистки в рядах ВЦСПС и профсоюзов. По словам Томского «все руководство» было уволено, включая более чем две трети членов Центрального комитета профсоюзов, а также членов заводских комитетов. Чистка в рядах профсоюзов продолжалась в течение всего 1931 года. Старые профсоюзные чиновники и активисты были заменены молодыми ударниками. ^{101} Сталин и его сторонники клеймили бывших лидеров профсоюзов словами «недемократичные, безнравственные личности, бюрократы», а рядовые члены профсоюзов никак не возражали против этих нападок. ^{102}

Бурное развитие экономики в 1930-е годы еще больше ослабило профсоюзы, которые часто делились по территориальному и профессиональному принципу. В 1931 году ВЦСПС разделил профсоюз горняков на четыре отдельных профсоюза, а когда-то могущественный профсоюз металлургов – на шесть профсоюзов, включая отдельные профсоюзы в металлургической промышленности и машиностроении. В 1934 году профсоюз металлургов снова разделился на три региональных профсоюза, а профсоюз рабочих машиностроительной промышленности был раздроблен на шесть новых союзов – в зависимости от вида машиностроения. В период с 1934 по 1935 годы общее количество профсоюзов увеличилось с 47 до 159 и насчитывало 19 млн. 41 тыс. членов, что составляло 81% занятых в промышленности, строительстве, на транспорте, в общественном питании, в области образования, в совхозах и прочих сферах экономики. Было создано семьдесят семь отдельных промышленных профсоюзов, в которые входила самая многочисленная группа рабочих (42%). ^{103} Каждый союз имел центральные, региональные и местные комитеты (фаб-, зав– или месткомы – аббревиатуры для комитетов профсоюза предприятия, цеха или местного комитета). Увеличение количества профсоюзов порождало рост бюрократии. В каждом из центральных комитетов работало около двадцати оплачиваемых штатных работников, на местном уровне работали инструкторы по культуре, физической культуре и политике. В 1936 году в аппарате профсоюзов было занято 71 тыс. 500 оплачиваемых работников. 79% членских взносов расходовалось на административные нужды, что составляло 402 млн. рублей. В 1937 году штат профсоюзных работников был сокращен вдвое и насчитывал 35 тыс. человек. Административные расходы были сокращены на 42% и составили 221 млн. рублей. Однако штаты снова быстро раздувались, в 1939 году в профсоюзных структурах работало 213 тыс. 568 человек. В 1940 году численность работников профсоюзов была сокращена до 79 тыс. 341 человека (вдвое больше, чем в 1937 году). На нужды профсоюзов было выделено 1 трлн. 363 млн. рублей. Оказалось, что почти невозможно сдержать рост числа профсоюзных работников и расходы на содержание аппарата. ^{104}

ВЦСПС был главным органом профсоюзных организаций, который определял стратегию, реагировал на жалобы, выделял средства и контролировал условия труда. В июне 1933 года Народный Комиссариат Труда был упразднен. Весь персонал и осуществляемые им функции предоставления социальных услуг, включая управление компенсационными фондами для рабочих, были переданы ВЦСПС. В 1936 году штат ВЦСПС насчитывал более 340 человек. Возглавлял ВЦСПС Н. М. Шверник. Управление осуществлялось секретариатом – выборным профсоюзным органом, куда входили Н. М. Шверник, А. К. Аболин, Г. Д. Вейнберг, В. И. Полонский, Н. Н. Евреинов. Президиум ВЦСПС состоял из пяти секретарей и еще десяти членов. В структуру аппарата ВЦСПС входили: инспекция труда и культурно-клубная инспекция; отделы трудовой статистики, иностранных рабочих, планирования и регулирования заработной платы, финансов. Имелся свой журнал «Вопросы профдвижения»; научная библиотека; бюро соцстраха и физической культуры, а также научно-исследовательский институт профдвижения; особый отдел, занимавшийся внутренней политикой и секретной информацией о забастовках, нарушениях порядка, несчастных случаях и условиях труда рабочих. ^{105}

После устранения Томского и чистки среди «правых» партия определила место профсоюзов в ходе индустриализации – им была отведена вспомогательная роль. В январе 1933 года совместный пленум Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии ВКП(б) определил задачи профорганизаций: укреплять трудовую дисциплину, предотвращать перерасход фонда заработной платы, поддерживать высокие производственные нормы и поощрять рабочих к улучшению своих профессиональных навыков и овладению новыми технологиями. Не было ощутимых различий между выполняемыми ими функциями и функциями капиталистического управления. Заводские комитеты, завладевшие заводами в 1917 году, получили указание контролировать зарплаты рабочих, чтобы они не увеличивались из-за нелегальных переработок или сдельной работы. ^{106} По существу профсоюзы представляли собой группу поддержки производства и являлись «сторожевыми псами» фонда заработной платы.

ВЦСПС и ЦК Союзов официально придерживались предписанных им ролей, но активистам заводских комитетов трудно было пропагандировать политику, противоречащую текущим интересам их членов. Например, когда в 1932 году государство повысило цены на продукты, многие профсоюзные активисты задавали вопросы: «Сохраняется ли реальная зарплата рабочих? Проводимое повышение зарплаты отразится ли на повышении цен? Почему мы нарушаем Постановление XVI съезда партии (1930), когда XVI съезд постановил бороться за повышение реальной зарплаты?» ^{107} Вместо того чтобы добиваться увеличения заработной платы, партийные активисты обучали продавцов розничной торговли, как следует отвечать рабочим на их гневные вопросы о ценах. Они были призваны проводить разъяснительную работу в отношении линии партии, а именно: повышение цен позволит продолжать развитие экономики. ^{108} Активисты плохо справлялись с разъяснительной работой среди работников прилавка. Когда сердитые покупатели спрашивали, почему поднялись цены, продавцы отвечали: «Причина одна: циркуляр ТПО. Вероятно, темпы строительства виноваты». Другие уныло отвечали: «Плохо идет сбор продовольствия». Профсоюзный активист из Ленинграда спросил директора магазина: «Вы провели обучение персонала, как отвечать на вопрос о повышении цен?» Директор пожал плечами: «Пусть Сталин их информирует». Когда рабочий в столовой типографии «Правда» спросил подавальщицу, почему цена на чай поднялась с двух до пяти копеек, та раздраженно ответила: «Скажи спасибо, что вода есть, а то и этого не будет». ^{109}

Кроме разъяснительной работы о причине роста цен профсоюзных активистов мобилизовали на проведение национальной кампании по превращению нового коллективного договора «в инструмент повышения производительности труда». Не удивительно, что рабочие гневно реагировали на кампанию. Профсоюзные активисты были смущены и подавлены своими новыми полномочиями и мало что делали. Секретарь ВЦСПС Вейнберг сообщил в ЦК, что многие заводские комитеты игнорировали кампанию, не проводили дискуссий в трудовых коллективах, а просто подписывали договор от имени профорганизации. И рядовые члены профсоюза, и активисты уже не относились всерьез к коллективным договорам, которые когда-то открыто обсуждались в заводских комитетах, представлявших интересы рабочих. Один рабочий презрительно бросил: «Колдоговор – это филькина грамота». ^{110} Профсоюзные активисты также сопротивлялись уменьшению «перерасхода» фонда заработной платы. Они закрывали глаза, когда начальство присваивало рабочим звание «фиктивных ударников» с целью сохранить заработную плату и без всякого энтузиазма относились к ударничеству и другим формам «социалистического соревнования». Вейнберг обвинял их в неспособности агитировать за высокую производительность труда и трудовую дисциплину. ^{111} Профсоюзные активисты чувствовали себя неловко, пропагандируя политику, которая уменьшала и без того скудный заработок рядовых членов. Они не знали, как отвечать на вопросы рабочих. На цеховом собрании завода им. Марти один из рабочих передал в президиум анонимную записку: «Почему профорганизация крепко борется за технически обоснованные нормы и крепко греет за перерасход фондов зарплаты, и почему не борется, когда повышают цены на продукты и промтовары?» ^{112} Рабочие не понимали целей профсоюзов, которые поддерживали усилия государства в извлечении максимальных дивидендов от индустриализации, и противодействовали стараниям руководства сохранить шкалу заработной платы на прежнем уровне. Они возмущались, когда их в принудительном порядке созывали на собрания, чтобы подписать договор, подрывающий их интересы. Один бригадир объяснил, что незачем идти на собрание, так как колдоговор ничего не дает. ^{113}

В 1935 году роль профсоюзов в переговорах, касающихся коллективных договоров, норм выработки, шкалы заработной платы, вообще сошла на нет. Все эти вопросы оказались в компетенции ВСНХ. ^{114} Лишенные возможности вести переговоры об условиях найма и неспособные защитить своих членов, профсоюзы старались облегчить вопиющее положение рабочих, способствуя ускорению поставок продовольствия и рабочей одежды, улучшая распределение продуктов и жилищ, а также разбирая их жалобы. ^{115} Они вели учет новых членов, курировали культурную, политическую, спортивную и образовательную сферу предприятия, распределяли денежную компенсацию за несчастные случаи и болезни, занимались вопросами отпуска и санаториями. Являясь горячими сторонниками экономического развития, профсоюзы занимались облегчением условий, созданных политикой, которую они не могли подвергать сомнению или выступать против нее.