Текст книги "Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий"

Автор книги: Венди Голдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Управленцы и рабочие

Охота на «врагов» и «вредителей» сильно подорвала авторитет хозяйственников на заводах. ^{507} Директора теряли бесконечно долгое время на собраниях, защищая себя самих и своих подчиненных от обвинений в политических, биографических и технических вопросах. Степанову удалось удержаться на своей должности, а на заводе «Динамо» немногим более чем за год сменилось три директора. Первый директор, Жуков, был исключен из партии; его сменил Ясвоин, который незамедлительно подвергся нападкам за плохую организацию цехов, нарушения финансовой дисциплины, отмену премиальных и неспособность восстановить порядок. Он оказался в невыносимой ситуации. Если бы он «восстановил» порядок, как этого требовали руководящие работники завода, то его обвинили бы в «подавлении критики». Если бы он снова ввел оплату премиальных – как того требовали рабочие, он был бы вынужден перерасходовать фонд заработной платы. Секретарь парткома признал, что наблюдается резкое падение трудовой дисциплины среди рабочих и руководящего состава завода. Частично в этом был виноват партком. Члены парткома систематически подрывали авторитет Ясвоина, к примеру, запрещая ему принимать новых работников. Его заставили извиниться за то, что он принял на работу заместителя директора: «Я не знал, кто должен был отбирать кадры, я или партком». Не обладая достаточной властью, но принимая на себя всю вину, Ясвоин был парализован страхом и депрессией. Партком осудил его поведение: «Прежде всего он должен ликвидировать свое пессимистическое отношение к работе». Тем не менее, Ясвоин имел основания для пессимизма: он также был вскоре исключен из партии и арестован. ^{508}

Не пользовались авторитетом и начальники цехов. Начальник смены или цеха не мог критиковать или уволить рабочего, иначе бы его объявили «врагом народа». Когда член партии по фамилии Коростелин, работавший на ликероводочном заводе, был обвинен начальником цеха Тынковым в растрате государственных средств, он тотчас принялся нападать на своего начальника, предъявляя ему политические обвинения. Он развернул против Тынкова настоящую кампанию, требуя его ареста как «троцкистского врага». В докладной записке директору завода он обвинял Тынкова в том, что тот пытался уволить коммунистов из цеха, «пожирал» людей, вынуждал старейших рабочих уйти с завода и платил рабочим большие премиальные, чтобы заручиться их поддержкой. На свой страх и риск директор не реагировал на подобные обвинения. Он создал комитет по расследованию, который защитил начальника цеха Тынкова от нападок Коростелина. Партком в это дело вообще не вмешивался, «умыл руки». Коростелин, обвиняемый в плохом управлении, предстал перед судом. Несмотря на это, он продолжал писать доносы в партком и райком партии, заявляя, что Тынков – «враг народа». Суд признал Коростелина виновным, но помогли действия НКВД. Ему удалось избежать наказания благодаря своевременным арестам Тынкова и инженера, который принимал участие в работе комитета по расследованию. ^{509}

Но Коростелин все еще не был удовлетворен. Арест Тынкова и инженера помешал ему представить себя жертвой. Он возмущенно выговаривал членам парткома: «Я пятнадцать лет состою в партии и работаю на этом заводе двадцать пять лет. Мой партбилет был поставлен под угрозу Меня предали суду Кто в этом виновен? – Враг народа». Но в парткоме ему ответили: «Вы виновны. Вы должны за это ответить». – «Если бы я не был так возбужден этим, я бы попал в тюрьму на длительный срок». Коростелин ругал секретаря парткома: «Я Вам неоднократно писал, что Тынков – враг народа. Вы что хотите, чтобы он пришел и сказал, что он враг народа?» Он был в ярости, что его обвинения не привели к немедленным действиям, и что он был вынужден предстать перед судом. Несколько членов парткома пытались объяснить Коростелину, что невозможно арестовывать людей без доказательств, на основе заявлений одного человека, но все было напрасно. ^{510} Коростелин пошел в атаку против всех членов парткома. Он написал заявление в райком партии, что партком завода не помогал ему в разоблачении врагов. Члены райкома, испугавшись, что и им самим могут предъявить подобное, начали новое расследование. Члены партии были настроены друг против друга. Секретарь парткома призналась в недостатке бдительности, но поддержать Коростелина отказалась: «Не ты тут герой, – предупредила она его, – а органы НКВД работали, и нельзя приписывать, Коростелин, тебе лавры». ^{511}

Случай Коростелина свидетельствует о том, насколько легко было превратить потерю времени и средств, плохое управление или растрату в «политическое» дело. Когда начальник цеха Тынков уличил Коростелина в обмане, тот ринулся в бой, используя любое средство, имеющееся в политическом арсенале. Он обвинял Тынкова в препятствовании проведению партсобраний, подкупе рабочих и «троцкизме». Его обвинения, ставшие прямым ответом на угрозу его собственной безопасности, в конечном счете, привели к аресту его начальника. К тому времени, как дело закончилось, Тынков оказался в тюрьме, а члены парткома – под следствием за «отказ разоблачать». Этот случай ясно показал: любой руководитель, пытавшийся наказывать за вредительство, должен быть готов самоотверженно противостоять встречным обвинениям.

Викулов – заместитель директора ликероводочного завода столкнулся с многочисленными обвинениями в свой адрес, после того как Монгерт, назначенный им требовательный бригадир, был арестован. Рабочие, недовольные установленной бригадиром строгой дисциплиной, праздновали победу: органы НКВД арестовали Монгерта за то, что он уволил «старых, хороших рабочих». У Викулова было другое мнение. Он защищал Монгерта за то, что тот боролся с пьянством рабочих и мелким воровством. Безоговорочно приверженный правде или опасаясь, что обвинений в пособничестве, Викулов отказался осуждать Монгерта. Представитель райкома партии Ефтеев сердито упрекал Викулова:

Ефтеев: «Вы говорили, Монгерт требовал, нажимал, боролся с воровством».

Викулов: «Может быть, он перестраховывал себя».

Евтеев: «Именно он перестраховывал, нажимал на рабочих, пытался показаться активным советским человеком».

Викулов: «Возможно».

Евтеев: «А он был враг, а ты его проглядел и воспевал его».

Викулов: «Я рассказал все, как было».

Евтеев: «Я бы не сказал, что он боролся, нажимал. Нужно было сказать: “Извините. Я – член партии проглядел эту сволочь”, – а не воспевать».

Викулов: «Я не воспеваю».

Несколько членов партии воспользовались арестом Монгерта для нападок на Викулова. Всплыли старые обиды между транспортным отделом и другими цехами. Начальники цехов жаловались, что транспортный отдел отказывался отгружать плохо упакованные материалы. Викулов, не желавший занимать маловажными предметами дорогое место в попутной машине, отправлявшейся с завода, отказался погрузить в машину корзины с подарками в честь празднования Октябрьской революции и отвезти их на склад. Он резко сказал парторгу: «Найми такси!». Другие обвиняли Викулова в том, что он и Монгерт настраивали рабочих и членов партии друг против друга и увольняли старых рабочих. Викулов защищался. Он сердито объяснил, что один из тех рабочих был хроническим алкоголиком. «Сколько раз он пьянствовал на заводе, – заявил Викулов. – Вчера он тут выступал [на собрании] и был выпивши». После ареста Монгерта на Викулова посыпалось множество жалоб. Политика и производство стали настолько тесно взаимосвязаны, что больше невозможно было всерьез осуждать пьянство, отказывать в отгрузке или обсуждать дела завода. ^{512}

Крикуны и организационный хаос

В 1938 году парткомы были всецело заняты рассмотрением заявлений и расследованиями. Вряд ли кто-то, кто бы не был «виновен» в чем-нибудь: в связи с «врагом», наличии темных пятен в биографии, в несчастном случае, в технической или политической ошибке. Репрессии вышли далеко за пределы целевой группы бывших оппозиционеров. Партсобрания превратились в войну, где каждый воевал с каждым, войну, в которой невозможно было отделить правду от грязных обвинений, злобы и мести. Оставшиеся на свободе научились охотиться на врагов, были скоры отражать любые нападки встречными обвинениями. Стремясь защитить себя, они – в качестве упреждающего удара – обвиняли других. Выражаясь партийным языком, они стали «крикунами». Парткомы больше не мучились угрызениями совести, когда «крикунов» арестовывали за то, что те «кричали во всю глотку».

Парткомы находились под сильным давлением; они должны были «разоблачать» врагов до того, как тех арестовывали сотрудники НКВД. Однако невозможно было предугадать желания НКВД. Часто члены парткома не имели представления, почему кого-то арестовывают. После ареста они пытались компенсировать свое бездействие тем, что находили человека, которому предъявляли обвинение в том, что он «проглядел врага». Эта практика неизменно приводила к новым жертвам. Например, арест директора фабрики «Трехгорная мануфактура» Полозкова сначала был для членов парткома потрясением. Но шок сменился необходимостью срочно свалить на кого-нибудь вину. «Вредители засели среди нас, и никто их не заметил, – заявил один из членов парткома. – Где был наш треугольник [директор, секретарь парткома, профорг], который не разглядел, что делают эти вредители?» Вскоре партком переключился на своего секретаря Северьянову, обвиняя ее в том, что она окружила себя «подхалимами» и «лизоблюдами». «Как еще можем мы объяснить наличие таких врагов как Полозков в парткоме?» ^{513} На смену ей пришел другой секретарь, но снова мало что изменилось. Тогда партком сосредоточил внимание на оставшихся сторонниках Северьяновой. К тому времени в процессе поиска врагов сформировалась движущая сила самоуничтожения: каждая последующая новая жертва обвинялась за «неразоблачение» предыдущей группы. Спустя месяцы после исключения из партии Северьяновой партком все еще испытывал негативные последствия случившегося и разделился на две непримиримых фракции после появления в заводской газете клеветнических обвинений. Один из членов партии опротестовал оскорбление. Редактор газеты отказался взять обратно свои слова. Все это было бы не более чем, пустяковой ссорой, как если бы она происходила на школьном дворе: кто был прав, когда называл кого-то «лизоблюдом». В итоге партком не смог преодолеть разногласия и предоставил райкому партии разбираться в отвратительной неразберихе взаимных обвинений. ^{514} Условия на фабрике «Трехгорная мануфактура» не изменились, а райком партии занялся выяснением того, кто на самом деле являлся «лизоблюдом». Партком завода «Серп и молот» рассмотрел такое количество дел, связанных с исключением из партии и арестами, что все остальные члены партии в той или иной степени не могли не быть связаны с жертвами. В списке людей с трагическими судьбами значились: заместитель директора Зайцев, начальник цеха холодного проката Сагайдак, начальник участка подъемных механизмов электрического цеха Малышев, начальник отдела капитального строительства Пигу-зов, секретарь парткома Сомов, токарь литейного цеха Перверзев и его жена Перверзева, ее брат Качурин, инженер-исследователь прокатного цеха Дятловицкий, начальник отдела ОТК Сокол, заместитель Сокола Миронов и многие другие. В 1938 году группы людей, имеющие отношение друг к другу, были настолько тесно связаны между собой, что обвинения против нового назначенного начальника ОТК повергли в уныние всех членов парткома. Процесс чистки на заводе «Серп и молот» был доведен до абсурда: было произведено так много арестов, что те, кто еще оставался, были каким-то образом связаны с «врагами».

Миронов – сорокасемилетний бывший революционер, с шестнадцати лет работал на заводах, сидел в царских тюрьмах. В 1917 году примкнул к большевикам. В 1923 году поступил на работу на завод «Серп и молот». После того как его предшественник Сокол был арестован, его выдвинули на должность начальника отдела ОТК. Миронов также попал в беду, поскольку связи, благодаря которым он так стремительно поднялся по служебной лестнице, стали причиной его гибели. В январе 1938 года Миронова обвинили в тесной связи с бывшим секретарем парткома Филатовым. До этого последний был исключен из партии и уволен с завода за связь с правой оппозицией. Когда партком принялся рассматривать дело Миронова, очень скоро стало очевидно, что все, присутствовавшие на собрании, были тем или иным образом связаны с «врагом Филатовым»! Бывший партсекретарь Филатов имел широкие связи с начальниками цехов, управленцами и даже с директором. «Я был не единственным, – сказал Миронов. Возможно, здесь находятся члены партии, которые имеют достаточно мужества признать, что они также были не менее, а может быть, и более дружественно расположены к Филатову, чем я». Раздался выкрик с места: «Кто точно?» Миронов без колебаний назвал имена руководителей, и этот перечень давал четкое представление о том, «кто кем является». Более ста человек присутствовало на прощальной вечеринке в честь проводов Филатова на военную службу. В том числе директор завода Степанов, начальник листопрокатного цеха, Погонченков, Коротин, Романов и другие начальники, жившие в то время в Доме ударников. Филатов после вечеринки вернулся домой, а руководители завода снова встретились на квартире Миронова, чтобы продолжить празднование. «Я не вижу ничего плохого в том, что я, будучи членом партии, дал возможность нашим руководителям собраться в моей квартире», – заявил Миронов. ^{515}

Однако Миронова обвинили не в том, что он устроил вечеринку, а в том, что он участвовал в «контрреволюционных разговорах». Хорошо обученный тактике защиты, он лукаво сказал членам парткома: «Многие из вас знали Филатова. Возможно, один из вас может сказать, что вы слышали контрреволюционные разговоры». Миронов знал, что каждый, кто признался бы в том, что слышал подобные разговоры, должен был объяснить, почему об этом своевременно не доложил. Естественно, никто не хотел быть свидетелем. Воодушевленный молчанием присутствующих, Миронов добавил: «Степанов был к нему более расположен, чем я. Означает ли это, что член парткома Степанов проголосовал за то, чтобы исключить меня из партии за дружбу с кем-либо, кто был также и его другом?» Затем и другие коммунисты рассказали о своих визитах, участии в вечеринках и выпивках в компании Миронова и Филатова. Никто не мог вспомнить о «контрреволюционных разговорах». Один спросил: «Почему Миронова обвиняют в связи с Филатовым, когда Степанов пил с Филатовым больше, чем с Мироновым?» Все рассмеялись. Другой, раздраженный фривольностью, сердито вмешался: «Мы послушали группу легкомысленных товарищей, которые не воспринимают серьезно этот вопрос, и не только пьянки… а как насчет количества несчастных случаев?» Никто не хотел говорить о проблеме травматизма. Товарищи вернулись к веселому обсуждению прошлых кутежей. Партсекретарь попытался призвать их к порядку: «Я считаю неправильным, когда партсобрание начинает вести себя несерьезно. Невозможно принять решение по вопросу среди смеха и валяния дурака». Присмирев, некоторые члены партии возобновили нападки: «Миронова устроил своего брата-священника на завод. Рабочие не хотели, чтобы он возглавлял ОТК. Он позволял начальникам цехов отгружать продукцию низкого качества». Факты против Миронова, являвшиеся смесью сплетен и клеветы, накапливались. Наконец, кто-то предложил, чтобы все, кто когда-либо пили с Мироновым, дали показания и сообщили, вели ли они «контрреволюционные беседы». Выполнение этого нелепого предложения заняло бы не только долгие часы, но и дни, а к даче дополнительных свидетельских показаний привлекли бы почти всех членов партии, начальников цехов и руководителей завода. На этом кто-то нетерпеливо призвал к голосованию. Голоса членов парткома разделились пополам: 157 человек проголосовало за исключение из партии, 154 человека воздержалось. Кто-то потребовал повторного подсчета голосов, за исключение – 154, 157 воздержались. Миронова оставили в партии. ^{516} История Миронова продемонстрировала, насколько абсурдной стала охота на «врагов». Члены партии признавали, что каждый был связан с арестованными. Кто из них не чокался с Мироновым, не пил со Степановым или не присутствовал на прощальной вечеринке Филатова? Рьяное выявление связей и дружеских отношений в 1937 году привело к безнадежной неразберихе. Охота на «врагов», наконец, достигла своего логического завершения: Те, за кем охотились, и те, кто охотился, были одними и теми же людьми.

В январе 1938 года Центральный Комитет ВКП(б) попытался затормозить процесс исключений из партии. Политбюро и в особенности Сталин были обеспокоены саморазрушением партии. Но из ЦК шли противоречивые сигналы: критиковалось групповое исключение из партии, но в то же время не прекращались призывы к охоте на врагов. Признание того, что некоторые «честные» люди были незаслуженно обвинены, не означало прекращения репрессий. ^{{517} ,} [70]70
  После пленума в 1938 году репрессии продолжались. Было арестовано более 638 тыс. человек, в 1937 году было арестовано 936 тыс., большинство – за контрреволюционные преступления // Там же. С. 496-497.


[Закрыть]Один кандидат в члены партии работник завода «Динамо» выразил общее настроение после январского пленума: «Много по нашей парторганизации разоблачено врагов народа и их пособников, но думать, что все они разоблачены – неверно, Еще есть жалкие остатки неразоблаченных людей». Активно участвуя в выпуске стенной газеты, он успешно разоблачал других. ^{518} Январский пленум 1938 года еще более усложнил положение в парторганизациях: члены партии, которых обвинили, а затем реабилитировали, жаждали справедливости и хотели отомстить тем, кто их обвинял. По существу ненависть оправданных стала еще одним, серьезным фактором нестабильности.

На заводе «Динамо» процесс разоблачений скрытых врагов привел к полному хаосу. Большая группа людей была исключена из партии и арестована. Третий директор завода Хориков, отмечая «полное обновление» руководящего состава, намекал на то, что почти ни один из прежних руководителей не остался на своей должности. Чувство обиды за прежние обвинения выплескивалось во время собраний, на которых обсуждали других. На общем партсобрании в январе 1938 года один член партии пожаловался, что, когда он пошел к партсекретарю Старичкову и сообщил ему об аресте брата, Старичков спросил его: «За что?» Тот ответил, что не знает. Старичков возразил: «Ты не мальчик, который не знает, за что, ясно, что он враг народа». В конечном итоге брат был оправдан, но человек все еще был полон чувства обиды на слова Старичкова. Он горько произнес: «Благодаря этому я много времени ходил в партком и даже попал в санаторий нервнобольных». Другие члены партии были в ярости из-за того, что их когда-то обвинили врагами. Член партии по фамилии Крук выступил с нападками на Старичкова за то, что тот направил заявление с обвинениями на него в райком партии. Другой член партии возразил: «Не выйдет, тов. Крук! Нельзя сказать, что ты чист. За Круком мы должны еще посмотреть. Его выступление было сведено к выгораживанию себя и сваливанию вины на других. А он, мол, безвинная овечка, попал под удар бывшего секретаря тов. Старичкова». Взбешенный Крук покинул собрание, которое превратилось во всеобщую свалку. Хромогин кричал, что он тоже был оклеветан, называл «крикунами» тех, кто пытались обвинить его, тогда как они и были фактическими врагами, которых потом арестовали. Люди называли друг друга «крикунами». Один член партии заявил, что заводская газета «занимается лишь клеветой на коммунистов». ^{519}

Спустя три месяца представитель Московского городского комитета ВКП(б) приехал на завод «Динамо», чтобы навести порядок. Он сделал выговор членам парткома за зацикливание на вредителях. «Нельзя все время бить только на это», – сказал он. Обвинения зашли слишком далеко. Даже Каганович – член Политбюро ВКП(б) и ближайший сторонник Сталина заметил, что «поступил сегодня на работу, а через двадцать четыре часа неси за нее ответственность». Он потребовал, чтобы партком направил свое внимание на проблемы завода. Но его указания были противоречивыми: в то же самое время он приказал парткому проверять всех, кто работал вместе с арестованными. Он разъяснял: «[Ваша] главная ошибка состоит в том, что партийный комитет наряду с тем, что он разоблачил врагов народа, восемнадцать врагов народа пропустил. Партийный комитет и те коммунисты, которые работали с этими врагами народа, должны были сказать, почему эти враги народа оказались неразоблаченными». Эта проверка заняла бы у парткома многие месяцы, в течение которых они должны были бы проверять окружение этих восемнадцати человек, в которое входили товарищи по работе, друзья и руководители. Почему партком не признал этих людей врагами? Совет, данный должностным лицом, был из области психологического абсурда: «Если каждый из вас вспомнит о них… Если проанализировать действия каждого из этих людей, то вы увидите, что были основания к взятию этих людей». ^{520}