Текст книги "Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий"
Автор книги: Венди Голдман
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
Заключение
В 1937 году заводские коммунисты играли важную роль в реализации сталинской репрессивной политики. Под сильным нажимом сверху они искали скрытых врагов, исключали из партии и терроризировали своих товарищей; вместе с органами НКВД они вели охоту на врагов. Партийное руководство призывало рабочих и членов партии не только к «разоблачению» врагов, партийные массы и простые рабочие должны были обличать злоупотребления своих руководителей и партработников, воспринимать несчастные случаи и производственные трудности как фактор политической борьбы. Подчиненные были вынуждены обличать своих начальников. Организованные по указке сверху многолюдные собрания на предприятиях в феврале 1937 года запустили этот процесс. Такие собрания намеренно не имели заранее объявленной повестки дня и заканчивались потоком заявлений.
Партийная верхушка втянула в этот процесс рядовых членов партии, но вскоре потеряла над ним контроль. В течение года парткомы уничтожали сами себя. Невозможно знать, сколько людей было исключено из партии или арестовано на других предприятиях, но данные по заводу «Динамо» кажутся нам типичными. В апреле 1937 года на заводе «Динамо» из 6 тыс. 991 работников было членов партии – 561 человек и кандидатов – 178. Из партийцев 163 были рабочими. Спустя год в парторганизации было 532 коммуниста и 229 кандидатов. 64 коммуниста были исключены как враги, из них 44 человека было арестовано, и 11 человек восстановлено высшей партийной инстанцией. Кроме того, 18 членов партии было арестовано и затем исключено из партии. Таким образом, из 561 члена партии всего было арестовано 62 человека, или 11%. {521} Хотя данные статистики свидетельствуют о более значительных потерях, эти цифры дают нам представление о царившей в то время атмосфере. В 1937-1938 годах на заводе «Динамо» один за другим сменились три директора: двое были исключены из партии, один арестован. Стенограммы заседаний парткомов показывают, что коммунисты были заняты почти исключительно рассмотрением заявлений, обвинений, предъявлением встречных обвинений и исключением из партии. {522} , [71]71
В 1937-1938 гг. партком заслушал боле пяти десяти дел, связанных с исключениями из партии, арестами и обвинениями.
[Закрыть]
Несмотря на то, что парторганизация постоянно проводила чистки, то, что происходило в 1937-1939 годах, было существенно другим по масштабу, цели, атмосфере и последствиям. Процесс «разоблачения» отличался от прежних чисток тем, что это не было обычным средством борьбы с правонарушениями, пьянством или пассивностью. Также он не был нацелен на коммунистов, выражавших несогласие с политикой партии. Это была охота на «замаскировавшихся» или скрытых врагов, которая велась в постоянно нагнетаемой атмосфере саморазрушения. Раньше исключение из партии не приводило к аресту, если не было совершено уголовное правонарушение. Начиная с 1937 года, аресты и исключения из партии стали неразрывными. Например, было арестовано 69% исключенных из партии на заводе «Динамо». Не всех членов ВКП(б) арестовывали сразу после исключения, некоторым из них удавалось подать апелляцию и восстановиться в партии. Но для большинства исключение из партии предваряло арест или являлось его следствием, сигналом к уничтожению семьи, друзей и товарищей по работе.
Кто подвергался наибольшему риску на заводах? Затронули ли репрессии верхушку пирамиды? Несомненно, больше всех рисковали управленцы и начальники. Распространенность «семейственности» и устройство на работу через личные связи – все это только увеличивало число арестов. Многие люди из высших кругов имели сложное политическое прошлое, уходившее в 1920-е годы, и пересекались в иерархической системе. Проверки руководителей обнаруживали их связи с рабочими и управленцами в других городах. Наиболее вероятно, что ответственность за несчастные случаи и производственные трудности несли хозяйственники, начальники цехов и инженеры, однако рабочие также не были ограждены от обвинений. Работница Шарова фабрики «Трехгорная мануфактура», являвшаяся членом партии, объясняла членам парткома, что ее муж, работавший стрелочником на железной дороге, был арестован после крушения поезда во время густого тумана. Сотрудники НКВД обыскали их квартиру и конфисковали его письма и книги. В парткоме спросили, какие это были книги. Шарова призналась: «Я не знаю. Я малограмотна». {523} Для этой эпохи была характерна стремительная восходящая мобильность, продвижение по служебной лестнице приводило к тому, что большинство управленцев имело родственников среди рабочих или крестьян. Даже если допустить, что непосредственной целью репрессий рабочие или колхозники не являлись, арест руководителя приводил к разрушению их семей. Кроме того, вполне вероятно, что у рабочего, так же как и у руководителя имелся арестованный родственник – крестьянин, в прошлом бывший «кулаком» или имевший связи с троцкистской рабочей группой в 1920-х годах. К 1938 году границы нападок стали совершенно неразличимыми. Каждый называл себя защитником «интересов рабочих» – советский эквивалент современного патриотизма. Собрания превратились в «войну каждого против всех». Никто не мог остаться незапятнанным – от директора завода до мастера цеха и токаря в калибровочном цеху. Набравший такую силу процесс поиска врагов вдохновлял «маленьких людей», которые выступали против своих руководителей, сделал явными разделение на «маленьких» и «больших», простой народ и начальников.
В 1938 году процесс «срывания масок» на предприятиях стал самоорганизующейся силой. Члены партии, немедленно не сообщавшие парторганизации о «сомнительных» фактах своей биографии, об арестах близких друзей и родственников или о своих подозрениях во «вражеской» деятельности, могли быть наказаны за сокрытие информации. Страх перед наказанием подталкивал многих членов партии писать заявления, после чего следовали проверки, после которых обнаруживалось еще большее количество врагов. Ответственные лица были вынуждены проверять эти заявления, независимо от того, насколько они были абсурдны и необоснованны. Отказ от проверок расценивался как «неразоблачение врагов», «преуменьшение вражеской деятельности» или нежелание «разоблачать врагов среди нас» – все это являлось основанием для исключения из партии или ареста. Многие здравомыслящие руководители, действующие из лучших побуждений таким образом лишались последней возможности защиты против сумасшествия: они предпочитали не обращать на это внимания. Партийное руководство, неспособное оставить без внимания даже самые нелепые жалобы, поддерживало ускорявшуюся динамику чисток, независимо от сигналов сверху или от арестов, производимых органами НКВД. Члены партии быстро научились защищаться от обвинений ответными нападками. Некоторые стремились скрыть какие-то сведения о себе, громогласно и агрессивно обвиняя других. Каждой парторганизации пришлось пережить этот болезненный процесс, в котором его члены с энтузиазмом нападали, мучили и, в конечном счете, уничтожали друг друга. Стратегии защиты, применявшиеся отдельными людьми, послужили лишь усилению и распространению террора в пределах конкретной группы лиц. В конечном счете, каждый был виновен в каком-либо прегрешении: запятнанная биография, родственник или друг, считавшийся «врагом», или неразоблачение товарища по работе, которого впоследствии признали «врагом». Почти религиозное требование абсолютной честности и расследования, следовавшие даже после самых невинных признаний, превратили всех в тайных «грешников». Процесс зашел в тупик, после того как превратил всех его участников в потенциальных «врагов».
Фото 11. П.Ф. Степанов – директор завода «Серп и молот». Напечатано с разрешения РГАКФД
Фото 12. Работницы ликероводочного завода разливают водку в бутылки. 1937 г.
Фото 13. Рабочие завода «Красный пролетарий» слушают речь парторга. 1939 г. Напечатано с разрешения РГАКФД
Фото 14. Собрание рабочих на заводе «Серп и молот». 1939 г Напечатано с разрешения РГАКФД
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История репрессий чисток в профсоюзах и на промышленных предприятиях свидетельствует, что политику террора нельзя трактовать лишь как ряд приказов Сталина и Ежова против беззащитного народа. Также его нельзя рассматривать и как стихийную вспышку недовольства рабочего класса против хозяйственников и должностных лиц. Напротив, события в профсоюзах и на заводах демонстрируют динамичную, усиливающуюся со временем взаимозависимость между политикой центрального руководства партии и действиями руководства предприятий и рабочих. Террор осуществлялся согласно приказам и распоряжениям, а приводили его в действие миллионы активных участников. И, что еще более важно, люди преследовали свои собственные интересы, что обусловило принятие ими языка террора: «разоблачать врагов», обвинять «вредителей» и обличать своих коллег, руководителей и товарищей по партии. Со временем террор стал самостоятельной силой, которая воздействовала как на людей, так и на организации. Определенные ритуалы вызвали реакцию самозащиты, которая проявлялась как «преданность», выдвижение упреждающих обвинений и ответных нападок. Руководство предприятий проводило чистки в своих подразделениях; члены партии и профсоюзов уничтожали друг друга. По мере того как процесс замедлялся и замирал, доходя до вершины иерархической структуры, он также сходил на нет в профкомах и парткомах. Змея, пожиравшая свой хвост, достигла крайней точки и проглотила собственную голову. Эта воображаемая точка, которую почти невозможно было визуализировать, по сути, была реальным моментом, когда «крикуны» или лица, выдвигавшие обвинения, сами становились обвиняемыми или были арестованы за то, что «кричали во всю глотку».
Понимание атмосферы напряженности и недовольства, которая царила на промышленных предприятиях, является обязательным для осмысления того, как развивался террор. Быстрый темп индустриализации и непредвиденные последствия коллективизации привели к кризису в снабжении продовольствием. Миллионы крестьян стали рабочими. Дефицит продовольствия, нехватка жилья, потребительских товаров и услуг были повсеместными. Реальная заработная плата уменьшилась наполовину. Хозяйственники находились под сильным давлением Москвы, от них требовали выполнять планы выпуска продукции. Начальники цехов старались изо всех сил овладеть новыми, прежде не известными им технологиями. Стремительно росло количество несчастных случаев. В 1929 году профсоюзы очистились от «правых» и повернулись «лицом к производству». Официальных каналов, через которые рабочие могли бы выражать свои претензии и жалобы, не существовало. Рабочие, некогда являвшиеся оплотом партии, все больше обособлялись, не желая жертвовать собой во имя индустриализации. Коммунистам из рабочих и профсоюзным активистам трудно было найти поддержку политике партии. Бывшие оппозиционеры, рассредоточившиеся на заводах, в профсоюзах и хозяйственных управлениях, были полны сомнений, но не предлагали альтернативы сталинской индустриализации. Некоторые из них, все еще активные политически, были потрясены антисоветскими настроениями недавних крестьян, переселившихся в города, и не решались действовать с ними сообща. В ЦК ВКП(б) понимали, что коллективизация и снижение уровня жизни вредили их репутации в глазах рабочих и крестьян. В 1934 году партийная верхушка поверила, что удалось справиться с бурей: организованная оппозиция была успешно подавлена, руководители партии были достаточно уверены в том, что их стратегия создаст устойчивую основу для дальнейшего экономического развития.
После убийства Кирова это иллюзорное ощущение безопасности рассеялось. Вначале партийные работники не были уверены в том, как интерпретировать это убийство. Мнение Ежова о том, что партия ослаблена скрытыми врагами, постепенно стало преобладающим, и поиск убийц Кирова превратился в нападки на бывших сторонников Зиновьева и Троцкого. Каждая новая жертва ареста – после принудительных допросов – добавляла сопричастных к убийству, что подтверждало слова Ежова о повсеместном тайном заговоре против государства и партии. Процесс достиг кульминации в августе 1936 года, когда начался судебный процесс против «объединенного троцкистско-зиновьевского центра»; его целью было уничтожение бывших членов левой оппозиции, но он затронул и бывших правых. Однако на местном уровне люди были относительно равнодушны к набирающей силу истерии со стороны партийных руководителей.
Рабочие и члены партии выполняли траурные ритуалы в связи со смертью Кирова, внимательно следили за судебным процессом и участвовали в массовых митингах, целью которых было настроить общественное мнение против обвиняемых. Но они игнорировали призывы партии повысить бдительность. Процесс оказался спектаклем, который не имел никакого отношения к их повседневной жизни и проблемам. Они не были лично связаны с обвиняемыми – выдающимися бывшими революционерами или с намеченными ими жертвами – Сталиным и другими руководителями партии. Они не спорили с настойчивым требованием партии распознавать скрытых врагов, но и не были настроены искать их. В кругу семьи рабочие старшего поколения положительно высказывались о Троцком; они, недавно покинувшие деревню, ругали всех большевиков, не делая большой разницы между Сталиным и его противниками. На заводах были арестованы некоторые бывшие оппозиционеры, но рабочие и члены партии не были слишком этим обеспокоены.
Осенью 1936 года руководители партии были сильно разочарованы бездеятельностью парткомов. Местные парткомы занимались проверкой и обменом партбилетов, чтобы исключать из партии за «пассивность», а не за политические убеждения. На этой стадии партийные руководители прилагали совместные усилия для расширения масштабов кампании охоты на врагов. Они оказывали давление на парткомы и райкомы, требуя, чтобы те привели в соответствие учетные документы и проверили своих членов на предмет принадлежности к оппозиции в прошлом. Они устроили открытый судебный процесс над руководством шахт и бывшими оппозиционерами, которых обвинили во взрыве на Кемеровских шахтах: по окончании процесса заговорили о вредительстве на каждом заводе. Второй, более крупный процесс состоялся в январе 1937 года. В одном деле объединили хозяйственников и бывших троцкистов, а вредительство в Кемерово связали с действиями вредителей в химической промышленности и на железных дорогах. Новая кампания быстро охватила заводы. Рабочие использовали обвинения во вредительстве с целью привлечь внимание к вопросам безопасности труда, отсутствия вентиляции и плохих условий труда. Начальники цехов воспользовались кампанией, чтобы продемонстрировать свое превосходство над другими цехами. Руководители предприятий и профсоюзные работники прибегли к обвинениям, чтобы снять с себя ответственность за проблемы, которые вышли из-под их контроля. Беспрецедентная польза и универсальность поиска виноватых способствовали расширению масштаба репрессий. Заводы превратились в очаги обвинений и судилищ. Наконец, февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года добавил еще один элемент в эту взрывоопасную смесь. После объявления курса на демократизацию, была демократизирована избирательная система: альтернативные выборы, тайное голосование при выборе руководящих органов в Верховный Совет СССР, ВКП(б) и ЦК профсоюзов. Партийное руководство призывало «простой народ» выступать против злоупотреблений со стороны должностных лиц и бюрократов, вернуться в свои профсоюзы и призвать к ответу своих руководителей за проблемы предприятия. Для партийного руководства террор и демократия были дополнительным средством устранения бывших оппозиционеров и восстановления связей с партийными массами. Что лучше, чем поощрение нападок на «семейные кружки», защищавшие бывших оппозиционеров, могло помочь в осуществлении этой цели?
Кампания за профсоюзную демократию способствовала усилению репрессий в профсоюзах. На короткое время рабочие приобрели некоторую власть на своих предприятиях: благодаря выборам они избавились от старых руководителей и вынудили профсоюзы заняться вопросами безопасности труда. Однако на других фронтах успехи рабочих были не столь существенны. Во многих профсоюзах вновь избранное руководство оказалось еще более бездейственным, чем прежнее, погрязло в злоупотреблениях и не отличалось склонностью к трезвости. Высшее руководство устроило «чехарду» руководящих постов и должностей в профсоюзах, опережая НКВД на один шаг. Что еще более важно, выборы не изменили роли профсоюзов как организатора производства. После выборов профсоюзные работники начали беспощадную борьбу. Используя язык репрессий: «вредители», «подхалимы», «лизоблюды», «враги» и лица, связанные «семейственностью», – они решали свои личные, узко политические задачи и своей активностью быстро привлекали внимание органов НКВД.
Ущерб, нанесенный профсоюзам, был огромен. Отрывочные свидетельства показывают, что как минимум треть профсоюзных руководителей была арестована. Однако аресты были не просто следствием приказов, поступавших сверху, из ЦК ВКП(б), но и результатом тесного взаимодействия между партией (на всех уровнях), профсоюзами, НКВД и ВЦСПС. Профсоюзы и ВЦСПС были активными участниками саморазрушения. В тюрьмы вело много путей. Профлидеров исключали из местных парторганизаций, а затем арестовывали. Представители ВЦСПС, проводившие расследования, находили доказательства преступной деятельности, которые привлекали внимание партии и НКВД, Профсоюзные работники писали доносы друг друга, служили мишенью для обвинений со стороны рядовых членов профсоюзов. У НКВД имелись свои собственные соображения относительно количества руководителей, подлежащих аресту. Некоторые принципиальные профсоюзные руководители пытались защитить свои кадры, призывая должностных лиц прекратить взаимные обвинения. Но их немедленно обвиняли в той практике, которую при помощи террора стремились искоренить: «подавление критики снизу», создание системы «круговой поруки и семейственности». Их усилия оказались напрасными. Подавляющее большинство профсоюзных руководителей ничего не делали для того, чтобы остановить сумасшествие. Пытаясь защитить самих себя, они опровергали одно обвинение другим – такая стратегия приводила только к росту числа жертв. В итоге руководители ВЦСПС и профсоюзов стали орудием собственного уничтожения.
Ситуация в заводских парткомах была почти такой же. Местные партийные руководители требовали от парторганизаций из отдаленных районов присылать копии учетных документов и протоколов, копаться в прошлом каждого из своих членов, чтобы находить компрометирующие сведения. Немногие были в состоянии выдержать столь придирчивую проверку биографии. Рост количества арестов вовлекал в процесс репрессий все более широкие круги людей, связанных с «врагами народа». Тесно переплетенные между собой круги друзей, руководителей и товарищей по работе втягивались в водоворот террора по мере того, как все большее и большее количество людей было арестовано и допрошено. Практика кооптации, популярная при назначении на должность, оказалась пагубной для всех руководителей. Обвинения в их адрес, которые рабочие озвучивали с помощью заводских газет, приводили к увольнениям директоров, начальников цехов, отношение к производственным проблемам и несчастным случаям становилось все более политизированным. Процесс «разоблачения» дошел до абсурда. Но и уцелевшие, оставшиеся среди руин, сотворенных их собственными руками, – все они были связаны с «врагами», которых они, как им казалось, справедливо отправили на гибель. Согласно железной логике террора каждый был в чем-то виновен.
Рабочие так же не были защищены от арестов. Массовые операции, проведенные летом 1937 года, были нацелены против иностранных граждан, бывших кулаков, священников, бездомных и других представителей маргинальных групп. Рабочие и их родственники также стали жертвой этих массовых зачисток. {524} , [72]72
Хлевнюк отмечает, что часто жертвами массовых операций становились не «пауперизированные элементы», а обычные граждане, не имевшие при себе удостоверения личности; Vasiliev V.The Great Terror in the Ukraine, 1936-1938 // Stalin's Terror Revisited /ed. M. Ilia Basingstoke: Palgrave, 2006. P. 158. Васильев отмечает, что в Донецкой области почти половина репрессированных была работниками физического труда.
[Закрыть]Если даже наиболее вероятной целью арестов являлись лица, занимавшие руководящие должности, но ведь и они были выходцами из семей рабочих и крестьян. Членам их семей также грозило тюремное заключение, их увольняли со службы, они не имели возможности получить образование и пострадали из-за связи с «врагом народа». В период высокой социальной мобильности анализ классового состава жертв мало говорит о влиянии террора на семьи или на все население.
Первым сигналом того, что террор пошел на спад, было признание партийных руководителей на пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1938 года в том, что многие члены партии были исключены ошибочно. Работники ВЦСПС воспользовались прозвучавшими на пленуме заявлениями, чтобы осторожно попытаться остановить сумасшествие, но их возможности были ограниченными. На деле восстановления на работе и продолжавшиеся репрессии создавали невероятные по масштабам организационные беспорядки, которые мешали профработникам, хозяйственниками и членам партии. Организации работали в режиме полной неопределенности: никто не знал, кто за что отвечает, каким правилам нужно следовать. В марте 1938 года был оглашен приговор Бухарину, Рыкову и девятнадцати другим обвиняемым на судебном процессе по делу «антисоветского блока правых и троцкистов» – последнем из трех московских показательных процессов. Как и на предыдущих двух процессах приговор содержал обвинения в убийстве Кирова, вредительстве, саботаже и пособничестве фашистам. В апреле Ежов получил второе назначение – на должность наркома водного транспорта СССР, а в августе Л. П. Берия был назначен первым заместителем наркома внутренних дел. Оба назначения были сигналом того, что террор пошел на спад. Осенью ЦК ВКП(б) принял ряд мер по ограничению могущества НКВД. В ноябре Сталин издал указ о прекращении массовых операций и передал судам функции НКВД по контролю над назначением наказания. Ежов был снят со своего поста, и его заменил Берия. В последний раз в качестве официального лица Ежов появился в феврале 1939 года. Вскоре после этого он был арестован, обвинен в «левом уклоне», признан виновным и в 1940 году расстрелян. {525} С точки зрения высокой политики, террор официально закончился.
Однако на заводы и в профсоюзы определенного сигнала о завершении террора еще не поступало. Сталин никогда не давал понять о прекращении того или иного действия. Ни на одном заводе пронзительный гудок не отметил окончания этой «ночной смены». В сентябре 1938 года, в то же время, когда партия начала контролировать НКВД, ВЦСПС дал указание ЦК Союза работников торговли «искоренить врагов» в торговых организациях, что привело к новым арестам за вредительство. {526} Аресты замедлились, но не прекратились. Однако по мере обострения международной ситуации партийные руководители пытались стабилизировать деятельность профсоюзов и парткомов, восстановить трудовую дисциплину и начать подготовку к войне. К 1938 году фашизм победоносно шествовал по Италии, Германии и Испании. Гитлеровская армия была на марше. Великобритания и Франция неоднократно отвергали предложения Советского Союза о коллективной безопасности. В декабре 1938 года государство приняло новое жесткое законодательство, целью которого было сокращение прогулов, опозданий и простоев на работе. [73]73
О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины // Правда. 29 декабря 1938 г. С. 1. В постановлении говорилось, что рабочие, отсутствовавшие на работе больше одного раза в месяц или опоздавшие на работу более, чем на двадцать минут без уважительной причины, подлежат увольнению и выселению из заводского общежития. См.: Filtzer D.Soviet Workers and Stalinist Industrialization: The Formation of Modern Soviet Production Relations, 1928-1941. NY: Armonk, M. E. Sharpe, 1986. P. 233-234.
[Закрыть]Партийное руководство перешло к перестройке работы профсоюзного аппарата с целью восстановления его авторитета. Кампания за профсоюзную демократию поощряла критику рабочими должностных лиц и способствовала устранению «бюрократов» с их должностей. К 1939 году профсоюзы были до такой степени дискредитированы, что одна газета назвала недавно уволенных по сокращению штата профработников «целой армией дармоедов и бездельников». После выхода этой статьи один бывший профработник написал письмо Сталину в котором сообщал, что члены профсоюза были уволены не за то, что плохо работали, а потому что их должности были ликвидированы. Он отметил, что у профсоюзных работников мало авторитета, и их регулярно называют «лодырями». Люди клевещут «не только в шутку но и всерьез». {527} Если профработники должны способствовать росту производительности труда, то партийные руководители должны подавлять гнев низов.
Весной 1939 года руководители партии и профсоюзов негласно дали обратный ход профдемократии. Московский горком партии провел совместное совещание руководителей парткомов и завкомов. Шверник, глава ВЦСПС сообщил, что Московский горком партии будет осуществлять контроль над предстоящими выборами в профсоюзы. Новые правила отменяли прямые выборы. Вместо этого рабочие должны были избирать выборщиков, которые затем будут отбирать кандидатов – после консультации с парткомом и завкомом. Рабочим не разрешалось дополнять список независимыми кандидатами. У профсоюзов теперь было две задачи: выборы и «выполнение и перевыполнение» плана. Каждый профсоюз должен был заняться укреплением трудовой дисциплины и повышением производительности. Пробные выборы в фабкомы должны были быть проведены на двух или трех предприятиях. Другие предприятия должны были провести выборы у себя с учетом этого опыта. Райкомы партии подробно инструктировали: выборы должны были быть тесно связаны с кампаниями за рост производственных показателей. Члены фабкомов должны были отчитываться о своей деятельности перед рабочими. Шверник четко назвал темы отчетов и объяснил, как члены фабкомов должны были отвечать на вопросы рабочих.
Об изменениях в политике рабочих напрямую не информировали. Прошедшие накануне выборов отчетные собрания привлекли тысячи рабочих, которые до сих пор были воодушевлены кампанией за профсоюзную демократию, проводившуюся в 1937 году. На огромном автомобилестроительном заводе им. Сталина почти 26 тыс. (из 40 тыс.) рабочих активно участвовали в многочасовых собраниях. Они задавали резкие вопросы членам фабкома относительно жилья и снабжения, недоброкачественной продукции, отсутствия защитных перчаток. На некоторых предприятиях рабочие обвиняли профработников во вредительстве и задавали им вопросы, на которые те не могли ответить. Рабочие железнодорожного депо дороги Москва-Свердловск, протестовали против новых норм, простоев и уменьшения заработной платы. Требуя, чтобы линейный профсоюзный комитет решил проблему, они лукаво спрашивали: «Может быть, было какое-нибудь вредительство?» Но дни разнузданной критики со стороны рядовых членов закончились. {528} Выборы 1939 года в профсоюзах, которые от начала до конца проходили под непосредственным присмотром партии, не преподнесли сюрпризов со стороны рабочих. Шверник приложил много усилий, чтобы замаскировать новую роль парткомов и избирателей, связанную с контролем выборов. Он подслушал разговор группы рабочих после выборного собрания: «Все было нормально, но когда они начали обсуждать кандидатов, то предложили самих себя». «Да, – ответил один их них, – у них уже был список. Это значит, что они решили все заранее». Шверник посоветовал профработникам подготовить список кандидатов заранее, а затем дать указание избирателям представить их списки отдельно. {529} Иными словами, профработники получили указание скрыть тот факт, что голосование списком, – практика, запрещенная в 1937 году, была возобновлена. Кампания за профсоюзную демократию была связана с началом демократических выборов в Верховный Совет СССР. Неудачные эксперименты с демократией закончились. Шверник отметил, что руководители Московского городского комитета партии решили отменить прямые профсоюзные выборы, основанные на опыте выборов в Верховный Совет. Профсоюзная демократия – боевой клич 1937 года – не состоялась.
Ситуация ухудшилась, когда партийное руководство страны начало подготовку к войне. По всей стране не хватало топлива и еды. ВЦСПС был завален письмами от профсоюзных руководителей с просьбами о помощи. Председатель Союза рабочих железорудной промышленности Криворожского бассейна просил Шверника прислать уголь для обогрева промерзших общежитий и общественных бань. Председатель ЦК Союза работников парикмахерских, бань и прачечных сообщил, что общественные бани в Омске закрыты из-за отсутствия топлива. Только десять рабочих могли рубить лес на выделенных делянках, так как у остальных не было теплой одежды. Температура в банях упала до минус сорока, и трубы лопнули. Общественные бани в Горьком и в Москве также были на грани закрытия. Повсюду люди стояли в очередях за хлебом. Не имея возможности решить кажущихся неустранимыми проблем, профсоюзные активисты обратились с просьбой в ВЦСПС и к руководству ЦК профсоюзов прислать продукты или топливо, приехать и посетить магазины и сказать им, что делать. {530}
С устранением Ежова репрессии не закончились. В июне 1940 года вышел новый декрет, согласно которому прекращение работы или отсутствие на работе считалось противозаконным действием. Уход с работы без разрешения директора карался заключением в тюрьму на срок от двух до четырех месяцев; отсутствие или опоздание без уважительной причины – на срок до шести месяцев исправительных работ на рабочем месте с вычетом 25% заработка. Рабочий день увеличился на два часа, при этом ставка заработной платы и сама зарплата оставались на прежнем уровне. В результате декрета было осуждено более двух миллионов человек. {531} Местные судьи, используя политический опыт террора, организовали показательные судебные процессы над рабочими, не выполнявшими установленные правила. На текстильной фабрике «Красная роза» районный судья устроил показательный процесс над работницей, опоздавшей на работу Женщина жила в 30 километрах от Москвы. Каждый день она со своими двумя маленькими детьми больше километра шла пешком до железнодорожной станции, садилась на электричку в Москву и оставляла детей в яслях, расположенных далеко от работы. Она пришла на суд вместе с детьми, судья занялся рассмотрением ее дела только в 11 часов вечера. Дети и мать рыдали, пока длилось разбирательство. Ее приговорили к четырем месяцам принудительных работ с вычетом 15% из зарплаты. Она вернулась домой далеко за полночь и на следующий день снова опоздала на работу. Другую работницу текстильной фабрики в Ярославле осудили за то, что она без разрешения ушла с работы после того, как получила письмо, в котором сообщалось, что ее пожилая мать заболела. Шестьсот рабочих следили за ходом судебного разбирательства. Она плакала во время суда. Ее приговорили к трем месяцам лишения свободы, взяли под стражу и отправили в тюрьму Огромная толпа рабочих, громко возмущаясь несправедливым приговором, проводила ее до ворот тюрьмы. Шверник написал гневное письмо наркому юстиции, требуя положить конец судебным разбирательствам в связи с нехваткой рабочих рук. {532} Но вынесение обвинительных приговоров не прекращалось. С 1940 по 1952 годы 17 млн. человек были признаны виновными в нарушении закона – с целью укрепления трудовой дисциплины. Из этого количества 3,9 млн. человек были арестованы. Эти рабочие, совершившие ошибку, теперь составляли большинство осужденных. {533}
