Текст книги "Тайные раны"

Автор книги: Вэл Макдермид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Вторник

Иногда подтверждение твоей правоты совершенно не радует, думала Элинор, глядя на лабораторные данные. Сейчас, несомненно, так оно и было. Результаты анализа неопровержимо показывали: в организме Робби Бишопа содержится достаточное количество рицина, чтобы убить его несколько раз.

Элинор послала сообщение Денби, прося его встретиться с ней в отделении интенсивной терапии. Пока она шла по крытой галерее, соединявшей лабораторный корпус с основной частью больницы, то невольно наблюдала за фанатами Робби, чья терпеливая вахта теперь лишалась всякого смысла из-за листка бумаги, который она держала в руке. По словам одной из сотрудниц администрации, сегодня утром разглагольствовавшей в столовой для персонала, больницу просто завалили предложениями сдать кровь, почку и тому подобное – все, что можно пожертвовать для Робби. Но сейчас ему уже никто не мог дать ничего такого, что изменило бы его печальную судьбу.

Приближаясь к отделению интенсивной терапии, она сложила заключение пополам и сунула его в карман. Она не хотела, чтобы охранники случайно заглянули в него, проверяя ее удостоверение, прежде чем пропустить внутрь. Желтая пресса все наводнила своими шпионами, и Элинор считала, что должна постараться хотя бы сделать так, чтобы последние часы Робби прошли как можно спокойнее. Она миновала охрану, пересекла приемную, заметив Мартина Фланагана, тяжело привалившегося к боковине дивана. Увидев врача, он вскочил; решимость и тревога ненадолго вытеснили с его лица усталость.

– Есть новости? – спросил он. Его ольстерский акцент придавал этому простому вопросу какую-то непреднамеренную агрессивность. – Мистер Денби только что прошел туда. Он посылал за вами?

– Извините, мистер Фланаган, – автоматически ответила Элинор. – Пока я ничего не могу вам сказать.

Лицо у него снова обмякло: казалось, ее слова лишили менеджера надежды. Запустив пальцы в седоватые волосы, он обратил к ней молящий взгляд.

– Знаете, они не разрешают мне сидеть с ним. Его мать и отец здесь, им удалось к нему пробраться. Но не мне. Он там, а мне к нему нельзя. Знаете, я ведь взял Робби, когда ему было всего четырнадцать. Я его воспитал. Он лучший игрок, с каким я когда-нибудь работал. У него доброе сердце. – Он покачал головой. – Просто не верится, знаете. Он для меня как сын.

Фланаган отвернулся от нее.

– Мы делаем все возможное, – проговорила Элинор. Он кивнул и мешком рухнул на диван. Она знала: нельзя поддаваться эмоциям. Но страдания Фланагана трудно было созерцать безучастно.

Палата интенсивной терапии – великая уравнительница, подумала она, проходя в сумрачное пространство, все закоулки которого были забиты медицинским оборудованием. Здесь неважно, кто ты – местная знаменитость или самый обычный человек. В любом случае ты получаешь то же максимальное внимание персонала, тот же доступ ко всем методам и средствам, которые нужны для того, чтобы поддерживать в тебе жизнь. И те же ограничения посещений. Допускаются лишь ближайшие родственники, и даже их бесцеремонно отпихивают в сторону, если требуется. Главное – больной, и медики здесь правят самовластно.

Элинор прошла прямо к боксу, где лежал Робби Бишоп. Приблизившись, она увидела пару, сидящую слева от его койки: женщина и мужчина, средних лет, оба очень напряжены. От них явно исходили неприкрытый страх и отчаяние. Все свое внимание они целиком и полностью сосредоточили на фигуре, подсоединенной к приборам. Судя по всему, они не замечали Томаса Денби, стоявшего в ногах кровати, как если бы он был невидим. Элинор подумала: может быть, они так привыкли наблюдать сына лишь издалека, что теперь поражены не только его внезапной болезнью, но и неожиданной близостью?

Она помедлила возле этой группы людей; приглушенный свет создавал какой-то странный эффект. В центре – Робби Бишоп, бледная пародия на себя прежнего. Сейчас трудно было представить его блистательную игру, его стремительные прорывы по флангу, его крученые передачи, создававшие так много удачных моментов для нападающих «Виктории». Невозможно сравнить это опухшее восковое лицо с сияющим ликом человека, который зарабатывал миллионы, рекламируя все на свете – от экологически чистых фруктов и овощей до дезодорантов. Копна светло-каштановых волос, с умело выкрашенными прядями, делавшими его похожим на модного серфингиста, теперь стала вялой и потемневшей: в больнице придавали меньше значения причесыванию подопечных, чем в премьер-лиге. А теперь Элинор лишит всех последних проблесков надежды.

Она шагнула вперед и деликатно кашлянула. Ее появление заметил лишь Денби; он повернулся, слегка кивнул ей и отвел подальше от кровати, в боковую комнату, где располагались медсестры. Денби улыбнулся двум сестрам, сидевшим перед компьютерными терминалами, и попросил:

– Не могли бы вы на минутку нас оставить?

Просьба убраться с собственного рабочего места, похоже, не обрадовала их, но они были хорошо вышколены и привыкли подчиняться врачам-консультантам. Когда дверь за ними закрылась, Элинор вынула из кармана результаты анализа и протянула их Денби.

– Дело плохо, – предупредила она.

С бесстрастным лицом врач взял у нее листок.

– Никаких сомнений, – пробормотал он.

– Что же нам теперь делать?

– Я скажу его родителям, а вы скажете мистеру Фланагану. И мы сделаем все, что в наших силах, чтобы мистер Бишоп как можно меньше страдал в свои последние часы.

Денби уже поворачивался к двери.

– А как же полиция? – спросила Элинор. – Теперь-то мы им, конечно, уже можем сообщить?

– Полагаю, да, – с несколько растерянным видом ответил Денби. – Почему бы вам не заняться этим, пока я буду разговаривать с мистером и миссис Бишоп?

С этими словами он вышел.

Элинор села за стол и какое-то время смотрела на телефон. Наконец она подняла трубку и попросила больничный коммутатор соединить ее с брэдфилдской полицией. Ей сухо ответил деловитый голос.

– Меня зовут Элинор Блессинг, я старший врач-стажер в больнице «Брэдфилд кросс», – начала она, и душа у нее ушла в пятки, когда Элинор осознала, насколько невероятным покажется ее известие.

– Чем могу вам помочь?

– Думаю, мне надо поговорить с кем-то из детективов. Мне нужно сообщить о подозрительной смерти. Нет-нет, я сказала «смерть», но на самом деле он еще жив. Но он очень скоро умрет.

Элинор поморщилась. Неужели она не могла сформулировать иначе?

– Извините. Что-то произошло? Нападение?

– Нет, ничего такого. То есть в каком-то смысле, мне кажется, да, но не в том, о котором вы подумали. Послушайте, я не хочу терять время и объяснять много раз одно и то же. Вы не могли бы просто связать меня с кем-то из отдела уголовного розыска? С кем-то, кто занимается убийствами?

По вторникам Юсеф Азиз взял себе за правило навещать своего главного торгового посредника. Трудно было найти веские причины, чтобы это делать, но ради родителей и братьев он заставлял себя. В конце концов, он их должник. Их семейный текстильный бизнес выжил в тисках яростной конкуренции благодаря тому, что отец понимал важность личных связей для дела. Это было первое, чему он научил двух старших сыновей, приведя их в «Ткани номер один». «Всегда заботьтесь о клиентах и поставщиках, – наставлял он их. – Если вы с ними подружитесь, им будет труднее предать вас в трудные времена. Ибо первое правило бизнеса гласит: трудные времена рано или поздно наступают».

И он был прав. Он выстоял во время краха текстильного бизнеса на севере Англии, когда дешевый импорт из Азии чуть не стер с лица земли британских производителей тканей. Но он держался, стиснув зубы, всегда на шаг опережая конкурентов, повышая качество товара, когда больше не мог себе позволить снижать цену, и выкраивая новые сегменты рынка в среде более богатых покупателей. А теперь все повторяется. Одежда продается за смешные деньги: сегодня наряды, только что вышедшие из моды, можно за гроши купить в сетевом магазине. Купи дешево, надень один раз, выброси. Эта новая философия захватила целое поколение, независимо от социального класса.

Девушки, чьи матери скорее отравились бы, чем вошли в магазин, торгующий уцененной одеждой, теперь покупают в «Маталане» и «Ти-Кей Максе» [6]6
  «Маталан», «Ти-Кей Макс»– британские торговые компании, продающие одежду известных брендов по сниженным ценам.


[Закрыть]бок о бок с несовершеннолетними мамашами, живущими на пособие. Так или иначе, Юсеф и Санджар придерживались проверенной временем формулы, чтобы держать фирму на плаву.

Он все это ненавидел. Давным-давно, затевая бизнес, отец имел дело главным образом с собратьями-азиатами. Но когда «Ткани номер один» достигли прочного положения на рынке и определенной известности, пришлось иметь дело со всеми на свете. С евреями, киприотами, китайцами, англичанами. И у всех одно общее: они ведут себя так, словно 11 сентября и 7 июля [7]7
  Имеется в виду серия взрывов в лондонском общественном транспорте, осуществленная 7 июля 2005 года четырьмя террористами-самоубийцами.


[Закрыть]дают им право относиться ко всем мусульманам презрительно и подозрительно. Искажение канонов ислама служит для них отличным оправданием их расизму и национализму. Они знают, что открытый национализм теперь невозможен, так что находят другие способы его проявлять. Вся эта болтовня насчет женщин в хиджабах. Все эти жалобы на то, что кто-то говорит по-арабски или на урду, а не только по-английски. Черт побери, они что, никогда не бывали в Уэльсе? Зайдите в любое кафе, и вам покажется, что там никто никогда не учил английского.

Но едва ли не больше всего Юсефа злило, как с ним обращаются те, кого он знал долгие годы. К примеру, когда он входил на фабрику или на склад, где покупал или продавал товары уже семь лет – с тех самых пор, как начал работать у отца. Теперь местные уже не называли его по имени, здороваясь, и не смеялись вместе с ним, болтая о футболе, крикете и прочем. Их взгляд скользил мимо него, или же они держались с фальшивым дружелюбием, словно снисходя к нему, наверное, лишь для того, чтобы потом заявить в каком-нибудь баре: «Да у меня у самого есть друзья-мусульмане…»

Однако сегодня он загнал свой гнев поглубже. Все это не будет продолжаться вечно. Будто в подтверждение его мыслей, зазвонил мобильный – как раз когда он подъезжал к стоянке позади фабрики Говарда Эдельштейна. Он узнал мелодию и улыбнулся, поднося телефон к уху.

– Как идут дела? – спросил голос в трубке.

– Все по плану. Рад тебя слышать. Не ожидал, что ты сегодня утром позвонишь.

– Отменили одну встречу. Дай, думаю, звякну тебе, узнаю, все ли на мази.

– Ты же знаешь, что можешь на меня положиться, – ответил Юсеф. – Когда я говорю «сделаю», считай – уже сделано. Не волнуйся, я от намеченного не откажусь.

– Об этом-то я не волнуюсь. Ты ведь сам прекрасно понимаешь, что мы совершаем благое дело.

– Понимаю. И в такие дни, как сегодня, я рад, что мы решили действовать именно так.

– У тебя неприятности?

– Просто ненавижу вылизывать кому-то задницу. Но скоро я это брошу.

Смешок на том конце линии:

– Еще бы. Через неделю в это же время мир станет совсем другим.

Не успел Юсеф ответить, как за водительской дверцей замаячила знакомая фигура самого Говарда Эдельштейна: тот небрежно махнул рукой и ткнул большим пальцем в сторону здания.

– Пора мне двигать, – сказал Юсеф в трубку. – До скорого.

– Надеюсь.

Юсеф разъединился и выскочил из машины с улыбкой на лице. Эдельштейн кивнул ему без всякой улыбки.

– Ну, давайте разбираться, – произнес он, первым проходя в дверь и даже не останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ним Юсеф.

«Через неделю в это же время, – думал Юсеф. – Через неделю в это же время, сукин ты сын».

Кэрол внимательно разглядывала Томаса Денби. Преждевременно поседевшие волосы, одинокая прядь свешивается над бровью. Зеленовато-голубые глаза, розовая кожа. Прекрасно скроенный черный костюм в мелкую полоску, пиджак расстегнут, и видна ярко-алая подкладка. Он мог бы позировать для портрета преуспевающего молодого врача-консультанта. И он совершенно не походил на человека, который развлекается тем, что мистифицирует старших офицеров полиции.

– Итак, если я вас правильно понимаю, вы сообщаете об убийстве, которого еще не произошло?

Она была не в том настроении, чтобы выслушивать всякие разглагольствования, к тому же ее вынудили прождать почти четверть часа – не лучшее начало для разговора.

Денби покачал головой:

– Убийство – это ваш термин, не мой. Я говорю лишь, что Робби Бишоп скоро умрет. Вероятно, в течение ближайших суток. Причина – наличие рицина в его организме. Противоядия не существует. Мы не можем ничего для него сделать, только ослабить боль, насколько это возможно.

– Вы уверены в своих выводах?

– Я знаю, это звучит странно. Как в фильмах про Джеймса Бонда. Но мы и в самом деле уверены. Мы провели анализ. Да, он умирает от отравления рицином.

– Это не может быть самоубийство?

– Мне такая мысль и в голову не приходила, – изумленно ответил Денби.

– Но такая вероятность есть? Теоретически?

Казалось, вопрос вызвал у него некоторое раздражение. Кэрол подумала: видимо, он не привык к тому, чтобы в его умозаключениях сомневались. Он положил ручку параллельно лежащей перед ним папке.

– Я собрал справки о рицине, как только врач-стажер, которая у меня работает, предположила, что симптомы Робби Бишопа могут объясняться таким отравлением. Действие рицина основано на том, что он вторгается в клетки живого организма и ингибирует, то есть подавляет, процесс синтеза белков, которые им необходимы. Клетки умирают, останавливается сердце. В литературе я не нашел ни единого намека на то, чтобы рицин когда-нибудь применялся для самоубийства. Более того, надо признать, что его не так-то легко раздобыть. Даже если вы сумеете достать исходные компоненты, нужно иметь определенные навыки и познания в химии, чтобы его синтезировать. Либо у вас должны быть связи с какой-нибудь террористической организацией – недавно в афганских пещерах «Аль-Каиды» якобы обнаружили большие запасы рицина. Еще один аргумент против: это очень долгая и мучительная смерть. Не могу представить, зачем кому-то выбирать такое вещество для того, чтобы покончить с собой. – Он развел руками и пожал плечами.

Кэрол сделала пометку в записной книжке.

– Получается, мы можем исключить и несчастный случай?

– Если только мистер Бишоп не имел привычки околачиваться возле заводов касторового масла, – довольно бестактно заметил Денби.

– Тогда как же это вещество попало в его организм?

– Вероятно, он его вдохнул. Мы тщательно осмотрели пациента и не увидели следов от уколов. – Денби наклонился к ней. – Не думаю, чтобы вы помнили дело болгарского перебежчика Георгия Маркова, это конец семидесятых. Его убили с помощью капсулы с рицином, которую выпустили из специального зонтика. Как только мы узнали, что здесь отравление рицином, я попросил наших сотрудников из интенсивной терапии тщательно обследовать кожу мистера Бишопа. Никаких следов того, чтобы вводили какое-то инородное тело, не обнаружено.

Кэрол недоуменно произнесла:

– Трудно поверить. Обычно в Брэдфилде такие вещи не происходят.

– Верно, – согласился Денби. – Вот почему мы только на второй день поняли, в чем дело. Полагаю, то же самое испытывали врачи из больницы Университетского колледжа, которые лечили Александра Литвиненко. Меньше всего они ожидали столкнуться с радиационным отравлением. Однако это именно оно и было.

– Как его могли отравить, чтобы он сам этого не понял?

– Очень просто, – ответил Денби. – Сведения, которыми мы располагаем о рицине, позволяют заключить, что при инъекции достаточно всего пятисот микрограммов этого соединения, чтобы убить взрослого человека. Опыты на животных показывают, что поступление такого же количества этого вещества через дыхательные пути или пищевод также может оказаться летальным. А пятисотмикрограммовая доза рицина по объему не крупнее булавочной головки. Не так уж трудно бросить в питье или подмешать в пищу. В таких незначительных количествах рицин не имеет вкуса.

– Значит, мы ищем кого-то, кто имел доступ к его еде или питью?

Денби кивнул:

– Это самый вероятный путь. – Он поиграл ручкой. – Возможно, вещество подмешали в какой-то, что называется, «наркотик для отдыха», наподобие кокаина или амфетамина, во что-то вдыхаемое. Опять-таки, в этом случае никто бы не заметил необычного вкуса или запаха.

– У вас есть пробы крови и мочи, которые можно проверить на содержание таких наркотиков?

Денби кивнул:

– Я распоряжусь.

– А как вы вообще это обнаружили?

– Обнаружила доктор Блессинг, мой стажер. Кажется, вы или кто-то из ваших коллег говорили с ней?

– Да, я знаю, доктор Блессинг с нами связывалась. Но что ее насторожило?

Денби слегка ухмыльнулся. Кэрол он нравился все меньше.

– Не хочу показаться тщеславным, но доктор Блессинг сочла, что если уж я не сумел понять, что происходит с мистером Бишопом, то это наверняка что-то совершенно необычное. Она сверила симптомы с нашей базой данных, и оказалось, что подходит только рицин. Она явилась со своими выводами ко мне, и я заказал стандартный анализ. Результаты положительны, со всей определенностью. Никаких сомнений быть не может, старший инспектор.

Кэрол закрыла книжку.

– Спасибо, что так доходчиво все объяснили, – поблагодарила она. – Вы говорили, что собирали сведения о рицине. Может быть, вы смогли бы составить для меня и для моей команды что-то вроде конспекта?

– Я сейчас же попрошу доктора Блессинг это сделать.

Он встал, тем самым давая понять, что беседа окончена.

– Можно мне его увидеть? – спросила Кэрол.

Денби потер подбородок большим пальцем.

– Видеть там особенно нечего, – нерешительно заметил он. – Впрочем, я вас проведу. Не исключено, что его родители вернулись: они были в комнате для родственников. Мне пришлось сообщить им эту печальную новость, и для них она, конечно, стала страшным потрясением. Я попросил их никуда не уходить, пока они немного не успокоятся. Ребятам из интенсивной терапии ни к чему, чтобы возле пациентов находились люди в таком состоянии.

Он говорил все это таким спокойным и снисходительным тоном, как будто для него деятельность больничного отделения была куда важнее, чем тревоги родителей, которые вот-вот потеряют сына.

Кэрол проследовала за ним к койке Робби Бишопа. Два кресла, стоявшие возле кровати, были пусты. Кэрол встала в ногах, окинула взглядом разнообразные мониторы, трубки и механизмы, еще поддерживающие жизнь Робби Бишопа. Кожа у него отливала восковой бледностью, на щеках и на лбу поблескивали капельки пота. Судя по всему, это будет кошмарное расследование. Пресса станет громогласно добиваться ответов, фанаты будут требовать, чтобы им поднесли чью-нибудь отрезанную голову на блюде, а ее начальство примется жадно тянуть на себя те куски славы, которые ей, быть может, удастся добыть.

Кэрол была полна решимости выяснить, кто и почему расправился с Робби Бишопом. Но она хотела удостовериться, что разыскивает именно его убийцу. Теперь, увидев Бишопа на больничной койке, она абсолютно уверилась в этом.

О том, что такое потрясение и горе, детектив-констебль Пола Макинтайр знала. Она видела этого достаточно много. Поэтому она не искала иных объяснений поведению Мартина Фланагана, кроме того очевидного факта, что новость, сообщенная доктором Блессинг, поразила его в самое сердце.

Реакция у него была активно-возбужденная. Он не мог усидеть на месте. Полу это не удивило: она видела такое и раньше, особенно у мужчин, чья работа напрямую связана с физической активностью, будь то на стройке или на футбольном поле. Фланаган неутомимо расхаживал взад-вперед, бросался в кресло, шевелил пальцами рук и ступнями, но потом, не в силах находиться без движения, снова вставал и начинал мерить шагами комнату Пола же просто сидела и ждала.

– Не верится, – вымолвил Фланаган. Он твердил это с тех пор, как появилась Пола. – Знаете, он мне был как сын. Не верится. С футболистами такого не случается. Знаете, они ломают кости, растягивают мышцы, разрывают связки. Но им не подсыпают яд. Просто не верится.

Пола позволила ему разгорячиться, ожидая, пока он начнет остывать: тогда она приступит к вопросам. Она привыкла ждать. Она хорошо этому научилась. В искусстве ведения допроса Поле не было равных, во многом благодаря тому, что она чувствовала, когда нужно надавить, а когда отступить назад. Поэтому она дождалась, чтобы Мартин Фланаган выпустил пар. Он замолк, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу, упираясь ладонями в стену по обе стороны от рамы. Она видела отражение его лица, измученного болью.

– Когда у Робби появились первые признаки болезни? – спросила она.

– За завтраком в субботу. Накануне домашних матчей мы всегда останавливаемся в «Виктории гранд». – Фланаган дернул плечом. – Так за ними легче присматривать, знаете. Большинство из них – молодые дуралеи. Они бы до утра шлялись по городу, не держи мы их на коротком поводке. Иногда я думаю, что нам не помешало бы нацеплять им электронные браслеты, наподобие таких, какие вешают кошкам, собакам и педофилам.

– И Робби сказал, что ему нездоровится?

Фланаган шмыгнул носом.

– Подошел к моему столику. Я сидел вместе с Джейсоном Грэмом, это мой помощник, и с Дейвом Кермодом, он у нас физиотерапевт. Робби сказал, что ему нехорошо. В груди тесно, пот, лихорадка. И суставы ноют, словно он подхватил грипп, знаете. Я велел ему доесть завтрак и отправляться в номер. Сказал, что попрошу нашего врача к нему зайти. Он ответил, что не голодный, сразу поднялся к себе наверх и лег. – Фланаган покачал головой. – Не верится. Просто не верится.

– Значит, в ночь с пятницы на субботу он точно не гулял по городу?

– Совершенно точно. Робби жил в одном номере с Павлом Алджиновичем. – Он повернулся к Поле лицом и, соскользнув по стене вниз, опустился на корточки. – Это наш вратарь, знаете. Они всегда селились в одном номере, с тех пор как Павел два сезона назад перешел в «Брэдфилд». Честно говоря, Робби всегда говорил, что Павел – жуткий зануда. – Фланаган грустно улыбнулся. – Некоторым из парней я совсем не доверяю, знаете, но Павел не из таких. Робби прав, Павел – жуткий зануда. Он никогда не пытался тайком улизнуть ночью, чтобы повеселиться. И Робби он тоже этого не позволял.

– Я плохо ориентируюсь в спортивной жизни, – призналась Пола. – Не очень себе представляю, как Робби обычно проводил время. Может быть, вы меня немного просветите? Начните, скажем, с утра четверга.

Пола не знала, сколько времени должно пройти, чтобы начали проявляться симптомы отравления рицином, но она прикинула, что яд наверняка ввели не раньше четверга.

– В среду вечером у нас был матч Кубка УЕФА, так что у них, знаете, утро четверга было свободно. Робби заходил к физиотерапевту, потому что накануне во время игры получил удар по лодыжке, и она слегка опухла. Ничего особенного, но они все принимают всерьез малейшее недомогание. Они же зарабатывают футболом на жизнь, знаете ли. В общем, к половине одиннадцатого он закончил. Думаю, он направился домой. В квартале Миллениум у него есть квартира, это возле площади Белуэзер-сквер. В четверг днем он пришел на тренировку. Мы, знаете, провели легкую разминку, и все. Больше сосредоточивались на мастерстве, чем на тактике. К половине пятого мы ее завершили. А что он делал дальше – понятия не имею.

– Вы совсем не представляете, как он проводил свободное время?

Он же для вас как сын, подумала Пола с иронией. Робби Бишопу лет двадцать шесть, но если он хоть чем-то напоминает тех футболистов, о которых она читала, то наверняка страдает задержкой в развитии. Образ жизни, как у шестнадцатилетнего паренька, только с неограниченным количеством денег и с доступными красивыми женщинами. И меньше всего о его затеях будет знать тот, кто выполняет в его жизни родительскую функцию.

Фланаган пожал плечами:

– Они же не дети, знаете. И я не как другие тренеры. Я не вламываюсь к ним домой, не вырубаю их стереосистемы, не вышвыриваю их девчонок. Есть правило: не гуляй вечером и ночью накануне игры. Но в остальном они делают что хотят. – Он снова покачал головой и в который раз повторил: – Просто не верится.

– А что хотел делать Робби?

– Он живет рядом с фитнес-центром. Там в подвале большой бассейн. Он любит плавать, расслабляться в сауне, всякие такие вещи. Они близкие приятели с Филом Кэмпси, у того есть кое-какая землица на краю болот. Они туда вместе ездят рыбачить и охотиться. – Фланаган резко выпрямился и снова стал расхаживать туда-сюда. – Больше вам, пожалуй, ничего сказать не могу.

– А как насчет подружек? У Робби с кем-то были длительные отношения?

Фланаган покачал головой:

– Ничего об этом толком не знаю. Какое-то время он был помолвлен с Бинди Блис, знаете, она диджей на «Радио один». Но месяца три назад они положили этому конец.

Пола удвоила интерес:

– Кто положил этому конец? Робби или Бинди?

– Мне об этом ничего не известно. Но его, похоже, это особенно не тревожило, знаете. – Он опять прижался лбом к стеклу. – Да и вообще, при чем тут история про то, как кто-то отравил Робби? Такую штуку не стали бы вытворять ни его приятели по команде, ни его бывшая невеста.

– Мы должны рассмотреть все варианты, мистер Фланаган. Что у него было после Бинди? Просто какие-то товарищеские игры?

Пола поморщилась: нечаянно получился дурацкий каламбур. Пусть он только не подумает, что я насмехаюсь. Пожалуйста.

– Скорее всего, да. – Он повернулся к ней, потирая виски кончиками пальцев. – Поспрашивайте у парней. Фил и Павел наверняка знают. – Он тоскливо взглянул на дверь, ведущую в палату интенсивной терапии. – Знаете, жаль, что они не дают мне его увидеть. Хотя бы попрощаться. Не верится, просто не верится…

– А что насчет пятницы? Вам известно, чем он занимался в пятницу?

– Так… Мы, значит, были на тренировочной площадке. – Фланаган помедлил. – Теперь я припоминаю, что он был немного вяловатый, знаете. Голова опущена, плоховато успевает к мячу. Какой-то вроде как сонный. Но я не придал этому значения. У них у всех бывают неудачные дни, и, честно говоря, пускай уж лучше это будет на тренировке, чем во время матча. Но он был не настолько плох, чтобы я решил, что надо что-то предпринять. А уже потом, когда в субботу он сказал, что подцепил грипп, я и подумал: так вот отчего такая вялость.

Пола кивнула:

– Так подумал бы каждый. А теперь я хочу спросить вот что. Может быть, кто-то затаил обиду на Робби, как вам кажется? Может такое быть? Он не получал писем с угрозами? Его никто не преследовал?

Фланаган поморщился и качнул головой:

– Когда добираешься до высот, обязательно заденешь кого-то по пути. Знаете… Ну, к примеру, у него всегда были трения с Нильсом Петерсеном, центральным защитником «Юнайтед» [8]8
  Нильс Петерсен(р. 1988) никогда не был игроком «Манчестер Юнайтед», в описываемое время выступал в составе немецкой команды «Карл Цейсс». Ныне – нападающий «Баварии».


[Закрыть]. Но это футбол. Это не реальная жизнь. Я хочу сказать, если бы он столкнулся с Петерсеном в баре, они бы с ним наверняка повздорили, только и всего. До драки не дошло бы, не говоря уж о яде. – Он всплеснул руками. – Это безумие. Это как в плохом фильме. Ничего другого не могу сказать, слишком уж все бессмысленно. – Большим пальцем он указал в сторону двери. – Молодой парень там умирает, и это настоящая трагедия. Вот и все, что я знаю.

Пола почувствовала, что на сегодня возможности Фланагана отвечать на вопросы исчерпаны. Вероятно, придется поговорить с ним снова, но сейчас, решила она, он вряд ли сможет сообщить ей что-то еще. Она встала.

– Надеюсь, вам удастся с ним попрощаться, мистер Фланаган. Спасибо, что со мной поговорили.

Он рассеянно кивнул, ему явно было все равно, что она скажет; скорее всего, он этого даже не расслышал. Пола удалилась, размышляя о смерти. В свое время ей самой вернули жизнь. И только благодаря Тони Хиллу она все отчетливее понимала: этот дар нужно наполнить смыслом. Дело Робби Бишопа – вполне подходящее начало.

Не все фанаты Робби Бишопа сгрудились у больницы «Брэдфилд кросс». Жившие в Рэтклиффе решили не путешествовать через весь город и предпочли принести охапки купленных в супермаркете цветов и детские рисунки на тренировочную площадку «Брэдфилд Виктории». Все это они прислонили к металлической сетке, ограждавшей футболистов от болельщиков. Детектив-сержант Кевин Мэтьюз едва сдерживал отвращение, ожидая, пока охранники у входа позвонят куда надо и получат подтверждение, что пришедшим разрешается войти на территорию. Он терпеть не мог этих публичных излияний чувств. Он был уверен на все сто, что никто из тех, кто совершил это паломничество к рэтклиффскому стадиону, на своем веку не обменялся с Робби Бишопом и несколькими словами. Вряд ли они слышали от него что-то, кроме обычного уточнения: «Какое имя мне тут написать?» – во время раздачи автографов. Миновало не так много времени с тех пор, как Кевину пришлось самому испытать настоящее горе, и его оскорбляла дешевая вульгарность их показных жестов. Ему казалось, что, если бы они расточали свои эмоции на живых – своих детей, родителей, знакомых, – мир стал бы лучше.

– Вот пошлость, – произнесла Крис Девайн с пассажирского сиденья, словно угадав его мысли.

– А уж что тут начнется через пару дней, когда он действительно умрет…

Охранник махнул, чтобы они проезжали, и указал на стоянку близ длинного приземистого строения, отгораживавшего поле от улицы. Кевин замедлил ход, проезжая мимо многочисленных «феррари» и «порше» игроков.

– Славные тачки, – заметил он одобрительно.

– У тебя же «феррари», правда? – Крис вспомнила, что ей о чем-то таком рассказывала Пола.

Он вздохнул:

– Красный «феррари-мундиаль», кабриолет, четырехклапанный мотор. Один из всего-навсего двадцати четырех праворульных кабриолетов, которые они выпустили. Машина-мечта. Скоро она меня покинет.

– Ну вот. Бедный Кевин! Ты хочешь от нее избавиться? Почему?

– Она двухместная, а дети уже слишком большие, не влезают. Это авто для одинокого человека, Крис. Тебя вряд ли заинтересует, а?

– Думаю, для меня она дороговата. Моя Шинед меня живьем съест.

– А жаль. Я был бы рад ее пристроить в хорошие руки. Что ж, мне, по крайней мере, удалось ненадолго отсрочить исполнение приговора.

– Это как же?

– Есть такой Джастин Адамс. Печатается в автомобильных журналах. Недавно он решил написать статью про обычных парней, которые водят необычные машины. Очевидно, коп на «феррари» – как раз подходящий материал. Так что я убедил Стеллу: мне нужно оставить у себя эту машину, пока не выйдет журнал, а то все станут потешаться: вот статья, в ней мое имя и фотография, а машины-то этой у меня больше нет.

Крис усмехнулась:

– По-моему, неплохой договор.

– Ну да, только вот все закончится на следующей неделе, когда я дам ему интервью. – Кевин потянул носом, вылезая из машины. – Настоящий праздник для желудка, – объявил он.

– Что-что?

Он указал на запад: вдоль кромки футбольных полей тянулось двухэтажное кирпичное здание.

– Это кондитерская фабрика. В детстве я один сезон тренировался вместе с молодежкой «Виктории». Когда ветер дует в нужную сторону, чувствуешь, какое печенье они там пекут. Мне всегда казалось, что это изощренная пытка для подростков, которые стараются сохранить форму.