Текст книги "Минёры не ошибаются"

Автор книги: Василий Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

АРХИТЕКТУРНОЕ ИЗЛИШЕСТВО

Много их накопилось за тридцать-то лет, разных случаев интересных. Но вспоминаются чаще не те, что трудней и что жизни больше грозили, а что еще с чем-то связаны были, даже с забавным порой.

Ну вот, например, вызывает меня однажды сам командир части. Замполит тут же. Недавно сравнительно было, в семьдесят третьем, в апреле.

Присаживайтесь, Василий Яковлевич, по-домашнему приглашают, вопросик к вам есть один. К архитектуре вы как относитесь?

Ну, понятно, соображаю. Ага, старшим, верно, назначить хотят на строительство гаража: туго идет там дело. Напрямик приказать неудобным считают подразделение как-никак на руках. Образцовое, между прочим.

Излишество это, по-моему, для сапера, насколько возможно не торопясь отвечаю, в нашей-то должности...

Вроде попал. Переглянулись, сощурились с интересом.

А? командир кивает. Видали, майор? А говорят, опровергнута телепатия! Чуть-чуть лишь ошиблись, Василий Яковлевич: на гараж Овчаренко пойдет. А что излишество это точно. И что саперу оно ни к чему.

Молчу, что тут скажешь. Спасибо пока и на том. У Овчаренки-то, кстати, и люди сейчас в расходе, в том числе и на гараже.

Посмеялись, еще задают вопросик.

Вам ведь, Василий Яковлевич, замполит уточняет, в госпитале в Ярославле не раз доводилось бывать?

Как не бывать. Госпиталь наш, окружной, на комиссию, случалось, отвозил солдат, больного совсем недавно. Самому, правда, лечиться не приходилось, местной санчастью пока обходился вполне.

А церковь там рядом, внимание не обратили? На площади, возле сквера, с другой стороны?

Видел, наверно, опять же не тороплюсь. К чему замполиту интересоваться церквами?

Ну как же, вздыхает, замечательный храм! Семнадцатый век, памятник архитектуры!

И рассказал наконец, что по телефону передали из Ярославля.

Дало, Василий Яковлевич, сугубо добровольное. Случай ответственный, у всего города на виду. Потому и пригласили вас, хоть понимаем, что вам и по должности...

Эх, не умею я своей мимикой управлять. Перед строем-то даже и очень, и вообще во всех случаях, определенных уставом, а вот в таких...

Ну-ну, засмущался и замполит, не обижайтесь, пожалуйста... Обязанность наша напомнить. Человек вы не молодой... Елене Николаевне как скажем?

Жене моей, то есть. А что говорить? Служба есть служба. Командировка.

Все равно же, смеется, узнает потом из газет!

Из газет, отвечаю, приятней. Тем боле потом.

Выехал так, чтоб к утру быть на месте. Прихватил с собой опытного минера сержанта Ивана Сланко и рядового из молодых, назову его здесь условно Грачевым. Взяли что надо из снаряжения, оделись, чтобы полегче и потеплей.

Приезжаем к церкви не пропускают, оцепление выставил гарнизон. Осматриваюсь, пока время. Площадь неправильной формы, справа сквер со взрослыми тополями, старинное здание госпиталя врезано в него углом. Больных из этого крыла уже выселили, сказали; жилых домов поблизости нет. В углу площади черные Волги, ухоженные до зеркального блеска, военные вездеходы; перед церковью небольшая толпа. Городское начальство, догадываюсь, офицеры военкомата и гарнизона. Обернулись, махают ждем!

Обстановочка...

Подгоняю свой виды видавший газик к блестящим машинам, подхожу, представляюсь.

Здравствуйте, здравствуйте! как знакомому руку жмет подполковник. Много слышал о вас, читал. Потому и просил, чтобы вас командировали.

Вот те раз! А я-то себе рисовал всю дорогу: офицера, скажут, мол, не прислали...

Во, протягивает бинокль, взгляните! С гражданской сидит. Если б не реставраторы, и еще бы полвека никто не заметил!

Кивает на ближнюю башню неопределенно. Соображаю испытывает. Пятнышко одно круглое взял на прицел, но мало ли их там. Делаю вид, что ищу, сам на солнце кошусь одним глазом вот-вот из-за облака выглянет. Вышло, ага. И в тот же момент треугольник сбоку пририсовался к кружку.

Ну и кирпич... удивляюсь как будто бы про себя. Даже и хвост спрятать не дал!

Каленый кирпич, подтверждает один из гражданских так, будто сам и калил. По-своему как-то его называет.

Военком улыбается: во, видали?

Церковь оглядываю вблизи. Красивая, правда. Бронзовая табличка вделана в стену: памятник, все, как сказал замполит. Об одном позабыл лишь что персональная поступила заявка. Эх, товарищ майор... Вон же ясно написано: охраняется государством. А сапер кому служит?

Пять крытых железом шпилей наверху храма шатров, как назвали их реставраторы, каждый луковкой золотой увенчан, в основании каждого круглый цоколь из кирпича. Вот в одном из них и торчит тот предмет посторонний с тенью.

За спиной кто-то шутит:

К классической готике бы как раз!

Вспоминаю: в кино, на картинке ли видел весь шпиль с боков шишками, как огурец, утыкан. Немецкий, что ли, собор. А для русской архитектуры излишество, значит, у командира части-то я угадал.

Начальство, офицеры вполголоса переговариваются, выжидательно поглядывают на меня. На улицах, что на площадь выходят, толпы людей собрались, милиция распоряжается, машинами перекрывает проходы.

Надо соображать.

Толщина стены там какая? обращаюсь к тому, что хвалился каленым-то кирпичом.

Семьдесят сантиметров, ого! А отсюда весь цоколь кажется в два обхвата. Что ж, больше вопросов, как говорится, нет. И на разведку незачем лазать: ясно, работка веселая предстоит.

Завод здесь поблизости есть какой?

Повезли меня на завод.

Слесаря там в инструментальном, ребята смекалистые, молодежь, с ходу поняли, в чем идея. Быстренько изготовили с десяток надежных зубил, от четверти метра длиной до метра, три толстых прута с загибом, как у кочережки, но покороче, с рукояткой в виде кольца. Кувалду еще от себя прилагают.

Как оно, спрашивают, военным?

Увесистый молоточек. Но и кирпич не простой.

С возвратом, наказывают, на память!

Хорошо, что сказали, отшучиваюсь как умею, а то думал девушке подарить.

Ну, у ней много уже, наверно! С собой в сумочке носит, подружкам назло.

С настроением, в общем, ребята. Чего нельзя было сказать обо мне. Верхолаз-то я, сам понимал, неважный. Вовсе, точнее сказать, никакой. Разве что дома мальчишкой на крышу, солому подправить, по крайней нужде залезал. Отчаянный, думаю, человек военком, раз так уверенно пишет заявки.

К церкви вернулись там уже люлька подвешена к шпилю. По темной лесенке винтовой, как два жука по гороховому усу, вскарабкались с проводником до какого-то яруса, что ли, со всем инструментом-то сувенирным, выбрались на площадку уф-ф! Оба мокрые, точно из бани. Тут посветлее, проемчик в округлой стене, как в дупле прорезан, ветер свистит в него, как в свистульку, за ним что-то качается. Люлька моя! Веревка с нее, будто с виселицы, свисает...

Надо перелезать. Ладно хоть не по веревке, а и такое предположение было. Кочережками заводскими поймали конец, притянули ковчег к окошку. Выжал я из груди весь воздух, боком протиснулся сквозь проем. Перевалился, принял свой инструмент.

Глянул вниз ух! Тридцать пять метров, сказали, цоколя высота, а на взгляд все двести. Вдобавок и церковь-то на пригорке, ветер апрельский бьет с Волги внахлест, клетка, гвоздями сколоченная, стукается с стену, елозит, вот-вот развалится под ногой...

Да, условьица для государственного человека! Мигом просох весь, вплоть до нательной рубахи. Избаловался, подбадриваю себя, на шелковой травке привык работать, с кузнечиками да птахами наедине. Ну пусть не всегда обязательно и на травке, но на земле же. Даже и под землей, все равно на опоре твердой. А тут толком и не примеришься...

А главное, сам про себя не знаешь сапер ты или артист. Народу за оцеплением на зависть не то что любому цирку, а чуть ли не Лужникам. Начальство не разъезжается, будто и дел у него других нет, стеклышки объективов корреспондентских взблескивают на солнце... Вот и попробуй тут бухни кувалдой-то не туда.

Вновь самокритику призываю на помощь. Ишь ты, удобно как в жизни устроился, за себя одного отвечать привык. Сказано было: у города на виду. А тут все же не весь, чай, город.

Кой-как приладился. Помогли реставраторы усмирить непослушную люльку, подтянули лебедкой к рабочему месту. Две веревки еще бросили из окошек, где-то там закрепили все не как на качелях, хоть уже и мутит. И опять страх: вдруг казус случится? На виду-то у города, пусть и не у всего! Никогда прежде морской болезни испытывать не приходилось, но догадался, что легче за делом она переносится. Вспомнил, в войну даже голод перед хорошей работой временно отступал.

Начал с обычной оценки предмета.

Шестидюймовый снаряд, чушка в полцентнера весом. По поясок как раз врезан в кирпич, вся хвостовая часть наружу. Пулемет ли стоял на площадке той, на свистульке, у наших, или же наблюдательный пункт был устроен, это можно потом у историков местных узнать. Слышал только, что белоэсеры мятежные этот снаряд влепили. Вот только бетонобойного, к счастью, не оказалось у них с донным взрывателем, который бы начисто снес весь шатер. Головной же взрыватель был смят моментально при страшном ударе, вовсе его и в помине нет. Только, как раньше уже объяснялось, нам это утешение маленькое: весь корпус чувствительным сделался за такой срок.

Вот и главное радиус угадать. Угадать, не оговорился. Не рассчитать, не измерить, даже и не прикинуть на глаз, потому что глазом ее не увидишь. Зону опасного напряжения материала, в который такой клин забит страшной силой. Вряд ли он вовсе с этим смирился, материал. Как и снаряд, той же сдавленный силой, едва ли сумел всю упругую деформацию в остаточную обратить. А если привыкли, смирились, то так уже сжились, что стукни по кирпичу все равно, что по самому снаряду. Не напряжения зона, так уплотнения. И вряд ли теперь ее рассчитал бы и инженер.

Проще всего бы, понятно, запас взять побольше.

Но тем и больше работы себе задашь.

Выбрал зубило, отмерил на нем сантиметров пятнадцать, палец приставив к снаряду, отбил на стене метки. Процарапал окружность. Отодвинулся, посмотрел. Внутренним взором еще постарался увидеть картину того уплотнения, приучить себя к мысли, что угадал, что запас еще есть сантиметрика три-четыре.

Поставил зубило на круг, задержал на замахе кувалду. Что чувствовал? Ясно, про цирк позабыл. Как в чистом поле с предметом один на один. Мысль какая? После не вспомнишь. Вовсе, может быть, никакой. Все учтено, что возможно, совесть, как говорится, чиста.

Впрочем, совет могу дать насчет мысли. Вперед заглянуть. Вон сколько работы, успеть бы...

В этом смысле случай как раз был счастливый: страшно представить, что завтра опять оцепление, толпы, начальство... Нет уж, спасибочки, лучше уж... А? Может, и правда, на сантиметрик, убавить?

Вот она, самая подходящая мысль.

Но такой случай. Все от размера круга зависело, которого знать наперед нельзя и который, если себе поддаться, увеличивать можно хоть без конца.

А вообще все вчера решено было, у командира там, в кабинете. Взялся, поехал сделай. Не сделав, ведь не вернешься? Тоже хорошая мысль.

Ударил. Не в полную, правда, силу в миг какой-то толкнулась назад рука. Усмехнулся, стукнул сильнее. Ёще и еще, над рукой своей усмехаясь: будто хочет снаряд приучить...

Впрочем, и дело так требовало. Надо же выдолбить лунку сначала, опору зубилу дать. Лишь на четвертый раз плоский осколок отбился, чуть не с убойной силой мимо виска просвистал.

Дальше легче пошло, кирпич мягче внутри оказался. Через минуту зубило стало уж коротко.

Снова почувствовал себя в люльке. Ясно, что не курорт. Ветер слезу вышибает, кирпичная пыль в глаза... Чуть не вслепую порой колотишь, что никуда не годится. Полчаса поработал, понял: не справиться одному. Бросил сквозную проходку, решил поверху обойти всю окружность сменщика в ней убедить. Дело в том, что сержанта, Ивана Сланко, которого убеждать ни в чем было не надо, в местную часть отослать пришлось, машину готовить: тоже не всякому можно доверить оборудовать кузов для транспортировки взрывоопасного предмета, инструкция строгая на этот счет.

Грачев один оставался. Молодой тот солдат, чьей фамилии настоящей я не назвал, чтобы задним числом не смущать человека. Для того вообще-то его и взял пороху дать понюхать. Заметил на зимних учениях, где мы бомбежку и артобстрел имитировали, что не большой он охотник до этого аромата.

Теперь пожалел. Не то оказалось дело.

Сколько возможно держался сам. Отстукал канавку по всему кругу, пробился сквозь стену. На всю глубину уже резать пошел, то и дело меняя зубила. Остановился, взглянул на часы два часа как корова слизнула. А дело на четверть не сделано. И уже отдых необходим, руке своей больше не доверяю.

Деться некуда, покричал вниз Грачеву. Принял его из проема на ручки, как в самом деле младенца в люльку. Без малого центнер в младенце, попутно определил.

Вот, киваю, не правда ли, увлекательная работка! Пробую с ходу энтузиазмом его заразить.

Не разделяет мой взгляд, похоже. Любознательности к предмету не проявляет и на кувалду старается не смотреть. Согласно методике приступаю к показу. С аппетитом долблю, как проголодавшийся дятел. На словах поясняю что надо. Осторожности, замечаю, учить не придется: мнется, переступает, плечами поводит зябко. Предполагаю в коленках дрожь. Утешаю себя от ветра.

На-ка, погрейся! передаю инструмент. С сожалением вроде с ним расставаясь.

Нет, не увлек, признаюсь себе сразу, не возбудил интереса в аудитории. Вроде как дамские часики ремонтирует. Из-под шапки на шею капля сползает не от перегрева, понятно. Однако молчу. На психологию уповаю: уставать начнет осмелеет. Надоест вхолостую кувалду качать.

Тоже нет, терпеливый, гляжу, попался. Четверть часа, отмечаю, коту под хвост. Десять минут скрепя сердце еще отпускаю. И эти туда же. Ясно: пора академию закрывать.

Передохни, говорю, как ни в чем не бывало. Через силу работать инструкция запрещает. Теорией пока займись. Десять классов окончил? Ну вот задачка. Радиус четверть метра, длина окружности какова?

А для чего? себе в ноги смотрит. Точь-в-точь школьник, который забыл число пи.

Для того, обстоятельно объясняю, чтоб на три затем ее поделить. Три сантиметра, что мы на пару с тобой одолели штурмом. И после помножить на полчаса. С тремя вопросиками задачка, как нас когда-то учили, не знаю уж, как теперь.

Сам на место опять становлюсь, показ повторяю. А рука от неполного отдыха еще хуже будто под боком ее отлежал. Нельзя в самом деле работать такой рукой, да еще зрителя держа рядом. Крепким словом в душе себя ободряю: умница, долго, наверно, думал, прежде чем выбрал помощничка печенье совковой лопатой грузить. Заодно и веселых ребят заводских: черти железные, роботам, что ли, привыкли подарки делать. Хоть сознаю, что в последнем не прав, легким-то молотком еще больше бы намахался.

Ну? оборачиваюсь. Решил? Сколько еще нам с тобой здесь болтаться?

Снова на деле испытываю его. Нет, щекочет, но не бьет. Только потеет больше. И тем скорей по снаряду, гляди, угодит.

Ладно, уже не затягиваю, бросай! Один пес, побеседуем лучше.

Усадил его в уголок от ветра, сам напротив на корточках примостился. Терпеливо досаду в себе переждал.

Вот как дела обстоят, Николай, начал уже без шуток. Надо, чтобы ты в положение мое вник. Как вот я в твое, видишь, стараюсь. Хоть мне и легче, понятно, сам в свое время в таком побывал. Все же и ты попытайся, воображение, знаю, богатое у тебя. С тем и секрет свой открою. Что даже и командиру части не сказал. А как скажешь? Сами же, с замполитом, не то чтоб приказывать или там предлагать, а чуть ли не отговаривать меня взялись. О возрасте напоминают и что должность, мол, не обязывает... О жене даже как объясню. Слышал, вот военком-то упомянул о заявке? Так умолчали. Чтобы мне выбор, значит, оставить...

В глаза заглядываю ему. Вроде бы интерес появился. Впрочем, и сам с любопытством уж за своей мыслью слежу.

Вот и им тоже, вслух размышляю, на моем месте бывать еще не приходилось, оба моложе на целый десяток лет. И все же догадывались, как теперь понимаю. О чем вот тебе-то решился сказать. Да тут и не скроешь... Не та уже стала рука у меня. Силу-то сохраняет, но устает скорее. И дольше отходит, в чем главная и беда...

Сам себя, признаюсь, понимаю не очень. Выдумываю или всерьез? И он косится на мою руку, будто она уже плетью висит.

Но ведь и их положение надо понять, перебиваю себя поскорее. Командира-то с замполитом. Есть, конечно, другие минеры в части, не клином на мне свет сошелся. И военкому можно бы объяснить... А как мне? Ну там, понятно, мог не узнать, не на квартиру пришла заявка. И вообще не об этом речь, какие могут быть объясненья... Но у самих-то осталось бы на душе? Служба службой, а понимаешь...

Понимает, наверно, сам же не без души. А то и не стоило тратить время.

Так что не думаю, заключаю, чтобы ошибку я допустил. Вот и судя по делу... Способ, положим, ясен, другого тут нет. Но радиус... Чуть ошибись, представляешь?

Представляет, и даже слишком. На часы кошусь глазом пять минут уяснение моего положения заняло. Чувствую: скоро внизу беспокойство начнется.

Вот и руку-то, к основной части перехожу, думал со временем опытом заменить. Помощников, видишь, каких себе выбрал... Усмехаешься? А напрасно. Зря усмехаешься, повторил, хоть и знал, что какие уж там усмешки. Видел, конечно, не очень ты жмешься к разрывам. Но и другое знал. Это, брат, вам только кажется: кто меньше переживает, тот и храбрей. А на деле... Как и талант в неумелом не виден. Не то что до храбрости настоящей, а даже и до того, чтоб задаток ее распознать, дорасти еще всем вам надо. Воображение это, вот что! Кто ярче бомбежку или обстрел всамделишный себе представляет, тот и волнуется больше. А вообще за достоинство надо его считать. В нашем деле и вовсе. Чем я вот эту окружность взял? Лучшие справочники вряд ли бы помогли: и срок, и материал необычный...

Обводит глазами окружность. Канавку, что я для страховки его пробил.

В людях поздно мне ошибаться, внушаю. Сколько сквозь душу их пропустил. На краю жизни повидал сколько... И вовсе не я, а сам ты в себе ошибаешься, брат, скорее. Но ничего, в другой раз помогу. Теперь с делом справляться надо, нельзя здесь и завтра народ собирать. И зрителя в люльке держать не имею права.

Не двигается, сидит. Снова как деревянный. Что ж это, мамочки, думаю, нервный шок? Доконал-таки парня беседой? Рассказывали, кто на войне в окружении побывал, случалось с иным такое хоть ты тащи его, хоть как колоду бросай.

Нет, гляжу, разжимает губы.

Спускайтесь, товарищ прапорщик, оставьте меня одного.

Да ну? На мужской разговор похоже. И в глазах не телячья тоска.

Что ж, по плечу его хлопаю, помогай, брат! Как устанешь, сигнал подай, смотреть буду снизу. Нельзя через силу, помни!

Спустился на землю, взял бинокль. Хоть и был уже в нем уверен. Вижу, колотит. Колотит, милый, еще и как! Без злости, размеренно бьет, по делу...

Через два с половиной часа только подал сигнал. Встретились на площадке не узнать парня. Чистый, как перед свадьбой, пыли кирпичной и той не видать. Подтянулся я к месту, смотрю чуть не полкруга добавил!

Вскоре сержант подъехал, вовсе дело пошло на лад. Последние сантиметры я сам добивал. Мягонько осадил на зубило шестипудовый кирпичный цилиндр со стальной сердцевиной, просунули в щель с трех сторон крюки, сзади его зацепили, выдвинули до половины. Приняли на руки, опустили на дно. Веревками закрепили, две веревки еще вниз сбросили оттягивать люльку от кровель и стен, сами вылезли на площадке.

Благополучно спустили, погрузили на подготовленную машину на земляную подушку, отгороженную от кабины двойной загородкой с метровым слоем земли. Сам я в кузове ехать собрался за взрывоопасным предметом присмотр положен, сержанта в кабину, Грачева в газик наш отправляю.

Не торопится, мнется.

В чем дело, минер?

Разрешите мне здесь, товарищ прапорщик...

Смотрит на кузов так, будто медом там мазано. Подумал я, понял его. Оглядел еще раз снаряд: куда он денется в упаковке своей кирпичной, в подушку утоплен до половины, да и дорога асфальт. Пожалуй, и лучше так будет, шофер хоть и опытный, на перевозке боеприпасов работал, а все-таки не мешает с ним самому. Проинструктировал, за чем следить, как сигнал подать в случай.

Поехали на минимальной скорости, выбирая самые малолюдные улицы, впереди грузовик с офицером, знающим город, с солдатами для оцепления места подрыва, сзади газик с сержантом. Водитель мой только вначале поволновался, рассудил, видать, что опасность невелика, раз по городу разрешено ехать. Задал я ему нужный режим, начал с устатку задремывать под монотонный моторный гул время к закату уже клонилось.

Вдруг чувствую локтем толкает.

Нет, нет, все в порядке, а только прислушайтесь...

Тьфу ты черт!

Неужели не слышите?

Что там услышишь, на малой скорости громче гудит мотор. Впрочем, ему-то... Говорил один старый водитель, что птиц даже слушать машина ему не мешает.

Скворец, что ли? спрашиваю и тут. Время как раз прилететь им было.

Сбавил он газ человеческий слышу голос. Поет. Заливисто, звонко, счастливо...

Новобранцы, предположил. Тоже время и им подходило.

Да нет же, солдат ваш!

В самом деле Грачев! Защитный барьер голос так отражает, что кажется, будто со стороны.

Чего это он, товарищ прапорщик?

Подумал я и не стал объяснять. Все-таки человек посторонний.

Праздник, говорю, у него сегодня. День рождения, потому и поет...

Дальше уж не дремалось. Увиделся день этот, словно издалека, толпы, машины, корреспонденты... Завтра напишут в газетах: памятник, мол, спасен, с риском для жизни. Трудности те опишут, что снизу увидеть смогли...

А главное так и останется между нами. Между Грачевым и мною.

Еще пройдет время, заделают реставраторы цоколь. По цвету кирпич постараются подобрать. Но как бы ни подгоняли, долго еще отличаться он будет. И будут прохожие головы поднимать, отыскивать взглядом заплату, приезжим показывать и туристам...

Потом и кирпич постепенно сравняется и в памяти у людей след затрется. Кроме как у двоих. И если окажется из них который вновь в этом городе, сколько бы лет ни прошло, а найдет и тот шпиль, и окошко, и круг...

И дело не в риске для жизни. А в том, что в жизни каждого из двоих было означено этим кругом...