Текст книги "Песня песка"

Автор книги: Василий Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Музыка

Ночью Ана никак не могла уснуть. Воздух в комнате был сухим и тёплым – как на окраине города в середине дня, где часто волнуется ветер, и песок быстро забивает фильтры у маски. Исправно гудел комнатный дхаав, каждый вздох обжигал лёгкие.

Ана порывалась встать, заварить себе хараса, настроить радио на запоздалую волну, но никак не могла решиться – признаться себе в том, что уже несколько часов кряду не может заснуть. Она верила, что вот-вот провалится в сон. Ещё немного, и волнения завершившегося дня поблекнут – бессвязный бред в вещателях утром, страшная духота в видая-лая, долгое возвращение домой… Если же она встанет, если включит хрипящий приёмник и пригубит терпкого кипятка, то уже точно не сможет заснуть всю ночь.

И она ворочалась на постели, не открывая глаз.

Наконец, устав притворяться, что засыпает, Ана поднялась и подошла к окну. Над городом медленно плыли редкие облака, освещённые снизу прожекторными лучами, но ей вдруг привиделось, что это ветер поднял в беззвёздное небо тучи песка, и скоро разыграется буря, ураган, какой бывает лишь в самом сердце спящих земель. Песок забьёт воздуховоды, станет нечем дышать.

Ану подташнивало, пить харас не хотелось. Она включила свет – темнота угнетала её, как если бы именно из-за сумерек затруднялось дыхание. Лампа на потолке злобно сверкнула, и Ана прикрыла ладонью глаза.

Вид за окном преобразился. Улица, бесплотно проступающая сквозь отражение комнаты, стала призрачной и пустой. Тёмные силуэты домов сливались с ночным небом.

Ана присела у окна. Сон совершенно развеялся, заняться было нечем. Она включила радио.

Из вещателя в комнату полилось заунывное завывание, сквозь которое неуверенно пробивался голос ведущего запоздалых новостей и музыка, медленная и сумеречная, едва различимая в шипении помех. Две волны гасили друг друга. Ана повернула регулятор, отрывистое бормотание новостного выпуска оборвалось, как тонкая нить, а музыка вместе с раздражающим шипением заиграла ярче – казалось, по ночной волне передают шум ветра и старую бесцветную песню, которую пели сказочные паломники в песках.

Ана вспомнила о чём-то.

Она выдвинула ящики стола, забитые ненужными вещами. На пол посыпались сломанные карандаши, сменные стержни для ручек, детали от старой радиолы, которую Нив когда-то разобрал.

Наконец нашла.

Потёртая кассета с магнитной плёнкой лежала в самом нижнем ящике под стопкой увядшей бумаги и альбомом с вырезками из газет. На железной крышке криво скалился ярлык с длинным многозначным числом – вроде порядкового номера у записей из архивов. Ана наткнулась на плёнку ещё до последнего отъезда Нива. Гу́птики у них не было, и она сама бы никогда не притащила заезженную кассету домой. Она собиралась спросить Нива, откуда взялась эта штука с непонятным номером, но забыла.

Кассета в металлическом футляре, раздражённо лязгнув, упала на стол.

Что это? Тайное послание, передача с исчезнувшей волны, а может, просто музыка, медленная пустынная песня, которую Нив хотел послушать вместе с ней, но не успел, отправившись в свой последний полёт?

Ана вспомнила, как Нив сетовал на то, что у них нет гуптики, как они присматривали вместе новенький проигрыватель, собираясь вскоре его купить.

После того, как он вернётся из-за стены.

* * *

В коридорах видая-лая голова кружилась от шума и духоты.

Первое занятие у Аны начиналось после полудня. Она приехала во время перемены, когда все этажи заливал звонкий детский гомон. Дхаавы не справлялись, под потолком блестела пыль. Ана шла по коридору, не сняв чёрную маску, и дети испуганно на неё косились.

По пути она чуть не столкнулась с учителем гали, который забавно пятился задом из класса, обхватив короткими толстыми лапками огромный проигрыватель.

– Добрый день! – сказал учитель.

Вместо приветствия Ана отрывисто кивнула и, осознав, что до сих пор выглядит, как песчаный паломник, стянула с лица маску.

– Вы позволите?

Учитель зашагал по коридору, крепко обнимая старую гуптику и покачиваясь при ходьбе.

Ана поморщилась. Кто-то вытащил из коридора шкаф, и яркое полуденное солнце било в глаза.

В учительской проходило внеплановое собрание.

Сад стоял у двери и вытирал платком пот со лба. Он был похож на ораторов, которые по праздникам выступают с трибун на городских площадях, обливаясь от пота. Незнакомый молодой мужчина – видно, из недавно принятых учителей – занял его любимое кресло. Вайс, учитель а́гка-вида́я, листал журнал, присев на край стола. Ка́нти, пожилая женщина, которая раньше вела занятия у вечерников, пристроилась на перекошенном стуле у стены.

Илы не было. Ана поморщилась, вспоминая, во сколько у подруги начинается первый урок…

– Ты как раз вовремя! – выпалил Сад. – У нас сегодня целый букет новостей!

– Говорят, это может произойти снова, – добавил сидящий в кресле.

– Что произойти? – спросила Ана.

– То же, что и вчера. Вернее, позавчера.

Сад нервно расхаживал по комнате, комкая в руках платок.

– Это просто смешно! То они перед самым падением не могут дать тревогу, то вот решили предупреждать заранее. На всякий случай, так сказать.

– А что, логично! – заявил Вайс. – Потом всегда можно будет оправдаться. Дескать, мы же предупреждали!

Сад покачал головой.

– А это точно? – Голос у Аны дрожал.

– Да нет, конечно! Упадут-то они точно – так, по крайней мере, сейчас заявляют, – а вот куда упадут и когда… Пока что утверждается, что есть небольшая вероятность. Знаю я эти их «небольшие вероятности». Драапа!

Приёмник внезапно взвизгнул и зашипел. Вайс извинился и поспешно выкрутил громкость на нет.

– По радио об этом ещё не сообщали, – сказал Сад, подозрительно уставившись на приёмник. – Пока не хотят обнародовать. Только избранным по секрету, на ушко, так сказать, в порядке, как они там выражаются, приоритета.

– И что мы должны делать? – спросила Ана.

– В этом-то весь вопрос. Они хотят, чтобы мы возобновили учения – в смысле, устраивали два раза в неделю учебную тревогу и собирали детей в гатике, то есть, в нашем самаде.

– Они там и так каждый день на обед собираются! – осклабился Вайс. – Миссия, можно сказать…

– Прекрати! – перебил его Сад. – Тебе лишь бы шуточки! Указание дано сверху. И мне лично совсем не до шуток.

Мужчина, сидевший в кресле Сада, хмыкнул. Канти скорбно прикрыла ладонью глаза.

– А это гениальное указание, которое дано сверху, – разве не шутка? – скривил губы Вайс. – Ты уж извини, но ни на что другое оно не тянет. Если здание обрушится, нас в этом самаде похоронит заживо.

– Не спорю, – пробурчал Сад. – Не зря тогда всё это отменили. К тому же дети и так напуганы, устраивать сейчас эти представления – не лучшая мысль. Но таково распоряжение, драапа!

– Может, стоит просто объяснить им ситуацию?

– Думаешь, я не пытался? – Сад протёр лоб платком. – Это, кстати, ещё не всё. Я как раз говорил, когда ты вошла. – Он взглянул на Ану. – Они собираются по закрытой волне делать передачу для всех видая-лая первой ступени. В учебное время, разумеется. Что они будут там передавать – непонятно. Но уже через четыре дня нам нужно организовать мероприятие. Со всеми, так сказать, подобающими…

– А у нас гаандха́рва-заа́ла ведь… – начал Вайс.

– А я, думаешь, забыл об этом?! – взревел Сад. – Третий год уже жалобы пишу, а сегодня утром встал и – забыл!

– Так, а делать-то что?

– Четыре дня, – повторил Сад. – Стулья, конечно, там сами не появятся, но ничего, будем стоять, как во время торжественных речей, драапа!

– Да что стулья, там вся аппаратура не работает! – всплеснул руками Вайс.

Они стали спорить. Вайс что-то упорно втолковывал про антенну, но Сад с ним упорно не соглашался. Он спрятал захватанный платок в карман и вытирал пот со лба уже рукавом. Лицо у него раскраснелось даже сильнее, чем обычно. Ана подумала, что они будут препираться так, пока не начнётся её урок.

– Извините, – сказала она, – но я…

Сад и Вайс замолчали и посмотрели на Ану.

– У меня не так много времени, – проговорила она. – Мне… У нас же есть гуптика?

– Что? Проигрыватель? – удивился Сад. – Тот, который был здесь, взял Икапада. А зачем тебе?

Ана замялась.

– Да нереально это! – не унимался Вайс. – Ты хоть сам видел, что там творится? Давно туда поднимался?

– Драапа! – Сад нервно закашлялся. – Так! – Он ткнул пальцем в Вайса. – Вот давай и сходим туда! Хватит уже тут…

– Давай сходим, – согласился Вайс и слез со стола.

Сад уже стоял в дверях, по лбу у него стекал пот. Он панибратски подтолкнул Вайса в коридор и повернулся к Ане:

– У меня есть ещё один, в кабинете. Можешь воспользоваться, только никуда не выноси. Он, правда, не очень хорошо работает. Но уж что есть.

– Спасибо, – сказала Ана.

– Так что, идём? – поторапливал его Вайс.

* * *

Запись начиналась с тишины.

По какой-то причине Ана была уверена, что тишина эта, как чей-то бесплотный голос, неведомым образом записана на плёнку.

Выжидающее молчание длилось, впрочем, недолго – меньше, чем глубокий вдох. В наушниках что-то едко, прерывисто зашипело. Ана поморщилась – запись подмывало выключить, рука сама потянулась к кнопкам. Но тут шипение оборвалось резким и громким треском, как во время вечерних выпусков новостей, когда голос ведущего неожиданно уходит в истерический шум, будто несколько радиоволн сливаются в один, мощный поток звука.

Последовало быстрое чередование высоких сигналов, вызывающее в памяти электрическую музыку из поездов. Ана представляла себе колебания маятника, удары которого обращаются в звон, и при этом ритм с каждой секундой усиливается, маятник звучит всё пронзительней, с нарастающим раздражением, пока вдруг не замолкает, резко, как оборванный крик.

Ана даже проверила, работает ли ещё гуптика.

В наушниках послышался тусклый шорох, шум осыпающегося с барханов песка, от которого стало спокойно и тепло – захотелось откинуться на спинку кресла, глубоко вздохнуть, расслабиться, закрыть глаза.

Сквозь шелест ветра пробился судорожный и высокий голос. Это походило на старинную песню, испорченную помехами так, что Ана не могла разобрать ни слова. Голос вздрагивал, растворялся в окружающем его шуме или срывался на пронзительный фальцет, точно кто-то пытался перекричать вой надвигающейся бури.

А потом проигрыватель остановился.

Ана долго сидела, уставившись на гуптику. Ей вдруг пришла в голову мысль, что число на кассете – это бессмысленный набор случайных цифр, вроде того, который выдают машины для предсказаний на основе радиопомех.

Запись испорчена.

Наверное, она размагнитилась. Нив взял домой старую никому не нужную плёнку на случай. И ей он не сказал, потому что такая мелочь не стоила упоминания.

Или же это одна из тех искажённых радиопередач, расшифровкой которых занималось бюро. Нив зачем-то притащил её домой, нарушив десятки правил, и спрятал в столе, надеясь когда-нибудь разгадать потерянное в песках послание, хотя у них не было даже проигрывателя.

Но нет, это совсем не имело смысла.

Сад предупреждал о том, что гуптика не очень хорошо работает. Наверняка ей не пользовались уже несколько лет. Может, она даже испортила запись.

Ана вздрогнула, содрала со штекеров кассету и быстро промотала плёнку вручную, но не нашла никаких повреждений.

Она поставила кассету на место.

Это и есть запись, которую Нив по непонятным причинам прятал от неё в столе. Странный шорох, молчание, нервная ритмичная музыка и чей-то высокий голос.

Ана прослушала плёнку пять раз подряд и вдруг почувствовала, что её собственное дыхание подчиняется звучащему в наушниках рваному ритму. Это чувство было несложно спутать с началом приступа, но она совсем не испытывала страха.

Ана сняла тяжёлые наушники и помассировала виски. Постаралась дышать глубоко и ровно, по советам врачей, но это не помогало. Она ощущала странный пульсирующий ритм во всём теле – с каждым вздохом, каждым мгновением. Даже тесный кабинет, ровные стыки выбеленных стен, идеальная плоскость потолка – все эти параллельные поверхности, пересекающиеся прямые – стали продолжением той сложной ритмической закономерности, которая таилась на магнитной плёнке.

Запись уже не была бессмысленным хаосом из радиопомех.

Ана неосознанно, интуитивно понимала её – как речь на чужом языке, в котором не разбираешь ни слова, но в самих интонациях, в придыхании, в повисающих паузах между фразами, во время которых говорящий делает глубокий вдох, даже в звенящих окончаниях слов ощущаешь некую тень, ускользающий призрак смысла.

Ана надела наушники и поставила ленту на перемотку. Дышать было тяжело, словно теперь ей даже в помещении требовалась маска.

Гуптика щёлкнула – запись готова к прослушиванию. Ана неуверенно нажала на затёртую, сохранившую отпечатки тысяч прикосновений кнопку, и в наушниках разлилась глубокая осмысленная тишина.

Лентопротяжный механизм чуть слышно поскрипывал, и гуптика часто вибрировала от напряжения. Ане показалось, что в комнате мигнул свет.

Вернувшись вечером домой, она спрятала кассету в стол. И подумала, что лучше бы никогда её не находила. Вечером ей не хотелось слушать радио. Не хотелось спать. Не хотелось выходить из дома. Она стала готовить себе ужин, хотя от одной мысли о еде её мутило.

Утром следующего дня её стошнило после укола.

Новый врач

Ана ненавидела уколы, с которых начинался каждый её день. Она старалась подготовиться заранее – многоразовый шприц с заправленной ампулой ещё с вечера лежал на тумбочке у постели, – но было так трудно заставить себя встать, зная, что тебя ждёт лишь очередной укол, после которого весь день болит голова, а есть приходится через силу.

Но после того, как к ней переехал Нив, утренние уколы перестали быть мучением.

Всё теперь делал он.

У него отлично получалось, он умело обращался со шприцом, и Ана порой не успевала ничего почувствовать – ещё не проснувшись, ещё не восстановив ту тонкую связь с реальностью, которая отличает бодрствование от сна. Это и был их странный ритуал пробуждения. После него сон окончательно отступал, и начиналось светлое пустынное утро – с поцелуя и лёгкой тошноты от внутривенных лекарств.

Перед последним, самым долгим своим отъездом Нив сильно переживал, как Ана справиться с уколами сама – как будто ему не приходилось уезжать раньше, как будто Ана до их знакомства не жила много лет одна.

Ане нравилась его преувеличенная забота.

В те последние дни Нив каждое утро объяснял ей, как делать уколы без боли, заставлял внимательно следить за тем, как он медленно и осторожно вводит под кожу иглу, а Ана лишь сонно улыбалась, слушая его тёплый голос – ей совсем не хотелось смотреть на шприц с хромированным поршнем, который Нив держал двумя пальцами, точно завзятый врач, ей хотелось закрыть глаза и поспать ещё немного, ведь мир, едва отошедший от ночи, был ещё так нереален, в комнате пахло духотой и приторным подсластителем для напитков, а за плотно зашторенными окнами уносились в самое небо первые скоростные поезда. Кровать пока сохраняла тепло их тел, но Нив уже оделся – в тёмные, пропахшие песком брюки, в наглухо застёгнутую рубашку.

Теперь же нереальным казалось то время, когда Нив был рядом.

* * *

Здание агада-лая ничем не выделялось среди обычных домов. Невысокое, подёрнутое пылью. В плеве на первом этаже плотно задрапировали все окна, и жаркое дневное солнце по обычаю многих городских заведений заменял газовый свет.

Новый врач встретил Ану приветливо и любезно – он поднялся из-за стола и сделал несколько шагов ей навстречу, словно она пришла не в лечебницу на окраине города, а в дорогой магазин.

– Я записывалась сегодня на приём, – сказала Ана. – Я – Ана-адитва.

– Да, да, я ждал вас, – сказал врач.

– Извините, я немного опоздала.

– Не страшно! – Врач улыбнулся. – Мы же никуда не спешим, верно?

Ана улыбнулась в ответ.

Врач выглядел не так, как она ожидала. Невзрачная серая одежда вместо белого халата, узловатые руки, усталый взгляд. Она почувствовала облегчение. Здесь всё будет значительно проще, без обследований и надоедливых вопросов – он выпишет ей новое направление, и она вернётся домой.

– Вы ведь в первый раз у нас? – спросил врач.

Ана кивнула.

– Меня перевели в эту агада-лая по рекомендации моего предыдущего врача. Сказали, что здесь используются какие-то другие…

– Хорошо, – сказал врач. – Очень правильно сделали, что перевели. Очень правильно.

Ана стояла в дверях, испуганно улыбаясь и не решаясь войти. Облегчение сменилось странной неприязнью к врачу. Было в его внешности что-то куда более жуткое, чем белый халат или смрад препаратов. Помятый костюм – на несколько размеров больше, чем нужно. Широкие рукава дрябло свисали с рук. Кожа на лице – бугристая, точно изъеденная молью. Ана попыталась вспомнить название кожной болезни – сложное мучительное слово, – о которой что-то слышала раньше.

Кабинет врача пронизывала резкая хвойная прохлада. Мощные дхаавы работали так складно, что на стенах едва не выступал иней. Дышалось необычно легко, и Ана совсем не чувствовала себя больной.

– Что ж, хорошо… – проговорил врач, усаживаясь в широкое кресло.

Ана наконец решилась к нему подойти.

На столе у него валялись стопки измятых протоколов, медицинские карты, пустые бланки для рецептов, отпечатанные на тонкой прозрачной бумаге с едва различимыми прожилками, но внимание Аны привлекла золотистая фигурка вахата – с длинным цилиндрическим корпусом и широко расправленными для горделивого полёта крыльями.

– Где-то у меня тут лежало… – Врач лениво искал что-то на столе. – Ах, вот!

Он вытащил из-под завала бумаг потрёпанную, с надорванной обложкой, медицинскую карту Аны.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал врач. – Но где справка о…

– Справка? – не поняла Ана.

– Нет-нет, вижу! Всё вижу.

Врач с выражением лёгкой брезгливости внимательно изучал мятый листок, вклеенный в середину карты.

– Хорошо. Вы проходили последнее обследование четыре месяца назад, всё верно?

– Да.

– Хорошо. – Врач закрыл медицинскую карту. – Что ж. – Он потёр опухшие руки. – Это не займёт много времени. Нужно будет сделать один небольшой тест. Нам как раз недавно привезли новый аппарат. Такого в вашей старой агада-лая точно не было.

Ана вспомнила название кожной болезни.

– У вас как, есть какие-нибудь жалобы?

– Нет, в общем всё… – Ана замялась. – Конечно, после уколов меня немного мутит. Тошнота, головная боль…

Врач несколько раз кивнул с таким видом, как если бы Ана сказала именно то, что он ожидал услышать.

– Но мне говорили, что такое возможно, что это нормально, – поспешила добавить Ана. – Сегодня меня не тошнит.

– Хорошо! – Врач ещё раз дежурно улыбнулся. – Что ж, приступим! – и встал из-за стола.

Они прошли в комнату, пропитанную едким, щелочным запахом, как в палатах, где кто-то недавно умер.

У Аны закружилась голова.

В центре комнаты стоял длинный стол с покалеченными ножками. К столу намертво прикрутили внушительный аппарат, напоминающий человеческие лёгкие. Две стеклянные колбы крепились на изогнутом стержне, как на металлическом хребте. Из колб торчали тонкие трубки, которые соединялись вместе, как кончики сжатого пинцета, и были слегка приплюснуты на концах, точно кто-то судорожно сжимал их зубами от боли. Колбы почти до верха заполняла ядовитая жёлтая жидкость.

Врач показал на стул, и Ана послушно села. Сам же он встал напротив, перед аппаратом.

– Так, – сказал врач. – Я всё уже подготовил перед вашим приходом. Вам нужно просто дышать через трубки.

Ана нехотя наклонилась к аппарату.

– Нет, нет, дышите только ртом! – тут же поправил её врач. – Это очень важно!

Ана вдохнула через трубки.

Жидкость в прозрачных колбах бурлила и пенилась. Горло обжигало кислотой, лёгкие разрывало от боли.

– Что чувствуете? – спросил врач.

Ана отодвинулась от аппарата.

Губы горели. От её рта потянулась к сплюснутым трубкам тонкая ниточка слюны.

– Нет, нет! – запротестовал врач. – Продолжайте дышать!

И Ана продолжила дышать.

В аппарате что-то кипело и потрескивало. Ана делала вдох, и лёгкие её пропитывались едким паром, а рот наполнялся горькой слюной. Она боялась, что если проглотит эту обжигающую желчь, то её тут же вырвет, вывернет наизнанку.

Липкая струйка потекла у неё по подбородку.

– Вот, сплюньте! – Врач пододвинул к ней судно.

Ана отвернулась от аппарата и сплюнула в облезшее от постоянной чистки судно. Гортань воспалилась, как во время катаракты. Хотелось прополоскать рот водой, но она постеснялась спросить об этом врача. Тот молча нависал над ней, глядя, как она, согнувшись над судном, справляется с очередным рвотным спазмом, сплёвывает густую жёлтую слюну.

– Продолжайте дышать, – улыбаясь, сказал врач.

Он коснулся аппарата, повернул незаметный переключатель, провел пальцами по металлическому хребту, как бы убеждаясь, что с устройством всё в порядке, что Ана не нанесла этой изощренной конструкции вреда. Жидкость в округлых резервуарах заметно потемнела.

Ана вновь зажала губами плотные трубки.

Она представила, что едкий пар, выжигающий лёгкие, постепенно её исцеляет. Лечение болезненно, но нужно терпеть, нужно продолжать дышать – как можно глубже и чаще, пропитывая себя едкими испарениями насквозь. И после этого она излечится, после этого ей будет не нужна маска.

Она вдохнула пар через трубки и едва сдержала приступ кашля. Боль в груди нарастала. Рот сводило от горечи.

Пар вытравляет болезнь из её тела. Лёгкие судорожно расширяются, набирая воздух, пропитанный спасительным лекарством. Нужно немного потерпеть, совсем чуть-чуть.

Когда её рвало в судно, врач, наверное, продолжал заботливо рассматривать аппарат.

Потемневшая, спёкшаяся жидкость в стеклянных лёгких сильно пенилась, и пузыри оседали на стенках сосудов. Врач недовольно покачивал головой. Ана уже знала, что он скажет, когда поднимала голову, вытирая губы. Он так и не предложил ей воды.

– Продолжайте дышать.

Ана тяжело вздохнула, всё тело её дрожало.

– Но я больше не могу, – тихо сказала она.

– Плохо! – Врач покачал головой.

Это звучало как приговор. Ана пожалела о своих словах – ведь если она сделает над собой усилие, если попытается…

– Впрочем, – врач опять повернул какой-то регулятор на аппарате, – быть может, этого достаточно.

Жидкость в колбах постепенно осела, но так и не вернула свой первоначальный цвет.

– Да, к сожалению, не самая приятная процедура! – сказал врач, когда они вышли из комнаты. – Но необходимая. И весьма эффективная.

Он развалился в кресле. Ана примостилась на стуле напротив. Она взволнованно ждала, когда врач что-нибудь скажет, объяснит, почему дышать было так тяжело, почему жидкость в колбах потемнела и стала похожа на гной, насколько плохо то, что её стошнило, для чего вообще нужен этот чудовищный аппарат. Она пожалела, что не жаловалась на самочувствие. Возможно, тогда врач не заставил бы её дышать через это страшное устройство. В старой агада-лая её всегда подробно расспрашивали, уточняли каждую мелочь. Её не травили кислотой.

– Хорошо. – Врач даже не смотрел на Ану. – Неприятные ощущения скоро пройдут. У всех бывает такое после…

Он не договорил и что-то торопливо начеркал в медицинской карте.

– Вы знаете, – начала Ана и закашлялась, – вы знаете, мне… мне последнее время становится немного хуже… И мне кажется, что это… из-за уколов.

Врач наморщил губы.

– Но вы же говорили…

– Нет, я, наверное, не совсем так… не совсем так выразилась. – Слова застревали в горле. – Это происходит не всегда. Сегодня я чувствую… чувствовала себя хорошо. Но часто бывает так, что мне становится плохо именно после уколов.

– Что ж, это возможно. Это нормально. Лечение не всегда бывает приятным. Я, к сожалению, тут ничего изменить не могу. Но зато вот сейчас я вам выпишу направление. Будете принимать совсем новый препарат.

– И мне станет лучше?

– Конечно!

Врач схватил тоненький, с прожилками, бланк.

– Но… – проговорила Ана.

Она и сама не понимала, что хочет сказать. Врач протянул ей рецепт.

– Возьмите. Карта ваша останется у меня. А дра́вия у нас в плеве на первом этаже, не нужно долго искать.

Ана взяла рецепт, исписанный витиеватыми каракулями, которые невозможно было прочитать.

– Спасибо, – сказала она.

– Вам станет лучше! – добавил врач, но это прозвучало так неправдоподобно, что он даже виновато улыбнулся.

В дра́вия-ла́я для пациентов было пустынно и тихо. Ана протянула стоявшему за стойкой мужчине рецепт, опасаясь, что тот тоже ничего не сможет разобрать, однако мужчина тут же выдал ей несколько ампул. Она осторожно спрятала ампулы в карман, завернув их в платок.

Потом долго стояла посреди плева, где воздух пах так же, как после павана-ваари на окраине города. На неё стали удивлённо поглядывать другие посетители. Тогда Ана надела дыхательную маску и вышла на улицу.

* * *

Домой она вернулась уже под вечер, хотя и не понимала, как могла так долго ехать по линиям хагаты. Она ещё ощущала едкий кислотный привкус во рту и режущую боль в грудной клетке. Её мучила жажда – и сколько бы она ни пила воды, жажда не проходила. Она не помнила даже, как заснула – помнила только, что всю ночь почему-то работало радио, и в темноте тоскливо звучали песни, похожие на молитвы.

Проснувшись, Ана долго лежала в постели. Радио работало – и молчало. За окном давно рассвело. Шприц уже был заправлен ампулой с новым препаратом.

Ана взяла шприц. Села за стол. Выключила радио, которое всё равно передавало тишину. Потом спокойно и медленно, как учил её Нив, сделала себе укол.

Укол подействовал неожиданно быстро.

Тело налилось тяжестью. Мутило, как после скверной выпивки. Часы на стене неумолимо показывали приближение полудня, но Ана решила, что вполне ещё может немного поспать – или хотя бы полежать в постели, разглядывая солнечные блики на потолке. Нет нужды торопиться.

Она попыталась встать со стула – и не смогла.

Лёгкие вдруг стало распирать от боли, голова потяжелела. Ана забыла сделать вдох.

Она испугалась.

Нужно продолжать дышать, просто дышать.

Продолжайте дышать.

Ана как-то невольно ухватилась за край стола, точно боялась, что вся комната вот-вот перевернётся, и медленно вздохнула.

У неё закружилась голова.

Руки вспотели от волнения, сердцебиение участилось, но размеренное глубокое дыхание действительно помогало. Спёртый воздух в нагретой солнцем комнате показался свежим и прохладным, как в просторном плеве агада-лая. Ана дышала свободно и легко – даже когда вышла на улицу и надела маску.

Северная линия ещё была закрыта, и улица, отключённая от живой транспортной сети, выглядела заброшенной и пустой – оцепеневшей, как и Ана после укола. Всё вокруг двигалось неправдоподобно медленно, как если бы новый препарат искажал само течение времени. Полицейские на улице были похожи на окоченевших кукол – безвольные, обездвиженные. Громоздкий бадван над головой затмевал солнце, и всё мертвенно застывало в его неровной тени. Ане было сложно заставить себя сделать шаг – и не из-за того, что болели ноги, или расходился приступ удушья, а из-за какого-то упругого сопротивления окружающего пространства.

Чёрный полицейский виман, зависший над улицей на уровне бадвана, между сверкающими на солнце путями и цветной стеной жилого дома, медленно покачивался в кипящем воздухе. Его корма плавно поднималась и опускалась, как будто виман неподвижно плыл по невидимым волнам.

Улицы уходили в пустоту, небо было засвечено, как на фотографии. Толпа на площади сонно двигалась к винтовым лестницам. Ану никто не толкал. Все расступались перед ней.

Лишь подъезжая к видая-лая, Ана стала постепенно приходить в себя. Поезд нёс её к последней остановке. В вагоне звучала музыка, заглушая голоса людей.