Текст книги "Искатель. 1986. Выпуск №3"

Автор книги: Василий Веденеев

Соавторы: Игорь Росоховатский,Алексей Комов,Джуна Давиташвили
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Ты в своем уме, женщина? – сурово спросил Нейн, сдвигая к переносице черные брови.

– Тебя ждет беда! – повторила Юиия, к которой уже бросились со всех сторон помощники режиссера, пытаясь увести дерзкую, непонятную в своих действиях женщину.

И тогда из-за развалин выбежал встревоженный Юаш. Он обхватил стремя вороного коня и взволнованно заговорил, обращаясь к актеру:

– Послушайся ее, Нейн. Это Юния. Она умеет говорить только правду.

Нейн посмотрел на умоляющего его Юаша, взглянул в горящие глаза Юнии и тихо сказал:

– Я не знаю, кто такая Юния. Но я уже готов поверить ей. Но ведь никто сейчас не в силах отменить съемку.

– Скажи, что ты болен… Скажи, что у тебя сегодня кружится голова, – шептала Юния. – Пусть сегодня скачет дублер.

– Но ведь и с ним может случиться беда? – резко спросил Нейн.

– Может, – не отводя взгляда, ответила Юния, – но его спасти могу я.

– Так предотврати эту беду, – усмехнулся Нейн.

– Я умею многое. Но я не могу влиять на время, – печально и твердо сказала Юния.

Возможно, эти слова и сумели убедить Нейна. Он подошел к усатому режиссеру и долго о чем-то совещался с ним. Режиссер долго чертыхался, а потом резко прокричал в свой мегафон:

– Оам! В седло!

Молодой каскадер, являющий собой копию черноволосого и мужественного Нейна, птицей взлетел в седло, галопом промчался мимо знаменитого артиста, усмехнувшись ему в лицо со всем превосходством молодости.

На площади установилась прочная, но тревожная тишина. Вождь и его преследователи выстроились в конце узкой каменной улочки, сдерживая разгоряченных предстоящей погоней коней. Режиссер поддернул белые брюки и трубным голосом полководца прогремел на всю притихшую площадь:

– Мотор!!!

Пыль взвилась из-под копыт. Черной молнией ворвался на площадь вороной конь, направляемый сильной рукой Оама.

И вдруг вся площадь вскрикнула. Вороной на полном скаку споткнулся о камень, и через его голову в розовую от рассветного солнца пыль полетел всадник в ослепительных доспехах. Опытный каскадер все же не растерялся, каким-то боковым зрением увидел, что через долю мгновения ударится головой о камень, и, пользуясь тем, что одна нога его была еще в стремени, изогнулся и уклонился от камня, нырнув под брюхо коня. Но в этот момент вороной ударил Оама копытом в самое сердце и, сбросив ношу, убежал вверх по узкой улочке.

Под крики ужаса толпа окружила распростертое на каменистой площадке тело Оама. Но Юния стремительно растолкала всех, простерла руки над каскадером и замерла, расставив напряженные пальцы.

Через полчаса Оам уже улыбался, но все же упрекнул Юнию.

– Почему ты предупредила Нейна, но ничего не сказала мне?

– Я бессильна влиять на время. Но я знала, что ты опытный всадник и сумеешь лучше справиться с бедой. Нейна я бы уже не спасла…

Юния улыбнулась актерам и усатому режиссеру, а затем, отыскав в толпе Юаша, сказала ему:

– Нам пора. У нас еще есть дело в городе.

Смущенный, обескураженный развернувшимися событиями, режиссер дал им свою машину, и они умчались в город, где, незаметно миновав охрану, почти час пробыли в научном институте.

Они вышли на площадь, и Юаш вдруг почувствовал, что ему сейчас придется расстаться с удивительной Юнией.

– Юаш, а теперь уходи, – печально сказала Юния.

– А ты?

– Обо мне не беспокойся.

– А ты? – снова спросил он.

– Я улечу, когда будет нужно.

– Ты – птица?

– Не птица, но я умею… Я исчезну…

– Я хочу видеть, как ты исчезаешь.

– Ну что ж. Смотри! – Юния широко расставила свои легкие руки, и они стали похожими на крылья, затрепетавшие в потоках теплого воздуха. И Юаш увидел, что Юния уже высоко парит над каменной площадью.

– Юаш! – уже с трудом услышал он голос Юнии, почти исчезающей в облаках. – Когда тебя потом спросят: знал ли ты меня, говори, что не знал…

– Почему?!

– Так надо, Юаш.

– А ты, Юния? Как я могу забыть тебя?

– А меня нет и никогда не было. Прощай, Юаш!..

Юния уже видела знакомое белое облачко и серебристые нити, протянувшиеся к ней. Она прижалась щекой к шершавой вздрагивающей стене и закрыла глаза.

Легкий свист. Все стихло. А потом Юния услышала голоса.

– Я тебе говорил, Оскарбий, что для нее нет ничего невозможного и она обязательно вернется.

– Что она там учудила, на далекой планете?

– Она тайком оставила в институте созданную ею машину согревания крови.

– Странно… Но зачем?

– У нее родился сын от Алеса – маленький Вашур. Я думаю, что она боится за него, боится, что он не будет таким же бессмертным, как она сама. Вот почему она подарила свою машину всем.

– Сардис, Сардис, ты же знаешь, что бессмертными все быть не могут. Как же не может этого понять твоя упрямица?

– Она живет любовью.

– Призвание женщины – найти себя в мужчине.

– Любовь Юнии шире нашего понимания любви, и мир ее сложнее нашего…

 
Ночь. Новолуние,
Луна владеет ночью.
Мир спит и видит сны,
Лишь я одна не сплю.
Я жду средь тьмы и звезд.
Когда же ты, обещанный судьбой,
Откликнешься?..
 

– Я только и делаю, что откликаюсь…

Юния вздрогнула. Таким неожиданно близким и реальным был этот голос. И она сразу ощутила щекой шершавый ствол дикой яблони, увидев себя в родных горах. Светила луна, и все вокруг, до последней былинки, просматривалось четко в ее серебряном свете. Рядом оказался и юноша, который всегда был с нею, когда она «пробуждалась».

– Ты уже вернулась? – тихо спросил он.

– Вернулась, – вздохнула Юния.

– Хорошо. А то мне кажется: вроде бы ты тут и вроде бы тебя нет. Ты где-то была?

– Была… Где-то…

– Больше не уйдешь?

– Уйду. Так надо.

– Кому надо?

– Не знаю.

Он ничему никогда не удивлялся, этот парень, просто верил и потому-то был с ней рядом у этой яблони.

– Почему ты уверена, что так надо?

– Я знаю. Я все знаю. И про тебя тоже. Хочешь, скажу?

– Не надо! Нет! – испугался он.

– И ты знаешь больше. Гораздо больше, чем думаешь, что знаешь.

– Ну, я человек простой.

– Не бывает простых людей. Каждый сложен, как Вселенная. Надо только эту Вселенную найти в себе и поверить в это.

– Ты нашла?

Юния помолчала и ответила стихами:

 
Для духа оболочка тела тесной слишком
Мне кажется. Лишь малая песчинка —
Судьба моя в сравненьи с миром звезд.
Но я хотела стать хоть краткой вспышкой
Живого света…
 

Луна проплывала между серебристых и радужных облаков, а горы спали, как горцы, накинувшие на головы башлыки. Юноша проследил за взглядом Юнии и забеспокоился.

– Ты опять смотришь на облака?

– Меня зовут.

– Может, ты с другой звезды?

– Нет, я земная, – ответила Юния. – Я хорошо помню своих предков. Они жили в этих горах.

Игорь РОСОХОВАТСКИЙ
ЗАКОНЫ ЛИДЕРСТВА[16]16
  Журнальный вариант.


[Закрыть]

Художник Константин ПИЛИПЕНКО

Что-то мешало думать. Мысли не выстраивались в цепочку, а шли вразброд, толкая и сбивая одна другую. Я встал, сделал несколько взмахов руками, приседания. И вдруг замер прислушиваясь. Понял, почему не мог работать. Меня отвлекали звуки, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери в тамбур. Они были очень слабые, почти сливались с равномерным гулом и свистом компрессоров, поэтому плохо различались, восприни-маясь как часть общего шума. Но сейчас, когда я перестал работать и прислушался, они проступили в шуме, как проявленные отпечатки. Это были шаги – то медленные, шаркающие, то убыстряющиеся.

Так ходил дядя Вася, уборщик, сорокалетний холостяк. Я несколько раз громко окликнул его. Никто не ответил, но шаги затихли.

Пройдя небольшой тамбур, я открыл дверь в первое отделение вивария. Шаги могли доноситься только отсюда. Дяди Васи не было. Из большой клетки на меня глянули настороженные глаза. Затем длинные волосатые руки схватились за решетку.

– У-ух! А-ух!

– Все в порядке, Том, старина, – сказал я как можно спокойнее. – Ты не узнал меня?

В глазах большого пепельно-бурого самца шимпанзе медленно погасли злобные искры. Все еще угрожающе ворча и оглядываясь, он с достоинством удалился к самкам, забившимся в угол.

Том явно был «не в настроении», как говорила Таня. Что разозлило его?

Я бросил взгляд на часы. До ее прихода оставалось минут сорок. Придет – пусть разбирается. С мальчиками в кино бегает, а ты тут дежурь за нее. Обрадовалась, что нашелся такой старый, тридцатилетний дурень…

Поскользнувшись, я едва не упал. Пришлось схватиться за прутья решетки. И в тот же миг из другой клетки донеслись новые звуки, мало похожие на те, что издают обезьяны. Мне показалось, будто кто-то смеется.

Там находился молодой подопытный самец шимпанзе – носитель полигена «Л». Препарат должен был стимулировать целый комплекс физиологических и психических качеств, в том числе стремление к лидерству.

Я наклонился и поднял с пола раздавленную кожуру банана. Старый Том не был чистюлей и швырял кожуру куда попало.

На всякий случай проверил другие клетки и убедился, что, кроме обезьян, в отделении вивария никого нет.

Я вернулся в манипуляционную к своим бумагам и заставил себя заняться ими. Придумал хитрость: чтобы работа пошла, начал с самого легкого – подсчитывал по формуле содержание азота в кислоте. Затем перешел к более сложным вычислениям. И дело уже сдвинулось с мертвой точки, как внезапно со стороны вивария донесся протяжный вой. Он поднялся до высокой ноты и оборвался… Затем раздался с новой силой.

В следующую минуту я проскочил через тамбур и вихрем ворвался в виварий. В большой клетке катался по полу темный косматый клубок, в котором с трудом можно было узнать Тома. Его пасть была открыта, из нее хлестала пена. Том раздирал на себе кожу, выдирал клочьями шерсть.

«Взбесился? – мелькнула мысль. – А самки?»

Я помчался к телефону.

Через несколько минут прибыли ветврач и санитары. Но Тому врач уже помочь не мог.

– Отравление, – диагностировал врач. Длинные висячие усы делали его лицо унылым. – Однако что это такое?

Он наклонился и поднял длинный тонкий прут. На его конец был насажен огрызок банана. Другой конец прута находился за решеткой клетки, около него валялась кожура.

Я готов был поклясться, что, когда заходил сюда раньше, прута в клетке не было.

– Посмотрите, пожалуйста, Борис Петрович.

На банане виден был желобок, а в нем – несколько капель сизой жидкости. Врач еще раз понюхал банан и брезгливо поморщился.

– Хлорофос, – сказал он. – Несколько дней назад им здесь выводили тараканов. Допустим, были нарушены правила безопасности. Но как он попал в таком количестве под кожуру?

Дверь вивария открылась, пропустив нескольких людей. Первым к врачу, слегка переваливаясь, подошел заместитель директора института Евгений Степанович. Его полное розовощекое лицо выглядело встревоженным.

– Почему оказались здесь вы, Борис Петрович? Где дежурная лаборантка?

– У нее кто-то заболел, – забормотал я.

– Как только она появится, попросите ее ко мне, – сказал он и пошел к выходу.

Санитары убрали труп Тома из клетки, врач остался осматривать обезьян. Я подошел к клетке Опала. Мой подопытный шимп в отличие от остальных обитателей вивария почти не проявлял признаков беспокойства. Он лакомился яблоком из своих запасов. Опал представлял для меня постоянный источник огорчений. После введения полигена «Л» реакции шимпа почему-то не усилились, как я предполагал, а затормозились, умственная деятельность ослабилась. Тупость этого существа стала беспредельной. А ведь я выбирал его – еще детеныша – для опытов по объективным показателям анатомического строения, физиологии: правильная форма черепа, широкая грудная клетка, крепкая мускулатура… И полиген сработал – об этом свидетельствовали показания энцефалографа, анализы крови, лимфы, секреторных жидкостей, появление на шее более темной шерсти – так называемого «кружевного воротничка». Некоторый всплеск умственной деятельности наблюдался у него только в первый год после введения полигена. Затем наступил кризис, произошел пока необъяснимый парадокс – энцефалограф по-прежнему показывал активизацию работы мозга, а я наблюдал притупление умственной деятельности, замедленность реакций. На уроках «языка жестов» Опал почти не отвечал на вопросы, самые несложные задания выполнял хуже контрольных обезьян, которым не вводили полиген. Я даже сомневался, можно ли его теперь переводить к самкам вместо Тома. Сможет ли он выполнять функции лидера – вожака и защитника – даже в небольшой группе самок? Однако выбора у меня не было… К тому же необходимо завершить опыты, проверить, как проявит себя полиген во втором поколении шимпанзе.

Внезапно Опал насторожился, приподнялся.

За моей спиной послышались шаги, и я вздрогнул. Они в точности напоминали те, что я слышал совсем недавно, из манипуляционной.

Я резко обернулся. К клетке в своем засаленном синем халате подходил дядя Вася. На его губах блуждала всегдашняя полусонная улыбка. Он поздоровался и хотел было уйти, но я подошел к нему вплотную:

– Вы еще не закончили работы?

– Как не закончить? Я уходил, но меня вызвали. Сказали надо прибрать тут. Жалко Тома… – Улыбка медленно, как бы, нехотя, слиняла с его желтого, в складках, изжеванного лица.

– Откуда вас вызвали? Где вы были?

– В общаге, где ж еще? В преферанс с коллегами резались.

– Это вы травили тараканов здесь?

– А кто ж еще?

– Где вы держали хлорофос?

– Вон в том зеленом бачке, я ж его и красил, и надпись белилами вывел согласно инструкции. Чтобы случаем не спутать с чем другим…

– Ладно, идите.

Что-то похожее на облегчение отразилось в его вылинявших глазах…

Дверь открылась. Невысокий, худощавый, остролицый человек стремительно шагнул ко мне, не дав даже поздороваться.

– Борис Петрович, все знаю. В общих чертах Покажите, где вы нашли кожуру банана.

Это было в его манере – забывать здороваться и сразу приступать к делу, выхватывать детали, которые другим кажутся несущественными.

Я указал место, где поскользнулся на кожуре.

– Как она попала сюда?

– Том мог выбросить.

– Или банан здесь чистили прежде, чем дать Тому. Ближе к клетке Опала.

«Ну и что?» – мог бы я удивиться, если бы не знал так хорошо нашего директора. Виктор Сергеевич умел делать совершенно неожиданные выводы из сопоставления деталей, на которые обычно не обращают внимания. В этом, помимо прочего, и заключался его «феномен».

Став на место, где я обнаружил кожуру, он оглядывался по сторонам.

– А как ведет себя ваш Опал?

– Опал, как обычно, без успехов. – Или их не замечают.

– Был бы рад, Виктор Сергеевич, если бы вы их заметили, – не удержался я от плохо замаскированной подначки.

Словно восприняв мои слова совершенно серьезно, он устремился своими легкими птичьими шагами к клетке Опала и постучал по прутьям согнутым указательным пальцем.

– Извольте, голубчик, показаться! Послышалось яростное рычание.

– Ого, а он не любит фамильярностей.

Никогда не видел я Опала таким разъяренным. Его глаза утратили тусклость, в них вспыхнули багровые огоньки. Он колотил себя в грудь, выкрикивая угрожающее:

– Ух! У-ух!

– Проявляет характер, – одобрительно сказал Виктор Сергеевич, склонив набок голову, приглядываясь к Опалу.

Так же мгновенно, как и взъярился, шимп затих.

– А это уже нетипичное поведение, – раздумчиво проговорил директор. – Поздравляю, Борис Петрович. Ваш питомец делает некоторые успехи.

Опал отступил в глубь метки, повернувшись к нам спиной, поросшей необычно длинной шерстью.

– Вот и кончилась его реакция, – разочарованно сказал я.

– Кончилась ли? – как эхо откликнулся Виктор Сергеевич, не сводя взгляда с шимпа. Затем спросил: – А как другие?

– Коровы дали прибавку в весе и надое – до килограмма молока дополнительно. Быки тоже прибавили в весе, но стали слишком агрессивны. Качество шерсти овец заметно повысилось, а вот вес стал почему-то снижаться…

– Не спешите переводить Опала в большую клетку, – без всякого перехода сказал Виктор Сергеевич, почему-то повышая голос.

– Но как же самки? И потом…

– Поместите туда другого самца.

Шевельнулась косматая голова Опала с большими ушами. Мне показалось, что он прислушивается к нашему разговору. Возможно, его насторожили громкие интонации.

– Виктор Сергеевич, – робко начал я, – может быть, временно прекратить опыты с полигеном «Л» на обезьянах? Начало, сами видите, неудачное. Лучше потом…

– Потом? Боитесь дать козыри оппонентам? Осторожничаете? В вашем возрасте рановато.

Я не мог даже предположить, что на нее так подействует смерть Тома. Сначала она испугалась, полные губы задрожали, она прихватила нижнюю острыми желтоватыми зубами. И вдруг по щекам покатились мутные горошины, оставляя темные следы.

– Он был такой послушный, – говорила она, всхлипывая. – такой сильный и послушный… Когда я делала им прививки, он словно понимал, что это надо. Диана пыталась меня укусить, так он дал ей затрещину. Нельзя было мне уходить на этот паршивый фильм!

– Явилась наша Татьяна, – послышался бархатный баритон, и через порог вивария переступил Евгений Степанович. – Мне сообщили, что дежурить здесь должны были вы.

Таня согласно кивнула. Требовалось мое срочное вмешательство:

– Я уже говорил, что у нее родственница…

– Я в кино была, Евгений Степанович, – сказал она, и в мокрых ее глазах блеснул непонятный мне вызов.

– А Борис Петрович по доброте душевной отдувайся тут за вас. Об этом вы подумали?

– Спасибо, что напомнили. Отдуваться буду сама. Борис Петрович не знал, куда я пошла.

Впервые, сколько я ее знаю, она солгала. Ради меня. Возникло теплое чувство к этому взъерошенному птенцу. Но зачем она так беспричинно дерзит заместителю директора?

Евгений Степанович круто, на каблуках, повернулся и ушел.

Я укоризненно покачал головой:

– Что с вами, Таня?

– А, не до него! У меня, Борис Петрович, предчувствие, будто смерть Тома только начало наших бед. Что-то еще должно случиться…

В моей тридцатилетней жизни, естественно, было всякое. Здесь, в институте, я встретился с лаборанткой Верой, работавшей в нашей лаборатории.

Когда в лаборатории появилась Таня, я поначалу не обратил на нее никакого внимания. Заморыш из интеллигентной семьи. Бледное матовое лицо, серьезные глаза с ироническими искорками. Длинные стройные ноги, но угловатая походка подростка. Никакого сравнения с Верой – та несла свое ладное тело как на праздник.

И вот однажды, когда я колдовал с проводкой на задней стенке шкафа термостатов, случайно услышал разговор обо мне,

– …Нахваливаешь все своего Бореньку, а я замечаю, что на тебя Николай Трофимович око кладет, – говорила Верина подружка.

– А, пускай себе.

– Так он же не так, как Евгений Степанович, а по-серьезному. Пригляделась бы. Видный мужик. С него девки глаз не сводят, а он все внимание – на тебя.

– Э, что там внешность. Вон Толик покрасивше его.

– Так Толик – слесарь.

– В таком деле, сама знаешь, и слесарь может академиком оказаться.

– Чего ж зеваешь?

Внезапно в разговор двух подружек ворвался накаленный яростью, срывающийся голос:

– Скоро замолчите, девчонки? Слушать противно!

– Чего ж так? – с удивленной ехидцей пропела Верина подружка.

– Вы же о людях, а не о лошадях толкуете.

– О людях, о людях. Лошади зарплату не получают. А ты, если будешь такой горячей, у нас не задержишься.

– Не угрожайте, не боюсь.

Я узнал голос: новенькая, Таня.

– Не связывайся. Она горячая по молодости. Ничего, это проходит.

Пересмеиваясь, они собрались, переобули туфли и ушли. Вскоре, как я слышал, ушла и Таня. Я просидел за шкафом, опустошенный, минут пятнадцать, хотя можно было уже вылезать.

В тот день я не зашел, как условились, к Вере. Долго бродил по городу один. Уходящее солнце зажигало пламенные блики на оконных стеклах верхних этажей, иногда бросало золотые монетки в зелень деревьев.

На второй день Вера старалась не смотреть в мою сторону, ждала, когда я подойду к ней и объясню, почему не пришел. Я не подходил…

Узор капилляров, который я видел в окуляре микроскопа, меня не радовал. Мышечная ткань после перестройки должна была стать несколько иной. Я взял приготовленные Таней срезы и вставил в объектив. Покрутил верньер, и в поле зрения показалась часть клеточного ядра…

Чье-то теплое дыхание защекотало затылок.

– Не помешаю, Борис Петрович? Срезы удались?

– Спасибо, Таня. Срезы отличные. Смотрите, как четко видны хромосомы. Третья фаза. Настоящие свитки с информацией. Одного хватило бы на собрание сочинений…

Меня уже «понесла нелегкая» Я всегда волновался, был в каком-то приподнято-взвинченном настроении, когда наблюдал результаты наших экспериментов. Даже если они были не вполне удачными, как сегодня Ведь мы вторгались в такие интимные тайны природы, на которые еще двадцать лет назад и не помышляли замахиваться. Уже были готовы схемы перестановок, уже мы точно знали не только ЧТО нужно перестроить в гене, чтобы вызвать перестройку в организме, но и КАК это сделать. Уже были готовы отлаженные приборы и выверены методы генной инженерии – этой «науки богов», как назвал ее однажды в пылу дискуссии Виктор Сергеевич. Да, мы могли уже по заказу получать существо мужского или женского пола, заказывать цвет глаз, волос, строение скелета, тип темперамента. И я, рядовой боец «науки богов», чувствовал себя в некоторые минуты демиургом. Конечно, я никому не говорил об этом своем настроении, я берег его от отрезвляюще-насмешливых слов и глаз, даже от собственного скептицизма. Только иногда мои романтические наклонности – прорывались в присутствии близких людей, вот как сейчас, в присутствии Тани.

– Нам говорили на лекции по генетике, что каждая клетка хранит в себе информацию о строении всего организма.

– Избыточная сложность с точки зрения техников. Но только так клетка может бесперебойно функционировать в сложнейшем сообществе, называемом организмом. Единый принцип – частица содержит в себе целое. А в результате в каждой вашей клетке, Татьяна, – возможность вашего воссоздания. Не видите в этом ничего символического?

– Каждая клетка человека несет в себе всего человека, – отозвалась девушка.

Я оторвался от микроскопа и повернулся к ней. Большие глаза потемнели, налились печалью и раздумьем. И устремлены они были в какую-то глубь, куда не заглянешь с микроскопом.

Случайно я встретил Виктора Сергеевича одного в коридоре после работы. – Формулы обработали? – спросил он.

– Заканчиваю. ВЦ задерживает.

– К Александру Игоревичу обращались?

– Он обещал. Но там очередь…

– Пойдемте, я гляну, что вы уже сделали и что осталось, – и, не ожидая моего ответа, ринулся в лаборатории.

Он быстро просматривал лист за листом, иногда делал пометки.

– Проверьте еще раз это соединение. В чистом виде и с бензольным кольцом. А потом уже включайте в препарат.

– Уйдет уйма времени.

– Кто же говорит, чтобы вы его проверяли на обезьянах или коровах. На математических моделях! А параллельно – на мышах.

– В ВЦ очередь, – робко напомнил я.

– Математику учили? Вам сейчас нужна простейшая модель. Сами не в силах ее составить? Сколько раз повторять: без математики в современной биологии делать нечего. Тем более в генной инженерии. Это все равно что копать котлован под фундамент высотного дома лопатой. – Он фыркнул от огорчения. – Вы же были неплохим математиком в университете. Думаете, я забыл? И не спорьте. Начните сами, а я помогу. Начните сегодня же.

Я невольно взглянул на часы, и он начал злиться:

– Ну, не в буквальном же смысле. Вчера. Завтра. В течение ближайших двух дней.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, но вот здесь, посмотрите… Реакция доведена до конца, а ткань не изменилась так, как предполагали…

Он прищурился, поймал меня в прицел глаза, стал рассматривать:

– О-о, начинающий хитрец! Желаете, чтобы за вас подумали? Притворяетесь, что сами не знаете ответа? Исчерпаны возможности этой ткани, батенька. Ищите обходные пути. Не всегда прямой путь – кратчайший Замените, например, для начала фермент группы «зет» ингибиторами…

Я откинулся на спинку стула. Именно это предполагал сделать я. Но догадка стоила мне недели напряженных размышлений и поисков. А он вот так просто – за минуту. Ну что ж, говоря его словами, если в твое распоряжение попала мозговая машина повышенной мощности, используй ее до конца.

– Виктор Сергеевич, посмотрите и этот лист. Вот здесь тоже ничего не выходит…

– А здесь за вас посчитал Александр Игоревич в самом начале. В рекомендациях было записано. Забыли, потеряли? Разыщите!

Ну и память у него! Феноменальная! Страницы сложнейшего текста с математическими расчетами помнит наизусть. Но на этот раз он ошибся: я отнюдь не забыл рекомендаций скомбинировать живую ткань с искусственной и применить новый вид пластмассы…

Виктор Сергеевич окинул меня подозрительным взглядом:

– Или не хотите привлекать на помощь химию полимеров? Решили обойтись собственными «демоническими усилиями»? Гордыня вас погубит, добрый молодец.

И от того, что он снова попал в точку, раздражение неумолимо начало расти во мне, как снежный ком, подступало к горлу.

– Мы хотим перестроить живую ткань, а не менять ее на искусственную. В противном случае зайдем дальше, чем предполагали.

Он закинул ногу на ногу, потом вскочил и забегал из угла в угол. Внезапно он круто повернулся ко мне.

– А вы точно знаете, где нужно остановиться?

Неужели он не понимает, куда ведет этот путь? Пагубный путь, на котором нельзя будет остановиться и повернуть обратно? Меня ничто уже не могло сдержать.

– Сначала заменим один участок, затем другой, третий… А что останется? Нет, я не пойду на такой компромисс. Этот путь не по мне!

– Не плюйте в колодец.

– Когда же он пригодится?

– Когда исчерпаются резервы природных структур. А они неминуемо исчерпаются. И сравнительно скоро.

– Даже переделанных и улучшенных нами?

– Даже. Пластичность природных структур имеет предел.

Я молча смотрел на него, придумывая достойное возражение.

– Ну что вы уставились на меня?!

Он всегда злился, когда его недостаточно быстро понимали. Ему казалось, что люди упрямятся и не желают вникнуть в суть. А он сам никак не желал понять, что за его мыслью трудно угнаться, что обычному человеку необходимо дополнительное время, чтобы воспринять и постигнуть его мысль

– Ладно, будем считать, что у вас слишком длинная шея, – ворчливо проговорил он и, раздраженно барабаня пальцами по спинке стула, начал объяснять: – Когда конструктор создает тип автомобиля, он рассчитывает его для определенных условий, хотя и оставляет запасы прочности, мощности. Если вы захотите улучшить модель, сможете заменить шасси, форсировать двигатель – и выжмете дополнительную скорость. Скажем, со ста пятидесяти до двухсот километров в час, до трехсот, наконец. Но если вам понадобится скорость полторы тысячи километров r час, а?

– Создам другую модель.

– Мы же не в детском садике. Это уже будет не автомобиль, черт возьми! Сопротивление среды. Для такой скорости придется менять среду.

Вид у меня, вероятно, был растерянный, и он слегка смягчился:

– Вы впали в амбицию, гордый добрый молодец. Придется начинать с азов. Природа создавала человека для тех же целей, что и дождевого червя или там божью коровку. Борьба за существование, размножение в условиях замкнутого пространства и снова борьба за существование. Да, добрый молодец, и создавала она его по принципу червя, а не творца всемогущего! Не хотите червя, претит вам, так в лучшем случае – шимпанзе, хотя тут нет никакой принципиальной разницы. Те же основы конструкции, обмен веществ, способы питания, взаимодействие с внешней средой, поддержание гомеостаза. А человек взял да и стал из собирателя сеятелем, и для этого ему понадобилось еще стать исследователем и творцом. Так он действовал в процессе самопрограммирования, без наказа матушки-природы… Хотите спросить, почему без наказа? Он был бы зафиксирован в отличиях нашего с вами строения от всего остального животного мира, а его нетути. Итак, без наказа человек решил стать экспериментатором. Как уж тут обойтись той же конструкцией организма?

– Значит, по-вашему, выход в ином: искусственные ткани, искусственный интеллект, а потом – искусственный человек, сигом? Слышал о таких модных идейках.

– Модными идеи становятся в силу целесообразности.

– Но для кого тогда прикажете стараться? Я эгоист, как все люди.

– Не-е-ет, ничего не поделаешь! – Он даже ногой нетерпеливо притопнул. – Тупо сковано – не наточишь. Вы бы думали не как возразить, а как понять. Речь идет именно о сохранении человеческого – лучшего, что в нас есть. Расстается же человек с родным, кровным своим аппендиксом. Меняет челюсть, сердце, почки… Расстанется с большим, когда прижмет, когда поймет…

Он сам пришел на второй же день. Это тоже было в его манере – совершенно не считаться с субординацией, особенно если ему казалось, что кого-то обидел.

Походил по лаборатории. Через полминуты спросил:

– А где Татьяна?

– В виварии она, Виктор Сергеевич. Опал хандрит.

– Пойдемте взглянем.

Он так и не уточнил, на кого «взглянем».

Таня снимала показания с датчиков. Увидев нас, поспешила навстречу с бумажной лентой в руке.

– Ничего не пойму. Энцефалограф подтверждает активизацию мозговой деятельности, а в поведении шимпа она не наблюдается.

Виктор Сергеевич перехватил ленту, поднес ее близко к глазам (очки он забыл в кабинете), забормотал:

– Интересно. Очень даже.

Повернулся всем корпусом ко мне:

– У коров и овец изменения стойкие?

– Вполне. Сказались даже на выборе пищи. Объективные показатели полностью совпадают с поведенческими. Поэтому и решились мы перенести эксперименты на стадо подшефного совхоза. Но вот с шимпанзе ничего не выходит. Полиген «Л» не срабатывает. Опал угнетен, поведение заторможено. Может быть, все-таки перевести его к самкам?

Объект нашего разговора приподнял косматую голову, словно прореагировал на мои слова.

– Нет, пока еще рано, – ответил Виктор Сергеевич. – У меня есть соображения. Вот выберу время как-нибудь после работы и понаблюдаю за ним. Если мои предположения верны…

Он так и не сказал, что будет, если его предположения верны, только засмеялся своим мыслям и потер руки. Затем посмотрел на Таню, а обратился ко мне:

– Вы сейчас домой? Пожалуй, немного пройдусь с вами, если не возражаете.

Его автомобиля у подъезда не было. Он часто отпускал шофера, когда задерживался.

Мы пошли втроем по утоптанной скользкой дорожке. Виктор Сергеевич взял нас с Таней под руки и стал вспоминать о коллективной поездке осенью по грибы, о том, как Таня заблудилась в лесу и ее едва нашли. Мы посмеялись, и Таня спросила его о внучке и дочке – я понял из разговора, что она хорошо знакома с ними.

Мы с Таней в тот вечер еще долго гуляли по заснеженному проспекту Науки. Набрякшее небо висело низко, облака казались следами босых ног на темно-зеленом льду. Под ногами потрескивала снежная парусина. Ветер менялся, становилось теплее.

– Откуда вы знаете домочадцев академика? – спросил я.

– Училась с его дочкой в одной школе, – отчего-то смутившись, неохотно ответила Таня и поспешила спросить: – А почему Виктор Сергеевич пришел с вами в виварий?